Электронная библиотека » Виктор Васильев » » онлайн чтение - страница 16

Текст книги "Зарубки на сердце"


  • Текст добавлен: 21 апреля 2016, 10:40


Автор книги: Виктор Васильев


Жанр: История, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Шрифт:
- 100% +
ЛИШНИЕ

Пришла дождливая осень. В начале октября появились первые заморозки. Хозяйка сказала, что больше не надо пасти коров. Полевые работы тоже закончились. Остались только доение и уход за скотом. За это хозяин решил кормить Полину, Олю, маму и крестного только обедом, один раз в сутки. Тоню, бабушку, тетю Симу и меня кормить совсем отказался. Найти поденную работу у других хозяев было невозможно. Перед нами встала угроза новой голодной зимы.

Я сам вызвался на убранном картофельном поле искать остатки картошки, как было в Реполке в 1941 году. Ко мне присоединилась Тоня. Мы собирали каждый в свое ведерко, выносили на край поля, там высыпали в мешок. За светлое время короткого дня нам иногда удавалось набрать полмешка картошки. Конечно, там было много порченых клубней (разрезанных лопатой, позеленевших на свету и даже подгнивших картошин), но в голодное время все могло пригодиться. В сумерках приходил крестный, уносил мешок и прятал на скотном дворе. Еще мы собирали колоски на пшеничном и овсяном полях. Изредка нам помогала Оля, прибегая в поле на полчаса. Бабушка и тетя Сима сушили колоски, перетирали в руках, сдували мусор.

Постоянная батрачка Полина каждую неделю отвозила немцам в город Айзпуте четыре бидона сметаны и сливок. То ли налог, то ли плата за наши души. А в конце октября с нею поехал сам хозяин. К вечеру я вернулся с пшеничного поля. Через открытую дверь в комнату услышал, как Полина рассказывала маме и крестному о поездке. Подслушивать, конечно, нехорошо. Но уж очень интересно!

– К нам вышел латышский бургомистр, старый приятель Каупа, – говорила Полина. – Они поздоровались. Говорили по-латышски, но я все понимала. Хозяин спросил: «Комендант немецкий у себя?» – «Сегодня его не будет. Может, я отвечу на твои вопросы?» – сказал бургомистр. Хозяин пояснил: «В июне я взял у немцев временных батраков. Сейчас поля опустели, батраки стали мне не нужны. Даром их кормить не хочу. Пусть комендант забирает их у меня и отправляет в Германию». «Ты придуриваешься или вправду не понимаешь?! – возмутился бургомистр. – В котле мы сидим, в курляндском котле. От Европы отрезаны. А пароходы топят русские подлодки. Немцам надо миллион солдат и уйму техники отправить на помощь Берлину. Не до русских тифозников им теперь. Коменданту лучше не заикайся, а то заставит кормить батраков».

– Хозяин настолько был зол, – продолжала Полина, – что сам, один снял бидоны с телеги, взял подпись бургомистра на расписке, не попрощался с ним и погнал кобылу домой. Так что сегодня старайтесь обходить его стороной.

***

После поездки в Айзпуте хозяин совсем одичал. На улицу выходил очень редко. Только ясными вечерами он выходил в сад, смотрел с тревогой на восток, слушал отдаленную канонаду. Тяжело вздыхал, прикладывал ладони к вискам, раскачивал головой. Чувствовал приближение расплаты за стрельбу в спину отступающим русским солдатам в 1941 году (как поговаривали некоторые обедневшие соседи Каупа). Я несколько раз видел его таким. Но не было к нему ни сочувствия, ни злорадства. Была глубокая обида, что перестал нас кормить. Ведь за лето мы так много поработали на него бесплатно, что заслужили себе пропитание на год вперед.

На него свалилась еще одна напасть. От какой-то болезни за короткий срок передохли все пятьдесят поросят. Свинарник опустел – не стало участка самой грязной работы. Мама с досадой сказала:

– Лучше бы нам отдал парочку больных поросят. Михаил прирезал бы их, и сытной была бы зима.

Все распоряжения по хозяйству давала хозяйка. Особенно строго она следила, чтобы Оля, мама и крестный за обедом не прятали хлеб по карманам для нас. А при доении коров следила, чтобы молоко не прятали, не уносили домой своим детям. «Вот гады, жадюги! – думал я. – Ведь хорошо понимали, что все богатство скоро для них пойдет прахом. Но не хотели этому верить».

