Текст книги "Философия науки Гастона Башляра"

Тем не менее зависимость от позитивизма еще далеко не преодолена. Отбрасывая концепции Маха и Дюгема, Башляр, по крайней мере в своем отношении к Фурье и к науке XIX века, не порывает с Контом. Контовский позитивизм для него был необходим для борьбы с «ретроградными» антинаучными философиями. Поэтому историческая роль Конта оценивается Башляром в целом положительно. Особенно он подчеркивает его роль в организации науки, в создании климата научной строгости, ориентации на математизацию и т. п.

Позитивная оценка Конта, правда, ограничивается периодом классической науки. Позитивизм Конта решительно отвергается Башляром в качестве эпистемологии «нового научного духа» или философии науки XX века. Направление развития историографической концепции Башляра задается, таким образом, все возрастающим разрывом с позитивизмом. Укажем при этом на один только момент: в противовес позитивистской историографии фактографического эмпиризма Башляр выдвигает свою нормативную историографию, создавая концепцию судящей науку прошлого истории. Но перед тем как перейти к анализу этой концепции, сделаем еще одно замечание, касающееся связей Башляра с Контом.

В своих вариантах общей периодизации истории науки Башляр вполне сознательно отталкивается от закона трех стадий Конта. У Конта этот закон был общим законом развития всей цивилизации. Прогресс наук, общества, цивилизации сливался у Конта в единый процесс. В такой форме закон трехстадийного развития был заимствован Контом у Тюрго и Сен-Симона (теологическая стадия – метафизическая – позитивная). Анализируя эпистемологию современной физики и химии, Башляр говорит, что «в силу факта современных научных революций можно говорить, в стиле философии Конта, о четвертом периоде, если первые три соответствуют античности, средним векам, новому времени, причем в этом четвертом периоде, соответствующем современной эпохе, окончательно завершается разрыв между обыденным познанием и познанием научным» [58, с. 102]. Введение четвертого периода знаменует собой разрыв с Контом, в том числе и в том, что касается полного разрыва обыденного познания с научным. У Конта, наследующего идеи Просвещения, разум мыслился как однородное и унитарное образование, обыденное познание и научное считались гомогенными, разрыв и противоречие между ними казались ему немыслимыми.

Уточнение контовской концепции трехстадийного развития цивилизации в качестве матрицы для периодизации развития научного духа Башляр проводит уже в своих довоенных работах. Так, в частности, в «Образовании научного духа» (1938) он говорит, что в «своем индивидуальном формообразовании научный дух проходит необходимым образом три состояния, являющиеся гораздо более точными и конкретными, чем контовские формы: 1) конкретное состояние, в котором дух забавляется первичными впечатлениями от явления и опирается на философскую литературу, прославляющую Природу, воспевая сразу и единство мира и свое богатое многообразие, 2) конкретно-абстрактное состояние, в котором дух к физическому опыту присоединяет геометрические схемы и опирается на философию простоты… 3) абстрактное состояние, в котором дух строит знание (informations), сознательно (volontairement) оторванное от интуиции реального пространства, отделенное от непосредственного опыта и находящееся даже в открытом споре с первичной реальностью, всегда нечистой и неоформленной» [55, с. 8]. И поскольку свою задачу в этой работе Башляр понимает как психоанализ объективного познания, то три состояния духа он дополняет тремя адекватными им состояниями души. Это, соответственно, «светская или ребяческая душа», захваченная наивным любопытством, задетая за живое удивлением перед миром, хотя бы в малой степени сконструированном в искусственно подготовленном опыте, душа, ищущая в физике способа развлечься, составить коллекцию и вообще достаточно пассивно себя ведущая даже в «счастье мыслить». Второму состоянию духа отвечает душа профессорская, гордая своим догматизмом, неподвижная в своей первично заданной абстракции, всю жизнь стригущая купоны со школьных успехов своей юности, постоянно твердящая о своем знании. Третьему состоянию научного духа отвечает «душа, испытывающая трудности в абстрагировании», это мучающаяся совесть науки, предоставленная несовершенству опыта, которую все время беспокоит разум с его возражениями, которая постоянно ставит под сомнение право на абстракцию, но в то же время столь уверенная в том, что абстракция и есть средоточие научного долга, «чистое обладание мыслительным содержанием мира» [55, с. 9].

