Текст книги "Здесь покоится наш верховный повелитель"

Нелл продолжала жить в своем домишке. Проходили месяцы. Луиза так и не уступила королю. Молл Дэвис продолжала свои прогулки в карете мимо домика Нелл.

Милорд Рочестер навестил Нелл в ее новом жилище и покачал головой, глядя, как он выразился, на «убожество жизни Нелл».

Он устроился на кушетке, рассматривая свои безукоризненные сапоги и с нежностью поглядывая на Нелл. Он дал ей совет.

– Король обращается с вами неподобающим для королевской возлюбленной образом, – сказал он. – Это ясно.

– И это в то время, как госпожа Дэвис проезжает в своей карете мимо к своему прекрасному дому, сверкая своим бриллиантовым кольцом!.. – воскликнула Нелл.

– Верно. А бедняжка Нелл стала матерью, и лицо ее младенца говорит о том, что он – королевский сын, даже если бы у Его Величества были основания подозревать, что это не так!

– У Его Величества нет оснований подозревать это!

– Подозрение не всегда нуждается в основаниях, крошка Нелл. Но давайте поговорим не об этом. Давайте обсудим более насущный вопрос: как добиться, чтобы с мисс Нелл обращались с подобающей королевской возлюбленной учтивостью. Барбара добилась того, чего хотела, криками, угрозами, сценами. Молл – милыми, застенчивыми улыбками. Что можете вы, милая Нелл, выставить против этого – ваше остроумие, приобретенное в переулке Коул-ярд? Увы, увы, в основе всех ваших бед именно Коул-ярд. Его Величество находится в затруднительном положении. Он в восторге от своей крошки Нелл; он души не чает в своем последнем сыне; но малыш Карл наполовину королевской крови, наполовину – Коул-ярдской. Помните об этом, Нелл. Имеются и другие Карлы, не говоря уже о Джеймсах, Аннах и Шарлоттах. У всех у них матери благородного происхождения. Даже у нашего Джемми Монмута мать была дворянка. А вы, дорогая Нелл, – поглядим правде в лицо – вышли из трущобы. Его Величество опасается неприятностей, если он даст какой-нибудь громкий титул этому своему Карлу. Люди прощают Карлу вольное поведение. Им нравится, что он веселится. Им безразлично, откуда он черпает удовольствия. Но что их заботит, Нелл, – так это возможность достигнуть высокого положения через королевскую постель. О, говорят они, это могло бы случиться со мной… или с моей маленькой Нелл… но не случилось. Это случилось с той маленькой Нелл! И они не могут вам этого простить. Поэтому, хоть вы и родили королевского отпрыска, они против того, чтобы он получал какие-либо титулы. Они хотят, чтобы никогда не забывалось, что его мать всего лишь девчонка из переулка Коул-ярд.

– Боюсь, вы правы, милорд, – сказала Нелл. – Но все изменится. Этот ребенок получит свою часть того, чем пользуется отродье Барбары.

– Их мать из рода благородных Вилльерсов, этих маленьких ублюдков Барбары, Нелл!

– Не важно. Не важно. Кто сказал, что они королевские дети? Только Барбара.

– Нет, даже Барбара этого не говорит. Ибо как в подобном случае может быть уверена даже мать? Теперь послушайте моего совета, Нелл. Будьте более дипломатичны в общении с королем. Когда француженка уступит ему, а она, в этом нет никакого сомнения, уступит, в гареме Его Величества могут произойти перемены. Эта дама может сказать: «Уберите с глаз долой эту личность. Я выдвигаю это в качестве условия моей уступки». И, поверьте мне, крошка Нелл, эту личность – пусть это будет благородная Вилльерс или продавщица апельсинов – непременно уберут. Если, конечно, эта личность не станет настолько необходима Его Величеству, что он не сможет без нее обойтись…

– Эта француженка, кажется, станет всесильной.

