Текст книги "Новые рассказы о прошлом"

Барбара

В самом начале лета, мы с женой стали замечать, как крепнет наша младшенькая дочь и, вот, однажды решили, что Вале с двумя дочерьми следует поехать в Сибирь, к ее матери на все лето. Там лучше климат. Недаром на церемониях юбилярам почти всегда желают сибирского здоровья. Солнечных дней в Сибири не меньше, чем в Крыму, излюбленном месте отдыха жителей Союза. Мы получили визу на въезд моих женщин на территорию Союза, и я остался служить один до самой осени.

Трудно привыкнуть к одиночеству. Я за это время прочувствовал все «прелести» холостяцкой жизни и перестал завидовать молодым офицерам, живущим в гостинице,

Редко задерживаясь на службе, я продолжал вовремя приходить домой, наспех готовил себе ужин, если было из чего готовить, ну, а если не было, обходился сладким чаем с бутербродом из черствого хлеба, остальное время убивал, бесцельно бродя по комнатам или перелистывая страницы первых попавшихся в мои руки книг. Перед сном я вновь читал что-нибудь и засыпал с книгой или журналом в руках. Если бы меня спросили на следующий день, о чем я читал с вечера, сомневаюсь, что смог бы что-то вспомнить. Спал тревожно и чутко реагировал на каждый плач ребенка, доносившийся через открытые окна.

Однажды ночью из другой комнаты послышался детский плач. Реакции жены не последовало. Мой дремлющий мозг соображал: «Наверно крепко спит. Умаялась с двумя за день». Ребенок не успокаивался. «Придется подняться самому». Однако плач внезапно стихает. «Слава богу, спит дочка». Спится очень плохо, просто дрема и все; заныло сердце, с чего бы? Снова плач. С закрытыми глазами поднимаюсь с постели, все в квартире измерено шагами: три шага до двери, еще пять до детской кроватки, где спит младшенькая, вот и она.

Дурак! Купил кроватку, которую даже невозможно покачать, Погнался за красотой. Это мое первое приобретение здесь, в Германии. Как получил первую получку, сразу за кроваткой для дочери.

Ловлю руками продольную часть решетки и начинаю плавно поднимать и опускать бок кроватки. «Почему так легко?». Сознание возвращает меня в сегодняшний день, вернее, в ночь. Я бегу в спальню и бросаюсь на кровать, не опасаясь разбудить жену. В квартире я один! Один, почти месяц. Но я ведь сам, по первому решению жены поехать в Сибирь, поддержал это решение, ведь против моего благополучия ставилось здоровье нашей дочки.

Плач мне не приснился, и не было никакой мистики, через открытые окна он донесся из другой квартиры. Плакал соседский ребенок, – почти в каждой семье есть дети.

Продремав до утра и легко перекусив, я спешил на работу, а вернее – убегал от одиночества и тоски. В людском окружении, в общении с людьми день проходит незаметно. Но снова приходит вечер. Выйдя из КПП части, сворачиваю в сторону своего подъезда, возле которого на лавочке уже никто не сидит, и по газонам уже не бегают дети.

Поздно. Но спать не хочется, да и что меня ждет дома? Пустая квартира да пыль, пыль везде – на мебели, на полу, на подоконниках.

Порой я часами лежал в постели, не засыпая. Прибавляя шесть часов разницы по времени, я представлял, что происходит в этот момент там в Сибири. А утром, спеша в полк, к своим солдатам на подъем, рылся в шкафу в поисках чистой рубашки; если в руки случайно попадали детская распашонка или платьице, я прижимал их к своему лицу, вдыхая тот пропадающий уже детский молочно – кисловатый запах, который сводит с ума даже взрослых мужчин.