В этой форме от контовского закона трех стадий практически уже ничего не остается кроме формальной троичности. Башляр дает психологическую трактовку научного познания, разбирая в качестве стимулов научной деятельности интересы души, причем разные души с разными структурами дают разные виды научной продукции. Последний тип души служит, конечно, моральным и психологическим идеалом, к которому надо стремиться, преодолевая препятствия, таящиеся в душевной деятельности двух первых видов психики. Иными словами, третий вид познающей души является нормой, отвечающей истинно научной рациональности. Башляр говорит, что наша эпоха нуждается в защите научного духа и что такая защита должна быть «нормативной и логически связной» [55, с. 10]. «Любовь к науке, – подчеркивает Башляр, – должна быть самостоятельным (аутогенным) психическим динамизмом» [там же].

Научный дух обладает волей, он сознательно, по своей воле (volontairement), стремится к высшим идеалам научности, которые Башляр обозначает как «абстрактное состояние» духа. Возможно, что характеристика концепции развития науки Башляра как «волюнтаризм» является слишком «сильной», но она, если ее правильно откомментировать, в принципе достаточно точна. Именно такую характеристику дает Редонди [113, с. 190]. Мы, однако, предпочитаем говорить о психологизме или психопедагогизме концепции Башляра, в который входит и вся его моральная и нормативистская установка. Однако имеет смысл и термин «волюнтаризм». Особенно он кажется оправданным в тех случаях, когда Башляр сознательно проводит параллель между своей позицией по отношению к истории и позицией Ницше [62, с. 24]. Но тем не менее надо иметь в виду, что у Башляра нет эксплицитно выраженной волюнтаристской онтологии, нет волюнтаризма как философской системы. Именно поэтому мы предпочитаем говорить о психологизме концепции развития науки Башляра.

Контовский закон трех стадий имеет и другие варианты интерпретации у Башляра. Так, например, всю историю науки Башляр в «Философии “не”» делит на преднаучную стадию, научную и стадию нового научного духа [56, с. 54]. Итак, мы видим, что сама форма вариации на тему контовского закона зависит от контекста, в котором она выступает. Пожалуй, наименее разработана та форма трех (или четырех-) – стадийной периодизации развития науки в целом, которая берет за основу периоды гражданской истории – Античность, Средние века, Новое время. Башляр выбирает более абстрактные схемы, что, кстати, еще раз показывает, что его историзм является весьма ограниченным и что его интересует не столько историческая реконструкция прошлого знания, сколько прогресс знания, его направленная на современность эволюция, телеономное движение к идеалу абстрактного математизированного знания.

