Текст книги "Повести"

Озадаченный выкриком и смешками в свой адрес, полковник ненадолго замолчал и начал говорить конкретно и лаконично:

– Найден убийца при помощи двух офицеров, членов его экипажа. И он сам подтвердил это. В ближайшее время мы отправим его на большую землю, где он, после детального обследования психики, получит по нашим законам все, что ему положено за эти преступления.

– Суда Линча он заслуживает, – это уже был голос Николаева Володи. – Отдайте его нам.

– Какая глупость рвется из ваших умных голов. Не ожидал. Судить будете не вы. Давайте лучше рассудим, кому и как нужно просить прощенья вот у этого совершенно безвинного человека, по варварски осужденного и жестоко избитого. Вот где ваше правосудие. Попал он в ваши руки, хорошо не забили этого честного и справедливого человека. Есть у него вина. Сунулся он не в свое дело, хоть и из чистых побуждений. Вроде в характере нет тщеславия, а, видишь ли, захотел сам найти преступника.

– Это я его просил. Виноват, прости меня, друг! – громко сказал Шакиров и опустился на колено передо мной.

– Я тоже просил. Прости, друг! – выйдя из строя, заявил Фирсов.

Мне стало неловко, я просил их подняться, а Команда была настолько смущена и тронута происходящим, что большинство офицеров стояли, потупив голову.

– Чья очередь дальше? – спросил полковник, глядя на сидящих за столом офицеров внутренней службы безопасности.

– Не конфузьте, полковник. Не к лицу нам признаваться в своих ошибках и просить прощения. Не берите грех на душу, – вполголоса сказал майор, повернув голову в сторону Грохотова.

– Нет! – был ответ полковника. – Переступать законы значит можно. Это тоже преступление, а попросить прощенья у избитого вами до полусмерти человека грехом считаете?

– Прощенья! Прощенья! – загудело в строю.

Испуганные настроением Команды офицеры службы внутренней безопасности, участвующие в избиении, нехотя поднялись со своих мест, подошли и каждый, кто как мог, попросили прощения.

– Есть еще обидчики? Нет. Вроде, нет.

– Есть. Есть, – зашумели в строю.

Стена людей раздвинулась, пропуская нехотя двигавшихся Астахова и Николаева. Из строя их выталкивали офицеры Команды, наблюдавшие совсем недавно доставку меня в командирскую палатку. Володя был не в себе после смерти своего брата, но, собравшись, он подошел ко мне, протянул руку и сказал:

– Прости. Брата у меня не стало, Витальки, близнеца. Мозг у меня кровью облился. Я мог еще и не такое сотворить.

Он прижал ладони обоих рук к своему лицу и зарыдал.

Астахов руки не протянул, лишь пробормотал:

– Извини, что ударил.

– Когда же это ты успел ударить? – не удержался от вопроса Руслан, глядя на Астахова пронизывающим взглядом.

– Ну, когда волокли его, – он кивнул головой в мою сторону.

– Так ты его полуживого бил? Какая же ты мерзость! А он тебя до сих пор лучшим другом считает, – Руслан судорожно вцепился в куртку Астахова, тот не оказывал никакого сопротивления.

– Спокойно! – остановил Руслана полковник. – Предлагаю бескомпромиссный вариант. Астахов, вы ведь на «Вооруженке» как-то проиграли Шакирову бой?

– Откуда вы знаете такие подробности из нашей жизни? – даже подавленный Дима Астахов удивленно вскинул брови.

– Работа такая, – вдруг жеманно ответил суровый «Черный полковник». – Вот и давайте, возьмите реванш. Два дня вам на подготовку к бою, начиная с завтрашнего дня. Ну, а потом, потом бой-реванш.

Мне казалось, что полковник в такое смутное время устраивает зрелищное мероприятие не случайно. Крайне необходимо избежать новых преступлений.

Глаза Шакирова горели в восторге от услышанного, зато Астахов Дима вдруг весь осел, обмяк и не смог ответить ничего полковнику.

