Текст книги "Лётная книжка лётчика-истребителя ПВО"

Истребитель МиГ-3, воздушный парад над Красной площадью и прием в Кремле

Предшественник МиГ-3, опытный самолет И-200 совершил первый вылет в апреле 1940 г., достиг рекордной для того времени скорости 651 км/час, и было решено ускорить принятие его на вооружение. Через семь месяцев, до завершения испытаний МиГа, началось его серийное производство. Такие темпы стоили дорого – за это время, в январе – марте 1941 г., погибли летчики-испытатели А.Н. Екатов, С.Н. Афанасьев и В.Ф. Кулешов.

МиГ показал отличные летно-технические данные на больших высотах, однако на малых и средних уступал другим истребителям в скорости и маневренности. Серьезным недостатком было слабое вооружение, отсутствие пушек, всего один крупнокалиберный пулемет – 12,7 мм и два – 7,62 миллиметра. Кроме того, «на многих режимах полета пилотирование МиГ-3 было под силу лишь физически очень сильным пилотам».

Известный летчик-истребитель, генерал-майор авиации, Герой Советского Союза Г.Н. Захаров отмечал, что МиГ «ошибок пилотирования не прощал, был рассчитан на хорошего летчика. Средний пилот на МиГ-3 автоматически переходил в разряд слабых. А уж слабый просто не мог на нем летать <…>. От 4 тыс. метров и выше он действительно не имел себе равных <…>. Но практика боевых действий показала, что большинство воздушных боев происходило на высотах от 1,5 до 3 тыс. метров».

Урвачёв говорил:

– Выше 5 тысяч метров на МиГе я был король, ниже – он тяжеловат.

Было приказано первыми серийными истребителями МиГ-3 укомплектовать авиаполки Московского и западных военных округов, а «парадному» 34-му иап – срочно освоить эти самолеты и показать их на первомайском параде. Поскольку времени уже оставалось мало, а МиГов в Люберцах еще не было, в феврале ежедневно 16 летчиков полка и столько же техников отправлялись в Москву для изучения нового самолета на авиазаводе № 1 (до 1919 г. назывался «Дукс») в районе Ходынского поля, где началось его производство. Здесь на Центральном аэродроме им. М.В. Фрунзе в начале марта эти летчики совершили первые вылеты на МиГ-3.

Наконец, 10 марта командир 24-й иад полковник И.Д. Климов и инспектор дивизии по технике пилотирования майор Д.Л. Калараш пригнали на люберецкий аэродром в полк первую пару МиГов. Тут же на одном из них в воздух поднялся майор Рыбкин, следом – наиболее подготовленные летчики, и через три дня командир полка приказал «считать вылетевшими самостоятельно и систематически летающими на самолете МиГ-3» майора Макарова, старших лейтенантов Лукина, Шокуна и старшего политрука Герасимова. Вскоре первый вылет на МиГе совершил младший лейтенант Урвачёв:

«20.03.41. МиГ-3. Тренировочный полет по кругу, 1 полет, 12 минут».

А на следующий день при подготовке одного из МиГов к полету техник самолета «допустил небрежность в работе, отчего поломал 8-ю раму фюзеляжа, чем нанес ущерб государству в сумме 168 руб. 36 копеек». Командир полка был беспощаден и приказал: «Указанную сумму удержать из содержания воентехника 2-го ранга В.П. Джуренко и деньги сдать в доход государства».

Тем временем в конце марта наступила оттепель, аэродром раскис и полеты прекратились. А в апреле переучиванию на новый самолет мешала нелетная погода, и в Дневнике полка почти ежедневно отмечалось: «Полеты сорваны из-за плохой погоды». Поэтому летчики пока начали высотные тренировки в барокамере, и младший лейтенант Урвачёв только через месяц после первого вылета на МиГе получил формальный допуск к полетам на нем:

«20.04.41. УТИ-4, задняя кабина, упр. 1 КБП-41 (Курс боевой подготовки. – В.У.). <…> Общая оценка 4. Разрешаю полеты на МиГ-3. Командир 1 авиаэскадрильи Найденко».

