Текст книги "Новые рассказы о прошлом"

Удивительно то, что, будучи осчастливленным вниманием Марии Ивановны, офицер с легкостью уступал ее другому офицеру, имея, тем не менее, к ней самые хорошие и нежные чувства. Казалось, все были подвергнуты массовому гипнозу, возможно, что все так и было, ведь побыв с ней и уступив ее другому, он надеялся и ждал повторения встречи с ней и ждал еще нетерпеливее, чем прежде.

Сделав круг в течение года, на следующий год все повторялось сначала, за исключением того, что отслужившие положенное время офицеры уезжали служить в Союз и их место занимали новички, совсем еще юнцы, но и их начинала кружить эта сатанинская карусель.

Командование части устраивало такое положение дел. Пили в меру и не каждый божий день, не было никаких ссор, драк, хулиганства. Случайно, при проверке гостиницы в ночное время, командир несколько раз заставал Марию Ивановну в компании молодых офицеров. Он, конечно, и сам был неравнодушен к ней, и в его душе шевельнулось что-то, наподобие ревности, но служба и благополучие части были для него, прежде всего.

– Мария Ивановна! Я уверен, что пока вы держите шефство над нашей порослью, в гостинице все будет в таком же порядке, как в вашей столовой, – официально, при всех сказал он ей, и неофициально, взяв ее под ручку, и, отойдя немного по коридору в сторону. – Скажите честно Мария Ивановна, они используют вас?

– Как вас понимать, Валерий Степанович? – покраснев, спросила женщина.

– Простите, не так спросил. Они вас в качестве официантки не эксплуатируют? Ну, там, стол накрыть, колбаску порезать.

– Нет! Боже упаси! Я, наоборот, только командую, все они, ребята делают.

– Мария Ивановна! Не смею даже подумать о вас плохо. Будьте устойчивы, среди такой армии молодцов, легко сдаться. Поберегите себя, это моя просьба.

Он внимательно посмотрел на нее, а она, смутившись, опустила глаза, щеки и уши ее покрылись румянцем, но командир принял это за излишнюю скромность уважаемой им женщины и в душе пожалел о сказанном.

Он, будучи еще начальником штаба, здесь же, в полку, знакомясь с ее документами, увидел человека не через сухие записи в деле, он долго беседовал с ней по душам. Он знал ее заботы, а они были немалыми.

Мария Ивановна родилась и жила в украинском селе, по молодости родила дочь и растила ее в одиночестве. Женихов и так мало, а кому нужна она, да еще с ребенком. Не делила ни с кем она свою любовь, все, что могла, отдавала своей дочери. Когда дочь немного подросла, уехала в город к своим родственникам, там и осела. Не желая, чтобы дочь повторила судьбу своей матери, она сделала все, чтобы та училась в университете. Когда дочь поступила в это престижное учебное заведение, снялась с насиженного места и, заключив контракт, поехала вольнонаемной в войска в Германию. Сделала она так лишь только для того, чтобы обеспечить свое чадо материально. Заработок, конечно, не велик, но она экономила, питалась бесплатно там же, где и работала, в офицерской столовой, себе покупала только самые необходимые вещи. Однажды она зашла в гости к жене офицера и та предложила ей свою косметику. Мария Ивановна сделала кое-какой макияж и в таком виде обслуживала офицеров на ужине. Что было!? Она поняла, что красивой и сексуальной женщине можно жить гораздо интереснее и проще в среде молодых офицеров, которые очень высоко ценят эти качества. Посыпались подарки, в том числе и очень ценные, парфюмерия валом валила и, не нужно было тратить никаких денег, чтобы содержать себя в форме.

У нас есть пословица: «Посеешь привычку, пожнешь характер». Она стала мило улыбаться всем, дома училась перед зеркалом нежно и красиво говорить, держала себя гордо и независимо. Эта ежедневная работа над собой дала результаты, она привила к себе всеобщее уважение и любовь. Все то, что сначала она принуждала себя делать, со временем осталось у нее в крови.

Командиру не было чуждо ничто человеческое, он почти любил эту женщину, сочувствовал ей и содействовал по мере сил.

Офицеры и в самом деле в свободное от службы время, вели себя достойно, были дисциплинированы и порядочны. Офицеры полка один за другим поступали в академии, оставляя свои должности молодежи, да и сам полк гремел успехами. Недаром и самого командира направили на повышение, но в Союз. Все очень сожалели, что командир покидал часть. Даст бог, на его место придет такой же умный и добрый офицер.