Все равно родители воровали хлеб со стола и молоко, особенно после вечерней дойки в десять часов. Обычно мы с Тоней и бабушка с тетей Симой уже спали. Мама и Оля приносили молоко в большом чайнике. Будили нас, велели сразу все выпить, чтобы не оставалось следов. Первый и второй стаканы теплого пенистого молока мы пили охотно, а третьи стаканы шли через силу. Опасались, что хозяйка вздумает обыскать нашу комнату.

***

Наступила зима. Белая скатерть покрыла землю. Маму, Олю и крестного немцы направили в лес заготавливать полуметровые колышки для минных ограждений. Вместе с ними увязались и мы с Тоней. Через двадцать минут мы пришли на опушку соснового бора, где росли молодые сосенки. Крестный спиливал сосенку и макушку с ветками, мама с Олей сдирали кору, а я взялся затесывать колышки. Тоня подбирала кору, складывала в отдельную кучку. Нам выдали задание: по сто колышков на взрослого человека. На свежем воздухе, при небольшом морозце так хорошо работалось, что мы через три часа сделали больше половины задания. Кроме нас были еще люди. Видимо, такие же временные батраки – пересыльные узники. Два немца следили за порядком. Один – с автоматом, другой – с журналом учета.

В полдень приехала немецкая полевая кухня. Привезли горячий гороховый суп с кусочками мяса, кашу перловую со сливочным маслом и сладкий чай. Немецкий хлеб был очень вкусный. После обеда мы еще посидели на лежащей березе, пока учетчик не скомандовал: «Апштейн!» (то есть «Подъем!»). Мы дружно взялись за работу. Часа через два наша норма в триста колышков была выполнена. Показали немцу. Он отметил в журнале и досрочно отпустил нас домой.

В лесу мы работали две недели. Потом немцы решили, что колышков им на две войны хватит, всех распустили. Опять для нас потекли скучные полуголодные будни.

Но после Рождества многое изменилось в худшую сторону. На постой к хозяину встало танковое отделение. Громадный «тигр» встал почти у крыльца, две приземистые «пантеры» – у сенного сарая. Офицерам в черной форме нашлось место в доме хозяев, рядовых поселили на сеновале. А собственный портной с помощником выбрали нашу комнату. Нас же вместе с грудным ребенком под зад коленкой прогнали в свинарник при морозах выше двадцати градусов. Да, да! В каменный пустой свинарник, где только что передохли свиньи!

Крестный отгородил досками ячейку с узким горизонтальным окошком под потолком. Дали нам жестяную печку-буржуйку, дрова, лампу-коптилку без стекла. Кухней служил предбанник с плитой и котлом для приготовления еды поросятам. Спали на каменном полу на матрасах, набитых сеном. Спали вповалку, тесно прижимаясь друг к другу, чтоб не замерзнуть. Гену тетя Сима брала к себе, под общее одеяло. С вечера натопим, раскалим буржуйку докрасна – жарко станет, а под утро волосы и подушки покрываются инеем. Надо снова топить. И так всю зиму прожили. Просто удивительно, что никто не простудился, не заболел. Кроме мокрого носа да легкого кашля, ничто к нам не липло.

На кухне мы регулярно устраивали баню. Нагревали целый котел воды. Отдельно, в ведре разводили золу – получали щелочную воду. Использовали ее вместо мыла. Пол был покатый, вода не задерживалась. Только воздух в кухне оставался холодным – его не удавалось нагреть. Зато приятно быть чистеньким, словно душа отдыхает!

Я иногда задумывался: где же мылись хозяева? Почему такие богатые латыши не построили баню себе? И пожадничали на доски для земляного пола в летней кухне, где кормят батраков? И рабочую обувь для батраков не закупают, а все деревянными колодками потчуют? Обходятся без радио и телефона? Неужели им для счастья достаточно пятидесяти свиней и восемнадцати коров на двоих? Достаточно сытого брюха?!

ДОЖДАЛИСЬ!

В середине апреля немецких танкистов куда-то перевели. С ними уехал и портной из нашей комнаты. Оставил (или забыл?) ручную швейную машинку «зингер». Мы перебрались из свинарника в комнату. На дворе разгулялась весна. Появилась первая зелень: сныть, крапива, хвощ полевой. Фронт теперь был совсем рядом. В пяти километрах грохотали пушки, иногда слышались пулеметные очереди. По вечерам взлетали осветительные ракеты. Мы радовались: еще немного, еще чутьчуть – и нас освободят. Крестный нашел себе приработок по плотницкой части. А мне нашли работу на соседнем хуторе – надо пасти четырех коров.

