Текст книги "Лётная книжка лётчика-истребителя ПВО"

Ржев, ночные тараны и первый воздушный бой

Еще до завершения переформирования полка командование решило выдвинуть часть его вперед для встречи самолетов противника на дальних подступах к столице. В связи с этим эскадрилья старшего лейтенанта Шокуна перелетела на 200 км к западу от Внуково в Ржев, расположенный на юге Калининской (ныне Тверской) области в верхнем течении Волги:

«4.08.41. МиГ-3. Перелет Внуково – Ржев, 1 полет, 55 минут».

Помимо этой записи в летной книжке Георгия Урвачёва сохранился листок из его блокнота: «Ржев. Перелет 4.8.41. Н=7.800 <…>

1. Шокун

2. Лукин

3. Романов

4. Бубнов

5. Герасимов (ком.)

6. Урвачёв

7. Бардин

8. Коробов

9. Зеленецкий».

Буквами (ком.) в списке отмечен комиссар эскадрильи старший политрук Василий Герасимов. Через два месяца трое летчиков из этого списка погибнут в воздушных боях, еще один будет тяжело ранен и попадет в плен. А пока, не долетая Ржева, на самолете Владимира Бардина всего-навсего остановился мотор, к сожалению, нередкое для того времени явление, и летчик произвел вынужденную посадку на «живот».

В Ржеве эскадрилья приступила к выполнению заданий, о которых Урвачёв писал: «Наша эскадрилья, базируясь на аэродроме Ржев, атаковала группы бомбардировщиков, идущих на Москву, и перехватывала разведчиков (в светлое время). Она первая начала выполнять задачи фронтовой авиации – прикрытие войск, сопровождение СБ (скоростных бомбардировщиков. – В.У.) и штурмовиков, разведка».

Можно сказать, что эскадрилья вовремя покинула Внуково, так как через сутки немцы ночью сбросили зажигательные бомбы на юго-восточной окраине аэродрома, где стояли самолеты полка. Правда, огонь быстро потушили, и майор Рыбкин отметил участие в ликвидации последствий вражеского налета двух летчиков: «За мужество и хладнокровие, проявленное при тушении зажигательных бомб, сброшенных противником, объявляю благодарность <…> лейтенанту Кода А.Ф., <…> младшему лейтенанту Тихонову С.Ф.».

На следующий день после прилета эскадрильи Шокуна в Ржев старший лейтенант Лукин уже был поднят на перехват самолета противника, который скрылся от него в облаках. Младший лейтенант Урвачёв после четырех дней патрулирования в воздухе, на пятый день тоже дважды вылетал на перехват немецких самолетов.

* * *

А накануне ночью во Внуково старший лейтенант Киселёв провел воздушный бой, который занял заметное место в истории 34-го полка и обороны Москвы. 9 августа в ходе налета немцев на Москву он в 23 часа 38 минут взлетел для смены Николая Щербины в зоне патрулирования у Наро-Фоминска. Вскоре в лучах прожекторов Виктор Киселёв обнаружил и атаковал Хе-111. Виктора поддержали Дмитрий Ледовский и Михаил Найденко, но бомбардировщик, дымя подбитым мотором, со снижением вырвался из светового прожекторного поля и скрылся от перехватчиков в темноте.

Вернувшись в свою зону патрулирования, Киселёв на высоте 3500 м в лучах прожекторов обнаружил и атаковал еще одного Хе-111, стрелок которого пробил на его МиГе масляный радиатор. Понимая, что двигатель вот-вот заклинит и продолжение атаки будет невозможным, Виктор решил таранить немца. Он рассказывал: «Подхожу к нему снизу, чтобы царапнуть его винтом по хвостовому оперенью <…>. Струя масла залила у меня козырек, плохо вижу. Подкрался, в это время струя воздуха от самолета (Хе-111. – В.У.) бросает мой истребитель кверху. Тут я погорячился. Таранил его сверху, врезался ему в левый бок».