– Она большой дипломат, моя дорогая. Она подает надежды нашему всемилостивейшему королю, а потом как бы невзначай лишает его этих надежд. Это такая игра у подобных женщин – рискованная игра, если не владеть этим искусством мастерски. Но она искусница, эта француженка Луиза. Ее манеры и эта проводимая ею игра делают ее слишком желанной. Других причин я не вижу, хоть умри. Мне иногда кажется, что эта женщина косит.

– Значит, эта косоглазая красотка лишит всех нас королевской милости?! – воскликнула разгневанная Нелл.

– Косоглазая красотка сделает это, если ей это заблагорассудится. Может быть, бывшую маленькую торговку апельсинами из Коул-ярда она и не сочтет достойной соперницей. Но послушайте меня, Нелл. Не предъявляйте сейчас никаких требований королю. Способствуйте его покою. Смейтесь в его присутствии. И его постарайтесь смешить. Он будет приходить к вам в поисках покоя, как корабль приходит в гавань. Косоглазая красотка не будет злиться и бушевать, как это делала Барбара, – и все же, я думаю, он будет нуждаться в тихом пристанище.

Какое-то время Нелл молчала. Затем взглянула на красивое, носящее следы разгульной жизни лицо милорда Рочестера и произнесла:

– Я не могу понять, милорд, почему вы так добры ко мне? Рочестер зевнул. Потом ответил:

– Объясните это, если угодно, моей неприязнью к косоглазой красотке, моим желанием обеспечить Его Величеству покой и общество самой очаровательной дамы в Лондоне, а также тем, что мне доставляет удовольствие помогать столь остроумной особе.

– Что бы ни было причиной, – сказала Нелл, – я последую вашему совету, милорд, – по возможности. Но еще с тех дней, когда я сидела на мостовой в Коул-ярде, я была не в состоянии придержать язык. И, насколько я себя знаю, я уверена, что буду настаивать на милостях для моего малыша Карла до тех пор, пока он не получит титул герцога.

– Ах! – воскликнул Рочестер. – Делайте, как знаете, Нелл. Я точно знаю одно. Ничего похожего прежде никто не смел.

Нелл так и продолжала жить в восточной части Пелл Мелл. Король стал навещать ее реже. Уилл Чэффинч сожалел, что его кошелек не столь тугой, как ему бы хотелось, а у Нелл появились экстравагантные вкусы.

Она не соглашалась одевать маленького Карла в неподобающие его положению наряды. Она никогда не была бережливой, и начали расти долги.

Однажды она сказала Рочестеру:

– Я не могу содержать моего маленького Карла подобающим образом на те деньги, что получаю от Чэффинча.

– Вы можете напомнить королю о его обязанностях, – предложил Рочестер. – Но напомните деликатно. Не подражайте Барбаре с ее запросами.

– Я не буду подражать Барбаре, – ответила Нелл. – Но мой сын не будет носить одежду из грубых тканей. Его кожицы будет касаться только шелк. Он будет жить, как герцог. Он все-таки благородного происхождения.

– Нелл, я вижу по вашим глазам, что вы что-то задумали. Что за безумство вы затеваете?

– Так как того, что мне дает Чэффинч, недостаточно, я должна заработать остальное.

– Вы собираетесь завести любовника?

– Завести любовника! Нет, один любовник – это мое правило. У меня есть друг, король, и у нас есть общий ребенок. Мы, похоже, слишком бедны, чтобы содержать его подобающим его положению образом. Поэтому я должна работать.

– Вы… работать!

– Почему бы нет? Когда-то я была актрисой и говорили, что многие стремились в театр только затем, чтобы увидеть меняя. Почему бы им снова не прийти в театр взглянуть на меня?

– Но теперь вы известны как возлюбленная короля и мать его сына. Королевские возлюбленные не работают. Они никогда не работали!

Значит, пора сменить моду, – сказала Нелл. – Если отец Карла слишком беден, чтобы обеспечить ему то, что ему полагается, его мать разбогатеет.

– Нет, Нелл! Это неслыханно!..

– Ничего, с завтрашнего дня об этом услышат. Решено – завтра я возвращаюсь на сцену.

5

Иаков, герцог Монмут взвинчивал себя до состояния ярости. Он вышагивал по своим апартаментам в присутствии молодых людей, которые стремились держаться поближе к сыну короля и готовы были одобрять все, что бы он ни делал.

Монмут был поразительно хорош собой. Он унаследовал крепкое здоровье отца и яркую красоту матери, в то же время в его внешности проявлялось несомненное сходство со Стюартами, так что ни у кого не могло возникнуть сомнения, сын ли он короля. Всем было известно о привязанности короля к этому молодому человеку, о его безграничном терпении, о том, что ему прощались многие вольности, ибо нельзя не признать, что Монмут заносчив и весьма гордится тем, что в нем течет королевская кровь. Тем не менее он был весьма недоволен судьбой, наделившей его положением незаконнорожденного сына столь чадолюбивого отца.

Его не покидала надежда, что наступит день, когда король объявит его своим законным наследником. Среди окружающих его людей многие говорили, что так оно и будет, ибо все беременности королевы кончались выкидышами, а в стране росло недовольство религиозными настроениями брата короля.

Джеймс, герцог Йоркский, находился под подозрением. Он не объявил себя католиком открыто, но то, что он не посещал церковь, свидетельствовало о его сомнениях в отношении религии. Слухи множились. Монмуту и его друзьям оставалось лишь способствовать их распространению.

Тем временем Монмут предавался удовольствиям. В этом отношении он был ненасытен. Он, как и его отец, увлекался женщинами, однако ему не хватало добродушной терпимости его отца. Карл не заблуждался относительно своего положения, Монмут же, напротив, считал себя центром мироздания. Карлу не было необходимости приукрашивать свою сущность, потому что все его предки были королями Шотландии, Англии и Франции. Его происхождение было безупречно королевским. Монмуту же приходилось помнить не только о своих предках со стороны отца, но и по материнской линии; и хотя он был сыном короля, многие утверждали, что ему никогда не носить королевской короны. У него было жгучее желание убрать с дороги всякого, кто окажется на пути его честолюбивых желаний. Это обстоятельство оказывало постоянное влияние на его жизнь. Он получил не самое лучшее образование, из провинциального дворянина вдруг превратился в заласканного юношу при дворе своего отца-короля. И эта перемена в жизни вскружила ему голову, окончательно лишив его способности рассуждать здраво.

Вот почему он вел себя заносчиво и таким образом приобрел множество врагов, а те, кто ходили у него в друзьях, по сути были либо врагами герцога Йоркского, либо надеялись на благосклонность короля, любившего своего сына.

Все время Монмута уходило на гадалок, на заботы о своей внешности, на поиск рецептов по уходу за кожей, по сохранению белизны зубов и блеска черных волос, так великолепно контрастировавших с его нежной светлой кожей. Его привлекала военная служба. Он хотел бы прославиться на этом поприще и осуществить великие завоевания. Он представлял себя проезжающим по улицам Лондона в ореоле военной славы, ему казалось, что в этом случае народ оценил бы его по достоинству и вместе с криками «Долой католика герцога Йоркского» раздавались бы крики «Да здравствует протестант герцог Монмут!»

Уже семь лет он был женат на миниатюрной герцогине Бакли, шотландской наследнице очень большого состояния, которую отец выбрал для своего обожаемого Джемми. Монмуту было тогда четырнадцать лет; Анне, его малютке-невесте, – двенадцать. Он часто вспоминал, как его любящий отец веселился на церемонии проводов их в постель вместе. Приказав тем не менее, чтобы их в ней не оставляли, так как они еще слишком молоды.

Супружество оказалось не слишком счастливым. Но Анна Скотт гордилась своим положением. Монмут считал ее черствой. Она ничем не выдавала своего огорчения буйным поведением мужа, некоторые утверждали, что она тверда, как гранитные скалы ее родины.

Монмут обхаживал фрейлину королевы Марию Кирке. Делал он это не потому, что она привлекала его более других, просто слышал, что его дядя, герцог Йоркский, был увлечен этой дамой и пытался ухаживать за ней своим, по обыкновению медлительным, нерешительным образом.

Этого было достаточно, чтобы воспламенить юного Монмута, так как демонстрировать свое превосходство над дядей стало для него постоянной потребностью. Он должен делать это постоянно, чтобы все – в том числе Джеймс, герцог Йоркский, – осознали, что, если король Карл умрет, не имея законных детей, Иаковом Вторым должен стать не Джеймс, герцог Йоркский, но Иаков, герцог Монмут.

И вот теперь, расхаживая по своим апартаментам, он напыщенно разглагольствовал со своими приятелями по поводу того, что он называл оскорблением королевской власти.

У него находились сэр Томас Сэндис и капитан О'Брайен. Он пригласил их к себе с тем, чтобы они помогли ему осуществить безумный план, который он обдумывал. Его самые близкие друзья, юные герцоги Албемэрль и Сомерсет, слушали излияния Джемми, развалившись на диване у окна.

– Отец слишком беспечен! – воскликнул Монмут. Он позволяет подданным оскорблять себя. Что он делает? Он пожимает плечами и смеется!.. Такое отношение облегчает жизнь, но за нахальство следует наказывать.

– Добродушие Его Величества одна из причин, по которой подданные любят его, – высказал свое предположение Албемэрль.

– Король должен быть королем! – самоуверенно возразил Монмут.

На это никто ничего не ответил. Монмут как обожаемый сын имел право критиковать своего отца, у них этого права не было.

– Слышали ли вы, приятели, что сказал этот дерзкий Ковентри в парламенте?

На этот вопрос ответом было молчание.

– И что такое этот Джон Ковентри? – продолжал герцог. – Член парламента от Уэймута! А что такое Уэймут, скажите мне, пожалуйста? Этот никому не известный господин из провинции критикует моего отца – и это сходит ему с рук! А все потому, что отцу лень наказывать его. Убежден, что это оскорбление королевской власти; и если отец отказывается отплатить за него, это должен сделать сын.

Герцог Албемэрль нерешительно заметил:

– То, что было сказано, было сказано в парламенте. А там, говорят, человек имеет право говорить все, что думает.

Монмут резко обернулся к нему, черные глаза его сверкали, губы презрительно скривились.

– Право… высказываться против своего короля?

– Это бывало и прежде, милорд, – решился вступить в разговор Сомерсет. – Этот Ковентри всего лишь предложил, чтобы театры облагались налогом на развлечения.

– Такое предположение достойно деревенщины.

– Он предложил это как средство получить деньги, в которых, и с этим все согласны, так нуждается страна, – сказал Сомерсет.

– Но, дорогой мой, король нуждается в развлечениях. Он любит театры, зачем же лишать его удовольствий? Театры доставляют Его Величеству массу приятного.

– Об этом и говорилось в парламенте, – заметил мрачно Албемэрль.

– Да, воскликнул Монмут. – И именно тогда этот Джон Ковентри встал с места, чтобы спросить, от кого получает удовольствие король – от выступающих там мужчин или от женщин.

– Это оскорбительно для короля, что правда, то правда, – признал Албемэрль.

– Оскорбление! Это заносчивость, господа. Этого нельзя позволять. Всей стране известно, что королю доставляют удовольствие его актрисы. Это и Молл Дэвис из Герцогского театра, и Нелл Гвин из Королевского. Ковентри хотел оскорбить короля – и сделал это.

– Его Величество решил не устраивать из этого скандала, – сказал Албемэрль.

– Но я решил иначе, – воскликнул Монмут. – Я заставлю этих мужланов осознать, что мой отец является их королем, и любой, дерзнувший оскорбить его, горько об этом пожалеет.

– Что вы собираетесь делать, Ваша Светлость? – спросил сэр Томас Сэндис.

– Для того чтобы обсудить это, я пригласил вас, мои друзья, – ответил герцог.

Король беспокоился. Он пришел к Джеймсу в его личные покои.

Джеймс сидел с книгой.

– Читаешь, Джеймс? – весело спросил Карл. – Что за книга? – Он заглянул через плечо брата. – «История Реформации» доктора Хейлина. О, мои подданные-протестанты были бы довольны, увидев, что ты читаешь такую книгу, Джеймс.

