Текст книги "Повести"

– Вот еще, – возмутился Иван Иванович. – Я в жизни не съел еще ни одной таблетки. А дед мой дожил почти до ста лет, но он и знать не знал, что такое лекарство.

– Ну, это ведь дед, а не ты.

– Да я, судя по всему, крепче и здоровее его.

– Дай-то бог.

– Мне тоже не требуется помощь доктора, – соврал я.

– Значит, у нас все в порядке, – остался доволен наш командир. Сам-то он никак не реагировал на качку

– Да, мужики. Я слышал, что настоящие моряки, морские волки, отличаются на суше от других людей тем, что ходят они, широко расставляя ноги. Это, конечно, всего лишь привычка, но во время плаванья при шторме, может качнуть так, что теряют равновесие и травмируются. Потому, такая ходьба просто необходима, – разговорился Иван Иванович.

Не стану объяснять, что происходило со мной немного погодя, но Иван Иванович влетел в каюту, разбудил дремлющего Шакирова и, заикаясь, сказал:

– Там Виктора может смыть в океан, он на палубе.

Ни слова не говоря, все поняв, Руслан кинулся к выходу на палубу. Иван Иванович бежал следом. Я в это время находился на палубе как раз напротив открытой двери в трюм. Душу мою выворачивало наизнанку, но я висел на ограждении палубы и, никакая сила не могла оторвать меня от трубы, за которую я вцепился «мертвой хваткой». Вой ветра, грохот дыбившейся воды перекрывали своим шумом любые другие звуки. Шакиров кричал, но я не реагировал никак, потому, что не слышал. Тогда Руслан рывком проскочил от двери к ограждению и, ухватившись за него, стал кричать мне прямо в ухо:

– Приготовься! Сразу после волны отпускайся и к двери!

После очередного удара волны, когда вода схлынула, мы с Русланом, крепко вцепившись друг в друга, одним махом проскочили опасное место и, запнувшись о приступок перед входом в трюм, неуклюже завалились. Держась друг за друга, мы скатились вниз по трапу, на ходу считая ступеньки. Оказавшись в трюме, охая, поднялись и, осмотрев и ощупав себя, не нашли ни одной травмы, одни ушибы.

– Живы будем – не помрем, – сказал я и мы, все втроем, прихрамывая, широко расставляя ноги, пошли к своей каюте.

По пути зашли к доктору, и я, вместо таблетки, заполучил укол, подставив мягкое место.

– Надо же, какой болючий, – немного поворчал я. – Лучше еще раз ступени задом посчитать, чем терпеть такую боль.

Одному Ивану Ивановичу было весело, он брел следом за нами и хихикал, глядя на нас, прихрамывающих и растирающих ладонями свои ягодицы. Я оглянулся и, увидев расплывающуюся в улыбке физиономию Ивана Ивановича, молча показал ему кулак.

Занятия на технике и тренировки отменены на время шторма, а шторм будет бушевать неопределенное время. Поскольку шторм уходил на север, а корабль что есть сил, рвался на юг, непогода длилась не слишком долго. К вечеру небо прояснилось, ветер стих, а волны пропали.

С наступлением ночи взошла луна и своим полным диском ярко осветила палубу и все надстройки корабля. На палубе собралось много офицеров, слишком уж хорошо было стоять под упругим потоком воздуха, вдыхая его полной грудью. Наш экипаж во главе с Шакировым вышел на палубу одним из первых, сразу же после ужина. Всех охватило лирическое настроение. С неба падали звезды, но на небе мы не нашли ни одного знакомого созвездия. Сколько не искали Полярную звезду, так и не смогли найти, лишь спустя время, сообразили, что звезды и созвездия в Южном полушарии, совсем не те, что там, на родине в Северном полушарии. Те звезды спрятались за горизонтом. Пришлось смириться и с этим. В этих районах, где находился корабль, была весна, приближалось лето, но воздух был уже довольно теплым, с палубы уходить не хотелось. Около полуночи на палубе оставалось еще довольно много людей, но на палубу вышел сам полковник Грохотов и попросил офицеров опуститься в трюм для сна.