«Хейнкель» исчез из прожекторных лучей, а истребитель Киселева вошел в штопор: «Хочу вывести его из штопора, вижу – нет, надо прыгать. Сразу ноги подобрал с педалей, приподнялся, высунулся, струей меня и перегнуло. Не могу выбраться из кабины, как прилепило. <…> Я уперся одной ногой и вывалился. Считаю до восьми, шарю парашютное кольцо, а кольца нет. Оказалось, оно у меня под мышкой. Дернул, парашют раскрылся».

Опускаясь, он попал на дерево и, отстегнув лямки парашюта, спрыгнул вниз. Невдалеке горели обломки «хейнкеля», а его МиГ нашли только через два дня в лесу, где он почти полностью ушел в землю[2]2
  Двигатель и фрагменты самолета Киселева № 3547 в феврале 2017 г. поисковики извлекли из земли у дервни Романово Наро-Фоминского района, предполагая разместить их в музее.


[Закрыть] и наружу торчал только его «хвост». Было установлено, что Киселёв сбил бомбардировщик из эскадры «Легион Кондор» с экипажем из шести унтер-офицеров. Командир экипажа Шлиман, механик Гизельман, радист Ветцель и стрелок Краних погибли, а тяжело раненный штурман Отруба спасся на парашюте.

В книгах по истории советской военной авиации встречается фотография Киселёва, на которой он стоит, заложив руки за спину, и, кажется, смущенно улыбается. Таким же его увидел писатель Алексей Толстой через два дня после тарана: «По полю к нам идет, не спеша, Виктор Киселев <…>. Он смуглый от солнца и ветра, как все здесь на аэродроме. Подойдя, рапортует комиссару, что явился. Затем стоит, застенчиво поглядывая на нас серыми веселыми глазами».

Долгое время этот ночной таран считался вторым после тарана, который в ночь на 7 августа совершил Виктор Талалихин, окончивший Борисоглебскую школу летчиков через год после Киселёва. Однако на самом деле раньше их ночной таран совершил заместитель командира эскадрильи 27-го иап Петр Еремеев. Свой боевой счет он открыл при отражении первого налета на Москву, когда сбил бомбардировщик противника. Будучи при этом ранен, он совершил в ту ночь второй боевой вылет и был награжден орденом Красного Знамени.

Неделю спустя, в ночь на 29 июля, в районе Истры он, расстреляв патроны, таранил шедший на Москву Хе-111 и покинул свой поврежденный МиГ с парашютом. Петр Еремеев был представлен к ордену Ленина, но через несколько дней при реорганизации 27-го полка он вошел в состав сформированного на его основе нового 28-го иап, направленного на Северо-Западный фронт. Таким образом, Петр стал «чужим» не только для 27-го полка, но также для 6-го корпуса и ПВО Москвы, что, вероятно, остановило прохождение наградных документов.

В 28-м полку на командира эскадрильи Еремеева за 26 вылетов на штурмовые действия было подготовлено представление к ордену Красной Звезды, хотя в соответствии с порядком, установленным приказом И.В. Сталина, это должна была быть вторая награда, поскольку первая полагалась за 15 штурмовок. Но и это представление не имело последствий.

2 октября Еремеев с летчиками полка, лейтенантом Крапивко и младшим лейтенантом Тюриным, вылетел на сопровождение штурмовиков. При возвращении они были атакованы из-за облаков шестеркой «мессеров». Раненый Крапивко на подбитом самолете совершил вынужденную посадку, а горящие МиГи Еремеева и Тюрина рухнули на землю, но место их падения никто не видел.

28-й полк, в котором к тому времени остался всего один исправный самолет, был отведен в тыл и расформирован в Чебоксарах. Все это, наверное, также способствовало долгому забвению подвига Петра Еремеева. Только в 70-е годы было найдено место падения его самолета и захоронения останков летчика у деревни Красуха в Осташковском районе Калининской области, а в районе Истры, где Еремеев совершил таран, установлена стела с его именем. В 1995 г. «за мужество и героизм, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов» старшему лейтенанту П.В. Еремееву было посмертно присвоено звание Героя Российской Федерации.

