Текст книги "Здесь покоится наш верховный повелитель"

– Я не мог бы, не уронив чести, расстроить брак, который был совершен официально, – ответил Карл.

В неистовом возмущении палата общин просила короля назначить день поста, чтобы после него можно было обратиться к Богу с просьбой отвести от государства угрожающие ему напасти.

– Я не мог бы не позволить вам, джентльмены, голодать столько дней, сколько вам заблагорассудится, – был ответит короля.

Неудачно, что на это же самое время пришлась годовщина порохового заговора. Когда выступления против католицизма усиливались, то церемония сожжения чучел Гая Фокса проводилась с большим энтузиазмом, чем обычно, и в том году за событиями в день Гая Фокса с огромным беспокойством наблюдали король и его брат. Они опасались, что сожжение чучел Гая Фокса, папы и дьявола может перерасти в беспорядки.

Арлингтон после этого дерзнул предложить следующее: поскольку король не в силах предотвратить отъезд принцессы Моденской из Парижа, то не мог бы он по крайней мере настоять на том, чтобы после женитьбы Джеймс и его молодая жена удалились от двора и поселились вне Лондона, где Джеймс мог бы наслаждаться жизнью провинциального дворянина?

– Ваши предложения я всегда выслушиваю с большим интересом, – сказал король. – Но первое несовместимо с моей честью, а второе было бы оскорбительным для достоинства моего брата.

Итак, Мария-Беатриса Моденская с сожалением оставила гостеприимные берега Франции, где к ней с большой добротой относились многие высокопоставленные особы.

Юная девушка ужасно боялась своего будущего мужа. Ему было сорок лет, и ей казалось, что это весьма преклонный возраст. Она умоляла свою тетку саму вместо нее выйти замуж за герцога Йоркского, она была бы счастлива, заявила она, уйти в монастырь, любая другая жизнь казалась ей лучше, чем та, которая выпала ей – выйти замуж за человека, который годится ей в отцы и о котором говорилось, что он содержит так же много любовниц, как и его брат.

Она была милым ребенком и очень походила на свою мать Луизу Мартиноцци, племянницу кардинала Мазарини, которая, как и все дамы этой семьи, отличалась замечательной красотой. Но в четырнадцать лет быть разлученной с родным домом, чтобы начать жизнь в незнакомой стране с человеком, казавшимся очень старым, – тяжелое переживание, а она слишком молода, чтобы уметь скрывать свою антипатию.

Джеймс понимал чувства своей молодой супруги и был готов сделать все, что было в его силах, чтобы она не смущалась.

В Дувре он ждал на берегу. Он расстроился, увидев ее, так как ее молодость напомнила ему дочь Марию, которая была не намного моложе этого ребенка, оставившего свой дом и все, что любила, чтобы приехать в незнакомую страну и стать его женой. Он заключил ее в объятия и нежно прижал к себе. Но Мария-Беатриса, едва взглянув на своего мужа, залилась безутешными слезами.

Джеймс не рассердился, он в душе пожалел девушку и заверил ее, что, несмотря на то, что он стар и понимает, что может казаться довольно безобразным такой юной, полной сил и красивой девушке, ей нечего бояться, потому что для него будет радостью любить и уважать ее, пока он жив.

Сейчас он горячо желал иметь непринужденные манеры Карла, которые, как он был убежден, быстро успокоили бы этого ребенка.

Но неуклюжесть и неловкость Джеймса сглаживались его бескорыстной добротой; он решил, что до тех пор, пока этот ребенок не привыкнет к его обществу, он постарается не быть навязчивым.

– Я постараюсь не пугать вас, – успокоил он ее. – Я помню своих малышек Марию и Анну.

Они выехали из Дувра, и новобрачная была рада, что ее мать и принц Ринальдо д'Эсте едут вместе с ними. Они ехали с остановками в Кентербери, Рочестере и Грейвсенде, и люди выходили из домов посмотреть. Молодая девушка так их очаровала, что им не верилось, будто она может причинить зло их стране.

В Грейвсенде они взошли на борт парусника и поплыли навстречу королевским судам. Когда они встретились, Джеймс представил свою молодую жену королю.

Карла окружали придворные дамы и кавалеры. Была там и королева, готовая приласкать и утешить юную невесту и хорошо помнящая свой собственный приезд в эту страну для того, чтобы выйти замуж за самого обворожительного из королей и вскоре узнать, что он далеко не безгрешен, но и понять, что разлюбить его невозможно. Луиза находилась рядом с королем, одета она была менее броско, чем большинство дам, но выглядела тем не менее одетой гораздо богаче, чем они, она не была увешана драгоценностями, поэтому казалось, что каждая из немногих украшавших ее драгоценностей сияет особенно ярко. Именно эту даму Мария-Беатриса приняла за королеву. Луиза держалась как королева да и считала себя королевой. Совсем недавно она приняла английское гражданство, и это значило, что она могла принять титулы и владения, которые король с радостью бы пожаловал ей и раньше, будь у него такая возможность. У нее теперь было несколько громких титулов: баронесса Питерсфилд, графиня Фэрем и герцогиня Портсмутская. Она была фрейлиной королевы. Но она же была и фактической королевой Англии – разве что не называлась ею. Она бы совсем не огорчилась, если бы стала ею и формально. Ее небольшие глазки часто останавливались на мертвенно бледном лице королевы. Она надеялась, что эта дама долго не проживет, так как, на самом деле, что за радость в жизни знала такая женщина, как Екатерина Браганца, которая до сих пор так и не смогла освоиться при дворе собственного мужа? У нее, конечно, не было большого желания жить. Смерти королевы – вот чего страстно желала Луиза, так как она знала, что король никогда не разведется с женой. Луиза открыла особенность Карла. Несмотря на свою беззаботность и готовность раздавать обещания направо и налево, если он решал на чем-нибудь настоять, то проявлял неслыханное упрямство. Она должна была благодарить его за добрые чувства, но она постоянно помнила, что, несмотря на то, что ей удалось внушить ему к себе любовь, определенная доля его добродушия доставалась и Екатерине, королеве, и ничуть, пожалуй, не меньше – другим. И хотя король обожал Луизу, он сочувствовал жене Екатерине.

Мария-Беатриса узнала и других дам и кавалеров. Она заметила красавицу Анну Шрусбери с герцогом Бекингемским и лорда Рочестера – самого красивого из всех придворных, хотя распутство уже начинало сказываться на его красоте; около него находилось оживленное, миловидное создание с каштановыми локонами и сияющими карими озорными глазами, одетое необыкновенно пышно и привлекающее всеобщее внимание. Даже король довольно часто на нее поглядывал. Ее звали, кажется, мадам Гвин. Присутствовали и господа, чьи имена часто упоминались рядом с королевским именем: граф Карбери, граф Дорсет, сэр Джордж Эстеридж, граф Шеффилд, сэр Чарлз Седли, сэр Карр Скроуп.

Вдруг Мария-Беатриса почувствовала на себе пристальный взгляд темных глаз. Она упала на колени и тут же была поднята изящными руками короля, который, глядя ей в лицо, увидел ярко заблестевшие глаза с готовыми пролиться слезами, заметил задрожавшие губы.

– Что вы, что вы, сестричка, – сказал он своим нежнейшим и мелодичнейшим голосом, – я необыкновенно рад видеть вас здесь. Мы с вами будем друзьями.

Мария-Беатриса вложила свои ручки в его руки. Ее не беспокоило, что он король, она осознавала лишь то, что его слова, его улыбка, его необыкновенное обаяние делали ее счастливой и придавали ей уверенность.

Король продолжал удерживать ее ручку, а она чувствовала, что, пока он вот так ее держит, она почти довольна, что приехала сюда.

Он делал так, что она постоянно была с ним рядом во время торжеств. Он давал понять, что она может вполне полагаться на него, пока полностью не освоится в новой для нее стране. Он сказал ей, что она напомнила ему свою родственницу Гортензию Манчини, одну из самых красивых женщин, которых он когда-либо видел в своей жизни. Он хотел жениться на Гортензии, но ее дядя решительно воспротивился этому.

– В те дни я был странствующим изгнанником. Совсем невыгодная партия. Но я никогда не забывал прекрасную Гортензию, а вы так на нее похожи… это приятно… очень приятно.

Когда они плыли к Уайтхоллу, она тоже была с ним рядом. Она слышала, как люди с берегов реки приветствовали его, и ей было ясно, что все они его любят, что они покорены его непреодолимым обаянием так же, как и она.

Он указал ей на Уайтхоллский дворец, к которому они направлялись.

