Текст книги "Любимые"

Глава 8

После смерти Фотини Темис потеряла всякий интерес к школе. Возможно, войди жизнь в привычную колею, она и вернулась бы к учебе. Однако никто не знал, когда все наладится. В классе сильно ощущалось отсутствие самой яркой ученицы, ее место в переднем ряду пустовало. Правда, не было еще более десятка ребят. Зная, что немецкий и итальянский языки стали обязательными предметами, Темис не огорчалась, если приходилось пропускать школу.

Вместо гимназии Темис каждый день наведывалась в бесплатную столовую. Еще до открытия на улице растягивалась длиннющая очередь, люди терпеливо ждали на холоде или под дождем, пока она с другими женщинами-волонтерами нарезала овощи и кипятила воду в котлах. В десять утра они подавали жиденький суп.

Каждый день Темис высматривала в очереди мать Фотини. Если кирия Каранидис нуждалась в еде, она бы пришла? Темис внимательно изучала толпу. Многие потеряли человеческий облик: люди с детскими телами и стариковскими лицами, мужчины с выпученными глазами, женщины с щетиной на лице и руках – естественная реакция организма на холод и голод. Многие были босыми. Некоторые ослабли настолько, что едва держали в руках миску.

Каждый день Темис возвращалась домой с тем же вопросом.

– Сколько же это продлится? – спрашивала она, ища поддержки у брата.

Правительство коллаборационистов не вселяло в греков уверенности, что ситуация улучшится. В первую очередь удовлетворяли нужды оккупантов, и все, кто не мог покупать продукты на черном рынке, жили в ужасных условиях.

– Если получится, – сказал Панос сестре, – нацарапай на стене какое-нибудь словечко, только смотри, чтобы тебя не застукали. Сейчас сгодится все, чтобы деморализовать этих ублюдков.

Писать на стенах казалось Темис бесполезным, но Панос был настроен оптимистично и пообещал, что вскоре Греция избавится от немцев.

– Возможно, правительство не станет ничего делать, – сказал он Темис, – а вот другие люди…

– О чем ты? – оживилась она. – Что-то назревает?

Поговаривали, что немцы уведут войска, но это оказалось лишь словами. Спасло то, что торговцы достали припрятанные запасы, и цены временно упали.

– Темис, кое-что уже происходит.

Хотя они и были одни дома, брат говорил тихим голосом.

– Что? – радостно прошептала она.

– Каждый час, каждый день все меняется.

– Но что именно? – нетерпеливо спросила Темис. – Расскажи мне! Расскажи!

Панос старался защитить сестру, но при этом хотел переманить ее на свою сторону. Скоро ему потребуется прикрытие.

– Я кое-кому помогаю, – протараторил он. – По соседству живет одна женщина. Иногда она прячет у себя британских солдат. Ни за что не угадаешь, кто она такая, но я еще никогда не встречал такой отважной женщины.

– И что же ты делаешь?

– Ты ведь знаешь, что я работаю в кафенионе? Ее дом как раз напротив, и я могу следить за улицей, отвлекать солдат, если людям, которым она помогает, сложно уйти. Это совсем рядом, на соседней с Патисион улице. Я выполняю и другие мелкие поручения, например ищу ненужную одежду.

– А это опасно?

– Да. Ты не должна рассказывать йайа. Или другим. Танасис вмиг арестует такого, как я.

– Конечно, я им не скажу. Клянусь.

Панос знал, что Темис умела держать язык за зубами.

– Могу я тоже что-нибудь сделать? – с рвением спросила Темис. – Я хочу помочь. Скажи, что мне делать!

– Пока ничего, – ответил Панос. – Но я спрошу у Лелы…

– Лелы?

– Так ее зовут. Лела. Лела Караяннис. Я скажу, что ты с нами. И если что-нибудь понадобится…

– Я сделаю что угодно, лишь бы помочь, – пообещала Темис.

– Помни – никому ничего не говори. Ни слова. Темис, это вопрос жизни и смерти. Ты ведь понимаешь?

Панос знал, что Сопротивлению для хитрых маневров может пригодиться такой внешне невинный подросток, как Темис, тем более что она выглядела моложе своих лет. Подозрения оккупантов обычно падали на парней, в то время как истинные исполнители ходили у них под носом – наивные девушки или бабушки.

Темис радовалась, что Панос доверился ей и что у нее появилась возможность внести свой вклад. Она не хотела мириться с существовавшим порядком и надеялась, что вскоре ее позовут на важное дело во благо родины.

С потеплением на улицах стало меньше трупов, но из-за инфляции и нехватки товаров большинство не могли запастись продовольствием. Правительство не имело сил исправить ситуацию, и к концу 1942 года только Танасис сохранял оптимизм. В отставку ушел премьер-министр Георгиос Цолакоглу. Его место занял Константинос Логофетопулос, изучавший медицину в Германии и женатый на племяннице немецкого фельдмаршала.

– Уверен, он справится лучше, – радостно сказал Танасис, вернувшись домой из участка.

Работа в полиции как нельзя больше удовлетворяла его потребности в порядке и дисциплине. Родные еще не видели его таким счастливым.

Юноша улыбался, желая поддразнить Паноса.

– Он поддерживает немцев, – с триумфом сказал брат, – а значит, добьется от них большей благосклонности. Разве это не хорошо для всех нас?

С каждым новым словом Танасис все больше злил брата.

– Он очередная чертова марионетка! – воскликнул Панос.

Все знали, что новый премьер-министр поздравил немецкого посла с успехами его страны.

– Мне не верится, что мы с тобой в самом деле братья, – сказал Панос. – Такое ощущение, что в тебе течет кровь нацистов!

– Панос! – вмешалась кирия Коралис. – Остановись. Такими словами ты обижаешь всех нас. Подумай о своей матери и об отце!

Она стояла возле плиты и помешивала скудное содержимое кастрюли – чечевицу в горячей воде. Кирия Коралис распродала все драгоценности, и теперь даже на ее кухню пришла нужда. Нарезая хлеб, она собирала все до единой крошки в кувшин, вместо мясных блюд готовила баклажаны и варила изюм, получая сироп.

Внуки разом повернулись к бабушке. Несколько месяцев она не упоминала родителей. Для Темис мать превратилась в призрак. Иногда Элефтерия являлась ей во сне, из тумана выходила бесплотная фигура в белых одеяниях.

Вскоре пришло письмо на имя отца, и кирия Коралис сама открыла его. Три месяца оно шло по оккупированной территории Греции и сообщало о состоянии Элефтерии за год. Представления Темис не слишком разнились с реальностью. Теперь мать носила лишь больничные рубашки пастельных тонов и регулярно бывала в белой комнате с мягкими стенами, а не в райской обстановке, которую воображала себе ее дочь. Кирия Коралис спрятала письмо подальше, чтобы никто из детей не узнал о положении матери.

Темис, стараясь потушить вспыхнувшую между братьями искру, вдруг предложила перевезти мать в Афины. Другие встретили ее идею без лишнего энтузиазма, а бабушка сразу ответила отказом.

– Столько времени прошло, и лучше ей оставаться там, где она сейчас, – категорично сказала кирия Коралис, стараясь не проболтаться о состоянии невестки. – Туда нет возможности добраться. Нацисты не проявляют сочувствия к…

– К кому? – наивно спросила Темис.

– К ненормальным, – ответила Маргарита, договаривая за бабушку. – Не притворяйся. Возможно, это передается по наследству.

Она наклонилась к сестре и завыла, как фурия, скорчив лицо в гримасу.

– Прекрати! – приказал Панос. – Веди себя прилично.

– Не указывай мне, что делать!

Она кинулась на брата, продолжая визжать, как гарпия.

– Ты бесчувственная, Маргарита. Совершенно бесчувственная.

Не притронувшись к миске супа, Панос схватил кусок хлеба и ушел из-за стола.

Пристыженная, Маргарита прекратила выть.

В беседе наступило затишье. Все думали об отце и матери.

Кирия Коралис решила все же рассказать детям, что отец больше не присылает деньги. Она продала последнее украшение, и вскоре так или иначе ей пришлось бы объяснять, почему обеды стали такими скудными.

– Он извиняется, что не может вас обеспечить, но сейчас его жизнь в Америке не так проста.