Командир уезжал к новому месту службы рано утром, но полк поднялся еще раньше и уже стоял на плацу для прощания с командиром. Ничего не подозревающий подполковник вошел в полк в пятом часу утра за машиной. Дежурный по полку, что есть силы, закричал, подав команду: «Полк! Смирно!» Подполковник растерялся, замахал на дежурного руками и зашипел:

– Тише, тише. Полк спит еще, – и затем, с улыбкой скал, – Ты что, одурел? Время-то, какое?

Но полк уже стоял в ожидании командира. Полковой оркестр ударил «Прощание славянки». Гулко молотил большой барабан, жалобно плакали трубы. С бешено стучащим сердцем и влажными глазами командир прошел вдоль строя. Ему жалко было расставаться с каждым солдатом, прапорщиком, офицером, которые были членами его большой семьи, и которых он теперь покидал.

Мария Ивановна покинула полк немного раньше командира. Накануне в гостинице состоялся банкет. Офицеры собрались все, двое были в наряде, но и они в течение вечера смогли подойти и проститься со своим «идолом». В этот раз все было не так как всегда. Не было острых шуток и анекдотов. Понятно было, что говорили за столом только для того, чтобы говорить, смеялись и шутили для того, чтобы заполнить долго тянущееся время вечера, чтобы заполнить пустоту.

– Как жаль, что не пришел проститься Пименов Паша, – с грустью сказала Мария Ивановна. – У меня есть, что ему сказать. Но, видимо не придет.

– А что с нами будет? – Неожиданно спросил молодой лейтенант.

Никто не смог ответить ему на этот, казалось бы, простой и даже наивный вопрос.

Рано утром следующего дня Мария Ивановна вышла из подъезда с двумя чемоданами. Провожать ее вышла молоденькая сменщица. Обыкновенная русская девчонка, выглядела она немного неряшливо, но что-то привлекательное в ней уже было. Прежде, чем выйти, она сначала выглянула из-за двери, покрутила головой, нет ли кого, и встала рядом с чемоданами.

Было чудесное раннее утро. Так уж заведено в полку, что все уезжающие, кто в отпуск, а кто и навсегда, уезжали именно утром. Это очень неплохо. Проводы с вечера не так трогательны потому, что отъезд только завтра, а рано утром, когда люди еще спят, автобус уже увозит людей.

Кроме двух женщин, стоящих на тротуаре, на всей улице не было видно ни души, если не считать беснующуюся в кустах возле дома птичью мелочь. Женщины стояли молча. Наконец, ворота со стуком и скрипом разошлись и полковой автобус, пыхтя и газуя, вырулил по брусчатке к стоящим женщинам. Старший автобуса, как всегда майор Менжерес, помог занести тяжелые чемоданы. Женщины попрощались, и автобус тронулся. Мария Ивановна смотрела в окна гостиницы, но там не появилось, не одного лица. Справа, по ходу движения автобуса, у ствола липы – вековухи, появилась до боли знакомая фигура военного. Мария Ивановна издала звук, похожий на стон, майор оглянулся на нее и остановил автобус. Женщина вышла из машины и быстро зашагала к стоящему под деревом старшему лейтенанту Пименову.

– Павлик! Прости меня за все. Я знаю, что ты не равнодушен ко мне, но пойми правильно, я не хочу злоупотреблять твоей молодостью. Ты отлично знаешь, что цель моей жизни одна – крепко поставить на ноги дочь, дать ей возможность получить хорошее образование. Я поклялась ей и мне никто больше не нужен. Ну, а ты найдешь себе молодую и красивую девушку и, будешь, счастлив с ней. Прощай.

Она поцеловала его прямо в губы, он дернулся всем телом, прижал ее к себе, осыпая поцелуями губы, лицо, шею женщины. При этом он стонал или рычал, как дикий зверь. Даже невозмутимый старший автобуса майор Менжерес, услышав эти звуки, повернул голову в сторону, куда ушла Мария Ивановна и, увидев, что женщина старается вырваться из рук офицера, дал водителю команду, чтобы тот посигналил.

– Безумец! – Думал про себя майор, глядя на то, что происходило между ними, Марией Ивановной и Пименовым Павлом, но он ничего не сказал, не в его правилах было вмешиваться в чужую жизнь, чужую любовь. Свое он уже отлюбил.

– Зачем? Время еще есть, – хладнокровно сказал солдат.