Как-то, возвращаясь вечером домой, я представил себе, как пролежу несколько часов в тоске и воспоминаниях, прежде чем усну и, чтобы избежать этого, я направился совсем в другую от дома сторону, в центр города. Я знал, что в это время в городе пусто, но мне нравится бродить даже по пустым улицам этого старинного немецкого городка. С удовольствием вышел на главную площадь, мысленно поздоровался со старым каменным Роландом и направился к главной торговой улочке, сплошь состоящей из домов, первые этажи которых были набиты разнообразными магазинами и магазинчиками. Обойдя большое здание кирхи и, рассмотрев ее со всех сторон, я оказался около запотевших и от этого, чуть светящихся, окон гастштедта «Ratchaus».

За толстыми стеклами в синем табачном дыму я едва различил множество сидящих за столами людей. Одни пили пиво, переговаривались и жестикулировали руками, другие тоже что-то пили, но делали все это, молча. Они отдыхали. Некоторые играли в карты, другие что-то читали или разгадывали кроссворды, заполняя карандашом пустые клетки в тонких журналах.

Глядя на них, мне страшно захотелось туда, к ним, для того, чтобы сбежать от тоски, от одиночества. На всякий случай, я нащупал в кармане деньги и, решившись, твердо шагнул в приоткрытую дверь гастштедта. Проходя по залу, я заметил, что привлек к себе внимание сидящих за столиками немцев. Послышались доброжелательные возгласы:

– Что, господин офицер, пришел пива немецкого попить!

– Товарищ, поздно подошел, мест нет и, не будет до полуночи.

Об этом я, кажется, уже догадался сам. Тем не менее, «несолоно хлебавши», как у нас говорят, уходить из гастштедта не хотелось и я, пройдя через весь зал, нырнул в боковую дверь, из которой только что вышла молоденькая официантка с пивом и оказался в баре. Там командовала высокая, сухая, со сморщенным лицом и, не очень приятная на вид, женщина. Гастштедт был частным и, она, вероятно, была хозяйкой этого заведения, иначе, какой бы чудак взял в свое людное место такую страшненькую обслугу.

Мне очень не хотелось уходить из гастштедта, поэтому, улыбаясь, как можно обаятельнее этой даме, я пытался вызвать у нее сочувствие ко мне, сообщив о своем одиночестве и тоске. Она предложила мне сесть за служебный столик, находящийся в углублении. С двух сторон стола висели темные портьеры, на столе стояла пепельница, набитая фильтрами от сигарет – «немецкими окурками», и бокал с темным напитком, вероятно с «Колой».

Хозяйка поставила мне пиво, а я заказал еще сто граммов водки, немецкой «Луникопф». Это мое желание она тоже исполнила.

Через какое-то время дверь в зал открылась, скрипа не было, но тишина была прервана монотонным гулом зала. Я сидел глубоко в нише, мимо меня пропорхнула легкая фигурка официантки, обдав тонким ароматом духов. Я понял, что она не заметила меня, когда стала поправлять что-то в одежде, приподняв и без того очень коротенькую юбочку.

Женщина по ту сторону стойки, улыбаясь, смотрела на нее и молча, не проронив не слова, не кашлянув, ждала, когда вошедшая девушка посмотрит на нее и, только после этого, стала показывать на меня глазами. Сообразив, девушка быстро обернулась и, увидев меня, покраснела, поправила одежду и извинилась, пробурчав, однако, что-то в мой адрес. Тут же она присела на стул с другой от меня стороны стола, прикурила, щелкнув зажигалкой и, бросив ее на стол, взяла бокал. Она курила, стараясь не смотреть в мою сторону, а я нагло разглядывал ее профиль. Девушка чувствовала мой взгляд, но не подавала вида и терпеливо переносила мою бестактность. Но, может быть, ей было приятно, что с нее не сводят глаз. Конечно, я очень хотел бы с ней поболтать, познакомиться, но не решался заговорить, смущенный ее красотой и молодостью.