То, что она стояла с ним рядом, подействовало на нее успокаивающе. Ее матери было приятно видеть непринужденную приветливость короля по отношению к ее дочери; успокаивало и то, что у дочери улучшилось настроение. Придворные наблюдали за ними.

– Не ошибся ли я? – с манерной медлительностью спрашивал Рочестер. – Кто из них новобрачный – Карл или Джеймс?

– Его Величество старается помочь ребенку почувствовать себя непринужденно, – заметила Нелл.

– Джеймс безуспешно пытался сделать это, – вступил в разговор Бекингем. – Увы, бедный Джеймс! Мне кажется, что наш милостивый повелитель смог бы преуспеть во всем, если бы захотел, а его брат преуспел бы, если бы смог.

Легкой походкой к ним приблизилась Луиза. Ее слегка забавлял пышный, красочный наряд Нелл.

В глазах Нелл вспыхнул недобрый огонек. Ей было неприятно думать всякий раз, когда она видела эту женщину, что она стала теперь герцогиней Портсмутской, в то время как ее маленькие Карл и Иаков носили лишь фамилию Боклерк, а она сама была просто мадам Гвин. Герцогиня полагала, что Нелл едва ли достойна внимания. Но все же она держалась снисходительно.

– Вы разбогатели, как можно видеть по вашему платью, – сказала она весело. – И выглядите вполне изящно для того, чтобы быть королевой.

Нелл воскликнула:

– Вы совершенно правы, мадам. И я вполне шлюха для того, чтобы быть герцогиней.

Герцогиня двинулась дальше, ей вслед раздался смех Нелл, Бекингема и Рочестера.

Лицо Луизы осталось бесстрастным. Она полагала, что Рочестер дурак, постоянно изгоняемый с королевского двора за непристойности, адресуемые всем вокруг без разбора, включая короля, его распутство сведет его скоро в могилу, нет нужды о нем думать. Что касается продавщицы апельсинов – бог с ней, с шутихой. Кроме того, королю она нравится, и он будет противиться предложению запретить ей бывать при дворе; оружием Нелл Гвин были колкости, а в этом искусстве Луиза не могла с ней соперничать. Игра словами нелегко давалась Луизе даже на ее родном языке. Но с ними был человек, который вскоре в полной мере ощутит на себе ее недовольство. Милорд Бекингем уж давно мог бы перестать похваляться своим влиянием, если бы она этого захотела.

Герцог Монмут был доволен женитьбой герцога Йоркского.

– Ничего другого он сделать и не мог, – говорил он своим закадычным друзьям, – чтобы больше меня обрадовать. Люди пришли в ярость. И разве их можно винить? Мой дядя сущий дурак, если думает, что ему удастся ввести католичество в Англии.

Доложили, что Росс, его старый слуга, хочет повидать его, а когда Росса впустили, стало ясно, что Росс хочет сообщить ему что-то без свидетелей.

Монмут тут же провел его в укромное место, где они могли поговорить наедине. Росс смотрел на него с тем восхищением, которое Монмут привык видеть в глазах многих окружающих его людей.

– Позвольте мне, ваша милость, – сказал Росс, – хоть минутку поглядеть на вас. Я помню вас малышом – самым живым и красивым малышом, за которым мне когда-либо приходилось присматривать. Мне приятно видеть вас в добром здравии.

Монмут терпеливо слушал. Он любил восхваления.

– Пожалуйста, продолжайте, – попросил он.

– Лишь одно, имеющее отношение к вашей милости, раздражает меня.

– Неудачный поворот судьбы? – подсказал Монмут.

– Именно. Что за король получился бы из вас! Сколько людей толпилось бы на улицах, выкрикивая приветствия, если бы вас звали, как наследника престола, принцем Уэльским – Иаков, принц Уэльский, а не Иаков, герцог Монмутский.

– Всего лишь формальность… всего лишь подпись на документе… – тихо проговорил Монмут.

– И из-за этого страна лишается лучшего короля, который когда-либо мог бы у нее быть!..

– Вы, Росс, пришли ведь не только затем, чтобы сказать мне это?

– Нет, милорд. Когда я наблюдал, как вы учились ездить на лошади или владеть шпагой, я, бывало, представлял себе, что когда-нибудь король признает вас своим законным сыном. Я, бывало, так ясно все это себе представлял… Что Его Величество пошлет за вами, когда вам исполнится год или чуть больше… и это случилось. Что Его Величество вас очень любит… и это тоже случилось. Что Его Величество объявит о женитьбе на вашей матушке и о том, что вы наследуете корону…

– Но этого не случилось, – с горечью сказал Монмут.

– Это все еще могло бы быть, милорд.

– Каким образом?

– Чует мое сердце, что у вашего отца и Люси Уотер была формальная брачная церемония.

– Мой отец утверждает, что ее не было, и я вполне этому верю. Итак, поскольку португалка бесплодна, он с большой радостью признал бы меня своим законным сыном. Если бы совесть ему позволяла…

– Совесть королей часто обслуживает выгоду… но о присутствующих не говорят.

– Вы хотите сказать, что мой отец отрицает факт брака, который имел место? Но почему?..

– Почему, милорд? Ваша матушка была… снова прошу прощения… женщиной, у которой было много любовников. И ее положение не позволяло ей выйти замуж за короля. Ваш отец в то время был молод – ему было всего восемнадцать лет, – а молодые люди часто совершают неблагоразумные поступки. Та, которая была достойна стать женой принца в изгнании, не могла принадлежать правящему королю.

– Вы что-то знаете, Росс. Вы хотите сказать, что мой отец был женат на моей матери?..

– Я просил Козина, епископа Даремского, дать мне свидетельство о браке. – Росс лукаво улыбнулся. – Оно могло у него быть. Он был капелланом в Лувре для тех, кто принадлежал к англиканской церкви во времена революции в Англии.

– Росс, вы добрый малый! И что он говорит?

– Он утверждал, что никакого свидетельства не было. Он с негодованием спросил меня, уж не предлагаю ли я ему подделать его.

– Ну и… что – теперь он обещает представить его?

– Он умер.

– Тогда какой от него прок?

Лицо Росса медленно расплылось в улыбке.

– Мои друзья – а они и ваши тоже – готовы поклясться, что, умирая, он прошептал о черной шкатулке, в которой находилось свидетельство, подтверждающее, что Люси Уотер была женой вашего отца.

– Росс, вы самый хороший друг, какой только может быть на свете…

– Я относился к вам как к сыну, когда стал вашим дядькой в доме милорда Крофта. И я сделаю все, чтобы ваше заветное желание исполнилось.

– Спасибо вам, Росс, спасибо… Но ведь мой отец жив… Что он-то скажет об этой… черной шкатулке?

Какое-то мгновение Росс молчал, потом произнес:

– Король, ваш отец, любит вас. Страна не хочет короля-католика. Герцог Йоркский, отказавшись от поста первого лорда адмиралтейства, тем самым обнаружил свою приверженность папизму. А теперь вот эта женитьба. Король любит мир и покой… Он любит мир больше, чем правду. И он любит вас. Он любит своих детей, но каждый знает, что его любимцем является его старший сын. Очень может быть, что он – и я, относясь к вам по-отцовски, понимаю его чувства – из любви к вам согласится с этой историей о черной шкатулке.

Монмут обнял своего старого слугу.

– Вы, – сказал он, – мой лучший друг. Я никогда этого не забуду.

Росс опустился перед ним на колени и поцеловал руки герцога.

– Да здравствует принц Уэльский! – провозгласил он.

Монмут молчал, его темные глаза сияли, ему слышались приветственные возгласы народа, голова его уже ощущала тяжесть короны.

Сплетни бушевали в Лондоне так же неистово, как пожар несколько лет тому назад, и некоторые утверждали, что они не менее опасны.

Король был женат на Люси Уотер. Епископ Даремский перед смертью говорил о черной шкатулке… о черной шкатулке, где находились судьбоносные документы, которые однажды позволят герцогу-протестанту Монмуту надеть корону.

– Но где же черная шкатулка? – спрашивали некоторые. – Разве ее не надо предъявить?

– Многие заинтересованы в том, чтобы ее так и не удалось отыскать. Сторонники герцога Йоркского будут клясться, что ее не существует.

Господствующей религией в стране была протестантская, и к идее вступления на трон короля-католика граждане относились с непримиримостью, доходящей до ненависти. Что касается буйств молодого Монмута, они готовы были о них забыть. Зато отлично помнили то, что он был молод, хорош собой, прославился доблестью в боях, был протестантом и сыном короля Карла.