Он наблюдал за сценой, разыгравшейся под деревом, и ждал, чтобы узнать, чем все это закончится. Но когда Мария Ивановна, выбиваясь из сил, повернула голову в сторону автобуса, готовая звать на помощь, водитель нажал на кнопку и сигналил до тех пор, пока старший лейтенант не выпустил из рук женщину. Она, взлохмаченная и сильно взволнованная, решительно уходила от него. Она ни разу не оглянулась и, даже, усевшись на свое место, не повернула головы в сторону дерева, под которым остался стоять Павел.

Спустя некоторое время, мне пришлось почти месяц находиться на полигоне. Там мне пришлось работать вместе со старшим лейтенантом Пименовым. Мы сдружились, он оказался неплохим парнем и хорошим офицером. Однажды, в субботний вечер, мы с ним решили сходить в один неплохой деревенский гастштедт. Были там долго, и он, расслабившись, решил поделиться со мной наболевшим на душе, выговориться. Он рассказал мне всю эту историю. Для меня это было так ново и удивительно, что я, вероятно, слушая его, переживал не меньше, чем сам рассказчик. Окончив говорить, Павел, вдруг, словно опомнился и, криво улыбнувшись, сказал мне:

– Не верь, ты этому, я все выдумал.

В ходе разговора, я видел, как менялись его глаза, как ходили желваки по его скулам, как пересыхало его горло, которое он периодически смачивал пивом. Он очень переживал, рассказывая мне, и я убежден, что все это – правда.

Именно от него я услышал о том первом посещении Марией Ивановной офицерской гостиницы и том откровенном разговоре, состоявшемся между ними в тот вечер. Она, впервые оставшись с ним, пьяным, привела его в порядок тем самым нашатырным спиртом и, когда он стал осознавать себя в той ситуации, а затем и вовсе пришел в себя, она поделилась с ним своими заботами.

В Союзе жизнь быстро дорожала. Денег студентке, дочери Марии Ивановны, которая завела себе престижных друзей и молодого человека со знаменитыми родителями, катастрофически не хватало, она просила, умоляла мать увеличить ей помощь. Благодаря одежде, купленной в Германии, являющейся пропуском в круг избранных, она там и оказалась. Но нравы изменились. Женщина, кроме шикарной и модной одежды, должна еще иметь полный кошелек денег, чтобы удовлетворить запросы «благородного» молодого человека. Иначе можно оказаться в низу общества. Бедность в том кругу не прощается. Для Марии Ивановны это стало ежедневной головной болью.

Старший лейтенант, не задумываясь, достал деньги и протянул их все Марии Ивановне.

– Другие ребята тоже поймут и помогут, – сказал Павел и притянул ее к себе.

Но она неправильно поняла его, решив, что за деньги, которые ей дали и еще дадут другие ребята в качестве помощи, нужно расплачиваться собой.

– За все нужно платить, – думала она. – «Бесплатный сыр бывает только в мышеловке».

19.06.2014

Моника

Ни на день не прекращаются занятия по боевой подготовке на дивизионном полигоне близ R..Заканчивает занятия одна часть, ее подразделения покидают полигон, а на смену уже из другой части спешат. Для обеспечения всего этого кругооборота нужна хорошая полигонная команда. Но она бывает сводной, со всех частей дивизии служат здесь солдаты. Но если солдату в командировке гораздо интереснее служить, да и время здесь за работой летит быстрее, то для офицеров командировка сюда – сплошное наказание. Офицер бросает на произвол судьбы свое родное подразделение, за которое отвечает, находясь в командировке. Да и семья, на время оставшаяся без отца и мужа, тоже испытывает дискомфорт.

По распоряжению дивизионного руководства командирами и техниками полигонной команды должны назначаться наиболее подготовленные офицеры, но направляют, как правило, из частей людей простых и безотказных с объяснением, что, мол, посылаем офицеров хороших, но вот практики у них маловато. Вот они на полигоне и получат то, чего им недостает. Оттого-то лейтенанту Алехину и нравилось общаться с новыми знакомыми офицерами, людьми в большинстве своем порядочными, очень простыми и добрыми.

Но, как и везде, эти хорошие люди тоже допускают вольности и даже делают глупости. Офицеры все молоды, хочется расслабиться немного. Д а вот беда – бедность наша, денег катастрофически не хватает. Там, в частях остались семьи, им деньги нужнее, а велика ли зарплата у офицера, «гол, как сокол». Потому-то, продадут вечерком офицеры емкость бензина какому-то «камраду» в близлежащей деревне, да там и останутся в гастштедте. Лишь за полночь вернутся они в полигонные казармы усталые, но довольные и чуть хмельные.