3. Вторая стадия развития историографической концепции

У Конта история цивилизации и история науки практически совпадают. У Башляра же между историей гражданской и историей науки – разрыв, полное расхождение: «Дух имеет изменчивую структуру, начиная с того момента, как познание становится историчным. Действительно, человеческая история в своих страстях, предрассудках, во всем том, что обнаруживает непосредственные импульсы, без труда может начинаться вновь, но есть мысли, которые вновь не начинаются, это – исправленные, расширенные, дополненные мысли. Они не возвращаются к своему узкому и шаткому истоку. Итак, научный дух – существенным образом расширение рамок познания. Он судит свое историческое прошлое, вынося ему приговор. Его структуры – осознание его исторических ошибок. Научно говоря, истинное мыслимо как историческое исправление долгоживущей ошибки, опыт мыслится как разоблачение первичной иллюзии здравого смысла. Вся интеллектуальная жизнь науки диалектически разыгрывается на этом дифференциале познания, на границе с неизвестным. Саму суть рефлексии составляет понимание того, что ранее имелось непонимание. Небэконовские, неевклидовские, некартезианские мысли резюмируются в этой исторической диалектике, представляющей собой исправление ошибки, расширение системы, дополнение мышления» [52, с. 173]. Мы процитировали работу Башляра 1934 г., с тем чтобы показать, что концепция истории науки сложилась у него еще задолго до его доклада «Актуальность истории науки» (1951) и что в ее основе лежала теория приближенного познания с выработанным в ее рамках представлением об исправлении ошибки [59]. Механизм развития науки, по Башляру, это – рефлексия, осознание прошлого, его осуждение, выправление его ошибок, его «дополнение» и «расширение». Механизм развития науки, таким образом, это внутренний процесс, познание познания, познание, в частности, того, что в познании не все было познанием, понимание того, что в том, что считалось пониманием, было и непонимание. Такая схема развития называется философом диалектикой, и нетрудно видеть, что она действительно напоминает гегелевскую диалектику (впрочем, их различие также несомненно).

Какие же моменты мы усматриваем в этом наброске теории истории науки? Во-первых, тезис об абсолютном прогрессе, характерном для истории науки в отличие от гражданской истории, в которой процесс может начаться заново, прийти к своему истоку. Этим приписыванием прогресса исключительно науке – ни в обществе, ни в искусстве, ни в политике Башляр не усматривает безусловного прогресса – его историографическая концепция отличается от контовской. Итак, прогресс – первая характеристика истории науки. Башляр даже считает, что о прогрессе общества (о прогрессе вообще) заговорили только тогда, когда обнаружился прогресс в науках, т. е. с XVIII века. «В познании прогресс, – говорит Башляр, – очевиден, определен. Можно даже сказать, что само понятие человеческого прогресса вошло в цивилизацию именно тогда, когда стал очевидным прогресс наук – начиная с XVIII века» [58, с. 104]. Башляр считает, что наука прогрессирует, выправляя свои ошибки, совершенствуя понятия, и этот процесс в принципе необратим. Ошибки не могут вернуться – на их пути стоит научное сообщество, «град ученых», создающий гарантии запрета на возврат старого и отброшенного. Так, например, в новом понятии световой корпускулы нет возврата к ньютоновскому корпускуляризму. «Выправленные мысли, – подчеркивает Башляр, – никогда не возвращаются к исходной точке движения» [58, с. 93]. С необратимостью научного прогресса, с его жесткой однонаправленностью во времени связано и то обстоятельство, что в современной науке и отрицательные результаты имеют смысл. Примером может служить опыт Майкельсона, не засвидетельствовавший наличия эфира, но тем не менее давший базу для продвижения вперед. Радикальному поражению нет места в науке. Впрочем, как и радикальному успеху. И именно поэтому наука движется только вперед, и иначе она не может развиваться, считает эпистемолог. «Наука, – говорит Башляр, – начиная с тех пор, как она конституировалась, не совершает регрессивных движений. Изменения ее строения суть обоснованные и необходимые прогрессивные изменения… Если пробежать по истории рациональной культуры, то возникает впечатление, что один разум вытесняется другим, лучшим» [58, с. 31].

В процитированном нами выше тексте из «Нового научного духа» мы находим все основные компоненты башляровской концепции истории науки. Так, мы обнаруживаем здесь и понятие препятствия, стоящее на стороне здравого смысла, и понятие разрыва, проступающее в представлении о необратимости исправления ошибок в не-евклидовых мыслях, в не-картезианских суждениях и т. п., т. е. во всем спектре «не»-утверждений. И наконец, мы обнаруживаем идею о нормативности исторической саморефлексии науки. Научный дух, – говорит эпистемолог, – «судит свое историческое прошлое». Это приводит к тому, что вся история делится на историю «принятую» или, как скажет Башляр впоследствии, «санкционированную», и на историю «осужденную», или «устаревшую». Важно подчеркнуть, что сама эта грань, возникающая в установке на оценку прошлого знания, мыслится Башляром абсолютной: никакой позитивности в ошибке он не усматривает, никакой «санкционированной» истории не предполагается в истории «устаревшей». На наш взгляд, здесь проявляется своеобразная педагогическая матрица, лежащая у Башляра в основе его конструирования теории развития науки. Ошибка творческая для него не более, чем ошибка ученика – она столь же предназначена только для отбрасывания, для осуждения. В результате башляровская диалектика истории конституируется через метафизику ошибки: структура научного духа задана «осознанием его исторических ошибок» [там же].