В этот день с завода пригнали еще девять МиГов, и снова непогода. Задание командования о подготовке к параду оказалось под угрозой срыва. Довольно двусмысленная запись появилась в Дневнике полка за четыре дня до парада: «Полеты сорваны из-за плохой погоды. Летный состав изучал и прокладывал маршрут 1-го мая и пристреливал самолеты в тире». Но накануне парада, как положено, оружие на самолетах было опломбировано.

Наконец, за день до первомайского парада на небе ни облачка. Полеты начались в 5.00 утра, и ведущие летчики звеньев прошли по парадному маршруту через главный командный пункт и Красную площадь. Младший лейтенант Урвачёв, как и другие летчики, раз за разом поднимался на МиГе в воздух, выполняя учебно-тренировочные полеты:

«30.04.41. МиГ-3. КБП-41, 5 полетов, 1 час 17 минут».

В ходе освоения МиГа в полку перед парадом один самолет был разбит, а три другие в результате технических неисправностей совершили вынужденные посадки.

1 мая командир дивизии поздравил личный состав полка с праздником и пожелал успешного выполнения ответственного задания. По его сигналу 27 МиГов звеньями по три самолета поднялись в воздух, взяли курс на Москву и строем прошли над Красной площадью. Один из них пилотировал младший лейтенант Урвачёв:

«01.05.41. МиГ-3. Воздушный 1-во майский парад, 1 полет, 1 час 18 минут».

Как видно из летной книжки, он участвовал в воздушном параде на новом, сложном в пилотировании самолете после всего шести вылетов на нем, что было явно недостаточно для его освоения, и особенно для полетов на этом самолете в строю.

После парада технический состав провел послеполетный осмотр самолетов и поставил на них боекомплекты. Однако при проверке пулемета на МиГе летчика Чистякова старший техник по вооружению Марфин случайным выстрелом из него отстрелил у самолета лопасть пропеллера. Майор Рыбкин вновь был неумолим: «Этот безобразный факт произошел в результате преступной халатности Марфина и бесконтрольности со стороны Чистякова», – и каждый получил по заслугам: «За принесенный материальный ущерб государству с воентехника 2-го ранга Марфина произвести удержание из денежного содержания по 25 % в течение двух месяцев, старшему лейтенанту Чистякову – выговор».

Но за хорошую организацию и проведение воздушного парада нарком обороны СССР объявил его участникам благодарность, и они были приглашены в Кремль на прием. Урвачёв рассказывал, что приглашенные, И.В. Сталин и руководство Наркомата обороны сидели за накрытыми столами. Все, кто хотел, свободно подходили к Сталину, чокались с ним, о чем-то говорили. О себе сказал: «Я не подходил». Когда И.В. Сталин ушел, С.М. Будённый взял баян, и дальше вечер пошел с песнями и плясками. По ходу вечера тех, кто выпил лишнего, охрана Кремля выводила из зала и на автомобилях отправляла по домам.

Одного из них доставили в люберецкий гарнизон. Дежурный по части, увидев состояние прибывшего, тут же арестовал его, а утром доложил об этом командиру полка, реакция которого была мгновенной: участнику приема в Кремле отпуск три дня, дежурному по части арест на такой же срок. За рвение не по уму и политическую близорукость.

* * *

Много лет спустя Георгия Урвачёва спросили, как он и его друзья тогда относились к И.В. Сталину, учитывая события 1937 г. в РККА. Ответил он коротко:

– Мы уважали свое правительство.

– Ты в Красной армии с 1938 года и, наверное, если не был свидетелем, то мог слышать о том, что сейчас называют репрессиями.

В ответ он рассказал, что в их гарнизоне помнит только один случай «репрессий». В Люберцах, в здании новомодного тогда архитектурного стиля «конструктивизм» находились кинотеатр и ресторан, в которых молодые летчики нередко проводили вечера со знакомыми девушками. Но один из них как-то в поисках светских развлечений отправился в московский ресторан «Националь», где стал слишком настойчиво ухаживать за какой-то дамой.