Когда все уже были в постелях, Иван Иванович сделал вывод:

– Оказия, какая нибудь должна подойти, оттого и выдворили с палубы.

– Браво, Иван Иванович! Выражено очень логично, – воскликнул Шакиров, я только что-то промычал, зад болел от ушибов и от укола, разговаривать шибко-то, и не хотелось.

Утром на завтраке по секрету сообщили, что сейчас судно идет невдалеке от островов, поэтому, днем появляться на палубе категорически запрещено. Здесь же проходят водные пути, соединяющие Европу с Южной Америкой. Как жаль, что нельзя будет увидеть землю, встретить идущий под нашим флагом корабль и немного попереживать, увидев все это. Вот они, тяготы и лишения военной службы, когда нельзя сделать того, что очень хочется.

Минуло еще пару дней. Здоровье, как Руслана, так и мое восстанавливалось довольно успешно, только все же Шакиров не смог избавиться от нервного тика. Он всегда, заволновавшись, нервно подергивал плечом, сам того не желая и не замечая этого. Иван Иванович, однажды, попытался изобразить взволновавшегося Шакирова, не заметив его присутствия. Руслан, приняв это за оскорбление, так крепко подержал его за грудки и долго, не моргая, смотрел своим гипнотизирующим взглядом вишневых глаз в немного испуганные глаза своего подчиненного, что тот весь вечер только то и делал, что сетовал на жизнь.

– Подумаешь, изобразил его. Ну, на что тут обижаться? На что?

Слушая его, я только улыбался.

– Ну и злой наш командир, как абрек какой. Недаром же в нем татарская кровь течет, – продолжал распаляться Иван Иванович. Уши и щеки его раскраснелись, а лоб, подбородок и нос приобрели белый, мучнистый цвет.

Крепко же, видать, зацепило Ивана Ивановича это беспардонное поведение Шакирова в обращении с ним. Он все продолжал бы брюзжать, накручивая себя, если бы наш командир не вернулся в каюту. Чувствуя, что был немного не прав по отношению к другу и, видимо, тоже переживая случившееся, он сразу направился к сидящему на кровати взъерошенному Ивану Ивановичу и, положив руку на его плечо, спокойно и громко сказал:

– Иван Иванович! У меня здесь на корабле есть только два друга, ты и Виктор. Может быть обстановка так повлияла на людей, в том числе и на меня, изменив характеры и сделав их злыми и нервными. Я, как командир танка и экипажа, не должен быть таким несдержанным. Извини меня, пожалуйста. Я вам обоим слово даю, – он оглянулся в мою сторону. – Что бы ни произошло между нами, такого срыва с моей стороны больше уже не будет.

– Да что там, все ерунда, – засуетился Иван Иванович, пожимая протянутую Русланом руку.

– Ой, ой! – вырывая свою руку из пожатия, то ли шутя, то ли всерьез вскрикнул Шакиров. – Да, прежде мне надо было подумать, конечно, на кого нарываться. Твою силушку Иван Иванович, я ощутил еще тогда, на тренировке. Да и вес у тебя раза в полтора больше, – продолжая трясти рукой, говорил Руслан.

Я, наблюдая со стороны, видел, как меняется выражение лица у нашего добрейшего Ивана Ивановича. Он доволен даже тем, что наш командир, видимо, сожалеет о своем поступке. Находясь за пределами каюты, он, безусловно, переживал и раскаивался в произошедшем инциденте. Недаром же он, при входе, сразу направился к Ивану Ивановичу, чтобы извиниться перед ним.

Обстановка в нашем маленьком коллективе разрядилась, Иван Иванович стал еще добрее и весь вечер рассказывал эпизоды из своей жизни до службы. Я первым спросил его:

– Иван Иванович. У тебя дома осталась девчонка, которая ждет?

– Да, – последовал моментально ответ. – Я как раз о ней думаю. У нее глаза, как у поросенка, они у меня перед глазами.

– Как это?

– Да очень просто, вы видели когда-нибудь глаза у поросенка?

– Видеть-то видел, да вот что-то не припомню, как они выглядят.

– Глаза голубые и маленькие, а реснички беленькие, точно как у моей Надьки.