В послевоенные годы перед Башляром во весь рост встал феномен волновой механики, основы которой были созданы Луи де Бройлем. Башляр считал, что все виды современных механик (релятивистская, квантовая, волновая) – науки без «предков» [62, с. 23–24]. Отметим, что такой вывод фиксирует позицию Башляра-эпистемолога, а не историка науки. Историк всегда ищет какие-то преемственности, каких-то предшественников. Впрочем, так мыслит и ученый, когда он занят исторической преамбулой своих научных достижений. Кстати, сам де Бройль писал, что у него был «истинный предшественник», а именно – Марсель Бриллюен [14, с. 237–238]. При разборе этого вопроса надо иметь в виду, что тема предшественника пересекается с темой приоритета и, более широко, вклада в науку, совершенного тем или иным ученым. В данном случае на зависимость идей де Бройля от работ М. Бриллюена указал сын последнего, Л. Н. Бриллюен [14, с. 237]. Башляр стоит в стороне от этой типичной для историка проблематики. Главной проблемой разработки концепции истории науки для него является проблема актуальности прошлых идей и теорий – проблема их действенности в современной науке.

Критерий эффективности в системе современной науки при его применении к истории приводит к четкому дихотомированию ее на историю истин и историю заблуждений, историю «санкционированную» и историю «устаревшую», на историю «плодотворную» и «вредоносную», «активную» и «инертную», «позитивную» и «негативную». Существенным элементом концепции истории является также и различение истории «чистой» (pure) и истории «понятой» (comprise). «Чистая» история – история историков, история, остающаяся чуждой суждению о прошлом с точки зрения современной науки. Башляр присоединяется к суждению Ницше («лишь исходя из самой мощной силы настоящего, должно истолковываться прошлое»), считая его полностью справедливым и для истории науки. «Мощная сила настоящего» – это современная наука, которая и может и, более того, должна судить прошлое. История «чистая», которую Башляр допускает скорее для гражданской истории, чем для истории науки, является историей «без суждения» (non-jugеe1), и ей противостоит история «судимая» (jugеe1). В конце концов, обе истории, представленные выше перечисленными характеристиками, определяются как история-story и иcтория-history[41]41
  Это противопоставление (story – history) взято Башляром из книги Рихтмайера [112], в которой работы Максвелла оценены как fascinating story современной физики, а не как часть «history of physics» [62, с. 27].


[Закрыть], причем вторая есть история «чистая», «без суждения», иными словами, нарративная история, история-рассказ, а первая – история «судимая» в которой благодаря оценке возникают история «истин» и история «заблуждений», санкционированная и устаревшая истории, соответственно.

Эти различения позволяют их обобщить в понятии «рекуррентной истории». «История, которая освещена финализмом настоящего, исходит от очевидностей актуально данной науки и открывает в прошлом прогрессивные формообразования истины» и есть рекуррентная история [62, с. 26]. Рекуррентная история прежде всего находит себе место в исторических преамбулах, предваряющих современные научные работы. Собственно говоря, из образа такой преамбулы и вырастает образ башляровской историографии науки. Флогистика – пример устаревшей истории, а открытие Блэком понятия удельной теплоемкости – пример санкционированной истории, элемент рекуррентной истории. Автор современной теории теплофизики должен, если он пишет об основных понятиях своей науки, упомянуть в исторической преамбуле Блэка. Он навсегда входит в состав науки, это – момент абсолютной истины, считает Башляр.