Когда по ее жалобе в дело вмешалась милиция, выяснилось, что эта дама – сотрудница иностранного посольства, а у «донжуана» в кармане обнаружили блокнот с записями о новейшем самолете МиГ-3, который он тогда осваивал. Поэтому милиция передала задержанного гуляку не военным властям – в комендатуру, как полагалось, а органам госбезопасности. Вернулся он в полк через неделю, бледный и осунувшийся. Его спросили:

– Били?

– Нет, но кормили селедкой, а воды пить давали мало.

Рассказ Урвачёв заканчивал сентенцией:

– Такие блокноты мы все таскали в карманах, но только не в рестораны, и были более разборчивы при выборе объектов ухаживания.

Ужин молодого летчика в «Национале» вызвал удивление, на что Урвачёв сказал:

– Зарплата нам это свободно позволяла. Кстати, я и токарем на заводе зарабатывал ненамного меньше. Поэтому почему бы нам было не уважать свое правительство?

Накануне, аэродром Липицы, война началась

После парада и приема в Кремле в полку шли ежедневные полеты почти без выходных дней, и почему-то в воскресенье они были наиболее интенсивными, продолжаясь, как, например, 18 мая, с 6.00 до 20.25. Правда, на следующий день, в понедельник, полетов не было. Вместо них, наверное, для разрядки, соревнования по волейболу. Но во вторник с 5.00 вновь полеты и последняя перед войной воздушная стрельба. Однако, судя по летной книжке Урвачёва, ее результаты остались неизвестными, посклоьку нельзя было определить, сколько из выпущенных летчиком-истребителем пуль попало в цель:

«0.05.41. И-16. КБП-41, упр. № 13, стрельба по воздушным целям. Количество выпущенных пуль – 60. Утерян конус».

Воздушная цель – полотняный конус, который буксировался на длинном тросе за самолетом, был утерян в связи с тем, что в него на самолете И-16 врезался младший лейтенант Алексей Макаров, для которого это закончилось вынужденной посадкой.

В связи с продолжающимся обучением прибывших в полк выпускников летных школ младший лейтенант Урвачёв в мае выполнял с ними многочисленные вывозные полеты на учебно-тренировочном истребителе, как правило, более десяти в день:

«29.05.41. УТИ-4. Вывоз летного состава, 19 полетов, 1 час 37 минут».

Одновременно он летал по курсу боевой подготовки на И-16 и по программе переучивания на МиГ-3, иногда меняя один тип самолета на другой в течение дня:

«15.05.41. И-16. КБП-41, упр. 28, 13, 4 полета, 3 часа;

15.05.41. МиГ-3. Программа переучивания упр. 4, 1 полет, 50 минут».

К освоению курса боевой подготовки на МиГе Урвачёв, как и другие летчики полка, приступил всего за месяц до начала войны:

«22.05.41. МиГ-3. КБП-41, упр. 5, 3 полета, 2 часа 10 минут».

Рассказывая об этом времени, он удивлялся:

– Перед войной у нас с мая отпуска отменили, мы были на казарменном положении и с аэродрома не уходили, а офицеры западных округов ехали через Москву в отпуск на юг.

Очевидно, об этом надо помнить, рассуждая о том, за что в начале войны было расстреляно командование западных округов.

Следует добавить, что личному составу 24-й иад с апреля были запрещены увольнения даже в «городской отпуск» – на выходные дни. Тем не менее командир 34-го полка Леонид Рыбкин дал указание все-таки «увольнять <…> тех, кто имеет билеты в театр». Видимо, он считал, что театр укрепляет морально-волевые качества пилотов – один из элементов их боевой подготовки.

* * *

В конце мая командир полка приказом распределил самолеты между летчиками. За помощником адъютанта 1-й эскадрильи младшим лейтенантом Урвачёвым был закреплен самолет МиГ-3 с заводским номером № 24–48. Поскольку МиГов в полку было 27, а летчиков, согласно штатам предвоенного времени – 65, за другими летчиками были закреплены «ишаки». Кроме того, в приказе имелось примечание: «Летчики, не имеющие самолетов И-16 и МиГ-3, проходят летную подготовку на самолетах своего звена». То есть летчиков в полку было несколько больше, чем самолетов.