Большие темные глаза Джеймса выражали озадаченность. Он ответил:

– Я нахожу много пищи для размышлений на этих страницах.

– Перестань так много размышлять, брат мой, – сказал Карл. – Это занятие совсем не соответствует твоей природе.

– Вы насмехаетесь надо мной, Карл. Вы всегда насмехались.

– Я рожден насмешником.

– Вы читали эту книгу?

– Я пролистал ее.

– Она достойна большего.

– Рад слышать это от тебя. Думаю, это означает, что ты стоишь, как выразились бы мои подданные-протестанты, на правильном пути.

– Я не уверен в этом, Карл.

– Брат, когда я умру, ты унаследуешь корону. Управление королевством потребует всех способностей, которыми наградила тебя природа. Понадобится весь твой ум, чтобы удержать эту корону на голове, а голову на плечах. Вспомни нашего отца. Ты забываешь о нем когда-нибудь? Я – никогда. Ты слишком озабочен своей душой, брат, когда голова, возможно, находится в опасности.

– Какое значение имеет голова, если душа неспокойна?

– Твою голову видят все – красивую голову, Джеймс, – голову человека, который однажды может стать королем. А душа – где она? Мы не можем видеть ее, поэтому как мы можем быть уверены, что она существует?

– Вы богохульствуете, Карл.

– Я не религиозен, это так. Такова моя природа. У меня извращенный ум, и таким, как я, трудно веровать. Но отложи книгу, брат. Я должен поговорить о Ковентри.

Джеймс мрачно кивнул.

– Скверное дело.

– Юный Джемми становится слишком буйным.

– А парень этот будет жить?

– Я молю Бога, чтобы это было так. Но эти буйные юнцы разбили ему нос, и парламент бурлит от возмущения.

– Это можно понять, – сказал Джеймс.

– Я согласен и с тобой и с парламентом. Но мой парламент недоволен мной, а это плохо, когда парламенты и короли расходятся во мнениях. У нас есть ужасный пример. Когда я вернулся домой, я принял решение жить в мире со своими подданными и со своим парламентом. А вот теперь молодой Джемми устроил самую настоящую потасовку. И заявляет, что защищал мое королевское достоинство.

– Этот мальчик придает большое значение королевскому достоинству Вашего Величества. И главным образом потому, что он считает, будто в нем есть и его доля.

– Это правда, Джеймс. Бывают моменты, когда юный Джемми заставляет меня тревожиться. Парламент принял закон, по которому любой, выбивший глаз, рассекший губу, нос или язык вассалам Его Величества или как-то иначе нанесший увечье члену парламента, должен быть отправлен на год в тюрьму, а не только подвергнуться большому штрафу.

– Это справедливо, – ответил Джеймс.

– Да, это справедливо. Поэтому мне не нравится, что юный Джемми ведет себя подобным образом.

– Небольшое наказание, наложенное Вашим Величеством, могло бы пойти ему на пользу.

– Возможно, ты прав. Но я никогда не увлекался наказаниями, и мне трудно наказывать тех, кто мне дорог, как этот мальчик.

– И все же однажды он навлечет на себя неприятности – и на вас тоже.

– Поэтому я и хочу, чтобы ты помог мне, Джеймс. Неужели вы двое не можете быть друзьями? Мне не нравится это соперничество между вами.

– Соперничество устраивает ваш внебрачный сын. Он опасается, что мне достанется корона, на которую, как ему кажется, у него больше прав.

– Боюсь, что лишь одно может сдружить вас, и это одно – мои законные здоровые сыновья. Чтобы ни у кого из вас не осталось надежды на корону.

– Карл, кое-кто говорит, что вы так любите этого мальчика, что готовы сделать его своим полноправным наследником.

– Я люблю мальчика, это правда. Он – моя плоть и кровь. Тысячи мелочей ежедневно напоминают мне об этом. Он мой сын, мой старший сын. Он мне нравится. Не стану этого отрицать. Но ты, брат, сын нашего отца и мой наследник. Я никогда не сделаю Джемми законным сыном, пока есть человек, который по праву и справедливости должен занять мое место. Если я умру, не имея законного наследника, ты унаследуешь трон. Я об этом никогда не забываю. Сколь бы я легкомысленным ни был, тут я постоянен и тверд. Но есть еще один вопрос, который я хотел бы решить с тобой. Речь о твоем заигрывании с католической верой.

– Мысли не поддаются контролю, брат.

– Нет, конечно, но мы можем держать их при себе.

– Я не могу фальшивить по поводу того, что я считаю истинной религией.

– Но ты можешь держать свои мысли при себе, брат. Вспомни нашего деда, Генриха Четвертого. Вы такой же его внук, как и я. Поразмысли о том, как он управлялся со своими религиозными вопросами, благодаря чему страна, пережившая разрушительную войну, обрела наконец мир. Англия является протестантской страной, так же твердо протестантской, как Франция была твердо католической в дни правления нашего деда. Англия никогда больше не согласится принять короля-католика. Если ты хочешь, чтобы в Англии царил мир, когда меня не станет, ты должен взойти на трон протестантом.

– А что, если мои сердце и разум говорят мне, что католическая вера является истинной?

– Подави влечения своего сердца, дорогой брат. Прислушайся к разуму, он тебе скажет: поклоняйся втайне. Оставайся внешне таким, каким тебя хочет знать страна. Помни нашего деда… величайшего из королей, которого когда-либо имели французы. Он положил конец гражданской войне, потому что он, будучи гугенотом, прикидывался католиком. Оставь этот флирт с католической верой, Джеймс. Показывайся со мной в церкви, когда того требует случай. Пусть страна видит, что ты правоверный протестант. В этом случае, брат, мы быстрее покончим с нездоровым ростом амбиций юного Джемми. Поступай так не ради меня, а ради себя и Англии, которой тебе когда-нибудь, возможно, придется править.

Джеймс мрачно покачал головой.

– Вы не понимаете, о чем просите, брат. Если человек исповедует католическую веру, как может он идти в протестантскую церковь?

Карл устало вздохнул.

Потом он пожал плечами и подумал: «Джеймс – дурак… он всегда был дураком и, есть опасения, останется им навсегда». Карл мог утешать себя мыслью о том, что, какую бы беду Джеймс ни навлек на себя, он, Карл, будет в могиле и его это касаться не будет.

Он перевел разговор на другую тему:

– Как поживает семья?

Лицо Джеймса просветлело.

– Мария важничает, как всегда, Анна полнеет.

– Ну-ка, проводи меня к ним. Дам им знать, что их дядя о них не забывает.

В апартаментах герцога Карл встретился с Анной Гайд. Анна тепло приветствовала его не только потому, что ее деверь был королем. Анна не забыла, что, когда все покинули ее вскоре после замужества, а Генриетта-Мария настаивала, чтобы ее игнорировали, именно король Карл оставался ее лучшим другом.

– Похоже, у Вашего Величества хорошее настроение, – заметила она.

– Это от предвкушения разговора с вами, – ответил Карл, как всегда, галантный даже по отношению к тучным и стареющим. – Черт побери! Джеймс так угрюм из-за своих святых проблем. А где же ваши дети?

– Я пошлю за ними, – ответила Анна. – Они поторопятся прийти, узнав, что Ваше Величество здесь.

Карл, глядя на Анну, подумал, что она выглядит более болезненно, чем обычно; даже ее полнота казалась нездоровой.

Он спросил, получала ли она какие-либо известия от своего отца, Эдварда Гайда, графа Кларендона, живущего в изгнании во Франции.

– Он довольно приятно проводит время, – ответила Анна королю. – Компенсируя свое безделье в изгнании, он занялся писанием мемуаров.

– Они, должно быть, будут интересными, – сказал король. Тут в комнату вошли две маленькие девочки, Мария и Анна.

Только две, выжившие из семи, подумал король, а ведь их было семеро – тех, что Анна Гайд родила герцогу Йоркскому.

И все же Джеймс, имея двух девочек, был благополучнее брата. Почему члены королевской семьи, которым так необходимы наследники, обычно так неудачливы в этом отношении? Отсутствие наследников было сущим проклятием для королевской власти. Мария, старшая из девочек, взяла его руку и торжественно поцеловала ее. Карл поднял ее на руки. Он любил детей, и ему особенно нравилась эта важная малышка Мария.

Он с нежностью поцеловал ее, а она обняла его за шею и потерлась щечкой об его щеку. После отца она больше всего любила своего дядю Карла.

Анна тянула его за полы камзола.

– Теперь очередь Анны, – проговорила флегматично маленькая Анна.

– Ну, Мария, дорогая моя, – сказал король, – ты должна уступить место пухленькой Анне.

Он спустил Марию на пол и сделал вид, что никак не может поднять Анну. Он сопел и пыхтел, а обе девочки визжали от восторга.

– Анна слишком толстая, ее не поднять, – заявила Мария.

– Признаюсь, – сказал король, – что мне не справиться с такой грузной племянницей.

– Тогда не поднимайте меня, а дайте конфеток, – попросила Анна.

– Дядя Карл, она потому такая толстая, что все время ест, – вступила в разговор Мария. – Если она еще будет есть, она будет толстеть и толстеть, и тогда уже никто не сможет ее поднять.

Анна смотрела на них со спокойной, дружелюбной улыбкой.

– Пусть только мне дают конфетки и не поднимают меня, – согласилась она.

– Ох, моя дорогая Анна, ты представляешь собой весомую проблему, – ответил король. – Но, зная твои вкусы и предвидя твое увесистое присутствие, я пришел хорошо вооруженным.

Обе малышки смотрели ему в лицо, так как он опустился на колени, чтобы приблизить свое лицо к их лицам.

– Быть вооруженным, – начала объяснять Мария, – это значит носить мечи и все такое, Анна.

– Мечи из конфеток? – уточнила заинтересованная Анна.

– Пошарьте-ка в моем кармане, племянницы, и вы сможете найти в нем кое-что интересное, – сказал их дядя.

Анна первой занялась этим, визжа от предвкушения, и тут же принялась набивать рот содержимым королевского кармана. Мария взяла короля за руку.

– Я покажу вам папиных борзых. Я их люблю.

– Я их тоже люблю, – невнятно, но старательно бормотала Анна, так как рот ее был битком набит сладостями; сладкие струйки стекали на ее пухлый подбородок.

– Но они такие тощие, – заметил король, улыбаясь ей своей грустной улыбкой.

– Мне нравится, когда другие тощие, – ответила Анна. – Только Анна должна быть толстой.

– Ты боишься, что если они станут такими же толстыми, как ты, то у них будут такие же вкусы? Если бы мы все так любили конфетки, как их любит госпожа Анна, то нам бы не хватило конфет со всего света.

Анна какое-то мгновение оставалась серьезной, а затем улыбнулась своей приветливой, очаровательной улыбкой.

– Нет, дядя Карл, – ответила она, – тогда кондитеры сделают еще конфет.

Они отправились смотреть борзых герцога. Их отец забыл о решении религиозных проблем и забавлялся игрой со своими малышками. А Карл учил их бросать мячи при игре в путаницу.

И когда он направлял руку Марии при бросании мяча, и когда маленькая Анна, переваливаясь, ходила вокруг него, Карл думал: «Если бы эти две были моими, я мог бы прекратить опасное соперничество между Джемми и Джеймсом; и мне бы не было нужды волноваться из-за того, что мой брат начинает глубоко сомневаться, читая «Историю Реформации» доктора Хейлина».

Карл пришел навестить Нелл после того, как она уже несколько недель играла на сцене Королевского театра.

Его забавляло то, что она вернулась на сцену; но, как он сказал ей, все знали, что ребенок, спящий в колыбели, был его сыном, и матери этого ребенка едва ли подобает оставаться актрисой.