Чтобы выйти из создавшейся ситуации, а не просто сидеть истуканом, я ничего лучшего не придумал, как заказать у сухопарой женщины еще сто граммов водки. Девушка напротив, увидев мою дозу, с любопытством, но без ехидства, спросила меня:

– Много не будет?

– Да не должно быть, много, – ответил я и демонстративно, приняв ее вопрос за подковырку, поднял бокал и залпом выпил. Официантка хлопнула в ладоши и снова приняла независимый вид, продолжая курить.

Разгоряченный водкой, я потерял рассудок, развязно повел себя, встал и подошел к бару. Женщина удивленно спросила:

– Noch mal? – что по-русски значило – «Еще раз?» или «Повторить?». Я отрицательно покачал головой и, как мог, долго объяснял, что хотел бы выпить, но только вместе с прекрасными женщинами. Девушка за столом даже прекратила курить, внимательно прислушиваясь к тому, что говорил я. Поняв смысл сказанного, она моментально среагировала, заявив:

– Я согласна выпить, но только шампанское.

При этом она состроила такую капризную гримасу, что я сразу же пообещал ей:

– Да! Я беру самое хорошее шампанское.

Старая хозяйка вела себя совершенно по-другому. Услышав мои слова о прекрасных женщинах, она, вроде как смутилась, сморщила и без того морщинистое лицо и махнула рукой, точно говоря, видимо, имея в виду только себя:

– Да уж где ты таких красавиц увидел? Не нужно льстить.

Затем она объяснила мне, что гастштедт работает до полуночи, а еще через полчаса она обязана позвонить в полицию, сообщить о закрытии гастштедта и сдать под охрану. Так что, в нашем распоряжении могло быть всего полчаса.

– Хорошо, – коротко ответил я и сразу же расплатился за бутылку настоящего французского шампанского вина.

Девочка вышла в зал, вернулась с заказами и вновь ушла, унося на подносе бокалы с пивом и «Колой». Когда она вернулась и присела, на столе уже стояло шампанское. Она взяла бутылку в руки, с детским восторгом долго разглядывала этикетку и сказала нараспев, совсем не по-немецки:

– О-о-о! Шампанское. Как я его люблю! Хельга! Сколько стоит это чудо?

– Барбара. Тебе, моя девочка, целый день работать нужно за эту бутылку.

– О-о-о! Вы так добры, – услышав ответ, сказала официантка, повернув ко мне свое прелестное личико.

Затем, девушка, чиркнув зажигалкой, вновь стала курить, а я смотрел на нее, не сводя глаз с ее чудесного профиля. На ее лице я не нашел ни дефектов, ни изъянов. Красивый носик слегка вздернут, длинные ресницы на веках выразительных глаз серо-голубого цвета, аккуратные губки и подбородок, светло-русые локоны на голове. Одним словом – красавица! Нет. Пусть лучше будет так – хорошенькая молодая женщина. Она курила, не поворачивая лица в мою сторону, но я видел, что она о чем-то рассуждала, поскольку выражение ее лица менялось.

Я пришел к выводу, что она, эта красивая официантка считает, да и правильно считает, что этот мой неотрывный взгляд и это шампанское только лишь для того, чтобы добиться ее. Рассуждая по-русски, всем мужикам от красивых женщин нужно только одно.… Для этого они не жалеют ни времени, ни денег, ни сил. В то же время, мрачного настроения на ее личике не появлялось. Была только задумчивость. Так мало ли о чем может задуматься человек?

Интересно, есть у нее муж или нет, впрочем, зачем мне все это? Наверное, тоска и временное одиночество так подействовали на меня. Увидел красивую женщину и, растаял, как шоколад в ладони. Будь, что будет. Я, пожалуй, отдам себя во власть судьбы и в руки этой красавицы. Я буду рядом с ней сегодня ровно столько, сколько позволит или захочет она.