– Ну, что ж. Молчание – знак согласия. По Шакирову видать, что он горит жаждой встретиться с вами Астахов на ковре. А теперь, все по местам. Несмотря на сегодняшние серьезные испытания, мы не должны отступать от установленного распорядка. Вы, лейтенант – к медику, Николаев – останьтесь здесь.

Заполучив полный зад инъекций и, отмывшись, я, все же, даже при желании, не смог бы тренироваться, тем более что на голове было наложено несколько швов. Сейчас нужно отлежаться, это, прежде всего. Еще нужно осмыслить все, что произошло за прошедшие сутки. Все еще никак не укладывается в голове, что убит Виталька. В конце концов, и я косвенно виноват в этой смерти. Не скрой я несколько дней назад приступа шизофрении у Демина, может быть, ничего бы и не произошло. Изолировали бы его, а может, и подлечили бы. Но как знать, что произойдет?

Иван Иванович был дома, у себя в каюте, моему приходу обрадован не был. Он, как всегда, сидел на своей кровати раздетый по пояс и что-то перекладывал в своем сундучке. При моем появлении, он лишь безразлично взглянул и снова продолжил свои хлопоты с сундучком. Сначала мне пришлось просушить мокрое до сих пор постельное белье. Затем я лег, положив под голову полотенце, кровь все еще сочилась из ран на голове. Увидев кровь под моей головой, Иван Иванович присвистнул и, подойдя, склонился надо мной.

– Тебе плохо? – спросил он.

– Нет. Мне гораздо лучше, чем было ночью.

– Как тебя понять?

– Понимай, Иван Иванович, как хочешь, но все встало на свои места. Все ясно и никому не нужно больше ломать голову.

Конечно же, в моем физическом состоянии ничего хорошего не было, болело буквально все, но стерпеть можно и жить нужно.

– Скажи мне Виктор, что случилось сегодня утром? По твоей воле я чуть не погиб. За что?

– Ложись тоже Иван Иванович, разговор будет длинным. Ты сейчас единственный человек, с кем я могу всем поделиться, даже самым сокровенным.

Вспоминая все мельчайшие подробности, я пересказал ему все, что знал, видел и испытал сам.

– Теперь послушай меня, – продолжил диалог мой коллега. – Шум и беготня утром разбудили меня, и я был крайне испуган. Решил разбудить тебя, хотя знал, что ты всю ночь провел в бреду – разговаривал, ругался, кричал. И уж совсем не ожидал от тебя, спокойного и уравновешенного человека, такой агрессивности. В принципе, ты усыпил меня, передавив сонные артерии. Лишь после я узнал, что вся суматоха – последствия преступления. В районе туалета, стальной дугой от кровати убили Николаева Виталия. Убил Демин. Я давно подозревал его в том, что он сумасшедший. Подозревали и коллеги. Один из братьев видел, как он выходил из каюты раздетый, видимо в гальюн, как скоро вернулся, снял дужку с кровати и вышел из каюты снова. Оба брата пошли следом, но было поздно. Демин проскочил мимо их к каюте, но тело Николаева валялось невдалеке. Демин ударил его по переносице с такой силой, что вытекли оба глаза. Видишь ли, Николаев однажды заходил к ним поиграть в шахматы. Демин в это время брился и после освежился лосьоном «Огуречный». Виталька взял да и подковырнул его, что, мол, нет закуски, а без закуски пить нельзя, тем более лосьон. Тот вспылил и пригрозил Виталию. А тут Фирсов начал что-то говорить о связи запаха и покушениями. Я сам не понял, в чем тут связь, но теперь, после твоего рассказа, знаю. Вот и все. А твои друзья хороши, ребята говорят, что они тебе чуть руки не выломали, пока тащили в палатку к Грохотову. Болят, наверное?

– Ничего, до свадьбы заживет. Витальку жалко до слез. Вовка Николаев, на этой почве, мне кажется, с ума сходит.

Я не стал говорить Ивану Ивановичу, чтобы не бередить его добрейшую душу и не усугублять неприязнь между двумя экипажами, о том, с какой злобой высказал Володя Николаев о своем желании выбросить меня за борт на корм акулам.

На обед мы отправились вдвоем, соорудив перед этим чалму на моей голове, а в столовой встретились с Русланом.