Такие понятия, как удельная теплоемкость, Башляр считает базовыми, достигшими такого уровня рациональной зрелости, что по поводу них обоснованное сомнение уже невозможно и что поэтому они навсегда остаются в науке. Тем самым такого рода понятия протягивают нити преемственности в дисконтинуальной истории науки, образуя момент непрерывности в структуре научного развития. Так тема дисконтинуальности дополняется у Башляра темой непрерывности.

Кстати, в своем анализе истории волновой механики Башляр раскрывает и прерывность (разрыв) и преемственность (непрерывность). Волновая механика – наука без предшественников, «без предков», тем самым образец полного разрыва с прошлым знанием, в частности, с античной атомистикой. Но вместе с тем, волновая механика представляет собой исторический [62, с. 24] и культурный синтез многих веков развития науки [62, с. 21], соединяющий в себе основные теории прошлого (теории Ньютона и Френеля, корпускулярную и волновую традиции в истолковании природы света) в новой эстетически значимой комбинации, в новых условиях теоретического и экспериментального развития. В этом тезисе о синтезе Башляр отмечает своего рода закон отрицания отрицания в развитии науки: прошлое воспроизводится на качественно новом уровне развития. И уже поэтому «длинная историческая преамбула» необходима для понимания смысла волновой механики: для оценки ее значения. И в этом – оправдание и актуальность истории науки и ее значение для современности.

Диалектике «санкционированной» и «устаревшей» историй отвечают на эпистемологическом уровне понятия «акт» – «препятствие». Понятие препятствия мы уже рассмотрели. Понятие эпистемологического акта впервые вводится Башляром в связи с концепцией рекуррентной истории. «Понятие эпистемологического акта, – говорит Башляр, – которое мы сегодня выдвигаем в противовес понятию об эпистемологических препятствиях, отвечает тем скачкам научного гения, которые вносят неожиданные импульсы в ход развития науки» [62, с. 25]. Система эпистемологических актов задает позитивное начало в развитии науки и образует основу для контроля над научной деятельностью со стороны научного сообщества. Этот контроль сводится к недопущению ошибок или препятствий, образующих негативный полюс в развитии знаний. Используя понятия эпистемологических актов и препятствий, развитие науки по Башляру можно представить схематически так:

Схема № 3. Развитие науки по Башляру

Санкционированная история – это актуальное прошлое, действующее в современной науке. Устаревшая история – то прошлое, которому, по Башляру, нет места в современной науке и интерес к нему – чисто исторический (ученый может обращаться к препятствиям только с целью заградить доступ для них в современную научную культуру).

Понятие эпистемологического акта выявляется более конкретно, если рассмотреть представление Башляра о «событиях разума» [58, с. 44]. «История науки, – говорит эпистемолог, – кишит событиями разума, теми фактами, которые заставляют рациональную организацию опыта переконституироваться» [там же]. К событиям разума Башляр относит теоретические сдвиги, изменение содержания понятий, усовершенствование экспериментальной техники и т. д. В отличие от новых идей в философии эти моменты в науке, считает Башляр, обладают как своей специфической чертой способностью к рациональной коммуникации: «Они свидетельствуют о своей рациональности своим интерпсихологизмом, так как освобождают других от их ошибок или же другие освобождают от ошибок нас благодаря этим событиям разума» [58, с. 44]. Таким образом, по Башляру, эти события суть события «я – ты»-отношения. И этот «я – ты»-статус позитивной истории, подлинного знания отличает, по Башляру, эпистемологический акт от эпистемологического препятствия, носящего печать индивидуализма, субъективизма, сенсуалистического релятивизма. Событиями разума выступают и волновая механика, и квантовая механика, и теория относительности [58, с. 45]. Мощным событием разума является «научная революция» [там же].