Новая, безлошадная хозяйка была приветливая, но скуповатая женщина. Она говорила, что сын ее в Красной армии. Вестей от него никаких нет, но надеется, что он скоро вернется. Кормила меня рано утром крупяным супом на снятом молоке, который называла путрой, и чаем с бутербродом. В обед – тоже путра и перловая каша. Вечером – опять путра и чай. Разнообразилась только каша в обед.

Земли у хозяйки было мало – пастбище небольшое в пяти минутах ходьбы. Травка с каждым днем подрастала. Но с коровами долго не удавалось поладить. Они разбегались. Им все время хотелось забраться на соседские земли. Тогда я стал очищать солонки со стола и угощать коров подсоленной водой. Благодарные коровы стали послушными. Краснозвездные самолеты летали теперь низко-низко и сбрасывали листовки. В них призывали немцев сдаваться. А в нескольких листовках сообщалось, что 2 мая Берлин взят нашими войсками и Гитлер застрелился. Испугался, сволочь, что его повесят вниз головой, как итальянского вождя Муссолини. И дан рисунок, где Гитлер висит вниз головой, в рваных трусах и без брюк.

Как жаль, что я не догадался сохранить те листовки и еще много-много свидетельств той войны. Не понимал я тогда, что это сама история мне дышит в затылок и мимо стремительно пролетает. Я прикреплял к сосне эту карикатуру на Гитлера, бросал перочинный нож в него, пытаясь таким образом еще раз казнить этого изверга…

В тот солнечный день 8 мая 1945 года я, как обычно, вывел коров на пастбище. Только канонада почему-то притихла. Зато самолетов над самой землей было особенно много, и листовки сыпались непрерывно. Вдруг я увидел маму. Она бежала ко мне и вся светилась от радости:

– Витя, Витя, сыночек! Войне конец! Конец проклятущей!

Мы обнялись, заливаясь слезами от радости. Когда чуточку успокоились, мама сказала:

– Немцы подняли белые флаги. Бежим скорее домой.

Я передал коров хозяйке, и мы побежали. Над домом Каупа на ветру полоскалась белая простыня, прибитая к шесту. Наши все тоже обнимались и плакали. Только Гена не плакал, таращил глазенки. Он уже научился ходить, придерживаясь за скамейку. И слово «дай» сказал раньше, чем слово «мама».

Тоня сказала Оле:

– Давайте и мы выставим в окошко белый флаг.

– Что ты, Тонечка! Бог с тобой! – возразила Оля. – Мы же не немцы, нам не надо сдаваться. Это же наша армия победила!

На другой день, 9 мая 1945 года, мимо нас в сторону городка Айзпуте пошли танки, потом артиллерия и пехотные части Красной армии. Лица солдат были довольные, бодрые. У каждого на груди сверкали медали и ордена. Я смотрел и думал: «Да, это другая армия. Совсем не такая, что отступала мимо нашего крыльца в Сиверской в 1941 году. Это идут победители. Наши, русские победители и защитники!» И гордость за них наполняла мне душу. Я представлял себе, что принимаю парад. Вспомнился тот бесконечно усталый танкист, которому мама кашу варила. «А ты верь, сынок, – говорил он мне в тот страшный год. – Наполеона без штанов в Европу прогнали – и Гитлеру шею свернем, придет время. Только выживи, дорогой. Всем смертям назло выживи, чтобы увидеть нашу Победу». Словно предчувствовал, какие муки предстоит нам пережить. «Где-то ты сейчас, дорогой товарищ танкист? Великое спасибо тебе за веру твою», – думал я.

Хозяйка вынесла к дороге табуретку, поставила на нее бидон с молоком и несколько кружек. Принарядилась, платок по-крестьянски повязала под подбородком. Но солдаты шли мимо, не нарушали стройных рядов. Только некоторые офицеры подходили пить молоко. Один капитан в фуражке с зеленым околышем выпил две кружки, вытер губы ладонью, поблагодарил хозяйку. Покосился на нас, исхудалых, в обносках. У Оли на ногах – деревянные колодки.

– А вы что же не нарядились? – спросил он.

– Мы батраки, после концлагеря, – ответила Оля.

– Вот как? Откуда же вы?

– Волосовский район Ленинградской области. Немцы сожгли деревню в 1943 году, всех жителей загнали в концлагеря. В прошлом году продали нас латышским хозяевам. Ждали мы вас, как спасителей. Скорей бы домой теперь! – закончила Оля.

