Текст книги "Любимые"

– Но больше я ничего не разрешу сюда забирать, – проворчала старушка, когда из квартиры вынесли ее небольшой стол.

Невестка притворилась, что не расслышала.

Район Патисии, где жила бабушка, находился в отдалении от центра города, но она часто повторяла детям: «Здесь столько деревьев! И столько зеленых уголков для игры и отдыха». Подчеркивая достоинства района, она скрыто критиковала тот, где они жили раньше.

Вскоре дети привыкли к новому дому. Им нравилось играть с другими ребятами на площади, они забирались на крышу, где бабушка развешивала белье, бегали меж простыней, играя в прятки, резвились, носились вверх-вниз по каменной лестнице, следили за женщиной с первого этажа, которая выходила погулять с собачкой.

А еще им нравилось, что стоило нажать на выключатель и в комнате всегда загорался свет, а по ночам они дышали не пылью, а воздухом. Несколько месяцев спустя, когда на деревьях распустились почки, дети больше не заходились кашлем на рассвете.

Тем временем руины их родного дома ради безопасности обнесли забором. Власти собирались его снести.

У Элефтерии Коралис и детей осталось не больше вещей, чем у беженцев, приехавших из Малой Азии десять лет назад. Тысячи людей прибыли, не имея ничего, кроме одежды на себе, и большинство жили в нищете на окраине города. Волна приезжих оказалась столь велика, что проблему размещения не решили до сих пор, и, не прими Элефтерия предложение свекрови, семья пополнила бы ряды этих несчастных. Они с детьми стояли на краю пропасти.

– Я уверена, мы можем построить дом заново, – сказала Элефтерия Коралис мужу, когда он вернулся с моря. – Расчистим участок и возведем новый.

Муж равнодушно кивнул в ответ. Он не подавал виду, но его мало волновало разрушение дома. Павлоса вполне устраивало, что семья жила у матери. Протечки и сквозняки в особняке на улице Антигонис мешали спать по ночам в его краткие визиты домой.

У пожилой кирии Коралис они пробыли не так долго, но Элефтерию уже охватило отчаяние.

Квартира в доме по улице Керу была небольшой, но опрятной, вещи лежали на своих местах, аккуратно расставленные и рассортированные, все сверкало чистотой. В центре располагалась гостиная, к ней примыкали две довольно просторные спальни и небольшая комнатка, которую раньше использовал как кабинет покойный муж кирии Коралис. Хозяйка быстро приспособила эту каморку для себя, а Элефтерию с девочками поселила в комнату с двуспальной кроватью. Мальчики заняли другую, с отдельными кроватями.

Темис нравилось жить на одном этаже со всей семьей. Из-за закрытой двери доносился бабушкин храп, и это дарило чувство безопасности, а мама во сне тихо бормотала. Теперь девочке не докучала своим ехидством Маргарита. Сестра перестала дергать ее за волосы и щипать, ведь рядом всегда кто-то был.

Пыль в воздухе и опасности на каждом шагу сменились жизнерадостной музыкой по радио, ароматом стряпни, мягким сияние масляной лампадки на иконостасе и спокойствием. Может, в квартире не хватало места для беготни, но старшим детям разрешали играть на тенистой площади и даже исследовать соседние улицы. Город принадлежал им, и они изучали его безграничные возможности.

Несмотря на жесткую экономию, кирия Коралис с энтузиазмом взялась за готовку для всей семьи. Когда мальчики приходили домой, она сажала их за уроки: они сидели за кухонным столом, пока не выполняли все задания. Бабушка смело пользовалась уловками (предлагала конфету, разрешала подольше поиграть на площади и даже обещала поездку на море).

Только Элефтерия горевала об утраченном, мечтая вернуть прежнюю жизнь. Необходимость следить за обветшалым домом придавала ей raisond’etre[9]9
  Смысл жизни (фр.).


[Закрыть], а теперь она не находила сил утром вылезти из постели. Кирия Коралис возмущалась, что невестка до полудня валяется в кровати.

Трудно сказать, сама ли бабушка решила встать во главе семьи и тем подорвала желание Элефтерии жить, или же апатия молодой женщины вынудила пожилую даму взять все обязанности на себя, – Темис не знала. Но в нынешней ситуации они оказались из-за обрушения дома, а братья и сестра твердили, что жизнь переменилась к лучшему.

Многие месяцы никто не замечал странного поведения Элефтерии, а кирия Коралис, казалось, не видела в нем ничего особенного. Порой, когда дети уходили в школу, она приносила невестке поднос с едой, но Элефтерия редко ела.

Стало очевидным, что она медленно и неуклонно старается заморить себя голодом. Однажды кирия Коралис вернулась домой и обнаружила большую двуспальную кровать пустой. Пожилая женщина обрадовалась, что невестка решила «взять себя в руки».

Она тихонько прошла по коридору, заглянула сквозь приоткрытую дверь в небольшую комнатку и заметила под стеганым покрывалом силуэт невестки. Бабушка осторожно зашла, достала из шкафа свою одежду и положила туда вещи Элефтерии. Все это заняло не так много времени. Той ночью кирия Коралис лежала на большой кровати, прижав к себе девочек, которые забросили ноги и руки на ее пышное тело как на пуховую перину.

Павлос Коралис навещал семью все реже. В очередной визит они с матерью обсудили, как поступить со старым домом на улице Антигонис. Как-то днем Темис сидела в углу и рисовала, когда в квартиру пришел юрист. К тому моменту ей исполнилось пять, но, казалось, взрослые считали ее глупой или глухой. Девочка не понимала многих слов, но уловила суть. Похоже, теперь решения принимали Павлос и ее йайа, а в отношении матери Темис услышала незнакомое слово. Позже она поделилась этим с Паносом, и этим словом взрослые обозначали болезнь, только длиннее. На самом деле это звучало как «шизофрения».

Элефтерия редко выходила из своей комнатушки. Павлос Коралис с матерью сошлись на том, что милосерднее всего будет подыскать для нее частное учреждение. Они видели в этом единственный выход для человека в столь глубокой депрессии. Судья выдал Павлосу Коралису доверенность, и тот продал землю, где стоял старый особняк. Выручка с продажи предназначалась на оплату клиники.

Детям сказали, что мать на некоторое время ложится в больницу. Все понимали, что она больна, иначе почему столько валяется в постели? Они поверили, что ее вылечат, что она поправится и вернется домой. Когда за Элефтерией приехали из лечебницы, только Темис и бабушка провожали ее, а небольшой чемодан обещал, что отсутствие будет недолгим.

Мать сдержанно обняла Темис, которая недоумевала, почему в такой холод мама уходит без пальто. С балкона бабушка и внучка наблюдали, как хрупкая фигура Элефтерии скрывается в машине и та уносится прочь.

Прочие дети, вернувшись из школы, огорчились, что не застали мать. За прошедшие месяцы они и так ее почти не видели, но расстроились от осознания того, что маленькая комнатка опустела. Маргарита проплакала всю ночь, не давая Темис уснуть, а за стенами всхлипывали братья.

Психиатрическая клиника неподалеку от Драмы, где теперь жила Элефтерия Коралис, представляла собой ветхое здание с высокими потолками и трещинами на стенах. Туда нужно было ехать на машине около шестисот километров, и Павлос Коралис навестил жену только раз, в самом начале.

– Павлос считает, что лечебница напоминает ей о другом месте… – сказала кирия Коралис подруге. – Он говорит, что не видел ее еще такой счастливой с того момента, когда они поженились и переехали в тот ужасный дом.

Дважды в год приходило письмо, в котором сообщалось о состоянии Элефтерии. Оно оставалось «стабильным», но до какой степени – было неизвестно. Взрослые не обсуждали диагноза, словно бы никого это не волновало, а дети смирились с тем, что матери необходимо поправиться. Даже если бы они находились не так далеко друг от друга, им не позволили бы видеться.

На тумбочке кирии Коралис стояла свадебная фотография Павлоса и Элефтерии – чуть ли не единственное напоминание об их супружеской жизни.