Иван Иванович полежал, подумал, повспоминал и говорит:

– Конечно, ждет она. Кому она кроме меня нужна? Когда уезжал на службу, мамка моя ее к себе переманила, живет у нас теперь. У них дома семья большущая, родители рады, наверное, что от одной избавились.

– Иван Иванович. А ты ее случаем не беременной оставил? – задал вопрос Шакиров.

– Да ты что, смеешься? – возмутился наш коллега, приподнявшись на локтях. – У нас такое не положено. Только после свадьбы.

– Прости. Не подумавши, задал вопрос.

– Ничего. Каждый судит о других по своему образу жизни. Откуда вам знать, как мы там, в Сибири, живем. К одним вопросам жизни мы относимся хладнокровно и очень просто, к другим – принципиально и щепетильно. Например: мне в военкомате назвали дату отъезда в военное училище в Омск. Моя мать только рукой махнула, дескать, езжай, езжай, сбей охотку-то. Я в тот день собрал рюкзак в дорогу, зашел в комнату, где вся семья сидела за столом, обедала. Сказал им: «Пока». Мне ручкой «Пока» сделали, вот и все проводы. Только Надька догнала меня на улице, в рюкзак вцепилась, так и шла до вокзала, умываясь слезами. Обещать, что ждать будет – ненужное это дело. Кому она, кроме меня нужна? Никуда не денется, дождется. Во время моих отпусков, она намекала мне, что, мол, давай поженимся, но у меня принцип. Будет постоянная служба, квартира, деньги свои на нас, пока на двоих, тогда и о свадьбе можно говорить. Считаю, что правильно сделал. Куда мы направлены? Да на наши жизни ни один человек гроша ломанного не поставит. Женился бы я на ней, а не ровен час – убьют, вдовой останется, да может еще и с дитем малым. А так, что бы со мной не случилось – не обязана она ничем никому, вольная. Мамка моя не прогонит из дома, любит она ее. Жив останусь, наживемся еще с моей Надькой. Мне всего-то двадцать один год, а ей и того меньше.

Рассказ Ивана Ивановича до глубины души тронул нас с Русланом. Все было рассказано так просто и так доступно, что мы, его друзья, образно представили эту, услышанную от него бесхитростную историю. Перед глазами стояла белобрысая русская девчонка, босая и почему-то в длинном, по щиколотку, сарафане.

* * *

По мере продвижения корабля на юг, погода стала заметно меняться. Вечерних прогулок по палубе корабля почти не было, да и «кому на ум взбредет» болтаться по мокрой палубе под пронизывающим соленым ветром. Мрачное небо в темных рваных облаках, сквозь дыры в которых изредка появляется голубое небо или одинокий луч солнечного света. Может быть, все это очень красиво, но в трюме, как-то, спокойнее.

Шторм усиливался, шквальный ветер поднимал большую волну, которая со страшной силой била в борт корабля. Корабль вздрагивал от этих ударов, а вода, встретив препятствие, сначала поднималась до небес, а затем обрушивалась на палубу корабля. И горе тому, кто окажется в этот момент на открытой палубе, он будет моментально смыт в другую стихию – бездонный бушующий океан.

На этот раз шторм не был кратковременным. Порывы ветра достигали такой силы, что, казалось, разворачивали корабль, меняя его курс. Ветер гудел, застревая в палубных надстройках. Гул этот проникал внутрь трюма корабля, раздражающе действуя на людей. В трюме не было такого места, где он был бы не слышен. Команда впервые испытала настоящую качку. К доктору образовалась очередь только часов через пять после начала шторма. Здоровья бойцов хватило лишь на это время. Стоявшие у каюты медика люди имели ужасный вид, их цветные лица и дергающиеся в конвульсиях животы, вызывали сочувствие офицеров, никак не реагирующих на качку. Два офицера, чувствующие себя, видимо, не совсем плохо, разговорились:

– Книгу, помню, в детстве читал, «Ревущие сороковые» называлась. Там описываются вот такие штормы, они длительны и ни один корабль, проходящий эти широты, не избегает их, – как-то наивно, по детски говорил один, а другой подхватил:

– Это безобразие в океане и говорит о том, что мы где-то в сороковых широтах сейчас находимся.