Наконец-то, гастштедт закрылся, за последними посетителями захлопнулись двери. Хозяйка вышла в зал, подозвала к себе официантку и посоветовала ей не убирать в помещении сегодня, поскольку нельзя терять ни минуты. Нас ждет шампанское! Слава богу, уборка отложена на завтрашнее утро!

Я попросил женщин сесть возле нашего «банкетного стола» в нише. Хоть, на этом столе, кроме бутылки шампанского и трех бокалов больше ничего не было, все равно, он был для нас «банкетным». Шумно потерев ладонями, я ухватился за горлышко бутылки и под взглядами женщин, стал скручивать пробку. Видя мою неловкость, Барбара стала помогать мне, отчего руки наши сплелись, она смеялась, а я смотрел ей в лицо, и меня потряхивало от такой близости. Пробка вылетела с треском, ударила в потолок и упала на стол. Хозяйка взвизгнула и закрылась руками, ожидая потока пены, но я быстро разлил бурлящий и шипящий напиток в фужеры, подставленные ближе ко мне легкой рукой молодой женщины.

Мы пили шампанское, смеялись и, мне казалось, что всем нам было очень хорошо. Мы разговаривали, с трудом понимая друг друга, Барбара примеряла мою фуражку, очень большую для нее. Она затягивала ремешок фуражки на своем подбородке и, белой ручкой с голубыми жилками, отдавала честь, поднося ее к козырьку. Она смеялась все время, смеялась звонко, как девчонка, а пожилая хозяйка лишь улыбалась, глядя на нее.

Время безудержно летело. Ровно через тридцать минут хозяйка встала и сказала:

– Достаточно! Пора закрывать. Все по домам.

Возражать я не мог, да и не имел права.

Уходя, они попрощались со мной. Я расхрабрился и пытался обнять Барбару. Она, хохоча, вырвалась из моих рук, крепко ухватилась за хозяйку и две пары каблуков дружно зацокали, удаляясь от меня.

Я опять остался один, стало грустно, словно я опять что-то потерял.

Домой я шел медленно, постепенно забывая обо всем происшедшем, голову одолевали завтрашние заботы. Лег спать глубоко за полночь, а поутру, хорошо выспавшись, совсем забыл об этих двух удивительных женщинах.

20.02.14

Варькина подружка

Выходной день для офицера – понятие риторическое, особенно, если живет этот военный рядом с местом, где он служит. Бывает, конечно, изредка, что проведешь дома в кругу семьи целый день, а дети, наскучавшись по отцу, так прилипнут к тебе, что целый день находишься только рядом с ними, стараясь выполнить любое желание крохотных дочек.

В будни как бывает? Ни свет, ни заря бежит офицер в казарму, когда детишки еще спят, а по вечерам возвращается он, бедный, в полночь-заполночь, а детишки-то уже спят. О каком участии отца в воспитании своих детей в таких условиях может идти речь? Единственное, что только материально он семью может обеспечить, жены офицеров за границей обычно не работают, нет для них работы. Да еще детям своим подаришь что-то наподобие клички – «офицерская дочка» или «офицерский сынок», что, в принципе, означает – избалованный, привередливый ребенок, строящий из себя черт те что. А я хочу сказать, что даже при таком однобоком воспитании из офицерских детей, в конечном счете, получаются неплохие люди. Думаю, что весь секрет тут в хорошей подготовке матерей к воспитанию детей. Ведь почти каждая из женщин в военных городках имеет высшее образование, а это педагогическое, юридическое, медицинское и другие. Тем более что эти женщины, сами по себе, люди самоотверженные, стойкие, а не хлипкие, поскольку разделили участь мужей, вечных скитальцев

Утро в тот выходной началось, как обычно, поспать, как можно дольше, чтобы отоспаться до следующего выходного, не получилось. Дети проснулись раньше меня и шумным гомоном наполнили нашу небольшую двухкомнатную квартиру.