9 июня наземная команда полка выехала в летние лагеря Липицы – аэродром в пойме Оки, на правом ее берегу, менее чем в 10 км к юго-востоку от Серпухова. Через три дня туда перелетели летчики, и в последнее мирное воскресенье перед войной 15 июня начались полеты, продолжавшиеся с 6.00 до 20.00 часов. Летчики приступили к высотным тренировкам на МиГах. Начав с 5000 м, они постепенно, набирая в каждом последующем вылете по 500 м, поднимались на всё большую высоту.

Через день полеты вновь шли от рассвета до заката, а затем ночью – с 22.00 до 1.00 следующего дня. 19 июня в полку четверо летчиков летали уже на высоте 6000 м, еще четверо – на 7000 метров. До потолка самолета оставалось 4500 м, а до начала войны – всего два дня. Но накануне войны, 20 и 21 июня полетов не было – шел дождь.

За день до войны для укрепления противовоздушной обороны Москвы на основе 24-й дивизии был сформирован 6-й истребительный авиационный корпус под командованием полковника И.Д. Климова. В состав корпуса вошли 11 истребительных авиационных полков, где имелось 389 истребителей, в том числе 170 МиГ-3. Из них в 34-м полку было 27 МиГов и 38 истребителей И-16.

Исследователи отмечали: «Ряд полков 6-го иак – 11, 16, 27, 34-й – составляли гордость ВВС Красной армии. <…>. По уровню боевой подготовки, налетанных часов их летчики <…> заметно превосходил своих сослуживцев по корпусу. Еще до рождения советской гвардии под Москвой появились отборные части». Конечно, сказывалось, в частности, комплектование подмосковных полков летчиками – участниками предвоенных вооруженных конфликтов.

* * *

22 июня в Дневнике полка не чернилами, как обычно, а карандашом торопливо записано: «В связи с выступлением Германии против Советского Союза была объявлена боевая тревога в 5.00 командиром дивизии».

Ночью летчики полка совершили 24 вылета на прикрытие Серпухова. А через день поступил приказ: новое место дислокации – аэродром Внуково, куда вместе с другими летчиками на МиГах перелетел и Георгий Урвачёв:

«24.06.41, МиГ-3. Перелет Липицы – Внуково, 1 полет, 40 минут».

Часть полка на истребителях И-16 осталась в Липицах, где через два дня капитан Вера Ломако попала в летное происшествие. На высоте 15 м после взлета «обрезало» мотор, и при ее попытке развернуться самолет зацепился крылом за землю: «Самолет подвергся поломке. У летчика поцарапано лицо». В начале октября Вера вместе с майором Мариной Расковой приступила к формированию трех женских авиационных полков и в одном из них, 586-м истребительном, стала командиром эскадрильи.

Тем временем во Внуково у младшего лейтенанта Урвачёва первый боевой вылет:

«26.06.41. МиГ-3. Вылет по тревоге, 1 полет, 30 минут, высота 6 тыс. м».

Таким образом, война началась, когда он имел за плечами полтора года службы в строевом истребительном авиационном полку, 695 полетов с общим налетом 147 часов, в том числе на МиГе – 27 полетов и 13 часов. То есть его общий налет был все еще значительно меньше, чем у выпускника немецкого летного училища. Однако качество подготовки пилота должен был показать начавшийся экзамен – война.

У Георгия Урвачёва, как и у других летчиков полка, почти ежедневные вылеты «по тревоге» и дежурство в воздухе на высотах более 5000 метров. В одном из таких вылетов едва не погиб его друг и однокашник по школе летчиков Николай Тараканчиков. При взлете «сдал» мотор его самолета, который упал в лесу и разбился в 5 км от аэродрома. Николай получил тяжелые ранения и был отправлен в госпиталь. В полк он вернулся только два месяца спустя: «Считать прибывшим из отпуска по болезни и приступившего к своим обязанностям младшего лейтенанта Тараканчикова Н.Е. с 16.9.41». Вот так, после падения в лес на самолете – «отпуск по болезни».