– Ну, это вы зря торопитесь. Вас еще будут проверять и перепроверять, нет ли за вами грехов против советской власти. Мой вам совет: наберитесь терпения. Если совесть чиста, все закончится хорошо.

– Что же, к терпению нам не привыкать, – сказала мама.

ЭПИЛОГ

Терпение действительно нам потребовалось, и немалое, перед возвращением домой. Прежде всего удивили и покоробили нас настороженность и пренебрежение к нам со стороны русских офицеров, остановившихся у хозяйки. С нею они шутили, смеялись, играли на пианино и пели новую песню «Огонек». А с нами только «да» и «нет» говорили. Один нагловатый солдат сказал бабушке Дуне:

– Что, немецкие прихвостни, некуда дальше бежать? Придется отвечать за грехи.

– Дурак сопленосый, – спокойно ответила бабушка.

Я поразился: никогда не думал, что она способна на смелый поступок. Солдат поперхнулся от злости, прошипел: «Ну погоди, карга старая!» – и вышел из комнаты.

Где надо, крестному разъяснили:

– Без разрешения никаких отъездов домой. Придет время – вас отвезут на фильтрационный пункт и там решат, что с вами делать. А пока можете подыскать себе временную работу.

Работа сама нас искала. У того же Каупа. Как и прошлым летом, Оля, мама и крестный работали в поле, ухаживали за скотом. Я пас коров, Тоня – гусей. Только теперь кроме кормежки хозяин обещал и какую-то плату пшеницей. Я по наивности думал, что теперь-то наступит возмездие: хозяина раскулачат, вышлют, скот передадут в колхоз – и справедливость восторжествует. Но никто его не трогал. С ним даже более вежливо разговаривали, чем с нами.

Я с удовольствием пас коров и любимицу Майку. Охотно вставал на рассвете, любовался июньскими восходами. Каркас моего домика не развалился даже под зимними вьюгами. Я только покрыл стропила свежими еловыми лапами. Привольно было мне в поле.

В середине июня Кауп на телеге повез нашу семью на фильтрационный пункт № 19. Всю дорогу он торопил коня. А когда выгрузил нас, то выплеснул на коня всю ненависть к нам и к советской власти. Он так озверело стегал животное плетью с проволокой на конце, что погнал его вскачь, грозя в любой момент разнести в щепки телегу.

Фильтрационный пункт практически тоже был лагерем, только без охраны и ограждения. Двухъярусные нары с соломенными матрасами в чистых одноэтажных бараках. Кормили нас сытно на солдатской кухне. Устраивали баню в палатке два раза в месяц. Взрослые ходили куда-то работать, а мы, малочисленная детвора, были предоставлены сами себе.

Играли в прятки, в ножички, в чехарду. Узнали, что в километре от лагеря есть немецкий аэродром и десятка два заброшенных самолетов. Стали бегать туда. Забирались в кабины, крутили, вертели все, что вертится. Нажимали на педали, на гашетки. Срезали все цветные провода и делали из них красивые четырехгранные плетки. Такой разбой продолжался до тех пор, пока у какого-то мальчишки не застрочил боевой пулемет. Тогда военные спохватились: закрыли аэродром, все население лагеря вывезли за пять километров и целый день взрывали запасы бомб на немецких складах.

Отношение к нам было ровное, достаточно вежливое. Наши взрослые в разговорах между собой отмечали, что на допросах (или собеседованиях, как их называли) не было оскорблений, угроз. Наоборот, часто звучало сочувствие. Возможно, к другим людям и отношение было другое?

В конце июля крестному сказали, что на все запросы получены ответы, проверка закончена, все в порядке. Можно собираться домой.

2 августа 1945 года в таких же товарных вагонах мы приехали в Ленинградскую область. Остановились в поселке Кикерино Волосовского района, у тети Иры – маминой сестры. Узнали, что наш папа жив, пережил всю блокаду, теперь живет в Ленинграде, но у него уже другая семья. Для меня, Тони и особенно для мамы это было страшным ударом. Все, о чем мы мечтали долгие четыре года войны, обрушилось в один миг. Как будто было мало нам военных переживаний! Мне было поручено присматривать за мамой, чтобы она не сделала с собой что-нибудь. Ведь у нее еще с репольского пожарища в 1943 году была где-то спрятана отрава.

Крестный вместе со всей семьей Дунаевых поехал обживать Реполку. Ему, как плотнику, там предстояло много работы.

Так начиналась наша нелегкая послевоенная жизнь. Но это уже другая история.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации