Текст книги "Троя. История первая. Первый поход греков против Трои"

12. Фенодам

Дом Ираклия, начальника троянского речного порта, так же, как и дома других высокопоставленных чиновников, находился в непосредственной близости от дворцовой площади в самом шикарном квартале Илиона. Этот вычурный двухэтажный особняк из белого камня выходил окнами на восток, что соответствовало привычке его обитателей рано ложиться и рано вставать: обычно с заходом солнца в доме гасились огни, особняк погружался в сон, и, казалось, ничто в целом мире не способно изменить такое положение вещей.

Однако в этот вечер, когда хозяин, наконец, вернулся домой, вопреки обыкновению в покоях поднялась суета. Виной тому явился сам Ираклий, властным голосом скомандовавший вышедшей встречать его полусонной жене:

– Хозяйка, собирай дочь.

Та ахнула:

– Зачем? Куда?

– Собирай, я сказал. Время дорого.

Ираклий, не дав опомниться испуганной супруге, решительно подтолкнул её в направлении женской половины:

– Сама тоже собирайся, поедешь с ней. Да поторопись.

И вышел распорядиться насчёт экипажа.

Вскоре заспанная миловидная девица лет пятнадцати, наспех собранная в дорогу восседала среди тюков вместе с матерью, худощавой маленькой женщиной в сером дорожном платье, лишённом украшений. Ночная прохлада заставила беглянок закутаться в шерстяные покрывала, девушка ёжилась спросонок, щёки зарумянились, она то и дело тёрла глаза и клевала носом, неожиданно безразлично отнесясь к странной ночной прогулке. Отец её, напротив, был возбужден, резок, быстро проверил каждую мелочь, деловито отдавал распоряжения, вполголоса беседовал с женою, торопясь отсчитывал ей деньги.

– Поезжайте в Дарданию, пока дорога свободна… Доберётесь, дайте знать…

Экипаж тяжело качнулся, тронулся с места, Ираклий какое-то время шёл рядом, провожая их, затем отстал, остановился на дороге и долго смотрел вслед своим близким, исчезнувшим во тьме наступившей ночи. Тревога не покидала его, она отражалась на лице, ложась мрачной тенью, углубляла морщины, прибавляла седины волосам. Он всё стоял посреди улицы, тихо моля богов оградить и спасти его семью, близоруко щурясь в темноту.

– Эй, уходи с дороги. Что стоишь, словно вкопанный? Посторонись.

Окрик, прозвучавший в темноте, вернул Ираклия к действительности, он отступил, пропуская подводу, затем ещё и ещё одну.

Куда это они на ночь глядя? – удивился чиновник. Тем временем, в сторону городских ворот двигался целый обоз, через несколько минут запрудивший улицу не хуже, чем днём.

– Ираклий, ты что ли? – крытая повозка прогрохотала мимо, с неё прямо на ходу тяжело спрыгнул тучный человек и окликнул стоявшего на обочине чиновника. – Ты что стоишь? – и не дожидаясь ответа, добавил: – Я вот своих провожаю.

Алкиной махнул рукой в сторону повозки, что медленно тащилась в веренице экипажей. Три юные золотистые головки повернулись, разыскивая отца. Тот кивнул им.

– Сейчас иду, – и понизив голос, продолжал: – В Дарданию к тётке едут. Пусть побудут там, пока всё утрясется.

– Я тоже своих отправил, – ответил Ираклий. – Так спокойнее.

– Ладно, поспешу, а то не найду потом их в таком потоке. Похоже, нынче весь город увозит детей.

Алкиной быстро растаял в толпе провожающих. Ираклий некоторое время стоял на месте, стараясь разглядеть в темноте проплывавшие мимо лица – совсем юные и не очень, привлекательные и не слишком – чиновник никогда в жизни не видел такого скопления молодых девушек, как этой ночью, при неверном свете факелов казалось: все юные троянки покидают город. Богатые выглядывали из окон закрытых экипажей; те, что победнее, сидели в телегах и подводах; совсем бедные шли пешком – всех провожали семьями, давая в попутчики мать или брата. Нескладная развалюха прогрохотала мимо, задев Ираклия выпирающей ступицей колес – он отпрянул, прижался к стене какого-то здания, потирая ушибленную коленку.

«Ну и столпотворение нынче ночью – все бегут, все. Как там мои-то?» Ираклий вдруг сорвался с места и захромал, лавируя между экипажей, вниз по улице. Дорога мягко шла под уклон, медленно спускаясь к городским воротам, Ираклий обогнул затор на пересечении улиц, здесь повозки безнадёжно застряли, каждый пытался проскочить быстрее – в итоге образовалась пробка. Народ шумел, ругался, преграждая друг другу путь: каждый считал, что должен проехать первым, а сзади наседали другие, они немедленно присоединялись к общему гвалту.

Ираклий осмотрелся, не нашёл здесь своих, облегчённо вздохнул, сообразив: должно быть, они впереди, кое-как просочился сквозь эту толчею и прибавил шагу. До ворот оставалось три квартала. Чиновник пробирался вперёд, отчаянно всматриваясь в бесконечную движущуюся вереницу, боясь проскочить мимо своего экипажа, ругая себя последними словами, что не догадался проводить его самых до ворот.

Да, но разве я знал, что слух разнесётся так быстро, и весь город вздумает спасать своих дочерей этой ночью?

Он почти утратил надежду разыскать их, среди бесконечного потока повозок и лиц, как, наконец, заметил своих – там впереди, у самых ворот.

Ираклий бросился бежать, наскакивая на людей. Лишь бы не потерять из виду чёрный экипаж с откидным бархатным верхом, лишь бы не потерять.

Мне так много нужно сказать им, так много.

Он скорее почувствовал, чем понял: дороже их, этих двух закутанных в покрывала женщин, что ждут сейчас своей очереди у городских ворот, дороже их у него никого нет и никогда не будет. И он не знает, что станется с ними в чужом городе, но и оставаться здесь им опасно, очень опасно. Без маленькой хрупкой жены и дочери, совсем юной девочки, его жизнь утратит смысл, но он вынужден отправлять их так, впопыхах, едва простившись, не сказав того главного, что составляет смысл всей жизни. Ираклий вцепился руками в края коляски и зашагал рядом. Дыхание было порывистым ни то от избытка чувств, ни то от совершенной пробежки. Все слова разом вылетели из головы.

– В Дарданию, в Дарданию поезжайте… Все туда едут.

Жена удивленно взглянула на него.

– Да хранят вас боги, – только и сумел сказать Ираклий.

Экипаж достиг створа ворот, пересёк границу города и выехал на дорогу. Толпа провожающих оттеснила Ираклия в сторону. Длинная вереница разномастных повозок плелась прочь в неизвестность и тьму, люди махали ей вслед, кто-то плакал навзрыд, и любопытная луна выглянула из-за туч посмотреть на этот исход. Это и в самом деле был настоящий исход: лишь только жителям Трои стало известно, что этим вечером чудовище бесчинствует в несколько отдалённом от самого города морском порту, как они сразу принялись собирать в дорогу своих дочерей. Пусть на несколько часов, но путь был свободен, и им не замедлили воспользоваться те, кто хотел спасти своих детей, а таких набралось изрядно. Восстанавливая хронологию прошедшего дня, следует отметить, что к вечеру появилась совершенно новая общность людей, возникшая только что и подстрекаемая верховным жрецом храма Зевса Дионом. В неё вошли те семьи, что имели дочерей старше четырнадцати лет. Эти люди очень внимательно слушали своего царя, они весьма настороженно и по-своему восприняли речи Лаомедонта, когда, стараясь защитить Гесиону, он объявил, что в жертву годится любая троянская девушка. Это была прямая угроза лишиться любимого дитя – именно так восприняли эти слова троянцы, именно так передавались они из уст в уста, пока слух не облетел весь город. Наскоро собрав необходимые пожитки, молодые троянки в сопровождении родных спешно покидали город. Сколько прелестных нежных головок осветили звёзды этой ночью, сколько было сказано прощальных слов – троянцы отправляли своих дочерей к ближайшим соседям в Дарданию, не зная, удастся ли им свидеться вновь.

Лишь один троянский дом не провожал своих детей. Три дочери купца Фенодама собранные в дорогу, стояли возле приготовленной коляски, тихо обсуждая создавшееся положение. Говорила больше старшая, весьма рассудительная, несмотря на свои двадцать лет, особа, заменившая младшим девочкам рано умершую мать.

– Нельзя оставлять отца. Вы подумали, что с ним станет? Брат погиб два дня назад, а теперь мы уедем. Он не переживёт этого.

Её лицо раскраснелось, глаза блестели в темноте, брови то и дело взлетали вверх, а полные губы продолжали твердить своё:

– Нельзя бросать отца одного.

– Но он сам велел нам собираться, – возражала ей младшая девочка.

– Ну и что? А мы не поедем, и всё тут.

– Эгеста права. Я тоже не хочу уезжать. Да и куда? Родственников у нас нигде нет: ни в Дардании, ни в Абидосе… Что мы станем делать в чужом городе? Уж лучше дома.

– Вот и я говорю…

Разговор оборвался, к ним спешил отец, бледный, взволнованный, удручённый последними событиями. После гибели сына он как-то сразу поник и сгорбился, его неизменный зелёный балахон кособоко свисал с весьма плотной фигуры пожилого купца: обычно аккуратный и даже щеголеватый на вид, Фенодам в одночасье утратил интерес к чему бы то ни было. Кому теперь передать своё дело и разве могут три девочки, даже пусть и горячо любимые, заменить ему сына? А теперь и над ними нависла беда. Что за напасти такие – так и сыплются на нас. Видно боги совсем осерчали на Трою. Фенодам направился к дочерям: «Что сбились в кружок, ехать уже пора, как бы не опоздать».

– А ну забирайтесь в коляску. Чего дожидаетесь? – прикрикнул он, но не смог обмануть их таким нарочито грубым тоном.

– Мы никуда не поедем, отец, – это прозвучало твёрдо и ясно.

Старшая выступила вперёд, готовясь принять, если понадобится, отцовский гнев на себя.

– Это что за новости такие? Хотите свести меня в могилу своими глупостями? Живо в коляску, – скомандовал Фенодам.

– Папа, папочка, – девочки обступили отца, заговорили хором, повисли у него на шее и руках. – Мы не оставим тебя одного. Ни за что. Как ты будешь без нас? А мы без тебя…

– Лучше быть всем вместе. Мы тебя не бросим, отец.

Они долго щебетали вокруг него, ласково пытаясь убедить отца уступить им, – в конце концов Фенодам сдался. Он и так чувствовал себя глубоко несчастным с тех пор, как погиб Андроник, и теперь, отправляя дочерей в чужой город, Фенодам понимал, что остаётся совсем один. Ощущение беспомощности и даже обречённости, так несвойственные ему ранее, всё больше и больше овладевали им: купец, деловой человек, привыкший всю свою жизнь иметь дело со столбиками цифр, грудами товаров и звонкой монетой, он, чью кровь лишь слегка приятно волновала хорошая прибыль и, привыкший владеть ситуацией в полной мере, вдруг оказался в сложном положении. И это положение, по большей части, не зависело теперь от него самого. Какая-то тварь убила его сына, потопила корабли с его грузом и разнесла в щепы его склады, тем самым почти разорив его. Тот, кто работал всю жизнь, год за годом накапливая своё состояние, поймёт, насколько болезненными оказались оба эти удара для пожилого купца. Утратив опору, он инстинктивно стал искать поддержки. Однако деловые партнеры Фенодама оказались в таком же положении, как он сам – они сочли за благо затаиться, переждать свалившееся на город несчастье, а затем, подсчитав убытки, начать всё с нуля. Пока одни отказывали Фенодаму в займе, а другие срочно требовали погашения кредита, взятого под потопленный чудовищем корабль, пришла новая беда. Теперь нужно было немедля увозить дочерей подальше от Трои, пока царь не потребовал их отдать в жертву. Все последние тяжёлые дни, возвращаясь домой, после очередной неудачной попытки как-то поправить своё положение, Фенодам обретал покой среди этих девчонок, старавшихся изо всех сил подбодрить отца. Его лицо светлело, морщины распрямлялись – он ощущал мощную поддержку своего маленького домашнего мирка, ту самую опору, где можно почерпнуть силы, чтобы не сдаться завтра и не сдаться никогда.

Ради них я должен продолжать жить, – думал Фенодам.

И только из-за них он ещё суетился и что-то предпринимал, когда другие просто отсиживались, пережидая свалившуюся беду.

Девочки быстро разобрали собранные вещи, наспех приготовили ужин и улеглись спать, смутно представляя себе, что станет с ними завтра, но чётко понимая одно: они останутся с отцом до конца, чтобы не ждало их впереди. Дом погасил огни и затих, погрузившись в сон, и только сам Фенодам всё сидел в опустевшей столовой, задумчиво потягивая вино. Положение, и правда, сказать, было не из лёгких. Удачливый делец, Фенодам в юности быстро пошёл в гору, разбогатев на торговле рыбой. Вскоре его флотилия насчитывала два десятка судов и судёнышек, он обеспечивал половину троянских рынков и поставлял свежую рыбу даже к царскому столу. Из плотного коренастого юноши Фенодам превратился в представительного объёмного мужчину с увесистым брюшком и курчавою рыжей бородой, закрывавшей добрую половину лица. Маленькие зелёные глазки на плоском, некрасивом лице Фенодама по-хозяйски пристально следили за всем – казалось, они видят решительно всё и всегда, даже у себя за спиной, его движения были неожиданно резки, двигался он грузно, переваливаясь всем телом, но достаточно быстро для того, чтобы всё успеть. Строгий и властный в отношении своих работников, Фенодам совершенно менялся, возвращаясь домой. Он обожал своих детей. Они стайкой слетались и висли на отце весь вечер. Постепенно взрослея, девочки превращались в завидных невест, не блиставших, правда, красотой, но вполне миловидных, рыженьких, зеленоглазых хохотушек, а главное – богатых, а единственный сын Фенодама Андроник с охотой помогал отцу, стараясь вникнуть в тонкости семейного дела. Дом Фенодама был устроен на широкую ногу, дети никогда и ни в чём не нуждались, и казалось, что так будет всегда. Беда пришла нежданно, как и подобает беде. С появлением чудовища возле Трои вся рыбная ловля сошла на нет, лодки были безжалостно уничтожены, причалы разбиты – Фенодам нёс ежедневные убытки, но если бы только это. Купец со дня на день ожидал прибытия судна с безумно дорогой чернофигурной керамикой на борту. Фенодам вложил большие деньги в эту роскошную посуду и взял кредит: верное дело сулило хорошую прибыль. И судно пришло, но было уничтожено в порту Скамандра на глазах Фенодама в то первое трагичное для Трои утро. Вернувшись злой, как туча, домой, Фенодам узнал о гибели сына. Смерть Андроника подкосила отца. У него буквально опустились руки. Его дело рушилось прямо на глазах, и ничего теперь не зависело от него. Погружённый в печаль дом ежедневно осаждали кредиторы – кладовые были пусты, от капитала остались жалкие крохи – семье пришлось отказаться от прислуги и других привычных удобств, а денег всё равно не хватало. Ещё накануне вечером Фенодам мучительно ломал голову, где раздобыть необходимые средства, когда к нему в комнату тихо вошла старшая дочь. Эгеста молча положила перед отцом золотые безделушки: браслеты, кольца, свои любимые серёжки. Грубая волосатая рука сгребла эту россыпь драгоценностей в кучку, они блеснули в слабом свете разноцветными искорками.

– Ты что? Зачем, дочка?

– Тебе нужнее, отец. Этого хватит, чтобы уплатить долги?

– Не знаю. Наверное, – такая нерешительность была прежде несвойственна Фенодаму. Он расчувствовался, обнял дочь и долго стоял, прижимая к себе эту девочку, чтобы она не смогла разглядеть его слёз.

А на следующий день выяснилось, что его дочерям срочно нужно покинуть город. Старому купцу казалось, что его разрывают на части. Сердце мучительно сжималось, понимая неизбежность разлуки, всё его существо восставало против, мозг приводил свои аргументы: как они будут на чужбине, почти без средств, три слабые девочки – нет, ни за что. Но оставаться здесь им тоже нельзя – отвечала другая часть его сознания. И он приказал готовиться к отъезду. Что из этого вышло – мы знаем. Фенодам так и заснул, склонив голову на стол возле недопитой чаши.

Ему ничего не снилось.

13. Жертвоприношение

Ранним утром мощный рёв огласил всю округу. То невероятно звонкий и пронзительный, он вдруг обрывался на высокой ноте, постепенно становясь гулким, почти хрипящим, а затем сменялся жутким рычанием и воем. Самые отважные рискнули приблизиться к стенам, откуда раздавался этот рёв. Чудовище стояло возле самых троянских стен, то почесывая спину о шершавые камни, то поднималось на задние лапы, причём страшные когти передних практически доставали до самого верха стены. Из круглой пасти вылетали кошмарные звуки, глаза налились кровью, здоровенную тушу шатало из стороны в сторону. Чудище прохаживалось вдоль стены, неуклюже падало, поднималось вновь, всё время не переставая реветь. Перепуганные насмерть очевидцы утреннего концерта опрометью бросились в город, дабы сообщить разбуженным троянцам, что происходит. Жители несчастной Трои, занятые накануне спасением своих детей, понятия не имели, что творилось ночью в их морском порту. А случилось вот что: чудовище наткнулось на винные склады и в разрушительном порыве принялось громить их, однако быстро сообразило, что выливавшуюся из разбитых сосудов жидкость можно пить и стало лакать прямо из лужицы на утоптанном земляном полу. Так оно пировало до самого рассвета, закусывая подвернувшимися людьми. Принятый напиток произвёл потрясающее действие: от него кружилась голова и троилось в глазах, нетвёрдые лапы сами пускались в пляс, а на ум приходили лишь приятные мысли. А потом захотелось из тесного помещения разрушенного склада на простор, на природу, немного подурачиться и отвести душу. Чудовище опорожнило ещё пару увесистых амфор и выбралось наружу. Прохладный ветерок приятно коснулся чешуи, освежил мордочку, чудовище пришло в восторг от созерцания местного пейзажа, сразу принялось напевать хорошую старую песню и, пошатываясь, двинулось по направлению к городу.

– Слышите, слышите, оно требует свою жертву.

Кричали люди, спозаранку стекаясь на дворцовую площадь под жуткую какофонию зловещих звуков.

И без того не спавшие добрую половину ночи троянцы, да к тому же разбуженные страшным рёвом чудовища, бродившего возле самых городских стен, перепугались не на шутку. Чудовище было ни где-то там, в порту или на равнине, а здесь, в непосредственной близости от их жилищ, и мало кто сомневался, что даже стены не спасут их от неминуемой гибели.

– Чудовище пришло за жертвой.

– Оно разрушит город.

– Уничтожит всех нас, если не получит своего.

Раздавалось в толпе. И в этой толпе никто не хотел умирать. Напротив, страх вызывал самые низменные инстинкты, самые скрытые стороны человеческой души, смысл которых звучит так: кто угодно, только не я, нужно спасать себя. Так пусть погибнет другой. И этот другой, а вернее другая была хорошо известна. Изящная сероглазая блондинка в лёгком белом пеньюаре приподняла тяжёлую шёлковую занавеску окна. Как ни быстро было это движение, а толпа заметила бледное личико девушки, выглянувшее так некстати.

– Гесиону, Гесиону в жертву.

– Гесиону – чудовищу, – этот крик перекрыл жуткий рёв, доносившийся от городских стен.

Чудовище внезапно смолкло, как будто соглашаясь с мнением толпы. А народ всё бесновался и кричал: вот несколько крепких молодых людей двинулись вверх по лестнице, сбивая вниз установленные на парапете лепные вазоны с цветами.

– Эй, Лаомедонт, выводи свою дочь.

– Хватит прятать её – она обречена.

– Пусть отдаёт свою красавицу.

Злые голоса смешались с истеричным хохотом, толпа ревела, отовсюду то и дело звучало: «Гесиону в жертву». Поднявшиеся по лестнице парни наседали на дубовую дверь, служившую входом – она пока держала удар, однако было понятно: рано или поздно, но её снесут.

– Отец, еле тебя отыскала. Что они там, двери ломают? – Эгеста с трудом пробралась к решётке справа от центрального входа, где стоял Фенодам, со всех сторон зажатый толпой. Девушке удалось отыскать отца в такой толчее и пробраться к нему. Лицо Фенодама исказилось от страха.

– Что ты тут делаешь? Я велел носа из дома не показывать, а ты разгуливаешь по городу. Почему не слушаешь отца? Быстро домой.

– За тебя волнуюсь. Говорят, оно в городе, – Эгеста встала на цыпочки, ухватившись за решётку. – Любопытно посмотреть, что здесь происходит. Смотри, смотри, стража выходит. И царь следом. Ой, что будет.

Девушка ахнула, напиравшая толпа едва не разлучила их – Фенодам прижал дочь к себе. Его теперь мало интересовало происходящее на дворцовой лестнице.

Поскорее отвести её отсюда, нужно было посадить эту несмышленую девчонку под замок – как я сразу не догадался. А сейчас надо выбираться.

Он с трудом развернулся и начал пробираться вправо к краю площади, проталкивая Эгесту впереди себя. Толпа не желала расступаться, Фенодаму оттоптали ноги и вывихнули плечо, однако он упорно двигался вперёд, не обращая внимания на недовольные лица, толчки и смачные высказывания, достававшиеся им со всех сторон. Тем временем стража оттеснила нападавших вниз по лестнице, очистив таким образом площадку с мраморным парапетом, троянский царь вышел следом и все взревели в злобном порыве, послышались насмешки и оскорбления.

– Ты слышал вой? Чудовище у самых стен Трои.

– Отдавай свою дочь, иначе город обречён.

– Выводи Гесиону, что ты медлишь?

– Что вы кричите? – хрипло промолвил Лаомедонт, глядя прямо перед собой. Народ нехотя смолк, ожидая, что скажет царь. Оплывшее лицо Лаомедонта лихорадочно горело, глаза превратились в щелочки, подбородок дрожал. Пауза затянулась. Лаомедонт ещё раз обвёл глазами всю площадь: людское море тревожно волновалось, готовое взорваться немедленно. Он сделал глубокий вдох и выкрикнул в толпу:

– Я не отдам свою дочь. Делайте со мной, что хотите. Но Гесиону вы не получите, – и крикнул что было сил, потому, что толпа, после небольшого замешательства, вновь открыла рты. – Жертвуйте своими детьми, отдайте их чудовищу на растерзанье, если хотите. Ведите своих дочерей. Что же вы?

Но никто не слушал его. В оглушительном гвалте пропадали слова, лишь первые ряды расслышали царя и теперь кричали:

– Изверг, душегуб, как ты смеешь требовать такое, – возмущался народ.

– Наши дети покинули Трою – нет у нас больше дочерей. И всё из-за тебя.

Самые отчаянные, только что отправившие своих детей к соседям в Дарданию, хорошо зная, что ничем не рискуют, кричали Лаомедонту:

– Ради спасения Трои мы бы отдали своих дочерей, да в городе не осталось ни одной девушки.

