Текст книги "Новые рассказы о прошлом"

Девочка со странным именем

Мы, с друзьями, бывшими одноклассниками, избрали для себя местом отдыха летом, в воскресные дни, далекое лесное озеро. Ездили туда группами человек до десяти, но чаще нас было меньше, не все имели возможность отдыхать. Обычно, садились на самый медленный поезд. Он тащился туда часов около пяти, хотя и сотни километров дороги не было, останавливаясь, как говорят, около каждого столба. За станцией, где мы выпрыгивали из вагонов, толпились несколько домов, перекосившихся от старости, но мы и в этом видели что-то романтическое. Лесной дорогой толпами, кучками и просто парами люди направлялись на отдых. Сосновый бор питал любителей природы густым смоляным настоем, прочищая легкие. Редко увидишь, что кто-то в пути закурил. Идти по мягкой от хвои дороге – одно удовольствие. Сосны – великаны прячут идущих к озеру людей от жарких солнечных лучей, но прохлады нет.

Как-то, перед выходными, мы с другом решили съездить на это озеро, остальные ребята были заняты кто чем. Лешка прихватил с собой подружку, а я собирался ехать только ради того, чтобы половить раков. Много их в хрустальной воде этого лесного озера. Там они необыкновенно крупны, «как лапти».

Мои друзья, узнав, что я надумал ехать один, насели на меня, требуя, чтобы и я был не один, но мне, честно говоря, этого не хотелось. Я планово ехал для ловли раков, взяв с собой все, что было необходимо для подводной охоты.

Постоянной девушки у меня в то время не было и, обычно, собираясь на какую-нибудь вечеринку или в поездку, вроде этой, я приглашал для компании любую из знакомых девчонок. Приглашая на одно мероприятие, я оставался свободным от дальнейших обязанностей перед ней, и девчонки, хорошо зная это, ехали или шли со мной, как с хорошим другом и только.

Я совсем уже было поддался уговорам своих друзей и, собирая багаж, размышлял, к кому бы из девчонок звякнуть по телефону, чтобы та смогла за считанные минуты собраться в дорогу.

– Ты, никак, отдыхать собираешься? – вошла в мою комнату сноха, заметив, что я упаковываю в сумку ласты и маску.

– Угу, – кивнул я, не отрываясь от дела.

– Взял бы ты с собой одну девчонку. Она из деревни приехала к соседке в гости, а та уехала в медицинский институт поступать куда – то, шибко далеко. Скучно будет ей со стариками сидеть, а знакомых, сам понимаешь, нет. Ну, возьми, пожалуйста, что тебе стоит.

– Раз нужно, зови. Хоть познакомимся. А она ничего? Зовут ее как?

– Ничего, она хорошенькая, а вот имя не помню, странное какое – то. На годок моложе тебя будет.

– Давай, давай веди. Собраться ей еще нужно будет.

Через пару минут, я еще и сумку не сложил, ведет сноха в мою комнату, прямо таки, чудную девчушку. Ну, куколка просто! Я был в восторге! Руку протянул ей:

– Познакомимся?

– Меня Манефа зовут. Все говорят, что имя странное, однако, я ничего странного не вижу. Просто, Островского читать нужно.

– А я читал. И ничего странного в твоем имени не вижу.

– Правда? – она глянула на меня чистыми доверчивыми глазами и заулыбалась. – Значит едем? Ну, тогда я пошла собираться.

Деревенская девчонка сразу согласилась ехать со мной, мне это льстило. Тут, конечно, не обошлось без соседей. Мне кажется, что они меня даже любили.

Добирались до озера как всегда, поездом, который тащился кое-как, так что мы успели за это время вдоволь наиграться в карты, спеть под гитару множество песен. Лехина подруга, знакомясь с Манефой, по-моему, не совсем разобралась в ее имени. Услышав это имя, она задумалась, а, подумав, заявила:

– Девочка, лично я буду звать тебя Марией.