Глава 2

Следующие несколько лет кирия Коралис самоотверженно заботилась о внуках. У нее появилась семья, о которой она всегда мечтала. Муж пожилой дамы служил в греческом флоте и погиб в море, когда их единственный ребенок был еще мал. К удивлению матери, Павлос поступил на службу в торговый флот, оставив в ее жизни пустоту. Теперь дни старушки заполнили хлопоты о ребятне. Ей перевалило за шестьдесят, но она не утратила бодрости и умело управлялась с детьми.

Каждый вечер кирия Коралис с радостью садилась во главе стола и окидывала взглядом внуков. Она не призналась бы, но Маргарита, с огромными миндалевидными глазами, совсем как у отца (а также круглым лицом и полноватой фигурой, как у бабушки), стала ее любимицей. Танасис обладал большим сходством с Павлосом, его точеными скулами и широкими плечами. Панос не отличался крепким телосложением и больше походил на мать. Что до Темис, она унаследовала худощавую комплекцию Элефтерии Коралис и русые волосы с рыжеватым отливом. Кирия Коралис огорчалась, что внуки не вышли ростом, но объясняла это недостатком питания.

Бабушка экономно расходовала деньги при покупке продуктов и умела шить, поэтому они обходились скромными средствами. Не получалось полностью оградить детей от последствий экономического кризиса, и, будучи подростками, Танасис и Панос часто жаловались, что встают из-за стола голодными. Кирия Коралис сохраняла спокойствие и каждый день старалась купить свежую буханку хлеба.

Но однажды Маргарита устроила скандал, напрочь забыв о благодарности. Перед двенадцатым днем рождения внучки бабушка скрупулезно переделывала старое летнее платье Элефтерии.

Глаза Маргариты засветились от предвкушения, когда кирия Коралис положила перед ней сверток, но, открыв его, девочка тут же переменилась.

– Это вовсе не новое платье, йайа, – надулась она. – Ты обещала мне новое!

Маргарита даже не порадовалась новым пуговицам и отделке тесьмой по краю подола. Она скомкала на коленях платье вместе с упаковочной бумагой и лентами.

– Маргарита! – твердо сказала кирия Коралис. – Множество девочек хотели бы такое платье!

– Да, Маргарита, – вмешался Панос. – Ты ведешь себя грубо.

– Замолчи, Панос! – огрызнулась Маргарита. – Тебя это не касается.

– Юная леди, тебе нужно кое-что запомнить, – сказала кирия Коралис, обращаясь к насупившейся внучке. – Сейчас новых платьев не сыскать, даже в честь дня рождения. У многих даже еды не хватает. И не только в Греции. Поэтому прояви, пожалуйста, хоть толику благодарности.

Кирия Коралис выхватила из рук Маргариты платье и вышла из комнаты. Она не слишком разбиралась в политике, но знала, что экономический кризис весьма масштабен и пора бы ее своенравной внучке это понять.

За закрытой дверью в спальню она слышала громкие голоса детей, визг Маргариты и хлопанье дверью.

Темис ничего не сказала. За всю свою жизнь она ни разу не надела нового платья и носила вещи, доставшиеся от сестры.

Через два дня на передних полосах газет напечатали фотографию женщины, согнувшейся от горя над телом сына. Отчаянное положение работников на табачных фабриках в Фессалониках привело к забастовке, и в попытке совладать с толпой полиция открыла огонь. Двенадцать человек погибли.

Постепенно появилось общественное брожение, сгущалась атмосфера мятежа. Угроза всеобщего бунта, последовавшая после кровавых событий, позволила премьер-министру, генералу Метаксасу, установить новый режим. 4 августа 1936 года с разрешения короля он приостановил действие конституции, ввел военное положение и учредил диктаторство, которое давало ему неограниченные полномочия.