Монмут ждал, как отнесется к этим слухам его отец. Сын никогда не мог понять, что скрывается за его задумчивым, циничным и часто грустным взглядом.

Он обратился с просьбой, чтобы его официально утвердили главнокомандующим.

Встретив своего дядюшку, он сказал ему об этом. Джеймс, будучи не в силах скрыть неприязненных чувств к племяннику, усилившихся из-за гуляющих повсюду слухов, резко ответил ему, что считает его не обладающим достаточным опытом.

– Но вам этот пост тоже не достанется, милорд, – сказал с улыбкой Монмут. – Вы не проходите в связи с тест-актом. Вы же знаете, что все гражданские и военные должностные лица обязаны давать торжественную присягу в соответствии с обрядом англиканской церкви.

– Я все это знаю, – ответил Джеймс. – Но ведь и нынешнее ваше положение дает вам достаточную власть.

– Жаль, что вы лишаете меня своей дружбы и поддержки, – резко и угрюмо возразил Монмут.

Лицо Джеймса побагровело.

– Ничего вам не жаль.

Он сразу же покинул племянника. Монмут послал за своим слугой Верноном.

– Вернон, – сказал он, – отправляйтесь к канцеляристам, составляющим документы о моем назначении главнокомандующим. Я видел содержание этих документов. Звание командующего вооруженными силами дается незаконнорожденному сыну короля. Вернон, я хочу, чтобы вы сказали чиновникам, будто вы получили распоряжение вычеркнуть слово «незаконнорожденный», если оно уже вставлено в текст, а если бумаги еще не готовы, то пусть эта фраза звучит следующим образом: «Сын короля Иаков, герцог Монмут».

Монмуту показалось, что поклон Вернона был на этот раз более почтительным, чем обычно. Вернон решил, что перед ним наследник престола.

Джеймс был у брата, когда королю представили документы. Он взял их у посыльного и печально поглядел на них.

Карл имел привычку беззаботно давать волю своим чувствам. Многие, правда, считали, что Монмут преуспеет в армии. Он обладал подходящей осанкой и самоуверенностью. Кроме того, его приятная наружность и сходство с королем покоряли людей.

Он разложил бумаги на столе.

– Здесь необходима ваша подпись, Карл, – заметил он. Карл сел к столу, взгляд его скользнул по документам, и тут кровь ударила Джеймсу в голову.

Он указал на исправление в тексте. Слово «незаконнорожденный» было стерто.

– Брат, – спросил Джеймс, – что это значит? Карл с удивлением разглядывал документы.

– Значит, это так и есть? – продолжал Иаков. – И что эти разговоры о черной шкатулке не слухи? Вы признаете, что вы и Люси Уотер были в официальном браке?

– Эти слухи ни на чем не основаны, – ответил Карл. Он пригласил в кабинет принесшего бумаги чиновника.

– Кто отдал распоряжение стереть это слово? – спросил он.

– Это сделал Вернон, слуга герцога Монмута, Ваше Величество.

– Прошу вас, принесите мне нож, – попросил Карл. Когда ему принесли нож, он разрезал документ на куски.

– Это следует переписать, – повелел он. – Когда бумаги будут готовы, я подпишу документ, дающий моему незаконнорожденному сыну звание главнокомандующего.

Позднее, в тот же день, будучи в окружении придворных дам и членов парламента, он сказал во всеуслышание:

– В последнее время распространяются слухи, которые мне не нравятся. Находятся люди, ведущие разговоры о таинственной черной шкатулке. Я никогда не видел этой черной шкатулки и думаю, что она существует лишь в воображении некоторых людей. Но что еще важнее, я никогда не видел содержимого шкатулки, о котором идет речь, и я знаю – кому, как не мне, это знать? – что подобные документы никогда не существовали. Герцог Монмут является моим дражайшим сыном, но он мой незаконнорожденный сын. Заявляю здесь и сейчас, что я никогда не был женат на его матери. Я предпочту, чтобы мой дражайший сын – мой побочный сын Монмут – был казнен в Тайбурне, но не стану подтверждать ложь о том, будто он мой законный сын.

В зале воцарилась глубокая тишина.

Лицо Монмута потемнело от ярости. Но король улыбался, давая знак музыкантам, чтобы они начали играть.