– После обеда домой иду, – весело сверкнув глазами, заявил он. – Медик не видит противопоказаний. Говорит, как на собаке все заросло.

* * *

Послеобеденный отдых – обязательное мероприятие в распорядке дня, впрочем, об этом не забывает ни один из бойцов Команды. Двухчасовой отдых настолько снимает физическое и моральное напряжение организма взрослого человека, что многие вопросы никак не решаемые до обеда, щелкаются, как семечки после отдыха. Люди становятся добрее, вежливее и, даже умнее. Во время послеобеденного отдыха решаются некоторые проблемы, создавшиеся внутри экипажей. Многие ребята из Команды настолько привыкли поспать в это время, что стоит им только ноги забросить на кровать, моментально сон сковывает невидимыми цепями их тела, а сознание ностальгически рвется в прекрасную страну детства, откуда совсем недавно они прибыли. Молодые парни, ныне бойцы, воины, офицеры, по ночам, когда во снах они оказываются в трудном положении, еще кричат «мама!», а, проснувшись, долго лежат с закрытыми глазами, пытаясь не забыть эти сны, в которых они побывали рядом с матерью.

Впервые за последнюю неделю мы: Шакиров, Иван Иванович и я оказались вместе. На душе у всех, несмотря на раны и мрачные события, было светло и спокойно. Трое – это уже что-то значит. Трое – это сила, монолит, который трудно раздавить, стоптать, уничтожить.

Больше всего вопросов было у Руслана. Хотя информация доходила до него, находящегося в лазарете, она была обрывочной и не совсем достоверной. Мне пришлось еще раз описать все события, происшедшие за последние сутки. Шакиров, а с ним и Иван Иванович, который уже знал абсолютно все и даже больше, чем я, с таким вниманием слушали, что мне порой казалось, что они придремали под мой монотонный голос. Но стоило мне замолчать, как Шакиров начинал торопить меня:

– Продолжай, продолжай. Не отвлекайся.

– Мы слушаем тебя, – раздавался мягкий баритон Ивана Ивановича.

Я улыбался про себя и продолжал. Но кое-что я все же выпускал, как будто терял по дороге. Но Иван Иванович знал все, он быстро находил это потерянное и вставлял в мое повествование. Я предполагал реакцию своего командира, но не думал, что это обернется в настоящую взбучку для меня.

– Не будь у тебя этих ран на голове и выкрученных рук, – вскочив с кровати и бегая по каюте, почти кричал он, – я содрал бы с тебя штаны и вот этим самым ремнем, что на мне, по отцовски проучил бы тебя.

Я слушал эти негодующие слова Шакирова, но от них становилось только легче, боль уходила, а сердце радовалось, что кто-то заботится и переживает за меня, как за родного Мне хотелось вскочить с кровати и крепко обнять своего командира. Как это здорово, когда все плохо, плохо и вдруг появляется человек, который отчитывает тебя, грозит наказать, но ты-то знаешь, что за этими угрозами, забота о тебе, блудном сыне.

Немного помолчали, затем Руслан, совершенно неузнаваемым голосом, звонким и жизнерадостным, заговорил снова:

– Мужики! А, мужики! Как вы считаете, смогу я выдержать бой с Астаховым?

– Ты лучше сам скажи, как себя чувствуешь? – моментально задал встречный вопрос Иван Иванович, словно ждал этого разговора.

– Телом я здоров. Одного боюсь, не воспользуется ли Димка дефектом моей головы. Она перенесла сильнейшее сотрясение, да и швы еще не заросли. До сегодняшнего дня я был уверен в порядочности Астахова, но когда я узнал, как подло он обошелся с Виктором, у меня перехватило дыхание. Честное слово, я чуть не задохнулся и чуть сдержал себя, чтобы не устроить драку прямо там, перед полковником Грохотовым. Я увидел его совсем в другом ракурсе, подлее человека я не встречал. Потому-то и боюсь, что он непременно воспользуется моей болячкой, чтобы спасти свою холеную шкуру.

– Не сделает он этого. Ну, а если сделает подлость у всех на виду, он проиграет больше, чем в случае простого проигрыша в бою, – возразил я.