Людмила, так зовут подругу Лешки, явно была без комплексов – она легко знакомилась, в компании вела себя легко и свободно. Хотя у нее не было ни слуха, ни голоса, она страстно любила петь. И она пела, пела с душой, порой закрывая глаза, но голос ее был еще и грубоват, как у молодой телочки, потому ее пение со стороны больше слушалось, как мычание. Но ей об этом никто не говорил, боясь обидеть, и она продолжала петь, потому, что ей это нравилось. Да и внешне она не была красавицей, была полновата для своего возраста, но Леха души не чаял в своей подружке. С его, Лешкиных, слов, она любила петь у него дома, когда они оставались одни. Она сажала его в кресло, сама объявляла себя, выходила за дверь комнаты, прихорошившись, входила вновь и, встав, как на сцене, брала пальцы рук в замок и начинала петь. Алексей терпеливо слушал, затем громко хлопал в ладоши, а она спрашивала его:

– А что, правда, понравилось?

– Конечно, любимая!

Рядом с Людмилой Манефа выглядела красивой игрушкой, куколкой. Живая и быстрая, по сравнению с флегматичной и ленивой подружкой Алексея, она казалась мне ребенком, маленькой девочкой, которую родители доверили мне для прогулки, поручили присмотреть за ней в их отсутствие; и я настолько вбил это себе в голову, что боялся отпустить ее от себя хотя бы на шаг. Дошло до абсурда: когда девчата отправились в сторону туалета, я вскочил с кресла и последовал за ними, но, услышав смешки, опомнился и сел, но глаз не сводил с дальнего конца вагона и нервно вел себя до тех пор, пока наши подруги не вернулись.

Леха и Людмила, мне кажется, полюбили ее за открытую и наивную душу, за прелестное личико и фигурку, ну, а я был для нее опекуном и нянем. Когда она нечаянно задела ногой большую корзину, стоящую в проходе, с нами в вагоне находилось много дачников, ножка ее была безнадежно испорчена торчащим прутом. Заволновавшись, я усадил ее к себе на колени и не спускал с рук до тех пор, пока не обработал ранку и перевязал бинтом ногу, благо у Людмилы, Лешкиной подруги, нашелся и йод, и бинт. Только после этого я пересадил ее в кресло рядом с собой. Эта деревенская девчонка перенесла все совершенно спокойно, как будто так все должно было быть. Леха с Людмилой, наблюдая за нами, переглядывались. Людмила до этого называла ее снисходительно девочкой, а тут и имя вспомнила:

– Манефа, прости, я тебя Марией хотела называть, а может, Машенькой лучше? Как ты считаешь?

– Как хочешь, зови, – махнула рукой Манефа, – Главное, чтобы имя красиво звучало.

– Вот это правильно сказано! – заявил скупой на похвалы мой друг Леха.

К озеру подошли как раз вовремя. Жар спал, но вода была теплая, как парное молоко, так что силом в воду затаскивать никого не пришлось. Даже Манефа, на ходу сбросив легкий сарафанчик и обнажив свою стройную фигурку, рыбкой скользнула в воду, а, вынырнув, обдала меня фонтаном брызг, звонко смеясь от восторга. Лучше в воду, чем брызги; я поднырнул под нее и встал на песчаное дно, девчонка оказалась у меня на шее. Мелькнула мысль, что напрасно я так поступил, не обидеть бы, но, ошибся, она была счастлива и радовалась, как ребенок, сидя у меня на плечах.

Накупавшись вволю, мы с Лехой поставили палатку и разожгли костер, в поисках хвороста пришлось излазить пол-леса. Девушки быстро приготовили кофе и бутерброды, мы расположились возле самого огня поужинать.

Я обратил внимание на Манефу, которая, как мне показалось, была чем-то озабочена, но вскоре все прояснилось.

Опускался вечер, небо синело и, кое-где, стали видны звезды, дурманно пахло костром, который грел и даже жег лица и все, что было повернуто к огню. С тыльной же стороны тело стало обдавать прохладой. Комаров, скрывшихся от дневной жары, почти не было, редко какой появится, да и тот сразу исчезает, попав в струю жара от огня. Темнело прямо на глазах. Блики пламени плясали по ярким бокам палатки, в стороне от нее темнота поглощала свет. Манефа изредка поглядывала на танцующие по палатке светотени и, наконец, спросила у меня, шепнув на ухо:

– Кто спать в палатке будет?

– Все, – не задумываясь, ответил я. – В тесноте да не в обиде. Уместимся все, теплее будет. Ты видала, как маленькие щенки спят? Прижмутся друг к другу, тем и греются.