В Московской зоне ПВО первый немецкий Ю-88 был обнаружен постами воздушного наблюдения оповещения и связи (ВНОС) 1 июля над Вязьмой. Через сутки вражеские самолеты появились в районе Ржева, Калинина и Великих Лук, где перехватчики ПВО Москвы открыли боевой счет. Летчик 11-го иап лейтенант Степан Гошко вылетел с аэродрома Великие Луки на самолете Як-1, таранил немецкий разведчик Хе-111 лейтенанта Майера из эскадры «Легион Кондор» и приземлился с поврежденным винтом. Чуть позже на подходе к столице был сбит Ю-88, а 4 июля первый вражеский самолет-разведчик все-таки достиг западной границы Москвы – война подошла непосредственно к столице.

Всего за первые три недели июля в Московской зоне ПВО было зафиксировано около сотни немецких самолетов, которые вели разведку железнодорожных перевозок, аэродромов, системы ПВО и других военно-промышленных объектов. Иногда они бомбили колонны автомашин и железнодорожные составы в районах Ржева, Торжка, Волоколамска. Но перехватить эти самолеты было непростой задачей. Так, 8 июля «юнкерс» прошел на высоте 7000 м по маршруту Вязьма – Гжатск – Можайск – Кубинка – Внуково – центр Москвы и ушел в сторону Ржева. На его перехват поднимались 19 истребителей из различных полков, в том числе из 34-го, но найти и атаковать противника им не удалось.

В этот день начальник Генерального штаба сухопутных войск вермахта генерал-полковник Франц Гальдер записал в Военном дневнике: «Непоколебимо решение фюрера сравнять Москву с землей <…>. Задачу уничтожения должна выполнить авиация». Для этого на московском направлении во 2-м воздушном флоте под командованием генерал-фельдмаршала Альберта Кессельринга было сосредоточено до 1700 боевых самолетов, «юнкерсов», «хейнкелей», «дорнье», «мессершмиттов» – почти половина состава люфтваффе на Восточном фронте. Общее оперативное руководство операцией по налету на Москву было поручено командиру 2-го авиационного корпуса генерал-лейтенанту Бруно Лёрцеру.

Отражение первого воздушного налета на Москву

Через десять дней в директиве от 19 июля, когда войска вермахта в ходе наступления вышли на рубежи, откуда бомбардировщики люфтваффе могли в течение ночи достичь Москвы и вернуться на аэродромы базирования, Гитлер потребовал «быстрее начать силами 2-го воздушного флота <…> налеты на Москву».

На следующий день, накануне первого налета, Кессельринг обратился к экипажам бомбардировщиков: «Мои авиаторы! Вам приходилось бомбить Англию <…>. И вы отлично справились с задачей. Теперь ваша цель – Москва. Будет намного легче. <…> Вы должны, как это делали над Англией, <…> подойти к Москве на небольшой высоте и точно положить бомбы. Надеюсь, что прогулка будет для вас приятной».

У генерал-фельдмаршала были веские основания для оптимизма, поскольку немецкая авиация с начала войны захватила и прочно удерживала стратегическое господство в воздухе. Тем более, что, как считал немецкий историк Франц Куровски, после поражений и потерь в приграничных боях «Красные ВВС встречали люфтваффе в воздушном пространстве Москвы ослабевшими и утратившими свой боевой дух».

Так это было или иначе, но, во всяком случае, советская авиация под Москвой уступала люфтваффе практически во всех боевых компонентах. На столицу изготовились идти, используя новейшие системы радионавигации и ночного наведения на цель, лучшие бомбардировочные эскадры люфтваффе, экипажи которых за два года военных кампаний в Западной Европе приобрели огромный боевой опыт. Летчики-истребители имели на своем счету сотни боевых вылетов, десятки воздушных боев и побед.