– Ты, видимо, простил уже его. Ну, это твое дело. Драться с ним я все равно буду и обязательно, понимаешь, обязательно побью его.

– Руслан, – начал я, желая исправить свою ошибку, которая нанесла обиду Шакирову. – Ты гордый, справедливый человек. Я благодарен тебе за заботу, хотя и получил от тебя несколько раз хорошие взбучки. Я вовсе не заступаюсь за Астахова, просто еще надеюсь и верю, что в нем проснется совесть, если она задремала. Для меня нет лучше и ближе друзей, чем вы с Иваном Ивановичем. А по сознанию, я придерживаюсь, идеологии непротивления злу и сам стараюсь не приносить зла людям. Кстати, Руслан, скажу по секрету, я был недалеко от Димки, когда Грохотов предложил ему взять реванш. Я видел, как побледнел он и растерялся. Он и ответить-то полковнику не смог. У тебя на лице было написано, что ты рад встрече. А Дима тебя боится.

– Да ну, скажешь тоже, боится. Он сейчас накачан и здоров, как никогда.

– Еще раз повторяю, он тебя боится. Он сам говорил мне об этом. И я не вру и не успокаиваю тебя.

– Если все это, правда, а я верю твоим словам, победа будет наша.

Он с каким-то наслаждением и удовольствием потер ладони рук друг о друга, глаза его блестели, и улыбка не сходила с его лица.

– Азартный, однако, человек этот Шакиров, – подумали мы с Иваном Ивановичем, я так предполагаю. Но я – подумал.

Остаток дня мы с Шакировым провели во сне, залечивая свои раны. Один Иван Иванович строго выполнял распорядок дня.

Утром, разбуженные сигналом, ребята пришли к выводу, что ночь прошла вроде бы благополучно. По крайней мере, не было ни беготни, ни каких-либо сообщений об очередной неприятности. Однако в столовой ко мне подошел Фирсов, отозвал в сторону и тихо передал:

– Демин исчез. Я слышал, как майор из службы безопасности сообщал Грохотову, что он вырвался из рук сопровождавших его людей и прыгнул в воду. В темноте его найти или хотя бы увидеть не смогли, а Николаева отправили. Я уже сходил и посмотрел наши акваланги и костюмы. Одного комплекта нет. И именно его, деминского. Одни мы, шестеро знаем, где, чей лежит комплект. Но нет-то именно его комплекта. Я мужиков наших спрашивал, но все удивлены и ничего не могут сказать на этот счет. Ощущение такое, будто он сам взял свой акваланг, другого варианта просто не может быть. Мистика какая-то. Только я подозреваю, что загадочное исчезновение Демина – дело рук самого майора Скуратова. Думаю, что, именно, по его распоряжению Демин, либо убит, либо отправлен с оказией для выполнения какого-то другого дела. И на это есть у меня кое-какие соображения.

Мы с Фирсовым все же решили пока не поднимать этот вопрос. Если все сделано специально, значит так нужно.

Сердце у меня заныло. Я представил себя одного в океане, пусть даже в спецкостюме. Ведь это верная смерть, притом, страшная смерть. Разве, если только кто подберет его в ближайшее время, что маловероятно. Озабоченный такими переживаниями, я стал объектом любопытства своих коллег.

– Есть новость. Да, есть. Но для дискуссий по ней нужно много времени. Давайте лучше поговорим во время отдыха после обеда. А сейчас нам всем нужны тренировки, особенно тебе, Руслан. Помни, что у тебя всего два дня.

Руслан Шакиров отрабатывал приемы рукопашного боя на Иване Ивановиче, а я был единственным зрителем.

В перерывах Руслан признавался, что труднее соперника, чем Иван Иванович, он не встречал, на что тот отвечал широкой, во всё лицо, улыбкой.

Дискуссия в послеобеденное время сорвалась, поскольку времени для этого не осталось, зато, оказавшись в каюте после ужина, мы раньше расположились в постелях и до глубокой ночи рассуждали о состоянии дел на корабле, делали прогнозы, что-то решали, словно от наших решений зависел исход «Похода». В разговоре мелькали и умные мысли.