– Значит, не долго нам осталось телепаться в океане, – вклинился в разговор третий офицер, с изможденным лицом.

– Хватит трепаться, географы, – осадил разговорившихся офицеров невесть откуда взявшийся майор, начальник внутренней службы безопасности. Оказалось, что качка подействовала и на него – штанины брюк и ботинки были перепачканы.

– Проходите, майор, видать вам совсем невмоготу.

Не говоря лишнего, майор нырнул в каюту и через пару минут выскочил оттуда, но уже, припадая на ногу и растирая ягодицу.

Шакиров, не страдающий морской болезнью, успел оббежать весь трюм корабля и вернулся в свою каюту с новостями. Мы с Иваном Ивановичем что-то слишком расслабились и пластом лежали на кроватях, не смотря на то, что от доктора заполучили все сполна. Мы лежали поверх одеял, не в силах даже раздеться.

Наш командир тоже завалился на кровать и стал рассказывать, что он увидел в других экипажах. Стоило только ему заикнуться о тошноте и состоянии людей там, мы с Иваном Ивановичем принялись кричать, животы наши судорожно дергались, но рвоты не было, нечем было. Вид пищи вызывал у нас отвращение. Изо всех троих сытым был только Руслан.

На тренировки выходили лишь абсолютно здоровые бойцы и таких оказалось большинство.

Полковник Грохотов тоже чувствовал себя неважно, но он крепился, с головой окунувшись в работу. Боевой Приказ сразу ставит конечную цель, а для его выполнения нужно продумать и предусмотреть буквально все.

Техники много, разгрузка ее с корабля будет длиться долго, затем, марш к указанному месту в условиях враждебного окружения и, затем, стойкая оборона до победного конца. Или… Продумать нужно буквально все, предусмотреть все нюансы, хотя многое изменится и экспромтом придется менять тактику, исходя из создавшейся обстановки. Полковник решал эти сложнейшие задачи, вспоминая историю и очень завидуя уму великого полководца Суворова, который, говорят и пишут, в ходе боя в своей голове разыгрывал до трехсот его вариантов. Потому и не проигрывал никогда.

«Бог не выдаст, свинья не съест», мелькало в голове, но вспоминалась и другая поговорка: «На бога надейся, да сам не плошай». И полковник снова наваливался на работу, от правильной тактики, в конечном счете, будет зависеть жизнь офицеров и выполнение Приказа. Все это уже пройдено, «Там» ему пояснили до мельчайших подробностей план его действий и отпустили лишь тогда, когда он отчитался, повторив, сказанное ему, как «Отче наш». Но в его подчинении столько молодых офицеров, что одна маленькая ошибка, а равно, как оплошность, может стоить многим из них жизни. Такого он не должен допустить. Доведение плана действий до командиров боевых машин полковник отложил на последующие дни, дня за два до прибытия к месту выгрузки. До тех пор еще время есть, нужно работать.

Стоило только стихнуть ветру, вокруг корабля завертелась чехарда летающих средств. Откуда-то появились военные истребители, а рокот вертолетов, кажется, навсегда завис над двигающимся на юг судном. Истребители выскакивали из-за облаков, снижались на минимальную высоту и делали облет корабля то с одной, то с другой стороны, вертолеты висели прямо над рубкой, периодически меняя друг друга.

Полковник Грохотов оповестил свою Команду о порядке соблюдения секретности. На палубе никто не появлялся и даже никто не пытался выглядывать в дверные проемы и иллюминаторы. А с вертолетов мощные громкоговорящие установки приглашали экипаж выйти на палубу и прослушать кое-какую информацию, на что судно отвечало гробовым молчанием. Такое поведение людей на корабле глубоко разочаровало людей, болтающихся в воздухе. На вертолетах сменили тактику. Зная, что внутри корабля очень хорошо слышны их призывы, они повели прямой монолог по охмурению всех живых людей, находящихся в чреве корабля.

– Ребята, мужики! Что вам не сидится дома? – на чисто русском языке вещали с вертолета. – Что вам нужно в чужой стране? Пусть люди живут, как хотят сами. Зачем им мешать?