– Говорите, не осталось? А это кто, по-вашему? – царь указал рукою туда, где тучный бородатый мужчина в зелёной хламиде, прижимая к себе рыжеволосую девушку, пытался выбраться из толпы.

Взоры устремились направо, толпа расступилась, Фенодам с дочерью оказались в свободном полукруге, и все смотрели на них безумными глазами. Фенодам затравленно озирался по сторонам, пытаясь загородить собою Эгесту. Толпа намеренно подвигала их к лестнице дворца, и вскоре отец и дочь стояли возле лестничного марша.

– А, торговец рыбой, – узнал Фенодама царь. – Ты отдашь ради города свою дочь? Отвечай. Отвечай же. Что ты молчишь? Или ты не гражданин Трои? Пожертвуй её – и город будут спасён, – с каждым словом Лаомедонт спускался по ступеням лестницы, прямо к намеченной жертве.

Фенодам стоял бледный, словно полотно. Он судорожно сжимал девушку так, что она едва дышала, и никакая сила в мире не смогла бы вырвать Эгесту из его рук. Толпа, затаив дыхание, следила за происходящим, забыв совершенно, зачем собралась здесь.

– Ну же. Решайся. Соверши благородный поступок. Чудовище ждёт, – Лаомедонт остановился на последней ступеньке.

– Чудовище ждёт меня, отец. Отпусти их, – Гесиона появилась на площадке с мраморным парапетом настолько неожиданно, что толпа ахнула. Эта изящная хрупкая девушка, невероятно красивая и такая решительная, показалась всем богиней, сошедшей с небес.

Люди отметили её бледность, лихорадочный блеск её серых глаз, дрожащий голос – вот она, спасительница Трои, добровольно шедшая на смерть ради города, ради троянцев. Народ возликовал, а к Гесионе непонятно откуда подскочил Дион, старший троянский жрец, и увлёк девушку в сторону храма, не дав ей опомниться и попрощаться с родными. Жрец суетился не зря: малейшее промедление грозило обернуться против троянцев – Лаомедонт мог спрятать дочь, даже запереть против воли, спасая ей жизнь. Но царь пока лежал без чувств на ступенях лестницы и никто не обращал на него никакого внимания. На площади царил хаос, люди стремились посмотреть на Фенодама и Эгесту, столь чудесным образом избежавших смерти, очевидцы, оказавшиеся возле дворцовой лестницы, пересказывали увиденное тем, кто стоял дальше и не мог расслышать слов – в общем, все суетились, кричали и радовались скорому спасению. Совершенно растерявшийся Фенодам всё прижимал к себе дочь, бессмысленным взглядом озираясь по сторонам. Эгеста наконец перестала дрожать, мягко освободилась из объятий отца, взяла его за руку и повела домой. Фенодам подчинился, но дочь почувствовала, что её отец всё ещё там, на дворцовой площади. Он, и правда, молчал всю дорогу. Весь день Фенодам оставался угрюм, отвечал односложно на бесконечные вопросы, а его глаза то и дело увлажнялись. Тогда он уходил к себе, и Эгеста подслушала, как, оставшись один, отец произнёс:

– Какая отважная, какая смелая девочка эта Гесиона. И такая юная. Почему нет другого способа спасти Трою, как только обречь её на смерть? Разве это справедливо?

Как ни прискорбно это отмечать, но Фенодам был единственным человеком во всём городе, не считая, конечно, членов семьи Гесионы, кто искренне пожалел молоденькую дочь троянского царя. Остальные троянцы с нетерпением ожидали, когда, наконец, жертву отдадут чудовищу. Дион спешно провёл необходимый обряд, и этим же утром Гесиона была прикована к скале, служившей маяком, возле самого морского порта, абсолютно нагая, если не считать нескольких украшений. Все необходимые ритуалы жрец сократил до минимума, и вскоре девушку оставили на берегу одну-одинёшеньку дожидаться неминуемой смерти.