– В исчезновении Демина столько темного и загадочного, что кажется, будто сделано это специально и для какой-то цели, которую мы, возможно, не узнаем никогда. Разве, что после, когда пройдут годы, случай сведет нас или кого-то из нас с ним, и мы сможем рассказать, что предполагали по этому делу и выслушать, что на самом деле произошло, – расфилософствовался наш Иван Иванович.

Шакиров, выслушав это умозаключение нашего «умнейшего», не выдержал и захлопал в ладоши. Иван Иванович, поощренный этой овацией, снова расплылся в улыбке, но выражения его лица, к сожалению, никто не видел, потому, что свет в каюте был уже выключен и минут через пять весь экипаж спал крепким лечащим сном.

Завтрашний день, оставался последним днем тренировок Руслана перед его боем с Димой Астаховым.

Утром Иван Иванович восстал против Руслана, не желая быть куклой для тренировок:

– Что, я мешок, что ли какой? Ты отбил мне все потроха. Я ночью просыпался даже несколько раз, снится, как кверху ногами лечу. Сколько раз ты меня вчера бросил? Ну, никак не меньше, чем с полсотни. Не пойду, и все тут, ищи, кого хочешь.

Шакиров с недоумением смотрел на взбунтовавшегося коллегу, а когда тот смолк, он еще долго глотал воздух, не зная, с чего начать говорить.

– Иван Иванович, – наконец начал он. – Ведь я так на тебя рассчитывал. Думал, что мои тренировки вчера и сегодня будут для меня самыми продуктивными, да и приятно очень со своим другом драться. Ни тебе злости, ни тебе ненависти. Настоящая спортивная борьба.

– Не уговаривай, бесполезно.

– Иван Иванович, дорогой, не подведи!

– Слушай, Руслан, не смогу я тебе помочь. Болит у меня все.

– Что же делать? Что?

– Подожди Руслан, я, наверное, смогу найти тебе куклу, и даже две, – подумав, сказал я, немедленно вышел из каюты и направился к осиротевшему деминскому экипажу.

Два брата с пониманием приняли меня и сразу же согласились потренироваться совместно с Шакировым.

– Ну, Руслан, берегись, два брата будут мять тебя сегодня, – сообщил я своему командиру с нескрываемым удовольствием.

Однако это сообщение встревожило Шакирова. На тренировках ему не раз приходилось выходить на них. Обладая недюжинной силой, эти ребята досаждали ему своей навязчивостью в бою, прилипая и ломая все его желания провести какой-то прием.

Шакиров поблагодарил меня, но стал задумчив и молчалив. Иван Иванович, видя эту задумчивость, решился посоветовать Руслану:

– Главное, не перетренируйся, Руслан, а то намнут бока, как ты мне вчера, какой тогда из тебя боец будет. Вот, к примеру, сегодня со мной, что хочешь, делай. Не смогу сопротивляться, даже если насиловать будут.

Слова Ивана Ивановича подлили масла в огонь. Руслан стал подергивать плечом, этот нервный тик появился у него после недавнего покушения. Но все его волнения были напрасны. Братья, в какой-то степени, недолюбливали Астахова, поэтому они сделали буквально все, чтобы тренировка Шакирова оказалась генеральной репетицией перед завтрашним боем.

После обеда, на выходе из столовой, Шакиров неожиданно нос к носу встретился с Астаховым. Я со стороны наблюдал за их встречей и видел, как словно под гипнозом замерли эти два человека, не сводя глаз, друг с друга, а точнее, глядя в глаза друг другу. Такое их состояние длилось довольно долго. Офицеры, члены Команды, зная об этом противостоянии, обходя их, замолкали, чтобы не помешать гипнозу. Первым сдался Дмитрий. Он опустил глаза и, глядя в пол, стал шаркать носком ботинка по металлу. Руслан обошел его и направился в сторону своей каюты, не проронив ни слова.

– Виктор. Я теперь окончательно убедился в правоте твоих слов. Да, он меня боится.