* * *

А тогда, в августе 1941 г., на аэродроме Ржев напряжение боевой работы нарастало, и младший лейтенант Урвачёв после череды вылетов на патрулирование и перехват самолетов противника провел свой первый воздушный бой:

«14.08.41. МиГ-3. Патрулирование (зачеркнуто. – В.У.) воздушный бой, 3 полета, 2 часа 06 минут».

Он говорил, что многое забыл, но первый бой помнит так, как будто это было вчера:

– Я в тот день сидел в дежурном звене в готовности № 1, то есть в кабине своего МиГа, готовый вылететь по первому сигналу с командного пункта. Ночи были уже прохладные, а я заступил на дежурство с рассветом, в одной гимнастерке. Поэтому, забравшись в кабину, закрыл фонарь, пригрелся и задремал. Разбудил меня стуком кулака по фонарю дед Щукарь, как я звал техника своего самолета:

– Командир, смотри!

Над аэродромом, на высоте 600–800 м, кружила пара Ме-109. Они не могли видеть мой самолет, который стоял в капонире, замаскированный сверху срубленными молодыми деревцами и ветками. Кроме того, наша эскадрилья имела целью перехват бомбардировщиков и разведчиков, которые шли на Москву, а это были фронтовые истребители. Поэтому я с интересом, но спокойно наблюдал за ними.

Внезапно, чуть не бегом, рядом с кабиной моего самолета появился командир эскадрильи Шокун, который зло бросил:

– Ты что сидишь, не видишь?

– Так это не наши цели!

– Приказываю взлететь и отогнать!

Он развернулся и, не оглядываясь, пошел в сторону командного пункта, откуда сигнал на вылет дежурному летчику обычно давался ракетой. А тут командир, видимо, чтобы не демаскировать себя пуском ракеты, сам прибежал на стоянку. Я повернулся к Щукарю. Лицо его побелело от ярости:

– Командир, если что случится, под трибунал пойду, но ему этого не прощу!

– Спасибо, утешил. Давай к запуску.

Дело в том, что этот приказ, по существу, был приговором. У меня не было ни одного шанса остаться в живых при попытке взлететь. Надо было выкатиться из капонира, вырулить на старт, а затем – разбег по-прямой. После отрыва, пока нет высоты и скорости, самолет не может маневрировать и какое-то время также должен лететь прямолинейно. Для немцев всего этого было более чем достаточно, чтобы спокойно и гарантированно расстрелять меня.

Щукарь еще затемно, перед дежурством хорошо прогрел двигатель, поэтому он запустился «с полуоборота», и я, зажав тормоза, двинул ручку управления двигателем вперед до упора. Пропеллер взревел, маскировочные ветки и деревья, пыль и даже щебень из капонира полетели вверх столбом. Теперь мой МиГ был у немцев как на ладони.

Я отпустил тормоза, и бедный МиГ не выкатился, как обычно, а будто выпрыгнул из капонира, и я напрямик, не сворачивая на рулежную дорожку, поперек взлетной полосы начал разбег по целине. Поэтому даже на секунду не мог оторваться от управления самолетом, чтобы оглянуться – где немцы? Но я и так ясно представлял, как они с разворота заходят ко мне сзади и берут в прицел. Я втянул голову в плечи и весь сжался за бронеспинкой, хотя понимал, что ее 9 миллиметров не спасут меня от 20-миллиметровых пушечных снарядов «мессеров». Однако ничего не произошло, и мой МиГ оторвался от земли.

Чтобы быстрее набрать скорость и иметь возможность маневрировать, я не стал, как обычно, брать ручку на себя, но сразу убрал шасси. Только когда скорость увеличилась, я плавно пошел в набор высоты и смог оглянуться – 109-е по-прежнему кружили над аэродромом. Испытывая огромное чувство облегчения и не спуская глаз с «мессеров», я сравнялся с ними по высоте. Их двигатели задымили – значит, немцы дали полный газ, развернулись и пошли на меня в атаку.

Минут через сорок в ходе последовавшей схватки у них, видимо, стало кончаться горючее, они вышли из боя и скрылись. Приземлившись, я зарулил на стоянку и с трудом, с помощью Щукаря вылез из кабины. Гимнастерка на мне была мокрой от пота.