Раньше политические споры в семье случались лишь тогда, когда Павлос Коралис приезжал домой и приглашал к себе друзей. Теперь же они развернулись между Танасисом и Паносом. С самого детства их взгляды на проблемы в стране сильно отличались. Танасис был на стороне генерала и восхищался людьми, которые вдохновляли Метаксаса, к примеру Муссолини. Паносу, напротив, не нравился жесткий режим нынешнего премьер-министра. Юноша не терпел дисциплину в любом ее проявлении. Иногда кирия Коралис грозила мальчикам, что расскажет отцу об их поведении, как только он приедет. Они повзрослели и вытянулись, возвышаясь над бабушкой, но ярости отца боялись и всегда мирились.

Один из редких визитов Павлоса совпал с приступом бунтарских настроений Паноса.

В тот вечер они, как и каждую неделю, собирались с отрядом ЭОН: трое старших детей присоединились к недавно возникшей национальной молодежной организации «Ethniki Organosis Neolaias». Метаксас учредил ее сразу после установления диктаторского режима, и вскоре участие в ней стало обязательным.

Панос ненавидел собрания и решил в этот раз пропустить встречу.

– Зачем мне туда идти? – возмутился он. – Зачем?

Ему исполнилось пятнадцать, и он возвышался над бабушкой где-то на полметра.

– Туда стоит сходить, – ответила она. – Там тебя научат дисциплине.

– Дисциплине? – презрительно фыркнул юноша.

Бабушка не знала, что он уже не впервые пропускает собрания. Панос ненавидел все, что имело отношение к ЭОН, от усиленной пропаганды правых взглядов до фашистской эмблемы на униформе – двулезвийной секиры.

Будучи полной противоположностью брата, Танасис с нетерпением ждал заученных ритуалов, которые они повторяли из раза в раз, и намеревался расти по карьерной лестнице. Маргарита тоже активно поддерживала движение. Ей очень нравилась форма, и она радостно вторила мантре: место женщины дома.

Панос выбрал неудачный день для спора с бабушкой. Отец приехал раньше обычного и отдыхал в маленькой спальне, где прежде обитала мать. Его разбудил резкий хлопок двери.

Встав с постели, Павлос Коралис услышал громкий голос сына и понял, что тот перечит бабушке. Все знали, чем может закончиться бунт против режима Метаксаса. Отказ от участия в ЭОН мог повлечь за собой исключение из школы или лишить возможности нормально работать, да и кто знал, что еще? Отца обуяла ярость.

Темис сидела за кухонным столом. Как только вошел брат, она хотела предостеречь его, но было слишком поздно. Дверь спальни с силой распахнулась.

Павлос Коралис не виделся с детьми уже много месяцев, но к Паносу он приблизился со спины вовсе не затем, чтобы обнять сына, а чтобы толкнуть со всей силы.

Юноша полетел через всю комнату прямо на бабушку, но та благоразумно отошла в сторону, чтобы эта ракета не врезалась в нее. С грохотом Панос упал, ударившись лбом об угол стола.

Темис закричала.

Ее брату не хватило времени сгруппироваться, и он с размаху ударился об пол. Его голова чуть подпрыгнула, соприкоснувшись с плиткой. Темис тотчас же подскочила к нему:

– Панос… Панос… ты слышишь меня?

Она посмотрела на бабушку, которая увлеченно крестилась.

– Он умер, йайа, – сквозь слезы прошептала Темис. – Кажется, он умер.

Вскоре кирия Коралис невозмутимо смачивала тряпку, которую прикладывала к рассеченному лбу внука. Кожа вокруг раны опухла и побагровела.

Несколько секунд юноша лежал без сознания, но наконец зашевелился.

– С ним все будет в порядке, агапе му, – сказала бабушка, разрываясь между любовью к внуку и преданностью их отцу. – Не беспокойся.

Темис в этот момент словно потеряла невинность. Она сердито глянула на отца. Как он мог так поступить?

Очнувшись, Панос совершенно не понимал, что произошло. Он до сих пор не знал, что его толкнули и кто именно это сделал. Отец вышел из комнаты.

Кирия Коралис присела на колени, хлопоча возле внука и промывая его рану.

– Что случилось? – слабым голосом спросил он. – Голова болит. Очень болит.