Улыбка не сходила с лица Руслана все послеобеденное время. Я впервые видел его таким счастливым и оттого веселым. Периодически он начинал мурлыкать какую-то татарскую песенку. Время от времени он подходил то ко мне, то к Ивану Ивановичу и, шутя, ударял кулаком то в ребра, то в живот, вызывая и у нас хорошее настроение. Мы радовались вместе с ним, чем тоже поддерживали его.

Утром, немного раньше подъема, сигнал сбора поднял всю Команду, и тяжелое предчувствие влезло в душу каждого офицера. К палатке шли молча, никто ни с кем не делился предположениями, все ждали одного – неприятностей.

Когда все офицеры встали в строй, оставив узкий проход от входа до командирского стола, именно по нему-то и прошел полковник к столу. Шел он, убитый горем, сутулый и оттого казавшийся маленьким, хотя выше его в Команде никого не было. Все не сводили с него глаз, уверенность в очередном происшествии росла.

Полковник зашел за стол, затем, подумав, вышел из-за него и встал в промежутке между двумя половинами строя. Оглядев свою Команду по-стариковски заслезившимися глазами, Грохотов заговорил периодически прерывающимся голосом:

– Офицеры, нашу Команду покинул еще один боец, один из лучших офицеров, один из лучших спортсменов, один из лучших воинов. Имя его известно не только среди нас. Любой из экипажа корабля и нашей обслуги наслышан о нем. Не могу понять, что с ним произошло, почему этот жесткий и самоуверенный человек проявил такую слабость, наложив на себя руки.

– Кто это? Кто? – зашумели офицеры. Все закрутили головами, стараясь разобраться, кто же отсутствует в строю.

Шакиров, с самого начала построения выискивающий глазами своего противника и не найдя его, громко спросил:

– Астахов. Где Астахов?

Полковник обошел стол, сел на стул, прижал руки к вискам и сидел так некоторое время, затем встал, расправил плечи и своим мощным басом сказал, как будто сообщил сводку Информбюро голосом Левитана:

– Сегодня ночью лейтенант Астахов Дмитрий Николаевич проявил слабоволие, не выдержав тягот и лишений в жизни при выполнении важной государственной задачи, погиб, наложив на себя руки. Он полотенцем перетянул сонные артерии. Прошу, одумайтесь, товарищи офицеры. Все свободны. Лейтенант Шакиров, останьтесь.

В палатке остались трое: полковник Грохотов, майор службы внутренней безопасности и лейтенант Шакиров

– Что скажем по этому поводу? – спросил майор, внимательно глядя в глаза Шакирову.

– Ничего, – коротко ответил Руслан

– Плохо, очень плохо, что ничего. А надо бы.

– Не пойму я вас, товарищ майор.

– Понимать тут нечего. Расскажите, как вы под покровом ночи, а точнее, при слабом свете дежурного освещения, тайно пробрались в каюту Астахова и ударом по горлу «отключили» его, затем, перетянули шею полотенцем, в результате чего человек умер, не приходя в сознание, от недостаточного кровоснабжения головного мозга. Я знаю много таких случаев, главное, нанести первый удар без промаха. А ты ведь «Ас» в этом деле.

Шакиров сидел напротив майора, но только по другую сторону стола. После сказанного майором, его нельзя было узнать: приоткрытый рот, широко открытые глаза, словно в изумлении, сам неподвижен, словно парализованный, лишь нервный тик, заработанный здесь, на корабле, чуть шевелил его плечо.

Полковник вовремя поднял опущенную седеющую голову. Шакиров, как пантера взлетел над столом с вытянутыми вперед руками, готовыми вцепиться в горло майора и вырвать его. Полковник перехватил руки Руслана, а самого его прижал к столу, навалившись на него всем своим телом. Испугавшийся было майор, почувствовав безопасность, расхрабрился, схватил лейтенанта за волосы одной рукой, приподнял голову, другой рукой, сжатой в кулак, он сделал угрожающий замах.

– Но-но! – предупреждающе закричал полковник, остановив майора. Тот недовольно фыркнул, отпустив Руслана.