– Поговорить надо, – шепнул Алехину как-то на ушко капитан Устинов, командир сводного батальона.

Отошли они чуть в сторону от группы офицеров, закончивших обслуживание техники и теперь сделавших перекур.

– Помощь твоя нужна. Чувствую, что с тобой можно одно дельце провернуть. Ты человек серьезный.

– Знаю, что и ты тоже серьезный, для глупостей не пригласил бы меня. Давай, выкладывай, что есть, – хитро ответил лейтенант. Не хотелось ему ввязываться ни в какую аферу.

Капитан немного смутился после этих слов, но запланированное мероприятие он срывать не хотел:

– Глупости, не глупости, но имей в виду – дело «шкурное». Сейчас объяснять не буду, некогда, давай, поехали. Ты готов?

– Что же, поехали.

По сути дела, Алехин догадывался, какое «шкурное» дело предстоит. Это коробило, и на душе было отвратительно. Но ему не хотелось отказывать капитану. Капитан увидел в лейтенанте человека, способного оказать ему помощь в «шкурном» деле, и не сделать это мероприятие общеизвестным. Другими словами, Алехин, в его глазах, человек надежный. Это льстило лейтенанту, потому и не хотелось ему оставлять капитана в этой ситуации одного, без поддержки.

Алехин поехал с командиром, заранее предугадывая, что сегодняшний вечер они проведут в гастштедте, а кому бы ни хотелось побывать там. Именно в гастштедтах у Алехина состоялись самые настоящие контакты с немцами. Там, в дыму сигарет и сигар, он знакомился с немцами, сравнивая их поведение в некоторых ситуациях с поведением людей в Союзе. Чуть-чуть разговаривая по-немецки, он многое узнавал от них, учился у них.

Огни далекой деревни, приблизившись, оказались фонарями у входных дверей домов, светящимися окнами и, зависшими над дорогой «кобрами».

Машина въехала во двор большого двухэтажного дома с большим сараем, расположенным немного в стороне. Огромные темные деревья окружали строения со всех сторон и еще больше усиливали тьму ночи. Тут еще, ни с того, ни с сего, с неба стали падать капли дождя, внезапно налетевший ветер зашумел в кронах деревьев.

Капитан быстро выскочил из кабинки, сырой прохладный ветер успел нырнуть внутрь машины, стало зябко. Задремавший, было, Алехин приподнял ворот мундира и замер, наблюдая из темноты за Устиновым. Вскоре из дома вышел хозяин, они переговорили, открыли ворота гаража, расположенного в левом крыле огромного сарая. Капитан влез в кабинку, снова напустив холоду, от которого по всему телу у лейтенанта пробежали мурашки. Машина, урча в тишине, подрулила к открытым воротам.

– Ну, теперь нужна твоя помощь, – обратился к Алехину капитан.

– Что нужно делать? – пугаясь неизвестности, спросил Алехин.

– Вылезай из кабинки – увидишь.

Вдвоем, они с трудом сняли из кузова машины большую емкость, чем-то наполненная, которая, при помощи огромных усилий двух офицеров, благополучно перекочевала в открытое жерло сарая. Немец достал из бумажника деньги, отсчитал несколько ассигнаций, передал их в руки капитану, и уже собирался отправить офицеров домой, но капитан Устинов что-то изобразил руками и их, тотчас, пригласили в дом. У самых дверей капитан сунул своему помощнику в горсть деньги и шепнул:

– Заметил гастштедт на самом повороте? Дуй туда, да возьми…, ну, не мне тебя учить. Выберешь сам. Постарайся быстрее, не так-то уж и много у нас времени.

Алехин скоро вернулся, а когда вернулся, но людей на крыльце дома уже не застал. Пришлось долго толкаться у парадного входа, войти в чужой дом он не решался и стоял у двери до тех пор, пока она не отворилась. Немец, ворча, втащил его в просторную прихожую.

Гостиная, куда привел офицеров «камрад», напомнила гастштедт. Потолок в комнате был деревянным и покрыт темным, почти черным лаком. На стенах было много охотничьих трофеев: рогов, клыков кабанов, но главным и самым видным трофеем была голова марала с огромными рогами и стеклянными глазами.

– Ваша работа? – не утерпел Алехин.

– Нет, – ответил немец. – Это мой отец был заядлым охотником. Ему ничего не оставалось делать, кроме как заниматься охотой. Он пришел с войны весь израненный, нашел себе это занятие, но прожил недолго – раны были слишком тяжелыми.