– Да и так не холодно, можно и на улице спать, у костра, – погрустнев, сказала Манефа и посмотрела на подружку, ища поддержки.

– Ну да! Еще чего не хватало. Да тут, под утро – комары сожрут, – возмутилась Людмила, еще больше расстроив Манефу.

– Не переживай, девочка, – подбодрил ее Леха. – Мы у костра до утра просидим, песни пропоем, а кому спать хочется, может прямо сейчас и тут подремать.

Над лесом на том берегу поднялась луна и, тотчас, лунная дорожка протянулась до самого нашего берега. Озеро обрамляли хвойные деревья, высоченные ели кололи темными пиками небо. Легкий ветерок не мешал и не холодил, а только слегка щекотал обнаженные тела отдыхающих.

По всему берегу круглого, как большое блюдце, озера, горели костры. Возле ближних огней видны люди. Дальние костры мерцали, как крупные звезды и людей там видно не было. Напротив нас на той стороне сверкал огнями и гремел музыкой плавучий ресторан дома отдыха. Но там режим, и около полуночи музыка прекратилась, огни исчезли, а вместе с ними пропал в темноте и сам ресторан.

И тут, посреди ночи и тишины, где-то далеко-далеко, как в обворожительном сне, зазвучала мелодия – кто-то играл на трубе. Играл красиво, без фальши, видимо играл профессионал, настоящий музыкант. Мы замерли возле своего костра, заслушавшись. Играли на трубе посреди озера, следовательно, весь миллион отдыхающих слышал эту музыку. А труба пела, словно выговаривала:

– Есть только миг между прошлым и будущим,

именно он называется жизнь.

Мы пытались в темноте озера увидеть самого исполнителя, который так старался для нас, но увидеть его на огромной площади было просто не реально.

Однако нам повезло, он появился прямо на лунной дорожке, стоящий на плоту, взметнув вверх свой, издающий чарующие звуки инструмент. Выглядело все это красиво и романтично.

Лешка как в воду смотрел, мы сидели у костра почти до самого утра, сидели до тех пор, пока не заалел восток, и не посветлело небо. Стало прохладнее и мы, не сговариваясь, влезли в палатку, сохранившую в себе дневное тепло.

Мы с Лешкой залегли посреди палатки, прижавшись, друг к другу спинами. Рядом со мной расположилась Манефа. Двухместная палатка предполагала тесноту для четверых. Лешке было проще, он давно знаком и близок с Людмилой. Я же старался не задевать девчонку рядом со мной. Она лежала, не жива, не мертва. Я даже не улавливал ее дыхания, я просто чувствовал, что она рядом.

– Ничего – привыкнет, – думал я, а дурман сна стал пеленой окутывать мою голову, сковывать все мое тело. Отрывочные мысли о том, что за эту девчонку я отвечаю головой и сделаю все, чтобы ее сберечь, еще мелькали в засыпающем сознании. Только тихий разговор Лехи с Людмилой доносился до меня уже откуда-то издалека и как будто сквозь пламя костра, когда звуки слов становятся бархатными, плавающими и немного кривыми.

В том, что произошло дальше, я долго не мог разобраться. Удар! Хоровод звездочек перед глазами! В палатке началась суматоха, и яркий свет фонаря на минуту совсем ослепил меня. Когда я стал сознавать, где нахожусь и что делаю, в углу палатки разглядел сжавшуюся в комок и сверкающую глазами испуганную, но злую Манефу. Все в палатке молчали, я крутил головой, отыскивая свои брюки и свитер. Захватив их в охапку, я полез на четвереньках к выходу из палатки, бормоча:

– Не буду мешать, тесновато получилось. Наверное, задел во сне нечаянно. Прости, пожалуйста. Спокойной ночи.

– Вы… Ты спал уже? – еще дрожа всем телом, спросила из угла девушка.

– Еще как! Какое блаженство, сны уже видел. А что я сделал? Руку не туда положил? Прости, это я во сне только мог сделать.

На улице светлело, над озером местами клубился жидкий туман, стало прохладно. Я быстро оделся, наломал лапника и, сложив его между корнями огромной сосны, под кроной которой и стояла наша палатка, спрятал голову в развернутый ворот свитера и улегся на ароматную подстилку. Уснул, видимо, мгновенно.