Луиза, прогуливаясь в садах Уайтхоллского дворца, встретила новоиспеченного графа Данби и начала с ним ничего не значащий светский разговор. Она решила, что два человека, которые могут быть ей полезнее многих других, – это Данби и Арлингтон. Она стремилась нанести бесчестье Бекингему еще с тех пор, как он унизил ее в Дьеппе, но она была по натуре очень выдержанной особой и в первую очередь стремилась упрочить свое положение при английском дворе и накопить состояние, а месть отложила на потом.

Данби, как ей казалось, надо было сделать своим союзником, если уж она собиралась осуществить свои замыслы разбогатеть так, как намеревалась когда-то, ибо Данби был финансовым магом и волшебником, и король намеревался отдать в его руки казну.

Как ни была Луиза довольна тем, что обрела титул герцогини, но кое-что было для нее гораздо важнее, нежели какой бы то ни было английский титул. При французском королевском дворе она испытала глубочайшее унижение, поэтому ее самой заветной мечтой стала мечта когда-нибудь вернуться туда, чтобы получить те почести и уважение, которых она была лишена в прошлом. Всем английским почестям она предпочла бы позволение сидеть на табурете в присутствии королевы в Версале. Герцогское феодальное поместье Обиньи снова перешло в собственность короны после смерти герцога Ричмондского, семье которого оно было пожаловано королем Франции еще в начале пятнадцатого века. В уме, подчиненном ее страсти к стяжательству, Луиза уже решила, что она должна получить титул герцогини д'Обиньи – он давал право пользоваться табуретом, – и ей нужна будет помощь Карла, чтобы склонить Людовика даровать ей этот титул; а если к просьбе короля добавятся еще просьбы упрочивающего свое положение человека, каким является Данби, это будет кстати, так как Людовику будет приятно сделать одолжение людям, имеющим влияние при английском королевском дворе.

Арлингтон был готов ополчиться против Бекингема. Они вместе поддерживали войну против голландцев и вместе старались заключить мир. Но люди говорили, что и то и другое делалось некомпетентно и потому не дало результатов. А такой человек, как Арлингтон, ради спасения собственной репутации был готов большую часть вины переложить на своего товарища по несчастью. Бекингем уже постарался ослабить положение Арлингтона, убеждая короля расстроить предполагаемый брак между дочерью Арлингтона Изабеллой и сыном Барбары герцогом Графтоном. Он предлагал в качестве приманки лучшую партию – наследницу семьи Перси, и Арлингтон был взбешен попыткой Бекингема помешать союзу его семьи с семьей короля.

Но Луиза чувствовала, что Данби был человеком, который мог ей помочь больше всего. Он не старался выделяться, он будет счастлив работать втайне, он и нынешнего своего положения достиг посредством спокойной решимости, используя всевозможные окольные пути для достижения своей цели. Он был не только полностью лишен блеска, свойственного Бекингему, но и свободен от свойственного Бекингему безрассудства, из-за которого на каждом шагу можно угодить в переделку. Данби оказался в Лондоне еще будучи сэром Томасом Осборном, когда стал членом парламента от Йорка. Впервые он привлек к себе внимание около семи лет тому назад при назначении его членом комиссии по проверке государственных платежей. С тех пор он быстро пошел в гору. Он был казначеем военно-морского флота, членом тайного совета, а после восстановления действия тест-акта и изгнания Клиффорда стал лордом, государственным казначеем.

Луиза считала, что он поднимется еще выше. Она его побаивалась. Он проводил политику, как она слышала, в интересах протестантов и, таким образом, был настроен против французов. Это предполагало, что они невольно должны были оказаться в противостоящих лагерях. И вот эту-то ситуацию она и собиралась использовать. Бекингем должен быть обвинен за союзничество с Францией и войну против голландцев. Бекингема подозревали даже в том, что он действует в интересах католиков, так как он получал слишком много дорогих подарков от Людовика Четырнадцатого, а всем было известно, что Людовик зря подарков не делает.

Поэтому она и Данби, у которых, казалось бы, должны быть диаметрально противоположные интересы, могут сойтись в одном: в желании увидеть падение Бекингема. И Луиза, опасавшаяся, что ей не удастся достичь такого влияния на короля Англии, которого хотелось королю Франции, готова была сделать все, чтобы обеспечить себе дружбу тех людей, чья враждебность могла бы разрушить ее планы. Больше всего она опасалась, чтобы ее не отправили обратно во Францию без права пользоваться табуретом в присутствии королевы – обратно в положение униженности и безвестности.