Противостояли немецкой авиации под Москвой около 600 истребителей ПВО. Правда, с учетом фронтовой авиации на московском направлении было примерно равное количество немецких и советских боевых самолетов. Однако навстречу противнику с подмосковных аэродромов взлетали летчики, большинство из которых не только не имели боевого опыта, но также значительно уступали немецким пилотам в летной подготовке и, в частности, не были готовы к ночным полетам, а на их истребителях даже отсутствовали необходимые для этого приборы: авиагоризонты, гирокомпасы и радиопеленгаторы – радиополукомпасы.

При этом почти половину самолетного парка ПВО Москвы составляли безнадежно устаревшие истребители И-16 и бипланы И-153. Более современные МиГи, Яки и ЛАГГи, приближавшиеся по своим тактико-техническим характеристикам к немецким самолетам, начали поступать в авиационные полки незадолго до войны или в ходе ее, и летный состав только приступал к их освоению.

Эффективность управления авиационными силами и средствами в люфтваффе намного превосходила ее уровень в авиации московской ПВО. Достаточно сказать, что для этого на всех немецких самолетах стояли рации, причем одни из лучших в мире – «Telefunken». А в столичной ПВО радиостанции были только на одном из десяти самолетов, и все – отечественного производства, значительно уступавшие по качеству работы немецким.

Устарела предусмотренная уставами и используемая ВВС Красной армии тактика, которая предписывала истребителям плотные боевые порядки и ограничения на создание тактических групп. Основной тактической единицей было неповоротливое звено из трех самолетов, а в люфтваффе – маневренная пара истребителей.

* * *

Для налета на Москву на удалении 800—1000 км от нее, на аэродромах Даугавпилса, Минска, Бобруйска, Орши, Витебска, Бреста, Барановичей и других была создана группировка, в состав которой вошли бомбардировочные эскадры (дивизии) «Хольцхаммер», «Блитц», «Генерал Вефер», «Лёвен», «Легион Кондор», «Гриф», KG28 и авиагруппа «Викинг» – всего 300 бомбардировщиков «Юнкерс-88», «Хейнкель-111», «Дорнье-215» и «Дорнье-217».

На аэродромах ПВО Москвы для отражения воздушного противника находились в боевой готовности 11 истребительных полков 6-го корпуса. Зона их действия начиналась на рубеже в 120 км от Москвы и простиралась до зоны огня зенитной артиллерии в радиусе 25–30 км вокруг столицы. Прожекторные станции создавали световые поля, обеспечивая действия истребителей и зенитчиков. Центр Москвы кроме зенитной артиллерии и пулеметов прикрывали также привязные аэростаты заграждения.

21 июля в 21.00 с постов ВНОС в районе Смоленска поступили первые сообщения о приближении большой группы самолетов противника. Когда они подошли к рубежу Ржев – Вязьма в 200 км от Москвы, первыми взлетели летчики 11-го и 34-го, а следом еще трех полков. В налете, который продолжался пять часов, участвовало около 250 немецких бомбардировщиков, шедших четырьмя эшелонами с интервалом 30–40 минут на высотах от 1000 до 4000 метров.

Отражая налет, истребители ПВО совершили 173 самолето-вылета и провели 25 воздушных боев. На счету летчиков 34-го полка – 18 самолето-вылетов на МиГах и 5 – на И-16. В них участвовали самые опытные летчики полка: Леонид Рыбкин, Дмитрий Ледовский, Виктор Гридин и другие. Сбитые самолеты противника были занесены на боевые счета Михаила Трунова, Анатолия Лукьянова и Николая Щербины. Однако подтверждений падения этих самолетов не поступило, и командир полка в донесении о каждом из них осторожно указал: «Можно полагать самолет сбитым».