Офицеры не стал уточнять, где воевал его отец, было бы нетактично сейчас вести об этом любой разговор, касающийся войны, тем более что они сами напросились в гости к этому, дружелюбно настроенному по отношению к ним немцу, обыкновенному сельскому пахарю.

Все расселись за большим обеденным столом, на который лейтенант выставил все, что купил в гастштедте. Хозяин поставил посреди стола вазу с фруктами. Кроме водки и пива, Алехин прикупил в гастштедте еще штук с десяток отварных сарделек с горчичным соусом и несколько булочек. Таким выбором офицера остались довольны все.

Выпив по рюмочке за знакомство, офицеры вспомнили о хозяйке и предложили Гансу пригласить его супругу к столу, что было сделано немедленно и с удовольствием. Вскоре, в компании за столом появилась приятная, излучающая тепло, женщина. Она была невысока ростом, как и русские женщины ее возраста слегка полновата, но не чересчур. Офицеры представили хозяйке друг друга, приподнимаясь с места и целуя ей ручку. При знакомстве капитан, совершенно не знающий немецкого языка, но пытающийся хоть что-то сказать, до такой степени рассмешил жену хозяина Марион, что она не смогла сдержать себя и залилась веселым смехом. Вот за этот смех и выпили. Затем пили пиво, снова произносили тосты и пили водку. Пропали скованность и стесненье. Говорили на все темы, разговорились и об отдыхе. Хозяйка загадочно подмигнула мужу и громко позвала кого-то.

Но офицеры даже не догадывались, что в доме еще кто-то есть, кроме хозяев. Все довольно долго сидели вчетвером, но никто не одним звуком не выдал себя, а Ганс и Марион, ни разу словом не обмолвились о ком-то, живущем в доме.

Тихо, как привидение, в дверях появилась молодая женщина, хорошенькая блондинка. Марион сказала ей что-то, девушка исчезла, словно провалилась, но лейтенант из слов хозяйки смог уловить, что она должна вернуться и что-то принести.

– Это моя дочь Моника, – шепнула ему Марион и подтвердила его догадки. – Мы сейчас будем смотреть фото. Раз уж вы заговорили об отдыхе, хочу показать, как этим летом отдыхали мы.

Молодая женщина долго не появлялась, но когда она вышла из двери, ее было трудно узнать. Она была так хороша собой, что когда подошла к столу, за которым сидели офицеры, они немного смутились под ее взглядом и стали ощипываться, приводя в порядок одежду и прическу.

– Познакомьтесь, наша дочь Моника, – сказала Марион. Знакомство с дочерью хозяев доставило офицерам большое удовольствие. Она принесла большую папку с фотографиями и расположилась как раз напротив молодого офицера. Воспользовавшись этим, он спросил ее, что предпочитает пить. Она выбрала пиво. Алехин открыл ей бутылку.

С ее появлением, настроение у офицеров поднялось, но верилось с трудом, что у Ганса с Марион, людей довольно простых и сереньких, могла быть такая красивая, высокая и статная дочь. Алехин ревниво подметил, что капитан Устинов непрерывно преследовал ее своим взглядом, блуждающим по ногам, бюсту и лицу Моники. Хороша молодая женщина, конечно, но не нужно так нагло щупать ее своими глазами, хотя, лейтенант и сам не сводил с нее глаз. Он глянул на жену хозяина – Марион. Она в упор смотрела на него и улыбалась, видя его растерянность от близости этой красавицы.

– Что, нравится? – немедленно спросила она.

Вопрос застал Алехина врасплох, но вопрос был поставлен конкретно, нужно было отвечать.

Он, сначала кивнул головой, потом, считая, что этого недостаточно, тихо сказал:

– Да, – и, затем, добавил. – Очень нравится.

Марион, в порыве благодарности, обняла его за плечи и прижалась к нему. Ее дочь удивленно посмотрела на нее, одного взгляда Моники оказалось достаточно, чтобы привести Марион в чувство.

Никогда не думал лейтенант, что голубые глаза могут быть такими проницательными. Они находились напротив него, и он все время ощущал на себе этот взгляд. Он пронизывал насквозь и, был осязаем. Молодой офицер не выдерживал этого взгляда. Мельком взглянув на Монику, он опускал глаза и глядел на фотографии, разложенные на столе. На фото сняты люди: мужчины, женщины, дети; они сняты группами, кучками, сняты по одному или вдвоем, но не на одном из них нет даже намека на какую-то одежду, нет даже «фигового листа».