Почему немцы не расстреляли меня во время взлета, объяснил вымпел, сброшенный ими перед уходом. В нем была записка о том, что на следующий день они вновь вызывают нас на поединок, и не будут атаковать на взлете.

Рассказывая эту историю, Урвачёв добавлял, что после первого боя сделал вывод, которому следовал всю войну:

– Буду крутиться – останусь в живых.

Он уточнял, что это не известная пошлость: «Хочешь жить – умей вертеться», а необходимость непрерывного маневрирования в воздушном бою, чтобы выйти из-под удара противника, не дать ему взять тебя в прицел и самому занять выгодную позицию для атаки. Эта история имела продолжение. На следующий день Урвачёв уже в паре с еще одним летчиком сидел в готовности № 1, а Шокун накануне договорился с командиром полка И-16-х, который стоял на соседнем аэродроме, что, когда немцы прилетят и будут связаны боем, появится звено этого полка и решит исход боя в нашу пользу. «Мессеры» в назначенное время появились над аэродромом, и пара МиГов взлетели к ним навстречу:

«15.08.41. МиГ-3. Воздушный бой, 1 час 33 минуты».

Четыре самолета закрутились в бою, однако «ишаков» все не было. Наконец, в небе показались три точки. Немцы, увидев, что к противнику идет подкрепление, резко развернулись и скрылись в облаках. Летчики на И-16-ых приняли еще мало знакомые в войсках МиГи за «мессеров» и пошли на них в атаку. Потребовалось время, чтобы разобраться, кто есть кто. К счастью, обошлось без жертв, и стороны мирно разошлись по своим аэродромам, но послания, которыми они обменялись, воспроизведению в открытой печати не подлежат, и отнюдь не в силу их секретности, а непечатности.

В свою очередь немцы, видимо, решили не оставлять без последствий такое нерыцарское поведение сталинских соколов. Через некоторое время на западе в небе показалось множество еле различимых вдалеке самолетов. Наблюдатель с вышки на краю аэродрома успокоил, доложив, что это наши Яки возвращаются с фронта. Но это были «мессеры». Они с ходу нанесли штурмовой удар по аэродрому, и после этого предложений о поединках с их стороны больше не поступало.

* * *

Возвращаясь к первому воздушному бою Георгия Урвачёва, можно предположить, что, если в тот день при взлете у него не было никаких шансов остаться в живых, то в последующем бою их тоже было немного. Все обстоятельства этого боя были против него, начиная с того, что он был один, а соперников двое. При этом они явно были «свободными охотниками», то есть опытными боевыми пилотами, имевшими на своем счету множество боевых вылетов, воздушных боев и побед.

Один летчик-фронтовик на вопрос о том, как стать асом, ответил, что, во-первых, надо остаться в живых после первых двух-трех боев, во время которых летчик ничего не видит, не понимает и его, как правило, сбивают. Во-вторых, самому сбить первый самолет противника, чтобы почувствовать уверенность в себе, стать настоящим бойцом. В том бою немцы уже были такими, а Урвачёв – нет. И, наконец, бой происходил на малой высоте, где «мессер» превосходил МиГ не только в мощности оружия, но также в скорости и маневренности.

«Мессершмитт-109» – основной истребитель люфтваффе, который выпускался в различных модификациях. В 1941 г. под Ржевом, скорее всего, были Ме-109 F – «фридрихи» с максимальной скоростью 620 км/час, пушкой калибра 20 мм и двумя пулеметами калибра 7,92 миллиметра. Они считались лучшей модификацией Ме-109, которая внешне заметно отличалась от других, и поэтому в справочниках и документах ВВС Красной армии, в том числе 34-го полка, часто обозначалась ошибочно как «Хейнкель-113».

Но почему командир эскадрильи послал своего летчика на явную и, казалось бы, бесполезную смерть? Возможно, у него были основания полагать, что «мессершмитты» прилетели, чтобы блокировать аэродром и препятствовать взлету перехватчиков. В это время немецкие бомбардировщики или разведчики могли беспрепятственно пройти на Москву. Он, конечно, понимал, что летчик будет убит при взлете. Но предполагал, что пока немцы будут возиться с ним, другие пилоты успеют взлететь и отогнать истребители противника.