Но они были включены в число двенадцати самолетов противника, сбитых в ту ночь летчиками 6-го истребительного авиакорпуса. И.В. Сталин, ставший за три дня до этого наркомом обороны СССР, объявил участникам отражения налета на Москву благодарность (это был первый с начала войны «благодарственный» приказ), а 25 июля многих из них наградили. В том числе орденами Красного Знамени – младших лейтенантов Щербину и Лукьянова, а орденом Красной Звезды – капитана Трунова, который еще в 1938–1939 гг. участвовал в боях с японцами в Китае и на на реке Халхин-Гол.

В две последующие ночи немцы повторили налеты, в каждом из которых Анатолий Лукьянов сбил еще по самолету противника в районе Апрелевки и Голицыно. Но подтверждений вновь не было. Наконец, днем 16 августа, около Подольска, в результате атаки Анатолия немецкий бомбардировщик развалился в воздухе на глазах многочисленных «зрителей» на земле, и только один член экипажа смог покинуть его с парашютом.

До этого Николай Щербина, а также капитан Дмитрий Ледовский, старшие лейтенанты Иван Лукин, Виктор Киселёв и Николай Александров, лейтенант Юрий Сельдяков, а также старший политрук Андрей Подопригора, патрулируя в световых прожекторных полях, не раз атаковали бомбардировщики противника. Однако те смогли вырваться из лучей прожекторов и ускользнуть от перехватчиков. Летчикам ПВО, видимо, еще не хватало опыта ночных воздушных боев. Правда, в ночь на 2 августа Щербина в районе Наро-Фоминска все-таки сбил Хе-111, а Александров там же, в паре с Лукиным, на следующую ночь – Ю-88.

* * *

Наверное, также из-за недостатка опыта, летчики полка, возвращаясь на аэродром или взлетая, допускали ошибки пилотирования, заканчивавшиеся летными происшествиями. В ночь первого налета старший лейтенант Виктор Гридин при посадке не полностью выпустил правую «ногу» шасси и подломил правую консоль.

На следующую ночь Анатолий Лукьянов сел с «недомазом» и зацепил проволочное заграждение, а еще через день младший лейтенант Алексей Макаров, также при посадке, высоко выровнял самолет, «с плюхом» приземлился на правое колесо и поломал его. Николай Щербина на разбеге при взлете «потерял ориентировку направления. При развороте самолет подвергся поломке». А на аэродроме в Раменском столкнулись самолеты Дмитрия Ледовского и летчика-испытателя Матвея Байкалова.

Массированые налеты немецкой авиации с целью разрушения важнейших объектов Москвы, нарушения нормальной жизни москвичей и работы предприятий продолжались до середины августа. Однако немецкие пилоты убедились, что указание Кессельринга «подойти к Москве на небольшой высоте и точно положить бомбы» невыполнимо. Аэростаты воздушного заграждения, огонь малокалиберной зенитной артиллерии и зенитных пулеметов вынуждали их забираться как можно выше и вести неприцельное бомбометание.

* * *

После 22 июля боевые задания в летных книжках пилотов стали записываться как «барражирование над Москвой», а с 1 августа – «патрулирование над Москвой».

В начале августа командование провело реорганизацию истребительных авиационных полков с переводом их на новые штаты, в соответствии с которыми в полках вместо четырех эскадрилий по 16–18 летчиков должны были остаться три эскадрильи в составе 10 пилотов каждая, а также звено управления, командир и заместитель командира полка.

34-й полк для реорганизации на неделю вернулся в Люберцы, где 16 его экипажей на самолетах И-16 были переданы в 177-й иап, летчик которого Виктор Талалихин через неделю совершил ночной таран. Еще 34 экипажа на МиГах вошли в состав вновь сформированного 35-го истребительного авиационного полка. В числе других в него были переведены капитан Михаил Куреш, ставший командиром этого полка, а также летчики Анатолий Лукьянов, Николай Щербина, Леонид Кальян и Павел Калюжный, впоследствии удостоенные званий Героев Советского Союза.

Вместе с тем 34-й полк пополнился летчиками из состава 41-го и 123-го полков, которые встретили войну на аэродромах Западного особого военного округа всего в нескольких километрах от новой государственной границы. Поэтому самолеты на этих аэродромах были уничтожены в первые дни войны, а остатки полков включены в 6-й корпус ПВО Москвы. После пополнения их передали Северо-Западному фронту и в ПВО Ленинграда.