Мы с Иваном Ивановичем отошли от болезни, ожили, чем доставили неописуемую радость своему командиру. Прежде всего, были уничтожены следы морской болезни, все замыто и вычищено. Внешний вид приведен в порядок: умыты, побриты и обмундирование выглажено.

Слегка возбужденный, Шакиров убежал, не сказав ничего и, вскоре вернулся с книгой в руках.

– Угадайте, что у меня это? – спросил он, загадочно ухмыляясь. – Сам Грохотов дал на десять минут.

Иван Иванович вслух начал удивляться:

– Интересно, что он мог тебе дать, уж не сам ли Боевой Приказ?

– Ближе бери, Иван Иванович. Всего-навсего, «Атлас мира». Выпросил его с трудом, не положено давать любые карты Команде. Тем не менее, слишком много вех у нас в пути было: Ламанш, экватор, ревущие сороковые, из которых мы еще не вышли.

Мы, все трое прилипли к карте. Чуть заметные точки от простого карандаша дали нам почти точное местонахождение нашего судна. Последняя точка, поставленная, видимо в этот день, стояла недалеко от Фолклендских островов на пятидесятой широте южного полушария.

– Не солидно как-то нашему полковнику иметь такие карты, – возмутился я. – Это же школьный Атлас, он, и не совсем точный, и так… Короче, не совсем солидный.

– У него и этих карт не должно быть. Все выполняют свои задачи. Вы думаете, что у капитана корабля и его экипажа нет Приказа? Есть. И они с честью выполняют его. Дойдет очередь и до нас. Тогда у полковника и появятся те карты, по которым мы и будем выполнять свою задачу. А вскроет он пакет с Приказом и точнейшими картами после радиограммы оттуда, «сверху», или в ранее оговоренном месте. А Приказ этот в сейфе у Грохотова спрятан до нужного времени.

– Надо же, как тут все закручено, – покачал головой Иван Иванович. – А ведь действительно, насколько мы наивны, думаем, что появимся там, поговорим, потрясем оружием и домой. Вся Команда не верит в то, что мы стрелять в кого-то будем, и по нам будут стрелять и стараться уничтожить. И не выживем мы все, многие мамки не дождутся своих сыновей, сложивших головы. Знать бы только за что?

– Прекрати Иван Иванович, – я резко остановил его. – Я, лично, знаю, что нас ждет и что потребуется от нас, но стараюсь не думать об этом, для этого будет еще у нас время. Много думать – с ума сойдешь.

– Ну, как не думать? Ставка слишком велика – жизнь, – возразил Иван Иванович.

– Иван Иванович. Люди смертны, каждый из нас уйдет в мир иной. Но мы и не задумываемся над этим и не оплакиваем себя ежедневно, хотя отлично знаем, что когда-то умрем. Ладно, хватит об этом. Давайте посмотрим по карте, что впереди, да карту-то нести надо, – я чувствовал, что говорю прописные истины, но говорю их с таким апломбом, что даже Руслан, любитель пофилософствовать, поджал губы и покрутил головой.

Снова все трое уткнулись в карту.

– Ну, что рассмотрели там? = спросил полковник Шакирова, когда тот возвращал Атлас.

– Да то же, что и вы.

– Как понять тебя, Шакиров?

– Ваши точки или как их еще назвать, отметки на карте, дали нам возможность понять, где мы сейчас находимся.

– Ну-ка, покажи, что за отметки там.

– Пожалуйста, – Шакиров раскрыл Атлас и ткнул пальцем в последнюю точку, немного севернее Фольклендских островов.

Полковник побагровел и попросил Шакирова:

– Иди, лейтенант, иди. Мне тут кое с кем разобраться сейчас надо будет. Иди, иди.

Руслан, выйдя за брезентовую штору, немного задержался и услышал сначала громкий стук в дверь, затем, басистый говор Грохотова, переходящий в крик. Отвечали ему тоже криком. Они говорили на высоких тонах. Руслан, конечно же, был на стороне командира, потому, идя не торопясь в свою каюту, по-мальчишески, наивно, рассуждал: на какой минуте он завалит майора, если Грохотов заставит его пойти на поединок с ним.