Как следует из летной книжки Урвачёва, 14 августа, после 40-минутного боя с «мессерами», он совершил еще три боевых вылета и в одном из них атаковал Ю-88, но потерял его в облаках. Это при том, что, по словам летчика-фронтовика 107-го гиап Ивана Кожемяко, «продолжительность воздушного боя обычно 10–20 минут, максимум полчаса. Надо сказать, что после вылета с 30 минутами воздушного боя, скорее всего, ты во второй раз уже никуда не полетишь. У тебя просто сил не хватит». Но, видимо, двадцатилетний Урвачёв смог восстановиться и найти в себе силы, чтобы в тот день продолжить боевую работу.

О ночных боевых вылетах, парашютах и регланах

Очевидно, что 14 августа 1941 г., когда Георгий Урвачёв избежал, казалось бы, неминуемой гибели во время взлета под пушками «мессеров», можно считать его вторым днем рождения. А через неделю после этого, 20 августа, он отметил уже календарный день рождения – ему исполнился 21 год. Однако накануне он вновь едва не погиб, совершая свои первые ночные боевые вылеты, когда на исходе ночи во второй раз поднялся в воздух:

«19.08.41. МиГ-3. Перехват противника, 1 полет, ночью, 1 час 30 минут».

В это время не только ночная темнота, но и предрассветный туман закрыл аэродром. Урвачёв не смог его найти и, когда на самолете закончилось горючее, совершил вынужденную посадку не выпуская шасси, в 50 км от Ржева. В разделе летной книжки «Катастрофы, аварии, поломки, вынужденные посадки и прочие происшествия» появилась запись: «Вынужденная посадка на «живот» ввиду исхода горючего в р-не г. Сычевка. Экипаж невредим».

До этого, как свидетельствует его летная книжка, он совершил ночью всего два учебно-тренировочных полета на И-16 и У-2 с общим налетом 2 часа 20 минут и не имел ни одного ночного вылета на МиГе. Только на следующий день после вынужденной посадки, как подарок ко дню рождения, появился приказ командира полка: «Считать вылетевшим ночью на самолете МиГ-3 младшего лейтенанта Урвачёва Г.Н. с 19.8.41».

Той ночью из-за тумана, но на минуту раньше Георгия Урвачёва, в 5.44, «ввиду исхода горючего», в районе Ржева также совершил вынужденную посадку на «живот» заместитель командира его эскадрильи старший лейтенант Иван Лукин. Эти летные происшествия были «разобраны с летным составом, изучены все посадочные площадки в районе Калинина, Сычевки на случай посадки при закрытии аэродрома туманом». Так или иначе, но после этого фамилия Урвачёва значилась почти в каждом ежемесячном приказе командира полка о том, что «за овладение ночными полетами, а также за ночные вылеты с выполнением боевых заданий уплатить 10 % надбавки за месяц и 10 % за каждый вылет ночью».

* * *

Ночные полеты, тем более на боевое применение, – один из труднейших видов летной работы и требуют специальной, длительной подготовки, которую в 6-м корпусе имели менее 90 пилотов, и лишь восемь из них – на истребителях новых типов. Заместитель командира корпуса полковник Стефановский вспоминал, как во время одного из первых налетов немцев, когда все перехватчики-ночники были подняты в воздух, а на Москву шли все новые немецкие бомбардировщики, он доложил командиру корпуса полковнику Климову, что в полках имеются пилоты, не летавшие ночью. Тот распорядился: «Выпускай немедленно в бой все готовые к вылету самолеты! <…> Прикажи, кто не уверен в ночной посадке, тот после боя пусть покидает самолет на парашюте». Урвачёв смеялся:

– После этого приказа мы все сразу стали пилотами-ночниками.

В результате за первую неделю ночных налетов на Москву летчики 34-го полка шесть раз воспользовались парашютом из-за «потери ориентировки и по израсходованию горючего», как указывалось в документах по учету летных происшествий. При этом отмечалось: «Летчик невредим. Самолет подлежит списанию», а в графе «Решение вышестоящего командира и мероприятия»: «Разобрано с летно-техническим составом и даны указания по ориентировке ночью». Оставалось только выполнять эти командирские указания.