Но семнадцать летчиков из этих полков, уже «понюхавших пороху» и получивших боевой опыт, были зачислены в 34-й полк. Среди них будущие асы лейтенант Виктор Киселёв и младший лейтенант Виктор Коробов, а также лейтенанты Александр Потапов, Николай Мирошниченко, Алексей Кода, Степан Тихонов, Николай Прокопов, старший политрук Петр Королёв и младший лейтенант Василий Писецкий, которые вскоре внесли значительный вклад в победы полка в предстоящих воздушных боях.

В итоге реорганизации майор Рыбкин 8 августа приказом установил список летно-технического состава полка в количестве 163 человек, включая комиссара полка капитана В.П. Недригайлова и заместителя командира полка капитана М.Г. Трунова, который в ноябре был назначен командиром 124-го иап, в июне 1944 г. – заместителем командира 2-го гвардейского иак ПВО Ленинграда, а в июле погиб в авиакатастрофе.

Командиром 1-й эскадрильи в составе девяти летчиков стал капитан Михаил Найденко, 2-й эскадрильи – старший лейтенант Андрей Шокун – десять летчиков, и 3-й эскадрильи – старший лейтенант Николай Александров – одиннадцать летчиков. Во 2-й эскадрилье командирами звеньев были младшие лейтенанты Георгий Урвачёв и Владимир Бардин.

О произошедшем событии в Дневнике полка сделана короткая, но эпическая запись: «2.8.41. Полк разделился на два полка: 35 и 34». Но в тот день уже разведенные в разные полки два Николая – Александров и Щербина – перехватили севернее Наро-Фоминска Хе-111 из «Легиона Кондор», который после их атаки рухнул за линией фронта. А через пять дней в этом же районе еще одного «хейнкеля» сбил Михаил Найденко.

35-й иап почти месяц участвовал в противовоздушной обороне Москвы с аэродрома Суково (ныне – Солнцево), затем был передан в ПВО Ленинграда, потом воевал в составе Воронежско-Борисоглебского района ПВО и в октябре 1943 г. стал 146-м гвардейским.

После реорганизации группу летчиков и техников из братских 34-го и 35-го полков во главе с лейтенантом Тихоновым направили в дом отдыха «Переделкино» для восстановления сил перед новыми боями. Но младший воентехник Барбаш выбрал с этой целью чересчур радикальный способ. С бывшим однополчанином лейтенантом Косаревым они выпили сладкого ликера, добавили горькой водки, и Барбаш стал дебоширить, размахивая пистолетом. Тихонов попытался его урезонить, однако Барбаш разошелся еще больше, и оказался перед полковым судом чести командно-начальствующего состава.

Ему припомнили, что в 1939 г. он уже был перед судом чести за подобные проделки, и на этот раз отнеслись к нему более сурово, решив, что подсудимый «совершил поступок, <…> который явно ведет к подрыву революционной воинской дисциплины, тем более в период Отечественной войны с Германским фашизмом, <…> несовместим с высокой моралью командира Красной армии, способствующий ослаблению боевой мощи Красной армии». Приговор суда: «Ходатайствовать перед командованием о снятии звания среднего командира с младшего воентехника Василия Даниловича Барбаша и передаче дела следственным органам Военной Прокуратуры».

Командир полка оставил в силе только часть приговора о снятии звания, а направлять дело в прокуратуру не стал. Думается, он руководствовался практическим расчетом. Стрелки немецких самолетов в воздухе и ошибки измотанных ночными боевыми вылетами летчиков на земле при взлете и посадке быстро приводили самолеты в нерабочее состояние. Поэтому инженеры и техники полка сутками не отходили от них, стараясь снова «поставить их на крыло». Терять в это время опытного техника было неразумно. А Степану Тихонову, как руководителю группы отдыхавших, командир «прописал» пять суток домашнего ареста с удержанием 50 % денежного содержания за каждый день ареста.