На следующий день, сразу после утренней тренировки полковник собрал в своей палатке весь состав Команды.

– Что случилось? – недоумевали офицеры. Все последние построения Команды связаны с убийствами и с покушениями на убийство, оттого и насторожились ребята, поглядывая друг на друга. Но все обошлось в этот день без кровопролития.

Не много говорил полковник:

– С этого момента для нас действительны законы военного времени. Все приказы должны выполняться беспрекословно, невыполнение распоряжений старших начальников – военный трибунал. Из боевых машин убрать все лишнее. Подробнее вам объяснят ваши командиры, которые сейчас останутся. Остальным действовать по распорядку.

В столовую Руслан пришел, когда мы уже опустошили свои тарелки. Иван Иванович сбегал за добавкой для нас двоих, чтобы был повод остаться за столом. Но его ожидала небольшая неприятность, Руслан отказался комментировать Грохотова в столовой, а я отказался от еды, сказав, что сыт по горло. Иван Иванович, пыхтя и потея, доел все, что принес, и, не спеша, один, направился на отдых в каюту. Я, вполголоса сказал Руслану:

– Обиделся наш Иван Иванович.

– А ты обратил внимание на то, что он доел все? Не принято у них пищу, а особенно хлеб, выкидывать. Трудно давался он в какие-то годы. В крови осталось.

Когда мы с Шакировым вошли в каюту, Иван Иванович уже спал, а может быть, обидевшись, притворялся спящим. Шакиров подошел к нему и тихо тронул плечо. Иван Иванович мгновенно оказался сидящим.

– Захрапел, да? Извиняюсь, конечно, но время…

– Нет сейчас послеобеденного отдыха, с сегодняшнего дня нет, любезный Иван Иванович.

– Виноват, – сделав округленные глаза, сказал наш коллега.

– Послушайте меня внимательно, новые задачи поставил нам полковник Грохотов. Первое, что нам нужно, это понять серьезность обстановки в которой мы скоро окажемся. Представим, что мы оказались на серьезных учениях с боевой стрельбой. Поэтапно мы будем получать задачи, которые необходимо выполнить, во что бы то ни стало. Невыполнение одной из них, приведет к провалу операции в целом. Мы уже давно не рядовые солдаты и, поэтому, разумная инициатива каждого из нас, окажись мы в отрыве от руководства, будет лишь приветствоваться. Но, повторяю, лишь разумная инициатива и принятие правильного решения помогут выйти из критической ситуации. Да, главное чуть не забыл – сейчас же давайте к машине и выбросить изнутри все, буквально все лишнее. Ни одной бумаги с русским шрифтом не должно там быть.

– Хм, у меня там целая книга в шестьсот страниц, – сознался Иван Иванович.

– Что она там делает?

– Лежит. Когда вы нормативы отрабатываете, скачете туда – сюда, из люка в люк, я в это время книгу читаю, надену шлемофон, чтобы не было слышно ваши вопли и сижу спокойно, читаю Майн Рида.

– Так тебя от тренировок освобождали, чтобы ты обслуживанием танка занимался, чтобы был он лучшим в Команде, а ты…

– Руслан, да ты же отлично знаешь, что наш танк самый лучший, и на протяжении всего пути он лучший.

Так-то так, но лучше принеси Майн Рида сюда, а то читать нечего совсем. Принеси, принеси, дружище, – Шакиров похлопал по плечу Ивана Ивановича, тот, скривив лицо, произнес:

– Язык мой – враг мой.

Серьезное выражение лиц у снующих по проходам между кают офицеров команды, порадовало полковника Грохотова. Всего несколько минут назад, поставил он командирам машин задачи и они, вот уже, выполняются.

– Неплохо, неплохо, – думал Грохотов.

Конечно, каждый из офицеров, ему подчиненных, сам является самостоятельным командиром, способным вести в бой подчиненных. К исходу дня все было выполнено и, даже книга Майн Рида, в оранжевом переплете, нашла свой приют под подушкой в постели Ивана Ивановича.

Выход на палубу был запрещен вообще, даже в вечернее и ночное время.