Никто не отреагировал на это неубедительное объяснение.

Сейчас доход им приносила лишь полицейская служба Танасиса, чаевые Паноса в кафенионе и скромный заработок Маргариты в магазине одежды. Клиентуру составляли по большей части немецкие офицеры, покупавшие одежду для любовниц.

Закончив обед, Танасис и Маргарита вышли из-за стола. Темис не двинулась с места, размышляя об отсутствующих родителях. Сейчас они как никогда казались далекими и равнодушными к судьбам детей.

– Насколько важно, кто твои родители? – задумчиво сказала она. – И как вышло, что мы такие разные, все четверо, и в то же время у нас общие отец и мать?

– И для меня это загадка. Я родила одного ребенка, но вы четверо… – Кирия Коралис покачала головой. – Я совершенно сбита с толку. Ты и Панос похожи как две капли воды, но двое других?

– Трудно понять, что нас объединяет.

– Не знаю, агапе му, правда не знаю, – сказала кирия Коралис, думая о том, что Темис в сравнении с Маргаритой вовсе не приносит ей забот.

Маргарита временами куда-то уходила, и ее отлучки казались подозрительными. Но еще больше смущали духи и чулки в ее спальне. Кирия Коралис понимала, что для магазина внучке следовало хорошо одеваться, но откуда у восемнадцатилетней девушки доступ к предметам роскоши?

Обычно новый год приносит с собой новые надежды, но начало 1943-го не предвещало перемен. Семейство Коралис переживало сильную нужду, со стола пропали яйца, мясо, растительное масло. Все похудели, но больше всех сбросила вес кирия Коралис. Она еле поднималась на третий этаж до квартиры, а вскоре слегла с лихорадкой. Танасис быстро пришел на выручку и привел домой специалиста. Как и опасались внуки, у бабушки развился туберкулез. В городе вспыхнула эпидемия, больницы переполнились, но, пользуясь привилегиями полицейского, Танасис устроил ее в госпиталь «Сотирия».

В первые недели Танасис установил график, по которому внуки навещали кирию Коралис каждый день, однако антисанитарные условия и скученность пациентов угрожали самим посетителям. Бабушка попросила родных отложить визиты в больницу.

Теперь никто не выступал за столом посредником, примиряя всех. Темис взяла на себя готовку, но оказалось совсем непросто состряпать обед из горстки потрохов или корнеплодов.

Кирия Коралис больше не присматривала за ними, не задавала вопросов, и все четверо внуков обрели свободу, стали уходить и приходить, когда им вздумается. Бабушка огорчилась бы, узнай она, что Панос большинство ночей проводит вне дома, и ужаснулась бы новости о том, что он перетягивает Темис на «скользкую дорожку».

За год до этого успех организации ЭЛАС[14]14
  ЭЛАС – Народно-освободительная армия Греции.


[Закрыть], военной части ЭАМ[15]15
  ЭАМ – Национально-освободительный фронт Греции.


[Закрыть], подвигнул многих примкнуть к ней. Участники Сопротивления объединили силы с некоммунистическими союзниками, ЭДЕС[16]16
  ЭДЕС – Греческая демократическая национальная лига.


[Закрыть], а также с британцами, чтобы саботировать транспортные перевозки немцев и итальянцев, и устроили зрелищное разрушение моста через реку Горгопотамос на севере. Этот триумф поднял национальный дух греков, и многие афиняне разуверились в непобедимости немцев.

Тысячи людей, в том числе Темис, продемонстрировали неповиновение режиму, когда в конце февраля скончался Костис Паламас, поэт, которым они с Фотини восхищались. На похоронах люди не только скорбели, но также выказывали нерушимую любовь к родине.

Увидев, что Панос взял пальто и собрался на выход, Темис последовала за ним. Она терзалась тем, что не пошла в бесплатную столовую, но хотела проводить Паламаса в последний путь. Поэта хоронили на Первом кладбище, всего в нескольких километрах от их дома. Брат с сестрой взялись за руки и направились туда, опустив головы и не глядя на солдат, полицейских или гражданских. Сейчас они не доверяли никому.