– Майор, – продолжил полковник Грохотов. – Хочешь подраться, давай устроим бой. Противником Шакирова должен был быть Астахов. А поскольку его нет, становись на его место.

Мы обещали людям сегодня устроить показательный бой, так сказать, бой – реванш. Так что, готовься к бою, майор.

– Вы что! Полковник! Вы до конца хотите скомпрометировать сотрудников службы внутренней безопасности? Смотрите, это чревато…

– К черту угрозы. Ты знаешь, майор, почему задавился Астахов?

– Пока нет, но я найду виновных.

– Искать нечего. Виноват он сам. Угрызения совести одолели его. Ему стало невыносимо стыдно за то, что он, располагая огромной силой, поддавшись психологии обыкновенного барана, бил уже избитого до полусмерти своего коллегу и хорошего друга, нанося удары по лицу и выламывая кости. Когда все это дошло до сознания Астахова, а друг оказался еще и не виновным в смерти Николаева, он посчитал, что ему не место среди живых. Учти, майор. Если бы ты сейчас ударил лейтенанта, я заставил бы тебя залезть в петлю.

– Ну, это вы уже лишнего хватили, полковник и, кроме того, все, что вы сейчас говорили, это ваша выдумка, бред воспаленного и усталого мозга. Я найду виновного и приведу его к вам на веревке.

Шакиров сидел на стуле, опустив голову и руки, и никак не реагировал на спор старших офицеров.

Закачалась входная штора, в палатку вошел офицер службы безопасности и, подойдя к столу, подал небольшой листок бумаги с какой-то записью. Майор прочитал записку и сунул ее во внутренний карман куртки.

– Что там, старший лейтенант? – строго спросил полковник.

Старший лейтенант всегда испытывал ужас при встрече с полковником и потому сейчас, услышав его, повернулся в сторону Грохотова, немедленно сообщив:

– Предсмертная записка Астахова, найденная в подушке покойного.

Близость полковника так пугала его, что старший лейтенант даже не заметил предупреждающих знаков майора, запрещающего ему говорить о бумаге.

– Молодец, старший лейтенант. Ну-ка, майор, дай-ка бумажку.

Майор со злостью швырнул записку на стол. Грохотов внимательно прочитал написанное, осмотрел бумажку со всех сторон, понюхал ее, сел на стул, стукнул огромным кулаком по столу так, что графин с водой подпрыгнул, как от испуга.

– Ну что, майор, моя взяла. Смотри, что написано: «Мне нельзя жить после всего того, что я сделал. Не место мне среди вас. В моей смерти виноват только я. Простите и прощайте». Так что, майор, ступай готовиться к бою вот с этим лейтенантом.

На майора никто и никогда еще так не наезжал. В его глазах появился страх и он, не выдержав психического давления, вскочил со стула и, можно сказать, сбежал, спрятавшись в своей каюте.

Полковник смеялся громко и долго, смеялся, несмотря на трагедию, смеялся, хотя на душе у него было очень тяжело.

* * *

Ночью тело Астахова было передано для отправки на Большую землю. Какая оказия забрала его и когда, никто не видел и не слышал. Странно, как быстро люди привыкают к смертям подобного рода. Поутру редко кто вспоминал ушедших навсегда из команды офицеров Демина, Николаева, Астахова. Повседневные заботы – занятия на тренажерах, тренировки выматывали силы бойцов, жизнь которых опять превращалась в примитивное сосуществование: после тренировок хотелось есть, после еды требовался отдых, после отдыха подпитанные силы требовали расхода энергии. Все реже можно было услышать, как друзья вспоминали о своей жизни на гражданке, о девушках, с которыми встречались и которые обещались ждать, сколько бы ни пришлось. Редко, когда у глаз офицера могла показаться слезинка при воспоминании о матери в день ее рождения. Молодые офицеры, несколько лет назад оторвавшиеся от маминых юбок, становились жесткими и жестокими воинами.

– Смерть не страшна, все там будем, – любил поговаривать «Черный полковник», эти его слова стали руководством в жизни всей Команды.

В нашем экипаже вроде ничего не изменилось, во время послеобеденного отдыха, лежа в кроватях, мы делились впечатлениями о прошедшей тренировке, о встрече и интересном разговоре с кем-нибудь из коллег соседних экипажей.