– Матери этого ребенка необходимо обеспечить пропитание для незаконного сына короля, – заметила Нелл в своей обычной манере. – И если она может это сделать, только играя на сцене, она должна играть на сцене. Что же невинному ребенку – умирать с голоду из-за того, что мать слишком ленива, а отец слишком беден для того, чтобы прокормить его?

– Решено, – ответил король. – Оставь сцену – и не будешь нуждаться, да и он тоже.

– Если я оставлю сцену, я буду вынуждена позаботиться, чтобы вы, Ваше Величество, сдержали свое обещание, – заявила Нелл. – Я не прошу для себя пенсии, но для своего ребенка, имя которому Карл и никак иначе, я буду просить много.

– Все, что возможно, будет сделано, – пообещал король. Теперь он навещал ее значительно чаще. Луиза де Керуаль все еще не подпускала его к себе. Он много думал о Луизе; она казалась ему бесконечно желанной, самой желанной женщиной в его королевстве, но он был слишком беззаботен, чтобы слишком переживать по этому поводу. Он был уверен, что Луиза в конце концов не устоит; тем временем есть Молл – все еще настолько очаровательная, что ее хочется навестить разок-другой; изредка он навещал Барбару, хотя и мог бы себя поздравить с тем, что почти порвал с ней отношения; и всегда можно было быть уверенным, что с Нелл не придется скучать – она непредсказуема. А кроме того, всегда найдутся дамы для забав на одну ночь. Он был хорошо обеспечен женщинами.

Карл осознавал затруднения Нелл и решил, что будет удобнее, если поселить ее поближе к своему Уайтхоллскому дворцу.

Он напомнил ей о доме, в котором она теперь жила.

– Такой дом мне не нужен, – возразила Нелл, – я узнала, что он передан мне на условиях аренды. Я всегда оказывала английской короне услуги бесплатно. Поэтому впредь никакие арендные платы меня не устроят. Хочу дом в собственность.

– Нелл, – заметил король, смеясь, – ты становишься очень жадной.

– Я должна думать о сыне.

– Материнство изменило тебя.

– Оно меняет всех женщин. Король на время стал рассудительным.

– Это правильно, – сказал он, – что ты думаешь о малышке. И правильно, что напоминаешь мне о своих нуждах. Послушай-ка, Нелл, отсюда далековато до Уайтхолла.

– Но я слышала, что главным удовольствием Вашего Величества – не считая еще одного – являются прогулки.

– Бывают моменты, когда мне хочется, чтобы ты была поближе ко мне. И теперь, когда ты оставила сцену, я собираюсь подарить тебе прекрасный дом – в полную собственность. Единственная возможность, которая мне подвернулась в этом квартале.

– А это близко к Уайтхоллскому дворцу?

– Ближе, чем этот дом, Нелл. Он почти на четверть мили ближе. Не думаю, что у тебя будут причины считать этот дом неподходящим для нашего сына, Нелл.

– Но он будет в безусловной собственности? – настаивала Нелл.

– Клянусь, что будет.

Теперь Нелл занимала более высокое положение в свете.

Она жила на красивой широкой улице в том конце, где находились дома аристократов. Новый дом Нелл был трехэтажным, и ее сад простирался до парка Святого Якоба, от которого его отделяла каменная стена. В конце сада Нелл находилась куртина. Взобравшись на нее, она могла через стену смотреть в парк и переговариваться с королем, когда он прогуливался там с друзьями.

Теперь с Нелл обращались «подобающим для королевской любовницы образом». Ее ближайшими соседками были Барбара Каслмейн, герцогиня Шрусбери и Мэри Найт, бывшая некогда одной из основных фавориток короля. Леди Грин и Молл Дэвис тоже жили поблизости.

Отношение к ней многих людей изменилось. Теперь ее чаще называли мадам Гвин, а не мисс Нелл, торговцы старались стать ее поставщиками, к ней обращались с подобострастием.

В прежнее время Нелл высмеяла бы всех этих подхалимов, но, став матерью, Нелл наслаждалась их заискиванием. Она всегда помнила, что чем больше чести оказывалось ей, тем легче почести найдут дорогу к ее малышу. А она была полна решимости видеть его герцогом.