Они обогнули площадь Синтагма и насквозь прошли Плаку[17]17
  Плака – самый старый район Афин.


[Закрыть]. Давно они уже не ступали на эти древние плиты, и Темис с радостью взглянула на возвышавшийся над ними Парфенон, который сверкал на фоне прохладного голубого неба. Она долгие месяцы не видела этого храма вблизи.

Тысячи людей шли в том же направлении, минуя храм Зевса и поднимаясь по склону. Неспешно двигался поток молчаливых людей в обтрепанной одежде.

Ворота кладбища охраняли несколько солдат, которые нервно озирались по сторонам.

Когда Темис и Панос пришли на место, то увидели лишь чужие затылки. Вскоре плотная толпа обволокла их со всех сторон.

Из-за маленького роста Темис не знала, что творится впереди, лишь урывками видела службу. Для нее это стало своего рода прощанием с Фотини. Темис множество раз перечитывала тетрадь подруги и сейчас еле слышно бормотала переписанные туда строки из стихотворений Паламаса. Прежде они не имели для нее такого значения.

 
Юная жизнь смята молотом смерти,
Исчезли мечты твои на рассвете…
 

Похороны одного всегда являлись напоминанием о прочих смертях. Темис пообещала себе не забывать Фотини, как и ужасную несправедливость столь ранней кончины.

В толпе запели знакомую мелодию. Новый голос подхватил, добавляя слова. А следом еще четверо, восемь человек, шестнадцать – все больше и больше. Пение поднималось над толпой, как выражение патриотизма, и его не могло сдержать присутствие солдат.

В каждом ряду все от мала до велика в полную силу пели национальный гимн. С этими словами они будто обращались к немецким и итальянским врагам, вспоминали тяжелую жизнь греков под гнетом оттоманов и борьбу за свободу. Эта песня несла в себе стремление вырваться из цепей.

 
Ap’ ta kókkala vgalméni
Ton Ellínon ta ierá,
Kai san próta andreioméni,
Chaíre, o chaíre, eleftheriá!
 

 
Вспомним греков минувших времен,
Погибли они, жизнь возрождая,
Пусть нас отвага древних ведет,
О свобода, о тебе мы мечтаем!
 

Как только допели последние слова, наступила тишина. Казалось, люди ошарашены своим же мятежным поступком, совершенным под пристальным взглядом немцев. Пришедшие горевали не только по великому поэту, но и по искалеченной стране и бесчисленным человеческим жертвам. Запертые внутри эмоции на несколько мгновений выступили на поверхность, и люди вспомнили былой вкус свободы. Многие присутствовавшие на кладбище вернули себе надежду. Темис тоже ощутила, как их дерзкая песня открыла двери миру возможностей. День ото дня ее дух крепчал.

Вскоре после похорон Паламаса здоровье кирии Коралис улучшилось.

– Я еще не готова покинуть этот мир, – сказала она Темис. – Не как господин Паламас.

Внучка вновь навещала ее в госпитале, несмотря на наигранные протесты Маргариты: якобы сестра может подхватить туберкулез и заразить ее.

– На этой неделе, йайа, ты выглядишь намного лучше, – сказала Темис, заметив румянец на щеках старушки.

– Надеюсь, меня скоро выпишут.

Темис пообщалась с медсестрами, и те подтвердили, что бабушку через несколько недель отпустят домой.

Примерно в то же время объявили о принудительной мобилизации гражданского населения Греции. Голод и отчаяние заставили тысячи греков пойти в немецкие трудовые лагеря, а теперь мужчин с шестнадцати до сорока пяти лет призвали воевать за Германию. Ходили слухи о жестоких порядках в трудовых лагерях, и люди с ужасом встретили новости о повсеместной воинской повинности. Панос едва сдерживал ярость. Он сказал Темис, что найдет способ избежать такой участи.

Через несколько дней Темис вновь отправилась к бабушке. Но центр города перекрыли из-за демонстрации. Панос предупреждал, что такое может случиться. Люди высказывали возмущение против гражданской мобилизации. Темис пыталась найти другой путь, но пришлось вернуться домой.

Тем вечером Танасис сердито распинался о том, что Темис не дали возможности добраться до бабушки. Он ненавидел протесты.