Младшая дочь, совсем еще маленькая, лежала в кроватке, но она часто выражала свое несогласие с чем-то своими криками. Старшенькая дочка, соскучившись по отцу, влезла на кровать, села верхом на меня и принялась открывать своими пальчиками мои, еще спящие глаза, зажимать нос. Ну, какой тут сон может быть?

Окончательно проснувшись, я занялся воспитанием своей старшей дочери – Варвары, младшая в нем еще не нуждалась. Я почитал ей хорошую книгу, побыл некоторое время логопедом, поучил выговаривать некоторые труднопроизносимые слова, но ребенку все это очень быстро надоело. Она упорхнула от меня и, вскоре, после небольшого завтрака, одевшись для прогулок, она выскользнула за дверь, сопровождаемая потоком маминых наставлений, а ей и дела мало, на улице уже слышны крики ее друзей, таких же, как и она, девчонок и мальчишек.

Незаметно проходит время в выходной день. Помог жене убраться в квартире, да сходил в магазин за продуктами для обеда. Только вернулся, жена интересуется:

– Варьку не видел на улице, давненько что-то не слышно ее.

– Когда туда шел, видел ее на карусели. Они с девчонкой какой-то в красном платьице там были. А обратно шел, недалеко тут, в догонялки с этой же девочкой играли.

Жена на время успокаивается, занимаясь младшей дочерью, гладит пеленки, распашонки, пока та спит.

С обедом помогал я. Опять же, пока отбивные готовил, да по мясу молотком колотил, разбудил ребенка. Пришлось нянчиться. Ничего не поделаешь. Удивительно даже, как только со всем этим справляется Валя, моя жена, когда меня нет дома. Ведь всегда к моему приходу и обеды, и ужины готовы, в квартире чисто и убрано, дети одеты опрятно. Да! На такое способны только женщины, да и то не все.

Из кухни стали доноситься ароматы, чувствуется, что скоро обед. Последний раз стукнула ложка о стол, все готово. Открыв окно, Валя кричит:

– Варя, домой! Обедать!

Точно так же, в далеком беззаботном детстве, и моя мать, кричала меня, приглашая или на обед, или просто загоняя домой, чтобы усадить за уроки, когда я уже учился. Моим детям это только предстоит, но все повторяется, все так же: и материнская любовь, и забота, и хлопоты целый день и даже этот родной протяжный крик в открытое окно. Варвары все нет. Валя выглядывает в окно и не кричит, как в первый раз, а спокойно говорит:

– Варя, ты что, меня не слышишь?

Значит, дочь где-то рядом с домом, просто ее что-то задерживает или кто-то.

Вскоре дверь с шумом раскрывается и в квартиру вваливается Варя, таща за собой за руку такую же, как она, чумазую девчушку в красном платьице. Обе русые, обе голубоглазые, они даже чем-то похожи друг на друга.

– Это – Ася! – кричит дочь, оправдываясь, а заодно и, знакомя нас с девочкой. – Она будет со мной кушать.

– Ну-ка, марш в ванну, мыться! Обе, обе! – говорит Валя, выталкивая девчат из кухни и направляя их к умывальнику. Девочки по очереди залазят на маленький стульчик, чтобы достать до текущей из крана воды, грязь течет и капает с маленьких ручонок, грязь же размазывается и по их счастливым, но грязным мордашкам. Моя жена своей рукой смывает грязные подтеки с девчоночьих лиц и обтирает их мягким махровым полотенцем. Обе девочки садятся за маленький столик, журнальный столик, накрытый для двоих, и начинают уплетать за обе щеки, поглядывая друг на друга.

– У нас гости, – говорит мне Валя. – Так, что придется повременить немного с обедом. Кстати, не знаешь, чья это девочка? Я, вроде, видела ее на этой же карусели. Вроде, на Младову похожа, наверно, это и есть дочь начфина полка.