– На этом пляже, где мы провели целый день, люди должны быть только голыми. Это – обязательно на «нудистском» пляже. Сначала нам было стыдно быть голыми, но потом привыкли. Раздетыми мы играли в мяч, фотографировались для памяти, и совсем не хотелось одеваться, когда нужно было уходить с пляжа, – как могла, объяснила гостям Марион.

Разглядывая фото, офицеры от души смеялись не столько над голыми людьми, сколько над комментариями хозяйки. Она умно отмечала физические недостатки голых людей, будь то мужчина или женщина. Ее фразы приходилось переводить Алехину для того, чтобы и капитан знал, о чем она говорит, но при переводе, молодой офицер еще от себя добавлял кое-что, чтобы добавить веселья.

Среди фотографий она нашла себя и ничуть не стесняясь, протянула ее на общий просмотр. Перебирая фотографии, Марион нашла одну, нужную, прижала ее к груди, а когда все уткнулись в черно-белые изображения, она положила ее перед Алехиным. На цветной фотографии была Моника.

«Какая красивая женщина»! – думал лейтенант, боясь сказать эти слова вслух.

Он поднял глаза, Моника ни сколько не смущаясь, наблюдала за ним.

– Да, да. Ты прав, – уловив взгляд офицера, сказала Марион. – Это она. Красивая, не правда ли? Красивого тела не нужно стесняться.

Время шло, стол пустел. Мама и дочь многозначительно переглянулись, Моника встала из-за стола, простилась со всеми и удалилась.

Когда она ушла, Марион, немного хмельная, подперев подбородок рукой и, повернув голову в пол-оборота к Алехину, стала негромко говорить:

– Трудно ей. Она молода, красива, но одна, подолгу одна. Муж не балует ее, он приезжает очень редко, а каково ей одной. Наша деревня мала, все знают друг друга и, поэтому, с местными мужчинами не следует иметь дела. Обязательно все расскажут мужу. А хотеть ее, конечно, все мужчины хотят. С вами, военными – лучше. Вас не знает никто, вы никого не знаете. И еще одно хорошо, вы – чистые. Военные не бывают больными. Всем в таком случае будет хорошо: и молодой женщине, и гостю, и нам, родителям нашей девочки.

Она говорила медленно, и очень внятно. Лишь малую часть, сказанного ею, офицер мог не понять. Сначала он плохо понимал, что хочет эта женщина, но постепенно до него стал доходить весь смысл ее монолога. Он заволновался, сердце учащенно забилось, приводя в возбуждение весь организм.

В это время капитан с Гансом продолжали рассматривать фотографии, тыча в них корявыми пальцами. Они оба говорили, явно не понимая друг друга, но души их в этот момент были родственны. Они соглашались друг с другом, кивая головами и улыбаясь.

Что случилось с лейтенантом, он сам не мог понять. Наверное, он был еще слишком молод. К тому же, он не был еще избалован женщинами.

Когда Марион спросила его, не сможет ли он остаться и переночевать с Моникой, он до такой степени растерялся и испугался, что ни секунды не подумав, выпалил:

– Нет, – о чем жалел, наверное, всю жизнь. – Я не могу. Я должен быть на полигоне, там будут ждать меня.

Он струсил! Он боялся не своей слабости, боялся их, немцев, боялся, что они его за что-то могут осудить. Здраво рассуждая, осуждать его можно было за участие в продаже бензина и последующей за этим выпивкой. Но ему предложили сделать добро для всей этой немецкой семьи, при этом, получив такое…, что в жизни не каждому достается.

Услышав категоричное «нет» от лейтенанта, Марион погрустнела, и она с сожалением проговорила:

– Я хотела сделать как лучше. Но если нельзя, значит не судьба. Все! Нам пора спать.

Офицеры ушли. Пока заводилась машина, Алехин, сидя в кабинке, успел заметить, как погас свет в окне наверху, лишь бледный силуэт долго еще оставался видимым в темном проеме. На душе его стало пусто и противно, он ненавидел себя.

Ни о последнем разговоре с Марион, ни о силуэте за стеклом окна, он с капитаном не делился.

Через четверть часа, офицеры, оставив машину в парке, шагали в темноте в сторону скучившихся казарм. Лейтенант шел и проклинал себя за нерешительность, сопоставимую с трусостью. В наказание за это, вместо хорошей спальни с красивой женщиной, его ждала железная кровать в солдатской казарме. Что тут поделаешь? Каждому – свое.

30.07.2014