– Разве странно, что люди не желают ехать в Германию? – требовательно спросил у брата Панос.

Танасис не ответил, но даже его молчание могло спровоцировать конфликт.

– Ты бы сам поехал в немецкий трудовой лагерь? С радостью поработал бы там?

– У меня есть приличная работа, – самодовольно ответил Танасис. – В противном случае почему бы и нет. Хоть какое-то занятие, а не безделье.

– Ты слушаешь эту пропаганду и веришь в нее. Вот в чем проблема.

– Пропаганду! Именно ты ведешься на всю пропаганду, чертов коммунист!

Панос не сразу отреагировал на слова брата. Он гордился своими убеждениями и не стал бы отрицать своей приверженности коммунизму. Юноша считал правильным поддерживать бедняков и угнетенных.

Танасису казалось, что брат последовал по тлетворному пути Советского Союза.

– Почему ты не видишь плюсов в новом порядке? – раздраженно выкрикнул он.

Темис сжалась, сидя на стуле. Она с нетерпением ждала бабушкиного возвращения, ведь кирия Коралис умела сдерживать гнев братьев.

– Правда хочешь знать почему? – ответил Панос. – У всех в этой стране есть права. Не только у богачей. Не только у политиков и сторонников нацизма. Бедные имеют право на еду, а левые на свободу слова. Если хочешь вечно жить под гнетом немецких оккупантов, это твой выбор. Я же не подчинюсь нацистам.

Танасис замахнулся на брата, но Панос предвидел этот выпад. Он ловко уклонился от удара, направленного ему в лицо, и поднял перед собой стул. Панос был худощавым, но проворным. Физически он проигрывал брату, но умел избежать драки.

Пятого марта состоялся еще более крупный антиправительственный протест, плакаты призывали запретить мобилизацию и свергнуть премьер-министра. В центре города собралось семь тысяч человек, среди них ветераны, раненные в Албании, правительственные служащие и студенты. Закрылись магазины и лавки. Это приравнивалось к забастовке.

Когда полиция открыла огонь по толпе, семеро погибли, десятки были ранены. Танасис в тот день дежурил в другой части города, но многие из его коллег были повинны в этих смертях.

Много дней братья не общались. Для обоих событие стало как победой, так и поражением: премьер-министр обвинил коммунистов в том, что они разжигают конфликты и провоцируют насилие, но в то же время отменил гражданскую мобилизацию, не позволив отправлять греков в немецкие трудовые лагеря.

Когда кирию Коралис спустя несколько месяцев выписали, она приехала домой и обнаружила там гнетущую тишину. Старушка переходила из комнаты в комнату. В спальнях валялась одежда, и только фотографии сына и внуков, стоявшие на комоде, подтверждали их существование. Казалось, что все изменилось.

«Эта кошмарная война, – подумала она, через силу зажигая плиту. – Она все забрала».

Танасис регулярно задерживался в участке, а Панос в кафенионе. Маргарита проводила почти все время в магазине, а Темис работала в бесплатной столовой. Теперь все редко собирались за огромным столом из красного дерева. Словно и не было прежних шумных лет.

Понятно, что трагедия, мертвой хваткой державшая Грецию, изменила и их жизни, но время тоже сыграло свою разрушительную роль.

Через несколько дней премьер-министр Логофетопулос покинул кабинет.

– Не могу сказать, что мне жаль, – заметил Панос. – Он не так уж старался нам помочь, да?

– Уверена, он сделал все, что в его силах, – ответила кирия Коралис, стараясь предугадать реакцию Танасиса, поскольку оба брата были дома.

– Но он поддерживал немцев, йайа, – сказала Темис. – Все так говорят.

– Что ж, будем надеяться, что следующий премьер-министр чуть больше поможет родине, своей патриде, – отозвалась старушка. – И даст нам хлеб, в котором мы все нуждаемся.

Она как никогда переживала за то, чтобы прокормить семью.

– Возможно, он и способен раздобыть нам еду, – сказал Панос. – Но этот новый человек, Раллис, раньше дружил с Метаксасом, так что мы знаем, кому он верен.

Танасис впервые оставил мысли при себе. Он знал, что Иоаннис Раллис поставил перед собой определенную задачу – подчинить коммунистов. К лету ЭЛАС насчитывала тридцать тысяч участников Сопротивления, и немцам не хватало людей, чтобы справиться с ними. Ужасало то, что немцы поставляли оружие «батальонам безопасности», созданным Раллисом. Греков вооружили, чтобы воевать с греками.

Несколько недель спустя борьба с Сопротивлением усилилась, и Панос решил к нему присоединиться. Он предупредил Темис, что может покинуть Афины с Маноли, которого встретил в доме Фотини, но брат с сестрой договорились, что он будет держать в секрете, куда уезжает. Так безопаснее для них двоих. Маргарита могла выпытать у сестры правду. У нее были годы тренировок.

И Панос, и Темис не сомневались, что никто сразу не заметит опустевшую кровать. Он работал по гибкому графику, а Танасис часто дежурил по ночам.

Его хватились только через два дня. Никто не знал, куда он уехал, зато прекрасно понимали причину исчезновения.

Глава 9

Причастность брата к движению коммунистов портила репутацию Танасиса, поэтому он пытался внушить свои взгляды остальным. Как и всегда, его «сценой» стал их огромный обеденный стол, еще более потертый и поцарапанный столовыми приборами и посудой.

Приходя с работы, Танасис пересказывал новости – и естественно, с позиции правительства. Коммунисты добились успеха, о чем он говорил с отвращением. ЭЛАС целиком захватила некоторые районы на севере Греции. События одного вечера возмутили его особенно.

– Они учредили собственные суды, – вспыхнул он. – И новую систему налогов! Все, кто не согласен с их политикой, становятся врагами.

– Но так же нельзя, – ответила кирия Коралис.

– Они убеждают женщин присоединиться к ним. Вы знали об этом? – спросил он, огорченный этими известиями.

Темис слушала вполуха, но эта новость вызвала у нее интерес.

– Они бросают семьи и берутся за оружие, – добавил он с явным недовольством. – Женщины в брюках! С оружием!

Маргарита, любившая раньше дефилировать в форме ЭОН (которая все еще висела у нее в шкафу), теперь сидела в углу и пришивала пуговицы к рубашке брата. Она по-прежнему обожала наряжаться, правда теперь стремилась к «высокой моде».

– Брюки! – эхом отозвалась она. – Как противоестественно!

Младшая сестра предавалась фантазиям. Каково носить брюки? Наверное, они очень удобные, решила она. Если бы ей дали надеть пару, она бы без раздумий согласилась.

Темис давно поняла, что во время пламенных речей Танасиса лучше помалкивать, а сейчас это стало даже важнее. Она открывала перед собой книгу, которую якобы читала, – теперь ей было что прятать.

Как и обещала Темис Паносу до его отъезда, она стала помогать Леле Караяннис, вдохновившей брата своей храбростью. Девушка каждое утро, в одно и то же время, проходила по соседней улице, где Караяннис вела жизнь матери примерного семейства с мужем и семью детьми. Время от времени Темис передавали секретные послания, говоря, куда и когда явиться. Обычно она тайно пересекалась с незнакомцем, завязав с ним вежливый разговор, но вскоре шла дальше. По сути, она выступала в роли приманки, но действовала столь тонко, что и сама едва замечала это. Темис не знала Лелу Караяннис в лицо, но радовалась тому, что своими действиями спасает жизни, помогает сбежать и обеспечивает прикрытие для растущего Сопротивления. Стоило постараться, если она могла хоть на каплю ослабить влияние стран «оси». Любой акт неповиновения отвлекал немецкие войска.

Темис лениво перелистывала страницы, а Танасис распинался:

– Лидер ЭЛАС – самый настоящий монстр!

– Но разве Велухиотис[18]18
  Арис Велухиотис (1905–1945) – греческий революционер, коммунист, главнокомандующий Народно-освободительной армией Греции (ЭЛАС).


[Закрыть] не сотрудничал с британцами в разрушении моста? – спросила кирия Коралис.

– Это было больше года назад, – фыркнул Танасис. – После он ни с кем и не сотрудничал. Теперь Велухиотис делает, что хочет и как хочет. Греки его ненавидят.