– Ты упал, – только и сказала бабушка.

Юноша закрыл глаза, а кирия Коралис жестом велела Темис молчать, прижав палец к губам.

Внучка все поняла. Не следует никому говорить о жестоком поступке отца.

Убедившись, что сын жив, Павлос Коралис бесшумно покинул дом, ни с кем не попрощавшись. Он вернулся в Пирей, и на следующий день его корабль отчалил.

Когда Маргарита и Танасис вернулись с собрания ЭОН, одетые в красивую синюю форму, то застали Паноса в кровати с забинтованной головой. Узнав про «падение» и убедившись, что он поправится, они сели ужинать за кухонным столом. Паносу тоже отнесли тарелку, но он к еде даже не притронулся.

Маргарита с энтузиазмом рассказывала о параде, в котором они только что участвовали.

– Меня поставили в первом ряду! – взахлеб рассказывала девушка. Она вытянула правую руку, демонстрируя воинское приветствие. – Я всех возглавляла!

– Замечательно, дорогая! – поддержала ее кирия Коралис. – Ты молодец.

– Я тоже сегодня научился новому, – вмешался в разговор Танасис, пытаясь вытеснить сестру из центра внимания. – Мы держали в руках оружие.

В его голосе слышался триумф, будто он выиграл сражение.

Темис молча пережевывала пищу. В горле у нее стоял ком. Никто не ждал, что она станет говорить за столом, поэтому ей ничего не стоило скрывать свои мысли. Вскоре и она будет вынуждена вступить в ЭОН, но радовало только одно: она научится стрелять. Темис считала это любопытным и полезным делом. Больше ничто ее в этой организации не привлекало.

Она посмотрела на Маргариту, Танасиса, свою йайа, и ее охватило чувство, что Паноса предали.

В душе Темис кипели злость, страх и стыд. Этот краткий миг, как и мельчайшая трещина в черепе Паноса, отделил ее от семьи.

Глава 3

После этого происшествия Темис все глубже погружалась в чувство одиночества. Казалось бы, такое невозможно, ведь она жила бок о бок с четырьмя близкими людьми.

В район Патисии они переехали пять лет назад. За эти годы дети подросли, и теперь долговязые парни-подростки заполнили собой тесное пространство. А еще – Маргарита, с ее пышной фигурой и даже более выдающимся самомнением, которое крепло с каждым днем. За широким столом приходилось толкаться локтями, чтобы ухватить себе добавки, хотя бабушка готовила в три раза больше, чем раньше.

Между подростками нарастало ожесточение, не хуже, чем у политиков. Панос и Танасис все время спорили и дрались за первенство. К шраму на лбу у Паноса добавились и другие – брат все же превосходил его по силе. Но битвы разворачивались не только между ними. Маргарита и Панос ссорились по каждому поводу. Между сестрами явного противостояния не было, но старшая не упускала возможности задеть младшую. Жизнь за закрытой дверью спальни превращалась для той в пытку. Маргарита была полной хозяйкой комнаты, драла сестру за уши, стараясь не оставлять отметин, или с силой пинала, так что Темис приходилось спать на полу или прокрадываться на ночь в гостиную. Но вместо желаемой тишины раздавался зловещий звук – во сне бабушка отвратительно скрипела зубами. Темис была самой младшей в семье и слишком гордой, поэтому не плакала и не жаловалась, зная, что лишь спровоцирует гнев старшей сестры.

Прежде уютная квартира погрузилась в атмосферу вражды и напряженности. Здесь Темис негде было спрятаться. Спасала лишь школа: там Темис чувствовала себя на воле и в безопасности. Кому-то высокие белые стены школьного двора казались тюрьмой, но для Темис они с первого же дня дышали теплом и гостеприимством. С приближением осени Темис радостно ждала нового учебного года.