Больше всего досталось младшему лейтенанту Василию Цымбалу. Правда, в ночь первого налета он не потерял ориентировку, нашел ближайший аэродром Раменское, но, заходя на посадку, забыл выпустить шасси и плюхнулся на «живот». Однако в последующем он «выступил по полной программе»: через четыре дня «по израсходованию горючего» покинул самолет с парашютом, а еще через день «потерял ориентировку» и сел с убранными шасси на «живот». Терпение командира лопнуло: «Отстранить от ночных полетов».

Однако, наверное, Стефановский посчитал, что небоевые потери самолетов стали слишком высокими. Поэтому он приказал «за недостаточную подготовку к ночным полетам, приведшую к покиданию дефицитной, дорогостоящей материальной части в воздухе» наказать домашним арестом на пять суток покинувших самолеты с парашютом капитанов Найденко и Куреша, а сделавшим это дважды старшему лейтенанту Шокуну и младшему лейтенанту Цымбалу удвоил взыскание – десять суток каждому.

* * *

Напряжение ночных боевых вылетов в начале августа было причиной и других летных происшествий даже у опытных летчиков-командиров. Так, из-за ошибок при посадке командир эскадрильи Александров со второго захода задел другой самолет на стоянке, а командир звена Бубнов приземлился «с промазом», попал в канаву и скапотировал. При рулении по аэродрому командир звена Букварёв вместо того, чтобы «убрать газ», ошибочно убрал шасси, и его самолет упал на «живот». Летчик Лукьянов «нарулил» на автомашину-стартер, адъютант эскадрильи Сельдяков въехал в маскировочную сеть, а заместитель командира эскадрильи Лукин при посадке ударил «ногой» самолета по кузову автомашины, консолью по ее кабине и в другой раз, опять же при посадке, наскочил на препятствие. Михаил Бубнов тоже при посадке налетел на препятствие так, что самолет уже не подлежал ремонту.

Видимо, поломки самолетов в таких летных происшествиях и авариях в авиации Красной армии приняли массовый характер. Поэтому нарком обороны И.В. Сталин приказал рассматривать как дезертиров и предавать суду военного трибунала летчиков, совершивших посадки с убранными шасси или допустивших другие действия, выводящие материальную часть из строя без уважительных причин. Такие случаи подлежали расследованию, которому командир полка приказал подвергнуть аварию Бубнова. Но материалы следствия показали невиновность Михаила и спасли его от суда военного трибунала.

Представляется, что Рыбкин и Стефановский, опытные боевые летчики и командиры, прекрасно понимали настоящие причины летных происшествий – отсутствие у летчиков необходимой подготовки к ночным полетам, а также связанные с этим психологические перегрузки. Поэтому, не доводя дело до трибунала, они выносили им взыскания «для порядка» и оказания воспитательного воздействия с удержанием 50 % денежного содержания за каждый день ареста. Правда, Константина Букварёва еще и понизили в должности.

Тем не менее летные происшествия и аварии продолжались. Так, в конце августа Александр Потапов и Сергей Байков ночью совершили настолько грубые посадки, что шасси их самолетов отлетели, и они закончили пробег на «животе». Николай Александров при посадке в Раменском в конце пробега попал на мягкий грунт, загряз и скапотировал. А в начале сентября вновь летное происшествие с Иваном Лукиным – при подходе к взлетно-посадочной полосе он задел колесами блиндаж, снес шасси и сел на «живот»: «Самолет поломан. У летчика ссадины на лице». А Ивану десять суток домашнего ареста и вычет 50 % содержания за каждый из этих дней.

Однако война учит быстро. В ночь на 31 июля старший лейтенант Виктор Гридин, младшие лейтенанты Владимир Фокин и Николай Щербина взлетели для отражения налета противника в дождь при отсутствии видимости и высоте нижней кромки облаков всего 300 метров. Выполнив задание, они произвели посадку на свой аэродром, «показав исключительное умение ориентироваться ночью в сложных метеорологических условиях и совершенство овладения ночным полетом», как сказано в приказе командира полка, который объявил «ночникам-отличникам» благодарность.