– Почему? – спросила Маргарита.

Танасис всегда терпеливо объяснял все сестре. Теперь, как и некоторые другие, Маргарита извлекала выгоду из оккупации. Она не слишком ждала окончания войны.

– Сейчас он нападает и на другие группировки Сопротивления. Говорят, что он жесток даже со своими сторонниками. Он животное!

– Прошу тебя… Танасис, – сказала кирия Коралис.

Она не хотела слушать подробности. Старушка молила Бога, чтобы внучек не коснулись зверства, которые, если верить слухам, коммунисты учиняли на захваченных территориях.

Темис не нравилось, что сестра отгородилась от проблем страны. Маргарита витала в мире фантазий, каждый день уходила на работу и возвращалась, безупречно одетая и улыбающаяся. Она все чаще отсутствовала на семейном ужине. Так было и одним сентябрьским вечером 1943 года, когда по радио передали, что итальянцы сдались Союзу и уводят войска из Греции.

– Хорошие новости, да? – сказала Темис бабушке.

Танасис еще не вернулся, и они ужинали вдвоем.

– Будем надеяться, агапе му, – ответила кирия Коралис. – Быстрее бы война закончилась…

Перед выводом войск итальянцы продали ружья, гранаты и даже мотоциклы ЭЛАС. Боевой дух греков заметно поднялся от осознания того, что немцы ослабнут, лишившись поддержки Муссолини. Силы Сопротивления росли. ЭЛАС обзавелись запасами амуниции, но увеличился разрыв между группировками Сопротивления – коммунистами и правыми. Танасис, как и многие другие, опасался, что коммунисты захватят страну, если вдруг Греция освободится от немцев.

– Кого бы мы хотели видеть в союзниках, если уйдут немцы? – спрашивал он у бабушки. – Коммуниста Сталина? Или мистера Черчилля, приверженца демократии? Вот в чем выбор.

– Мне главное, чтобы Панос вернулся домой целым и невредимым, – сказала кирия Коралис.

– У борьбы с коммунистами свои последствия, – проговорил Танасис. – Они бандиты. Разве ты не слышала про них, йайа?

– Они могут сколько угодно запугивать немцев, лишь бы меня это не касалось. Лучше бы избавиться от них.

– Но они вредят не только немцам! Знаешь, что случается, когда убивают хотя бы одного из них?

Бабушка покачала головой.

– Немцы мстят. Десятки греков гибнут. Я не шучу, десятки.

– Панос бы этого не хотел, – возразила кирия Коралис.

– Может, и нет. Но левые приносят больше вреда, чем пользы. Жаль, что брат этого не видит.

Танасис критиковал брата даже в его отсутствие. Юноша всегда пытался заручиться поддержкой бабушки, борясь с Паносом за ее благосклонность.

Он никогда не согласится с тобой, подумала Темис. Так было раньше.

На материке и островах ходили слухи о мести немцев. Декабрьским вечером Темис и кирия Коралис читали газету, оставленную на столе Танасисом.

Обе пришли в ужас от произошедшего. Кирия Коралис вытирала передником слезы, читая рассказ очевидца.

В прошлом месяце, пытаясь ослабить Сопротивление в горных районах Пелопоннеса, войска немецких оккупантов провели операцию вблизи города Калавриты. Они намеревались уничтожить греческие партизанские отряды и освободить семьдесят восемь пленных солдат Германии. Когда нашли трупы некоторых из них, генерал Карл фон Ле Сюр подписал приказ о массовых репрессиях. На Калавриту направили отряды и военную технику, по пути немцы сожгли несколько деревень.

Добравшись до Калавриты, нацисты согнали женщин и детей в здание школы, заперли там и подожгли город. Около пятисот человек – мужчин и мальчиков старше двенадцати лет – отвели к близлежащим холмам. Там их выстроили в шеренгу и методично расстреляли. Очевидцем стал пастух, вышедший в поле со стадом. Он вернулся, заслышав выстрелы. С его слов, уничтожение мужского населения заняло более двух часов. Женщинам и детям удалось вырваться из здания. К этому моменту все дома пылали. В последующие дни, онемевшие от потрясения, голода и холода, жены и матери, сестры и бабушки хоронили мужчин.