– Конспирация должна быть полнейшая. В газетах некоторых стран большое количество снимков нашего корабля с людьми в униформе на палубе, – говорил командирам боевых машин полковник Грохотов.

Командиры в палатке собирались трижды в день. Весь состав Команды не имел личного времени, готовя себя, технику, обмундирование и все прочее к суровым испытаниям.

– Как жаль, что у нас нет возможности выйти на палубу, – мечтательно сказал Руслан, ложась в постель. Мы, его друзья, уже с полчаса, лежа в постелях, наблюдали за ним, мечущимся по тесной каюте. Третий сбор у полковника затянулся и подготовку к завтрашнему дню, Шакирову приходилось делать после отбоя.

– Руслан, отчего ты сожалеешь, что мы не выходим на палубу? Не такое уж большое удовольствие торчать на ветру. Кроме звезд на небе там ничего и не увидишь.

– В том-то и дело, Виктор, что мы сейчас огибаем Огненную Землю и находимся в проливе Дрейка. Через Магелланов пролив, который бы сократил наш путь надвое суток, нас не пропустили. Так вот, земля сейчас рядом с нами и как было бы интересно посмотреть на светящиеся берега, на огни маяков, сердце защемит. Да еще представишь, что это берег родной Волги. Родом я оттуда, из Казани.

Ребята лежали молча, и каждый представил себе те места, где проходили их детство и юность, а Руслан продолжал вспоминать вслух, Он говорил, прикрыв глаза, и мечтательная улыбка не сходила с его лица.

– Помню, в школе еще учились, совсем пацанами были. Летом, во время каникул, отпросишься, бывало, у матери на ночную рыбалку, соберется нас человек пять. У кого сетешка отыщется, у кого леска с крючками, на живца ловить, и, глядишь, тащим к утру рыбы всякой домой. Так, что и на уху и пожарить хватало. Только, главное-то и не рыба вовсе. Плывешь на лодке в полукилометре от берега, все кругом огнями сверкает, красота неописуемая. Со временем огней становится меньше – засыпает город, а глубоко за полночь горят только уличные фонари, но красоты город не теряет. Я любил и лес, любил собирать грибы и ягоды. Ведь мать у меня русская, это отец – Шакиров. По его настоянию и с материнского согласия и имя мне дали компромиссное – Руслан. Вроде татарское, а вроде, как и русское. Так и подруги у меня были и русские, и татарочки. Никому не давал свой адрес, но узнали от матери, добрая она у меня. Вот и писали мне, пока учился в училище, сразу две девушки: русская – Оленька, и татарка – Фаина. Только писем я им не писал, посылал только по праздникам открытки, а представлялся случай, телеграммами отделывался. Не знаю, может быть, одна бы писала, так что-нибудь и вышло, а тут сразу две. Так, просто, друзьями их считаю или как, наверное, подругами. Не нашел еще ту, что на сердце бы легла. Впереди еще все. Вот вернемся, найду хорошую девушку и женюсь сразу. Вернемся, обязательно вернемся.

– Дай-то бог, – сказал я.

* * *

Прошли еще двое суток. К рокоту вертолетов, доносящемуся снаружи, привыкли настолько, что не стали замечать этот назойливый звук, а сначала он был так же неприятен, как писк комара в ночное время, пробравшегося в полог кровати и мешающего спать. Хотелось просто отмахнуться рукой. Военные истребители с рваным треском проносились прямо над водой вблизи корабля.

Тренировки на технике и в спортзале стали еще интенсивнее, времени на них отводили еще больше. Во время бывшего послеобеденного отдыха и в личное время все члены Команды готовили свое полевое обмундирование личное и стрелковое оружие. Мне, кроме того, пришлось пересмотреть и обслужить все свое подводное снаряжение.

Большой нервозности не было. Конечно, день весь был в делах, и думать о чем-то, не было времени. Зато ночи стали очень длинными, даже уставшие от дневных дел офицеры долго не могли уснуть, каждый думал о своем и по своему, большинство бойцов засыпали лишь тогда, когда снаружи уже начинал брезжить рассвет.