Но через два дня при взлете ночью на самолете Гридина отказал мотор. Самолет упал и сгорел, а Виктор погиб. Это была первая, хотя и небоевая потеря полка в начавшейся войне, тем более тяжелая, что Гридин – опытный летчик, еще в 1938 г. участвовал в воздушных сражениях с японцами в Китае. Там он совершил двадцать боевых вылетов, провел четыре воздушных боя и сбил новейший японский истребитель «мицубиси».

* * *

Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель СССР Марк Галлай в составе 2-й отдельной истребительной авиационной эскадрильии ПВО, сформированной из летчиков-испытателей ЛИИ, в июле – сентябре 1941 г. на МиГ-3 участвовал в отражени ночных налетов на Москву. Он вспоминал: «Возвращаться с боевого задания ночью на свой аэродром приходилось со всякими ухищрениями, попытками выйти на какие-то видимые ночью ориентиры. В основном это была вода: черная вода иначе смотрится, чем черная суша».

Георгий Урвачёв как-то рассказал о встрече с М.Л. Галлаем 22 июля 1991 г., когда отмечалось 50-летие отражения первого налета немцев на столицу. До драматических событий так называемого «путча» оставалось меньше месяца, и средства массовой информации были полны антикоммунистических инвектив и «разоблачений», о чем зашла речь в их разговоре. Марк Лазаревич сказал, что, начитавшись и наслушавшись всего этого, он поначалу решил выйти из КПСС. Однако не стал этого делать, когда прочитал в одной газете, что коммунистов якобы надо расстреливать и вешать:

– В 1941 г. немцы для этого явились на танках и самолетах, но мы не испугались и дрались с ними. А теперь, если я выйду из партии, люди могут подумать, что я испугался этих газетных болтунов.

* * *

Так или иначе, но за полтора месяца после первого налета немецкой авиации на Москву в 34-м полку на самолетах МиГ-3 было подготовлено 25 летчиков-ночников, которые в этот период сбили в ночных воздушных боях десять самолетов противника и могли поделиться приобретенным опытом. Поэтому вскоре в центральной газете ВВС Красной армии «Сталинский сокол» была опубликована большая статья двух летчиков полка, командира эскадрильи капитана Михаила Найденко и командира звена старшего лейтенанта Виктора Киселёва «Из боевого опыта ночных истребителей».

Отметив, что «действия истребительных самолетов ночью резко отличаются от полетов в дневных условиях, они значительно сложнеее и кроме навыков требуют повышенной внимательности летчика», авторы дали конкретные советы, как взлетать, ориентироваться, осуществлять поиск и атаку противника ночью. При этом, по их словам, многое делать «приходится исключительно по чутью».

Возвращаясь к ночным событиям 19 августа 1941 г., видно, что летчик Урвачёв «ввиду исхода горючего» не покинул машину с парашютом, а совершил вынужденную посадку на «живот» вне аэродрома и, надо полагать, чудом остался жив. Во всяком случае, при попытке таких ночных посадок из-за «потери ориентировки и по израсходованию горючего» к тому времени шесть летчиков 6-го корпуса погибли, а четверо были ранены.

Урвачёв не воспользовался парашютом, а пошел на смертельно опасную и, наверное, безрассудную ночную посадку, скорее всего потому, что всегда с неприязнью вспоминал о двух парашютных прыжках, которые пришлось совершить в аэроклубе. Не любил он это дело – прыжки с парашютом.

* * *

В разделе его летной книжки «Прыжки с парашютом (ознакомительные, тренировочные, вынужденные и др.)» в графе «Количество выполненных прыжков ко дню заведения летной книжки» гордо, но одиноко стоит цифра «2». Далее следуют несколько страниц, рассчитанных на записи о десятках парашютных прыжков владельца летной книжки, которые остались чистыми. Хотя летчики-истребители должны систематически выполнять тренировочные прыжки с парашютом, Урвачёву удавалось избегать их, поскольку, как было сказано, не любил он это дело. Но вместе с тем, начиная с войны, летчик Георгий Урвачёв всю жизнь беззаветно дружил с парашютистом Николаем Кулавиным.