Проснулся от света и оттого, что выспался. Сквозь крупную вязку свитера пробивались солнечные лучи. Материал брюк прогрелся на солнце и даже жег кожу тех частей тела, что прятались в этих брюках. Я лежал, прислушиваясь и вспоминая, что же, все-таки, произошло этой ночью. В палатке вполголоса говорили Леха со своей подругой, Манефы не было слышно.

Наверное, мыться к озеру побежала. Нужно встать быстро, да приободрить девчонку, наверно настроение после ночи плохое, злится на меня, или, даже, ненавидит. Нет, нужно помириться. Возьму ее сегодня с собой раков ловить, забудется все неприятное. Хорошенькая она.

Я сдернул ворот свитера с головы и… вздрогнул от неожиданности. Рядом, в моем изголовье, сидела Манефа, моя бедная Манефа. Она сидела и плакала, склонив голову надо мной. Лицо ее припухло от слез, в руках ее был зажат совершенно мокрый платочек.

– Ну, что ты делаешь, девочка? – впервые так назвал я Манефу. – Зачем портишь слезами такое хорошенькое личико? Ты что, не спала совсем? Зачем так мучить себя, Манефа?

Я вскочил, взял ее за все еще вздрагивающие плечики и легко поднял с земли. Она была податлива и управляема. Я обнял ее, дрожащую, мокрую от слез и прижал к себе, согревая. Из палатки показались наши друзья, они смотрели на нас, возможно, завидуя, а Манефа, заметив их, уткнулась носиком в мой мохнатый свитер и громко разрыдалась. Рыдала от души, освобождаясь от тяжести, лежащей на сердце.

Прекратив плакать, но, не поднимая головы, чтобы не показать свое заплаканное лицо, она спросила:

– Ты не обижаешься на меня?

– Нисколько.

– Это – правда?

– Да!

– Значит, мы остаемся друзьями?

– Да! Конечно, милая Манефа!

25.02.2014

Екатерина

Размеренную и спокойную жизнь полигона может потревожить лишь приезд кого-либо из старших чинов дивизии. Когда таковых на полигоне нет, команды, находящиеся там, немного расслабляются. Приложив больше энергии до обеда, солдаты получают возможность после обеда слегка передохнуть, позаниматься чем-то личным. Офицеры, тоже, находят время побродить с ружьецом в местных полигонных колках.

Однако приезд начальников вносит переполох в эту идиллию. Оттого тут и не любят неожиданных визитов. Особо неприятным для всех бывает приезд на полигон заместителя командира дивизии подполковника Фадеева, человека самолюбивого, взбаламошного и мелкого. Насколько он толков в военном деле, знает только командир дивизии, но его человеческие качества способен оценить не только любой младший офицер, но даже каждый солдат, перенесший на себе последствия от соприкосновения с подполковником. Стоит ли говорить о том, кому и как он смог насолить, но уже одно то, что его недолюбливали, боялись и старались избежать встречи с ним, говорило о том, что он из себя представлял. Есть же строгие командиры, только любят их подчиненные, а к этому не лежит душа ни у кого.

Так вот, в тот день на полигон поступило сообщение, что к вечеру прибудет этот самый подполковник Фадеев. Кто сообщил об этом – никто не знал, но в том, что это известие достоверно, не сомневался никто. Вопреки ожиданиям переполоха, связанного с его визитом, скрытно прибывший подполковник шума не наводил и, потому, конец дня и вечер прошли спокойно.

На улице темнело быстро. Стекла окон в казарме скоро меняли свой цвет с бегом времени, как меняются цвета побежалости на металле от температуры. Когда они стали синеть, в казарме вспыхнул свет и стекла мгновенно почернели.

Я лежал на своей кровати и читал. Я не упивался чтением, просто, нечем было заняться и, чтобы скоротать время, лучше читать. Читать все, что попадет под руку.

Моему сослуживцу и товарищу лейтенанту Гречухину, видимо, не читалось и не спалось, он подошел ко мне, некоторое время стоял, молча, ожидая, что я обращу на него внимание и, оторвавшись от книги, заговорю с ним. Но я этого не сделал, притворившись, будто и не слышал, как он подошел. Он знал, что я его не только слышу, но и вижу, и продолжал настырно стоять. А меня обуяла такая лень, что я мог только бегать глазами по строчкам книги в ожидании, что скоро мои глаза сомкнутся в сладкой дремоте, и даже не нужно будет переворачивать прочитанные в книге страницы. Но не таков лейтенант Гречухин.