Школьный класс выглядел аскетично: рядами стояли деревянные парты, жесткие стулья, стены пустовали, за исключением висевшего там распятия и лика Девы Марии. Все внимание сосредотачивалось на учительнице, кирии Антериотис – она находилась на возвышении за кафедрой, а за ее спиной висела доска. Ученики не выбирали себе места. Из-за фамилии Темис сидела между двумя мальчиками, Глентакисом и Ковеосом, которые подшучивали над ней всякий раз, когда учительница отворачивалась. Но как бы они ни старались, им не удавалось отвлечь Темис. Благодаря этим двоим она развивала в себе необычайную сосредоточенность. В первые годы учебы Темис не было равных, кроме, наверное, робкого паренька, который время от времени поднимал руку вперед нее. Однако на любом уроке, на алгебре или грамматике, она редко давала неверный ответ. Темис полностью погрузилась в учебу, не замечая ничего, кроме стука мела о доску.

Через несколько недель после начала четверти, когда учительница начеркала на доске уравнение и выжидательно посмотрела через плечо, то ответ выдала не Темис и не скромняга Йоргос. Кто-то другой решил математическую задачку быстрее их. Должно быть, из новеньких.

Темис осмотрелась – кто бы это мог быть?

Среди сорока знакомых лиц она заметила темную копну волос и бледный лоб. Темис изогнула шею, чтобы рассмотреть получше. Отвечал незнакомый голос, да еще и со странным акцентом.

Темис повернулась к своей парте и записала решение девочки. По звонку дети высыпали из класса. Когда вышла Темис, новенькая уже была в дальнем конце двора. Приблизившись к ней, Темис заметила, что девочка увлеченно разбирает по чешуйкам шишку, упавшую с сосны.

Темис направилась к новенькой, избегая столкновения с другими детьми, которые играли в догонялки или прыгали на скакалке. Девочка сидела в уединении, но одинокой не выглядела. Она осматривалась по сторонам, вертя в руках шишку, разглядывая одноклассников и довольствуясь собственной компанией, будто не ожидала, что кто-то с ней заговорит. Сердце Темис забилось чаще обычного: еще не заговорив с новенькой, она поняла, что они станут подругами.

Стояла осень, и девочка была в шерстяном пальто – тускло-красного цвета, с потрепанным подолом и несколько раз подвернутыми рукавами. Темис сегодня надела великоватый ей старый коричневый жакет Маргариты, но пальто девочки казалось огромным, будто она никогда не дорастет до него. У нее, как и у Темис, были потертые носки и совсем разбитая обувь.

Время от времени девочка без стеснения принималась пристально разглядывать кого-нибудь. Она излучала уверенность, странную для одиннадцатилетнего ребенка.

Темис прислонилась к стене в нескольких метрах от девочки и посмотрела на свои пыльные ботинки со сбитыми носами. Она собиралась с духом, чтобы приблизиться к новенькой.

Так Темис и стояла, пока не раздался звонок. Настало время возвращаться в класс. Воспользовавшись моментом, Темис поравнялась с девочкой. У двери новенькая замешкалась. Налево или направо? Классы находились по обе стороны.

– Нам сюда, – уверенно сказала Темис и потянула незнакомку за рукав.

Девочки оставили верхнюю одежду на вешалке в задней части класса, а когда пошли к своим местам, Темис спросила у новенькой имя.

– Фотини, – гордо ответила та.

Через секунду в класс зашла учительница, начался следующий урок. Спустя пятьдесят минут Темис убедилась в том, что в нескольких рядах позади нее сидит еще более прилежная ученица.

Когда в конце школьного дня вновь раздался звонок, Темис поскорее собрала учебники и, растолкав одноклассников, остановилась у парты Фотини. Новенькая как раз складывала карандаши в деревянный пенал и аккуратно собирала в старую сумку учебники.

Фотини подняла взгляд. У нее были голубые глаза и очень бледная кожа, а лицо обрамляли две черные толстые косы, напоминая причальные канаты. Девочка широко улыбнулась Темис.

Им казалось, что они уже знакомы, поскольку весь день боролись за внимание учителя. Кирия Антериотис дала им одинаковую возможность отвечать на вопросы.

Девочки вместе вышли из класса, сняли с вешалки верхнюю одежду и направились через двор к воротам. Оказалось, что им по пути.