Николай был невысокого роста, но как будто налитой силой, со стальными мышцами, спокойный, невозмутимый и без одного глаза, потерянного при ужасных обстоятельствах. Осенью и зимой 1941–1942 гг. на аэродроме Внуково он был инструктором у десантников и диверсантов, которых выбрасывали на парашютах в немецкий тыл. Однажды с этой целью он вылетел во второй кабине У-2 с таким диверсантом, сидящим у него на коленях. Разорвавшийся зенитный снаряд разбил голову диверсанту, и осколок его черепа выбил глаз Кулавину. Тем не менее он долгие годы продолжал парашютные занятия и в 50-х годах был даже призером первенства Вооруженных Сил по парашютному спорту.

Несмотря на то, что Урвачёв всю свою летную жизнь неизменно уклонялся от парашютных прыжков, ему сотни раз приходилось перед вылетом проделывать нелегкую процедуру надевания парашюта. То, что она нелегкая, хорошо видно на фотографии, запечатлевшей, как это делает с помощью техника самолета летчик 178-го иап ПВО Москвы Николай Дудник, которому кроме техника самолета помогает надеть парашют ПЛ3 весом более 10 кг еще и укладчица парашютов.

Этот полк всю войну базировался на аэродроме Липицы, где 34-й полк в летних лагерях встретил начало войны. Дудник совершил 426 боевых вылетов на истребителях И-16, ЛАГГ-3 и Ла-5, сбил шесть самолетов противника. После войны он стал заместителем начальника штаба Московского округа ПВО и генерал-майором авиации. В 80-х годах, будучи председателем совета ветеранов 6-го корпуса, сблизился с председателем совета ветеранов 34-го полка Георгием Урвачёвым. Далее в настоящих записках неоднократно будут использованы свидетельства и мнение о различных явлениях войны в воздухе опытного летчика и командира Николая Дудника.

В летной жизни Урвачёва парашют оказался нужным только для удобства сиденья на нем в кабине истребителя. С этой целью парашюты у летчиков крепились не на спине, как у парашютистов, а висели ниже спины. Поэтому летчик, направляясь к своему самолету, шел не твердой походкой воздушного бойца, а «враскоряку».

В связи с этим вспоминается рассказ Героя Советского Союза, генерал-лейтенанта авиации А.Л. Кожевникова о том, что во время войны в их полку из-за непрерывных тяжелых воздушных боев, от недосыпания и предельного напряжения нервы у некоторых летчиков стали сдавать. Один из них, «всегда спокойный и уравновешенный здоровяк», однажды, обнаружив в полете неисправность, после приземления «выскочил из самолета и, схватив пистолет, бросился на техника <…>. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы догнать его <…> не помешал ударявший по ногам парашют».

В ряде работ публикуется фотография пилота МиГ-3 с подписью: «Лейтенант Кузнецов докладывает о выполнении задания. Западный фронт». На ней хорошо видно расположение парашюта у летчика сзади ниже спины. Это, по всей видимости, Федор Кузнецов, однополчанин и хороший друг Георгия Урвачёва. Из-за тяжелого ранения в воздушном бою в апреле 1942 г. он был списан с летной работы и стал начальником оперативно-разведывательной части полка. После войны служил начальником разведки авиационного соединения и в этом качестве в 1962 г. оказался на Кубе во время Карибского кризиса, а затем так же, как и Урвачёв, жил и работал в Люберцах.

По словам Урвачёва, в 1941–1942 гг. он летал в сапогах, реглане, шлемофоне и перчатках – во всем из кожи. Считалось, что это давало летчику дополнительное время и шансы, чтобы спастись при пожаре на самолете, поскольку кожа не горит, а обугливается. Вместе с тем полы реглана надо было оборачивать вокруг ног и застегивать на специальные пуговицы и петли, чтобы пропустить между ними ножные обхваты парашютных лямок. Видимо, эта конструкция грациозности в движениях пилотам тоже не прибавляла.