– Хватит валяться, пойдем, погуляем, такой чудесный вечер. От избытка сна лицо опухнет, домой приедешь, жена не узнает, – было сказано им в шутливой форме, но доля правды в его словах была. Действительно, лень с каждым днем все сильнее сжимала свои объятия, рос вес и, продолговатое лицо становилось круглым.

Чуть-чуть поразмыслив, я в душе согласился с ним и, вскочив с постели, решительно направился вслед за лейтенантом к выходу из казармы.

А на улице – благодать! Чистые бетонные дорожки городка, окаймленные побеленным паребриком, светящимся в темноте, с обеих сторон заросли кустарником и в сумраке быстро приходящей ночи смотрелись таинственно и красиво. На небе уже блестели звезды и, лишь узенькая полоска золотистого цвета указывала, куда скрылось солнце. Над этой полоской высоко в небе ярко светилось таким же цветом лишь одно очень далекое облако.

Луны на небе не было видно, а свет из многочисленных окон казарм давал чудную подсветку, как свет софитов на театральной сцене, освещая изумительную декорацию. Воздух свеж и приятен, легкий ветерок, которого не чувствовалось у земли, только на вершинах осин слегка шелестел мелкими листочками. В такой атмосфере думать и говорить хотелось только о хорошем.

Мы с Николаем медленно бродили по дорожкам, ностальгически вспоминая о спектаклях, которые успели посмотреть на гражданке, побывав в лучших театрах.

– Я с удовольствием побывал бы в цирке, – мечтательно сказал Гречухин. – В детство хочется вернуться. Посмеялся бы я от души даже над этим нелепым клоуном. Все! Решил! Нынче поеду в отпуск, всей семьей и в театр сходим, и в цирк.

– И я тоже, так же, с семьей… – размечтался и я.

Так за разговорами, мы незаметно вышли на аллейку, где с левой стороны по ходу движения от ворот, расположился «Генеральский домик», походивший больше на дачу состоятельного человека и заросший со всех сторон кустами роз. Темные розы в темноте не видны, зато светлые цветы пятнами белели на особо темных, почти черных, кустах.

Этот домик предназначался для квартирования дивизионного начальства и гостей свыше, во время их визитов с проверками. Но это происходило не более двух раз в год, да и то, старшие командиры не любили задерживаться где-то в «глуши», вдали от своих жен – машина постоянно рядом. Потому и пустовал бы этот домик круглый год. Развлечений здесь нет и женщин тоже, кроме вольнонаемной продавщицы в солдатском магазинчике, да жены начальника полигона майора Комова, Екатерины. Пустовал бы домик, да заместитель командира дивизии подполковник Фадеев, спутал, кажется, его со своей загородной виллой. Бывал он здесь часто. Бывал, и по делу, и без дела. Мелкие люди они всегда, или, почти всегда, очень энергичные. Вот и он, быстрый, как живчик, мог появиться здесь, на полигоне, в любой момент, ломая и коверкая спокойную и ритмичную жизнь и работу военных. Большого вреда он, конечно, не мог сделать, но любой его визит приносил переполох и вызывал нервное напряжение в полигонной команде. Оттого и недолюбливали все его.

Приезды на полигон старшего начальника не были плановыми. То он прибывал сюда для проверки личного состава. Тогда военным приходилось стоять на плацу до глубокой ночи, до тех пор, пока в строй не был поставлен последний солдат, вернувшийся из самоволки. Не оставался незамеченным и офицер, у которого, к счастью, в близлежащем гастштедте закончились деньги и, он вынужден был вернуться на полигон раньше, чем утром. «Не было бы счастья, да несчастье помогло», иначе, люди на плацу стояли бы до утра. Когда в строй водворялся последний по списку прикомандированных человек, подполковник исчезал в «генеральском домике», а солдаты шли спать в казармы. Но чаще всего он приезжал без проверки, просто так. Возможно, он любил в одиночестве поразмышлять о своей роли в обучении солдат, а может быть, приезжал просто погреться в сауне. Впрочем, ничего предосудительного ни в том, ни в другом случаях нет.