Утром, дотошный Иван Иванович, сбегав в гальюн, влетел в каюту с шумом, с каким-то шипением и разбудил меня и Руслана. Я, протерев глаза и взглянув на часы, отпустил в адрес коллеги несколько нехороших слов и, повернувшись на другой бок, старался снова заснуть, однако прислушался к разговору моих друзей.

– Ну, что ты там увидел? Серьезное что-то? – зло спросил его Руслан.

– Мужики! Не поверите, мы, никак, домой возвращаемся!

– Ты что – нибудь ел сегодня?

– Нет, а что?

– Похоже, что ты еще вчера поел это что-то не то. Бред несешь.

– Ну, для кого бред, а для кого и нет, – в рифму заговорил Иван Иванович. – Вы хоть дослушайте меня.

Он заметно занервничал и возбужденно заходил по каюте.

– Хотел вам приятную новость сообщить, а вы… Эх, вы!

– Иван Иванович, прости. Просто обидно, что поспать спокойно до подъема не пришлось. Ну, давай, что там у тебя?

– Ладно, слушайте. До обеда у нас всегда солнышко с левой стороны было, так? А после обеда – с правой, верно? Всего-то несколько суток не был на палубе и на тебе, солнце с утра с правой стороны.

– Ты откуда это, парень, узнал про солнышко, или понаслышке? На палубу ведь запрещен выход?

– Все так. Да, я, выходит, нарушил запрет, из любопытства выглянул из двери за гальюном, смотрю, не так что-то. За бортом вода, как вода, палуба, как палуба. Но все равно что-то не то. Пока шел до каюты, представил себе – идем на юг, солнце всходит на востоке, слева тоесть, а тут утро и на тебе, солнце справа. Такое может быть только тогда, когда корабль развернется, да обратно пойдет.

И откуда только такое многословие у нашего коллеги? Молчун ведь по натуре-то, правда, иной раз может такую реплику отпустить, что рот откроешь от изумления.

– Напрасно, видать, я у полковника Атлас выпрашивал, Иван Иванович, – грустно ухмыльнулся Руслан.

– А в чем я не прав? – ощетинился Иван Иванович.

Тут уж я, не сдержавшись, поднялся с кровати и, присев на край стула напротив Ивана Ивановича, спросил его:

– Листочек бумаги есть у тебя?

– Говори, на словах пойму, – обиженно надув губы, буркнул он.

– Так вот, слушай, шли мы, шли на юг. Дошли до крайней точки на юге материка, обогнули его и… Куда пошли?

– Хватит втирания мне делать. Понял я все. Пошли почти на север и теперь солнце всходит с правой стороны корабля, – начал агрессивно Иван Иванович, но, подумав, продолжил уже миролюбивым тоном. – Извините, друзья, такой вот я тугодум. Простите, что панику навел. А я уже порадовался в душе, что идем обратно. Как бы это было хорошо для всех. И что мне так ударило по голове? Видимо, очень уж сильно хочется покончить с этим круизом. Мне во сне стало сниться, что домой возвращаюсь, и меня мать встречает.

После утренней встречи с полковником, Шакиров пришел в столовую немного хмурым и расстроенным.

– Расскажу в каюте, – коротко сказал он, увидев наши вопросительные взгляды.

– Продолжаем заниматься по распорядку. Вечером полковник Грохотов даст новую вводную. О чем будет разговор, даже представить себе не могу, но Грохотов и офицеры внутренней службы безопасности какие-то взъерошенные, и не понять, то ли они расстроены чем-то, то ли испуганы.

– Неужели началось? А как бы не хотелось. Теперь расслабляться нельзя. Воевать, так воевать.

На тренировке, ребята как никогда были вялыми, часто садились отдыхать. Сидели молча, глубоко задумавшись. По всей вероятности, это было результатом сообщения командирами о новой вводной. Что скрывается за этой вводной, никто не знал, были лишь одни предположения, большинство которых сводилось к началу боевых операций в ближайшее время. Паники или боязни не было совсем, но задумчивость охватила буквально всех. Ближе к обеду, тренировка вошла в свой прежний ритм, и только неизвестность не давала покоя душам молодых офицеров. На обеде все было как всегда, ребята шутили и подтрунивали друг над другом.