Очевидец рассказал, что стрелки на часах церковной башни остановились и с тех пор показывали два часа тридцать четыре минуты. В это время на землю рухнул первый мужчина. Убив мужчин и мальчиков, немцы зарезали тысячи голов скота и сожгли урожаи, оставив выживших без еды и дома.

Темис со слезами дочитывала рассказ о трагедии, представляя себя на месте женщин, хоронивших любимых. Должно быть, живые завидовали мертвым.

Впервые в семье Коралис наступило согласие. Расправа в маленьком городке и соседних деревнях продемонстрировала неоправданную жестокость и мстительность немцев. Погибло больше тысячи человек. Все надеялись, что Панос находился вдали от этого кошмара, но Танасис все же упомянул брата, подозревая его причастность к Сопротивлению.

Нацисты убивали без зазрения совести, но Танасис во всем винил коммунистов.

– ЭЛАС не считалась с жителями Калавриты, – сказал он, – а стоило бы держаться оттуда подальше.

– Ничто не оправдывает убийства стольких неповинных людей, – выкрикнула Темис. – Ничто!

– Говорю же тебе, Темис, в ЭЛАС должны были знать, что за убийство немецких солдат придется ответить.

– Но почему ты винишь всех, кроме немцев? Почему винишь греков?

Темис не могла совладать с эмоциями. Варварство немецких солдат потрясло ее, а брат словно бы оправдывал это злодеяние.

– Прошу, успокойтесь! – примирительным тоном сказала бабушка. – Произошло ужасное. Но кому лучше от того, что вы кричите друг на друга?

– Просто хочу, чтобы Темис поняла: несчастные из Калавриты поплатились за бессмысленные действия ЭЛАС. Пусть она уяснит, как действуют левые. Они всех ставят под угрозу. Совсем как Панос! Из-за него мы тоже в опасности.

– Довольно, Танасис, – сказала кирия Коралис. – Хватит.

– Больше не могу это слушать, – фыркнула Темис.

Она впервые открыто выступила против брата.

Кипя от злости, она вылетела из квартиры, а Танасис все читал бабушке лекции о том, что восстания коммунистов опасны, а также что следует вооружить десятки тысяч греческих ополченцев и дать отпор.

– На первый взгляд может показаться, что правительство поддерживает немцев, но разве лучше, если к власти придут эти болваны? Подумай об этом, йайа. Какой мы хотим видеть Грецию?

Кирия Коралис не ответила. Она мечтала о жизни до оккупации, когда на столе хватало еды, не выключался внезапно свет, а в обувь вкладывали новые кожаные стельки. Она восстанавливалась после болезни, и эти споры лишали ее сил.

Отношения между Танасисом и Темис все больше обострялись. Только Маргарита сияла от счастья. Она была всем довольна.

– Приятно, что хоть кто-то улыбается, – заметила кирия Коралис, когда они остались с внучкой одни.

Маргарита обняла бабушку.

– Я счастлива, йайа, – прошептала внучка ей на ухо. – Я влюбилась.

– Влюбилась? – радостно воскликнула кирия Коралис.

– Ш-ш! Никто не должен знать.

– Почему? Разве это секрет? Любовь – чудесное чувство.

– Потому что… – Маргарита понизила голос до шепота, – я влюблена в немецкого офицера.

Кирия Коралис не знала, что ответить, но тут Маргарита закатала манжет:

– Смотри!

На ее запястье сверкали бриллиантовые часы, столь изящные и красивые, что бабушка ахнула.

– Где… где ты их взяла?

– Он подарил! – заговорщически сказала Маргарита. – Разве не красота?

Конечно, часы были не новыми, и кирия Коралис вспомнила обо всех драгоценностях, которые пришлось продать. Раньше эта вещица, скорее всего, принадлежала другому человеку, столь же нуждающемуся, как и их семья. Может, даже кому-то из евреев, которых депортировали, заставляя бросить свое имущество.

– Он мне много чего подарил!

Пожилая женщина молчала. Она не задавала вопросов, но пообещала сохранить секрет Маргариты. Что бы сказала на это Темис?