Так или иначе, при каждом его визите все бремя забот о нем ложилось на майора Комова, и тот стонал от навалившихся на него напастей. Я слышал, что к приезду подполковника, майор сам топил печи в домике и в сауне, не доверяя выполнять это солдатам. Он и не подозревал, что тем самым рыл себе могилу. Подполковник так привык видеть майора и истопником, и поваром, что другую прислугу игнорировал. Майор готовил ему и ужин, и постель, но о некоторых вещах, связанных с его поведением, я не мог и предположить.

Так, ради любопытства, мы с другом пробрались сквозь кусты поближе к домику, зная, что охраны возле него нет, разве, что сам Фадеев мог находиться на улице, но это уже не страшно, в темноте все военные на одно лицо.

В больших окнах, со всех сторон, темные плотные портьеры стеной отгородили все происходящее внутри от наружного обзора, лишь свет в углах проемов подтверждал, что в домике есть люди.

Обойдя здание и пробравшись к внуреннему дворику, мы чуть было не столкнулись с начальником полигона. Считая себя обнаруженными начальником полигона, мы были крайне удивлены, когда майор, совсем немного не доходя до нас, вдруг, круто развернулся и пошел в обратном направлении, в сторону сауны, бормоча бессвязные проклятия. Мы замерли, прислушиваясь. Его фигура с четко очерченным силуэтом фуражки на фоне темно-синего неба и пропадающих за ней звезд, удалялась от нас, но в тишине наступающей ночи отчетливо был слышен его голос, плаксивый, судорожно всхлипывающий, но, все же, шлющий проклятия и обещания разборки:

– И куда она пропала?! Не выйдет – устрою ей! Ну и дам же ей, гадюке. Ну, что она, сука, делает там? Всего делов-то минут на пять. Ну, что она пропала?

– Что это с ним? – спросил я у лейтенанта.

– Ты разве не знаешь? – удивился Гречухин. – Очередная комедия. Фадеев постоянно бывает здесь только из-за его жены. Комов боится его до беспамятства. Он боится, что тот уволит его досрочно, а кому он нужен на гражданке без профессии, без специальности. И жене он будет не нужен, она уйдет от него. Детей нет, она ничем ему не обязана. Ты ведь видел Екатерину? Скажи – красавица! Одни ножки чего стоят!

Комов, видимо, обследовал снаружи сауну и не получив никакого результата, возвращался назад к домику, бормоча проклятия и угрозы. Мы замолчали, а Гречухин потянул меня за рукав, приглашая, видимо, быстрее убраться из этого неприятного места.

– Ну, нет! – вспылил я. – Да это же не по – офицерски, бросать коллегу без помощи, по крайней мере, без поддержки!

Николай согласился со мной, и, мы вышли из укрытия. Майор, заметив нас, резко остановился и через секунду нам в глаза ударил сноп света. Он включил фонарь.

– Что случилось, товарищ майор? – спросил я, прикрываясь от слепящего света рукой.

– А-а, это вы. Чего шляетесь по ночам? – начал было Комов «катить на нас бочку», да, видимо, беда была велика, раз даже с нами решил ею поделиться. – Фадеев ведь здесь. Я вот даже и не знаю где он сейчас, в сауне или в домике. Не уследил я, ой, не уследил. И что ему еще нужно от меня. Я, целый майор, у него как в деньщиках нахожусь. Сам печи везде протопил. Солдата разве пошлешь? Обязательно стащит что – нибудь, а кого больше пошлешь. Вот и приходится гнуться перед ним. Стол, говорит, после баньки накрой. Опять пошел я, так он выгнал меня. Женщина, говорит, должна это делать, а от тебя, говорит, кабаном смердит. Ну, где мне женщину здесь взять? Кроме старухи продавщицы, которая спит на ходу, вообще нет никого. Так ведь еще и угрожает постоянно, чуть – что не так, уволю, кричит, ногами топает. Житья мне от него нет. Что делать? Что делать?

– Идите домой, да с женой спать ложитесь, – опрометчиво посоветовал я, желая только добра майору.

– Да в том-то и дело, что она, сучка, у него где-то находится, – жалобно взвыл Комов. – Послал ее еще засветло стол ему накрыть, а она, стерва, до сих пор не выходит оттуда. Что делать? Что делать?