Темис засыпала Фотини вопросами, а та отвечала без прикрас.

– Откуда ты?

– Какая у тебя фамилия?

– Есть ли братья и сестры?

– Где ты раньше училась?

Когда допрос закончился, настала очередь Фотини.

– А где ты живешь? – наконец спросила она у Темис.

Они десять минут шли по главной улице и вот добрались до угла.

– Как раз здесь, – сказала Темис. – Улица упирается в площадь. Там наш дом.

– Мы живем не так далеко от тебя, – с улыбкой пробормотала Фотини.

Они засмеялись, одновременно сказав: «До завтра!»

В тот вечер Темис без умолку болтала о новой подруге.

– Она такая умная! – рассказывала девочка бабушке.

– Что, неужели умнее, чем моя маленькая Темис? – подшучивала кирия Коралис.

– Это невозможно, – саркастично отозвалась старшая сестра.

– Как бы там ни было, ее зовут Фотини, у нее нет братьев и сестер, она на два месяца старше меня и родом из Смирны.

– Значит, они беженцы? – подозрительно спросил Танасис.

– А в чем дело? – с вызовом сказал Панос.

– Да, она только переехала в Афины, – оживленно отозвалась Темис. – А до этого жила в Кавале. Мы теперь дружим.

– Что ж, какая удача, – съязвила Маргарита. – Тебе не помешает завести подругу.

Остаток вечера все подшучивали над Темис, иногда по-доброму, иногда не очень.

Она еле дотерпела до следующего утра. Братья и сестра ушли в школу в другом направлении, а она осталась одна. Темис заторопилась к школьному двору, надеясь успеть раньше Фотини.

Свернув в переулок, девочка увидела тускло-малиновое пятно. Впереди нее шагала Фотини, и Темис перешла на бег.

– Фотини! Фотини! Подожди меня!

Девочка развернулась:

– Привет, Темис.

Они пожали руки, будто были знакомы с детства, и вместе зашагали к школьному двору.

Фотини сменила парту, сев поближе к Темис. Поскольку она пришла в класс в середине учебного года, то сидела на задних рядах. Обе девочки не могли дождаться перемены. Иногда они тоже прыгали на скакалке, но стоило выглянуть солнцу, приносившему неожиданное зимнее тепло, подруги садились на скамью и обменивались историями. Их картина мира во многом основывалась на том, что рассказывали взрослые, и, конечно, на собственном восприятии. Обе помнили пыль, голод, слезы, усталость и утрату, но поделились этим друг с другом не сразу.

– Так почему вы переехали из Смирны в Кавалу, а потом сюда? – спросила Темис с любопытством человека, никогда не покидавшего Афин.

– Родители не хотели уезжать из Малой Азии. Но у них не осталось выбора. Они прожили несколько лет в Кавале, потому что отец работал в табачной промышленности, а мест там было много.

Темис кое-что слышала о Малой Азии. Все-таки она выросла среди разговоров и споров о миллионе беженцев, которые приехали без гроша за душой. Она вспоминала недовольство отца тем, как из-за такого количества бедняков изменился город.

– Не зря это называют катастрофой, – твердо сказала Фотини. – Так оно и было. Мы жили счастливо, а потом все изменилось. Хорошее просто исчезло.

– И поэтому у тебя нет братьев и сестер? – спросила Темис.

На лице Фотини появилось озадаченное выражение. Похоже, она об этом не думала.

– Я помню, как приходилось голодать. Было бы хуже, если кормить пришлось бы многих…

– А что случилось после Смирны?

– Нас отвезли на корабле в Кавалу. Туда уже переехала моя тетка, и мы жили вместе. Я понемногу привыкла. Мне даже кое-что понравилось.

– Например?

– Рядом было море. И город очень красивый. С огромными акведуками, похожими на гигантские мосты. А еще там был древний замок. И много старинных зданий и улочек. – Глаза Фотини светились. – Совсем не как в Афинах.

– Тебе нравится в Афинах?

– Пока не очень. Надеюсь, со временем понравится.