– Она плохо умеет говорить, – поясняет нам дочь. – Она говорит, а ничего не поймешь. Только Ася, Ася и все. Только она все понимает. Я ей говорю: «Пойдем кушать», а она головой вот так машет. Варвара начинает изображать девочку, которая согласилась с ней пообедать, согласно кивая головой.

Наевшись, дети моментально исчезают за дверьми и, скоро их крики и громкие возгласы слышны откуда-то от карусели, любимого занятия ребятишек.

Пообедав, я заваливаюсь на кровать, захватив с собой охапку газет и журналов. Младшая дочь спит, напившись материнского молочка, и этим, просто, нужно воспользоваться. Валя тоже использует эти минуты. Она спешит во двор на лавочку, чтобы пообщаться со своими знакомыми и подругами, такими же, как и она, женами офицеров, обремененными теми же самыми заботами. Все идет своим чередом. Мне даже удается слегка вздремнуть, прикрыв лицо газетой.

Меня будит резкий детский плач. Это проснулась младшенькая дочь. Она в недоумении, куда же все подевались? Она тут же закатывает скандал, кричит громко, долго и надсадно, но без слез. Мне не хочется звать Валю, хочу дать ей отдохнуть, но у меня ничего не получается, дочь продолжает требовать маму. Я всячески ублажаю ее, но крики становятся громче и, наконец, их слышит сидящая на лавочке возле подъезда, Валя.

Ребенок моментально успокаивается. А все дело-то, оказывается, в мокрых пеленках. Я понимаю ребенка, ну, кому же охота лежать мокрому.

– Что, не мог пеленку сменить, – корит меня жена.

– Да откуда мне знать, что там сыро. Она же не говорит об этом, – пытаюсь оправдаться я.

– Чаще нужно с детьми быть, а то знаешь только одних солдат. Занимался бы детьми, даже по интонации плача сообразил бы, что произошло.

На такие убедительные доводы у меня, конечно, возражений не находится. Что мало, то мало мы с детьми бываем, хорошо, что еще узнают нас как-то дети.

– А ты знаешь, Варя-то наша так с этой девочкой в красном и носится. Подружились, не разлей вода. Только я кого не спрашивала, не знают, чья она. Да и имени такого никто не слышал. Вроде кто и начнет вспоминать, да к выводу приходит, что у Тургенева в повести есть такое имя. А Варя кликнет ее: «Ася! Иди сюда!», та и бежит к ней. Значит, так и зовут девочку – Ася.

Девчатам надоело бегать по жаре и они, вновь до изнеможения усталые и чумазые, влетают в дверь и уже без напоминания матери, Варя ведет свою подружку в ванную комнату и они, визжа от восторга, отмывают друг с друга грязь прохладной водой. Девочки выходят из ванны довольные и чистые. Валя угощает девочек фруктами и сладостями, а те с хрустом вонзают свои зубки в сочные яблоки и с удовольствием начинают разглядывать картинки в большой детской книге, лежащей у них на коленях. Девочки сидят рядом на диване и русые, склоненные над книгой головки почти соприкасаются, а их волосы совершенно одного цвета, не отличишь.

Книги им тоже надоедают и Варя, обращаясь ко мне, просит собрать на полу детскую железную дорогу с рельсами, почти настоящими паровозами и вагонами.

Я старательно выполняю ее просьбу, редко, когда могу побаловать детишек этой игрой. Они наблюдают за мной и за тем, как все разрастается на полу, хорошо, что много свободного места в нашем скромном жилище, вся композиция этой железной дороги. Наша младшая дочь, лежа на боку в кроватке и, уцепившись за сетку одной ручонкой, а второй придерживая соску, наблюдает за происходящим около кроватки на полу. Я подключаю батарейки, и поезд бежит по рельсам, направляясь от меня в сторону, сидящих в районе вокзала, девчонок.