– Да морду Фадееву набить, вот что делать нужно, а жену свою хватай за ж…, да домой. Если хочешь, поможем, – вспылил Гречухин.

– Молод ты еще, меня учить! – неожиданно заорал на лейтенанта майор Комов. – Пошли вон! Подведете меня под монастырь!

Ошеломленные таким поворотом дела, мы замолкли, но через секунды Гречухин жестко заявил:

– Ну и чудак же ты, майор Комов. Там с твоей женой развлекается этот недоросток, а ты…. Одним словом, чудак ты на букву «м», Комов.

– Что-о-о?! – завопил майор. – Как вы разговариваете с майором? А, впрочем, пошли вы все…

Майор махнул рукой и прямо через кусты мощно и решительно зашагал в сторону своего дома.

– Пойдем, дружище, спать, – предложил мне Гречухин. – Черт с ним, пусть сам все свои вопросы решает.

Он в этот момент был слишком раздражен не характерным для офицера, мужчины, в конце концов, поведением майора Комова.

– Раньше на дуэлях дрались за честь женщины, а тут…, тут…. – у лейтенанта не хватало слов. Его потряхивало.

Стало потряхивать и меня. Мы, в нервном беге, молча, исколесили все аллеи и дороги городка. Идти в казарму и ложиться спать, совершенно не было смысла. Переживая случившееся, невозможно было бы нормально заснуть.

– Не жалей его, – сказал мне Гречухин. – Это происходит не впервые. Очень боится Комов, чтобы Фадеев его из Армии не уволил, а тот играет на этом животном страхе и требует от майора все, вплоть до жены. Так, до чего дошло: майор Комов сам приводит свою жену в домик к Фадееву. Поверь, это – так.

Гречухин вошел в казарму, оглянулся на меня, но, видя, что я не собираюсь следовать за ним, устало махнул рукой, сказал:

– Поступай, как хочешь.

Он прикрыл за собой дверь, оставив меня в темноте. Несколько минут я стоял в тяжелом раздумье. Я, живо представив себя на месте майора Комова, до такой степени вжился в эту роль, что ноги сами понесли меня к домику, но когда я пробрался во внутренний дворик, то увидел, что свет за шторами уже не горит, на дорожке никого нет, и решил, что конфликт исчерпан. Может быть, вся эта история – плод чьего-то больного воображения, может быть все абсолютно не так, а я лишь один из участников этого бреда, Чтобы убедиться в этом, я все же надумал сходить еще и к домику начальника полигона, как будто мое знание положения вещей в этом деле что-то изменит.

Я пробрался совсем близко к крыльцу комовского домика и, стоя за кустом роз, стал наблюдать за человеком, сидящим на ступеньках крыльца неподвижно и молча. Хрустнула ветка под моей ногой, и, сразу же послышалось гулкое в тишине ночи бульканье жидкости и сопенье, пьющего из горлышка бутылки, человека. Отхлебнув достаточно много, он тяжело задышал, видимо пил водку, затем заскулил:

– Ну, что, наблудилась, блудница? Прячься, прячься теперь по кустам. Все равно домой явишься, тварь!

Тут он с силой метнул недопитую бутылку в мою сторону, в кусты роз. К моему счастью, она не долетела, а воткнулась в землю, сделав большой плевок в меня остро пахнувшей жидкостью. Дверь в дом открылась, осветив крупную фигуру майора Комова, он шагнул за порог. Я в это время был уже на дорожке, обрамленной побеленным паребриком. Вдали, как куча тлеющих углей, оставшихся после костра, бугром дыбилась багровая луна, но светлее от нее еще не становилось.

Вскоре я был в постели, Гречухин уже спал, а я долго не мог заснуть, переживая за Комова. Лишь под утро, когда лунный свет смешался с солнечным рассветом, какое-то подобие сна овладело моей воспаленной головой. И, естественно, я плохо выспался, а утром, стоя на плацу, на разводе, я с удивлением увидел майора Комова, идущего рядом со своей женой Екатериной по бетонной дорожке. Он весь светился от счастья и гордости за свою красивую и длинноногую спутницу.

Подполковник Фадеев уехал двумя часами раньше.

03.03.2014