Там, где дороги девочек расходились, подруги остановились и присели на невысокую стену. Они беседовали без передышки.

Темис поведала подруге о «катастрофах» своей семьи: крахе старого дома и отъезде матери. Она призналась Фотини, что с тех пор, как убрали свадебную фотографию родителей, образ матери потускнел.

– Я не могу вспомнить ее лица, – сказала она подруге. – Но йайа как-то говорила мне, что я немного похожа на маму.

– Но у тебя есть отец, так?

– В каком-то смысле да, – ответила Темис, решив оставить эту историю на потом.

Всю следующую неделю по пути домой Темис рассказывала подруге о рухнувшем особняке.

– Как-нибудь я отведу тебя на руины. Думаю, их еще не разобрали.

– В Кавале тоже были особняки, – сказала Фотини. – Но они принадлежали плохим людям, владельцам табачных заводов.

– Почему они плохие?

– Ну, владелец одной, где работали мои родители…

– Родители? Твоя мама тоже?

Темис почти не знала детей, чьи матери работали бы. Даже в семьях со скромным достатком, где лишние деньги вовсе не помешали бы, женщины оставались дома, как ее мать.

– Да. Они работали вместе. Мама рассказывала, как они сидели на полу и сортировали табак. Женщины и мужчины, христиане и мусульмане. Они отделяли хорошие листья от плохих и раскладывали по величине.

– Но… – Темис слушала с открытым ртом.

– Думаю, в целом все было нормально, если бы не долгие рабочие часы. Казалось, они все удлиняются и удлиняются.

Фотини замолчала.

– Разве твоей маме не приходилось работать?

Темис замешкалась.

– Когда мы жили в особняке, она весь день хлопотала по дому…

Темис невзначай обронила, что отец почти всегда бывал в море, а за детьми присматривала бабушка.

Упоминание об отце заставило Фотини рассказать про своего.

– Мой отец умер, – с грустью произнесла она. – Поэтому мы переехали в Афины.

Темис не знала, что сказать. Ее мать пусть и не рядом, но была жива, а отец изредка навещал их.

– Я тоже нечасто виделась с отцом, – вздохнула Фотини. – Он возвращался поздно домой с собраний, а когда приходил, они с мамой всю ночь разговаривали и писали речи.

– Какие речи?

– Обращение к работникам. На заводе. Под глазами у папы были огромные темные круги, он все время читал газеты и книги и допоздна засиживался за кухонным столом. Но как-то вечером за мной присматривала тетка, а мама задержалась на работе. Я не могла уснуть, и тетя подогрела мне молока. Она тоже волновалась. Вдруг я услышала ключ в замочной скважине. Наконец пришла мама.

Темис заерзала, словно оттягивая следующий момент.

– У нее было грязное лицо, даже в тусклом свете я заметила ссадину на щеке, будто мама упала. Она пыталась заговорить, но слова не шли. Немного успокоившись, она все нам рассказала. Была демонстрация. Работники просили увеличить зарплату и улучшить условия труда. Их атаковала полиция. Некоторые пострадали.

– А твой отец…

– Его убили.

Между девочками повисла пауза, что случалось очень редко. Темис стало неловко, она не знала, что сказать.

Заговорила Фотини:

– Все уже в прошлом. Мы снова упаковали вещи и прибыли в Афины. Мама сказала, что нищета ее не заботит. Она не останется там, где начальники убивают работников. Она не будет рабыней. Не потерпит несправедливости. Она так сказала.

Несправедливость. Темис много раз слышала это слово, но в основном когда ругались дети – из-за неравных кусков пирога или исключения из игры. Да и ее саму постоянные нападки Маргариты познакомили с этим понятием.

Фотини зарыдала, и Темис впервые загрустила из-за человека, которого не знала. Она тоже заплакала, сочувствуя утрате подруги.

За обеденным столом тем вечером Темис поделилась печальной историей Фотини с бабушкой, братьями и сестрой.

– Значит, твоя новая подружка из коммунистов? – спросил Танасис.

– Нет, – сказала Темис, возражая старшему брату так, как не могла возразить сестре.