Варя не один раз видела этот аттракцион и, даже, однажды пыталась остановить бегущий поезд, поставив свою ножку поперек рельс, тоесть она не боялась этой игры. Но ее новая подружка, увидев странное живое существо, двигающееся прямо на нее, вскрикнула, быстро вскочила и бросилась ко мне, ища защиты. Я понял, что она испугана, взял ее на руки и стал объяснять, что бояться нечего, это просто двигающаяся игрушка. Она успокоилась, тем более что «зверушка» бегала там, где-то далеко внизу и ее, у меня на руках, достать не сможет.

Я говорил, а она смотрела мне прямо в рот, изредка заглядывая в глаза, но я понял, что мои слова до нее не доходят. У меня дурная привычка, дома, при разговоре с женой или со старшей дочерью использовать немецкие слова. Например, слово «ферштеен», у меня звучит чаще, чем «понимаешь», я часто использую в разговоре самые ходовые немецкие слова, как-никак, в Германии находимся. И это уже вошло в привычку, даже дочь, хотя ей всего-то три года, услышав мое «ферштеен», согласно кивает головой и протяжно говорит: «да-а-а»

Видя, что девочка плохо меня понимает, я повторил ей еще раз, а в конце машинально произнес: «ферштеен?». Девочка на моих руках отрицательно закрутила головкой. Меня стали глодать странные сомнения. Я разглядывал девочку, пытаясь найти какие-нибудь отличия от наших детей, но, вроде, нет ничего особого. Я подумал, что эта девочка немка, детей, ведь, внешне не различишь, и позвал свою жену.

Но в это время в дверь постучали, и вошла одна из женщин с «лавочки».

– Валя! Валя! Девочка в красненьком платьице-то еще у вас? – зашептала она.

– А что случилось? Мама девочки нашлась? Чья она? – вырвалось сразу много вопросов у Вали.

– Да, мимо «лавочки» девочка несколько раз прошла, ищет она кого-то, и слезы у нее на глазах. Лет десять – двенадцать ей, – говорила женщина скороговоркой. – А только что женщина прошла, немка, из красного дома за переулком, тоже головой крутит и озабочена уж очень. Вы не разговаривали с девчушкой? Наша она или нет? Понимает она по-русски?

Тут уж все мои сомнения рассеялись, ну, конечно же, она – немецкая девочка. Сдружилась с нашей Варькой и все тут. Хорошо им обоим, и какая разница, кто есть кто. Они обе даже и не подозревают, наверное, что можно говорить на каком-то чужом и непонятном языке, да и зачем?

Я вступил в разговор с женщинами, выйдя в прихожую и не спуская с рук девочку, которая, испугавшись паровозика, обвила мою шею своими ручонками.

– Сначала мне показалось, что она, увидев в кроватке Оленьку, чуть слышно сказала: «Нох кляйн», что значит – еще маленькая. Но я решил, что мне почудилось. А потом я ей говорил, а она не понимала, поняла только слово, сказанное мной по-немецки. И она закачала головкой.

– Как тебя зовут? – спросила девочку Валя по-немецки.

– Ася, – незамедлительно последовал ответ. Возможно, что она не совсем правильно произнесла свое имя.

– Твоя мама тебя потеряла и теперь ищет. Пойдем, я отнесу тебя к маме.

Девочка, услышав ее слова, оторвалась от меня и, согласно махнув головкой, потянула свои ручонки к Вале.

Раздался общий вздох облегчения, и они вышли из квартиры.

Мама девочки отыскалась тут же, она далеко и не отходила от нашего дома, вокруг которого носились дети. Попробуй, разбери, кто из них кто.

Только мамы, подав голос из окон, точно знают, что на их зов: «До-о-мой», прибежит ее ребенок, сын или дочь, уж у кого кто есть. Но не исключено, что он может прийти не один, приведет друга или подружку, а кем он или она окажется, не важно.

Лишь бы человек был хороший. А дети, они еще как ангелы, чисты душой и совестью.

09.02. 2014