Нравоучения Шакирова прекратились, поскольку старых друзей, общение с которыми раздражало его, почти не стало. Зато, все трое мы были гурманами, любили вкусно поесть и, если получалось так, что обед в столовой оказывался не слишком хорош, мы развязывали свои языки и, глотая слюни, наперебой рассказывали о вкуснятине, какую доводилось отведывать, или готовить своими собственными руками.

В этот день я случайно встретил Николаева Володю и ужаснулся от его внешнего вида. На теле атлета была голова с лицом старика, покрасневшие и слезливые глаза, бегающие зрачки, немного перекошенное лицо, как последствия инсульта, говорили о ненормальном состоянии головы Владимира. Я рассказал своим коллегам об этой встрече, на что Иван Иванович, внимательно слушавший меня, пророчески изрек:

– Долго ему не прожить.

Вечером этого же дня я опять встретился с Владимиром, он словно искал встречи со мной, да это и понятно. Близких знакомых, кроме меня, перед кем он мог бы исповедоваться, у него не осталось.

– Виктор, прости меня, подлеца. Не получается все так, как бы хотелось. Я потерял половину себя, убит мой брат, а мы близнецы. Я чувствую его боль, я вскрикнул и проснулся от страшной боли как раз в то время, когда ему был нанесен смертельный удар. Прошедшей ночью он приснился мне. Мы с ним долго беседовали, он звал меня к себе. Я не могу не послушать его. Я сейчас уйду к нему. Дай слово, что не будешь сдерживать меня от этого поступка.

– Но…

– Никаких но. Пойми, у меня возврата не будет, я никогда не стану снова бойцом, способным выполнить серьезное дело. Жизнь на земле не для меня, она мне в обузу. Ты один знаешь причину моего поступка. Ты вправе обнародовать это, но лучше промолчи и помни меня с Виталькой. Прощай! Иди к себе в каюту и не следи за мной.

Я, придя в каюту, не произнес ни слова. Я сидел как истукан на своей кровати до тех пор, пока корабль не сбавил ход, а потом и совсем встал. С борта корабля была спущена шлюпка, но было уже поздно. Николаева не нашли ни живого, ни мертвого.

Чтобы не ставить под удар выполнение Боевого Приказа, корабль должен был продолжить движение по прежнему курсу.

На этот раз полковник Грохотов собрал одних командиров экипажей.

– Я предчувствовал, что нам не избежать еще и этой смерти. Вчера я разговаривал с ним довольно долго и понял, что сознание его помутилось. Он все время твердил, что ему нужно идти за братом. А, впрочем, зачем я говорю вам обо всем этом? Владимира Николаева еще вчера невозможно было вернуть в строй как бойца, ну, а сегодня его уже нет и все. Но жизнь-то идет, она продолжается для нас и нам нужно подумать и отыскать экипаж, взамен этого «рокового».

Вопрос был решен быстро. Три экипажа передали в этот «роковой» по одному человеку из числа наводчиков, ведь офицер, как воин, очень универсален. Правда, профиль тренировок немного изменился для них, но это не так страшно. Ежедневно, при отработке нормативов, офицеры подменяли друг друга и их показатели были практически одинаковы у всех.

Чем дальше на юг уходило судно, тем неспокойнее становился океан. После полудня разыгрался приличный шторм. Огромное судно уверенно встречалось с огромными волнами, которые постоянно били в борт, выбрасывая на палубу потоки воды, которая могла смыть все и даже людей, окажись они там во время шторма. Шум шторма был слышен и из трюма корабля. Корабль качало, но не настолько, чтобы вызвать морскую болезнь поголовно у всех офицеров из Команды.

Кое-кто испытывал дискомфорт, но походный доктор был обеспечен всем необходимым, чтобы облегчить состояние таких людей во время качки. Шакиров обратил внимание на то, что я слегка побледнел и изредка мой живот судорожно подергивался. Он сразу предложил мне и Ивану Ивановичу сходить к медику и не скромничать, предосудительного в этом деле ничего нет.