– Надеюсь, у вас все благополучно, милорд казначей? – сказала Луиза.

– Надеюсь, у вашей милости тоже.

Луиза подошла к нему поближе и посмотрела ему в лицо.

– Вы слышали печальную новость о своем предшественнике?

– Милорде Клиффорде? Луиза кивнула.

– Он очень горевал после отставки в связи с действием тест-акта. Как говорят некоторые, он покончил самоубийством.

У Данби перехватило дыхание. Он занял место Клиффорда. Уж не намекала ли она, что человек сегодня может быть в чести, а завтра стать никем? Он был озадачен. Ему не верилось, что он может быть в дружбе с любовницей короля, которая была католичкой. Предлагала ли она ему дружбу?..

Луиза очаровательно улыбнулась и сказала на своем плохом английском языке:

– Мы не во всем сходимся с вами, милорд казначей, но мы оба близки королю. Разве нам обязательно из-за этого враждовать?

– Я был бы весьма огорчен, если бы ваша милость считала меня врагом, – ответил Данби.

Луиза слегка дотронулась до его рукава. Она сделала это почти кокетливо.

– В таком случае, я могу надеяться, что отныне мы друзья? Пожалуйста, навестите меня при желании.

Данби поклонился, и Луиза отправилась дальше.

Шафтсбери был смещен со своего поста. Клиффорд умер. Палата общин заявила, что оставшиеся члены «кабального» совета министров – Лаудердейл, Арлингтон и Бекингем – составляют противозаконный триумвират.

Результатом деятельности «кабального» совета явились противная христианину война с Голландией и безрассудный союз с Францией. Протестантская Англия стала на сторону католической Франции против страны, которая должна была стать союзником, будучи страной протестантской. Короля предательски заманили в ловушку, пользуясь коварными ухищрениями.

Карл был настороже. Он не мог раскрыть содержание секретного Дуврского договора, не мог прийти на помощь своим политикам, объяснив, что когда-то необходимо было принять от Франции взятки, дабы спасти Англию от банкротства. Условие в договоре относительно того, что он должен объявить о своем переходе в католичество в подходящий момент, означало в его понимании то, что оно не должно стать известным до конца его жизни.

Если он попытается защищать своих министров, он может ввергнуть страну в катастрофу.

Ему оставалось лишь грустно улыбаться, как он это делал в трудных ситуациях, и ждать, что будет. Он не мог сожалеть о замене Клиффорда на Данби: Данби, жонглируя цифрами, начинал сводить счета так, как они никогда до сих пор не сводились.

Итак, Лаудердейл был осужден, за ним последовал Арлингтон, настала очередь Бекингема.

Его призвали защищаться, делал он это самостоятельно и, как всегда, будучи не в силах сдержать свой язык, отвечал на задаваемые ему вопросы с обычным для него самодовольством, остроумно и бесстрашно. Он долго распространялся о несчастьях, случившихся во время его деятельности в «кабальном» совете министров, но заявил, что считает своим долгом напомнить высокому собранию, что несчастья следует скорее отнести на счет возглавлявших совет, а не на счет всех его членов.

Он не мог удержаться, чтобы не добавить:

– Я могу охотиться на зайца со сворой борзых, господа, но не с парой омаров.

Так как последний эпитет был брошен в адрес короля и герцога Йоркского, едва ли можно было ожидать, что дерзкий Бекингем завоюет сочувствие тех, на кого он только и мог надеяться в то время. И все же это было так в духе герцога – отбросить годы, потраченные на удовлетворение амбиций, и все свои радужные надежды на будущее тоже, и все исключительно ради удовольствия дать волю языку.

Результатом этого расследования явилась отставка Бекингема. Народ настойчиво требовал мира с Голландией. Мудрый молодой принц Голландский попросил руки Марии, старшей дочери герцога Йоркского, которая, в случае если у короля и его брата не появится больше отпрысков, когда-нибудь унаследует корону.

Луиза от такой перспективы ударилась в панику. Она поняла, что должна употребить все свое влияние на Карла, чтобы этот брак не состоялся. Людовик посчитает, что она на самом деле не выполнила свой долг, если это бракосочетание между Голландией и Англией состоится.

Она поговорила с Карлом. Он был уклончив. Несмотря на свою обычную беззаботность, он быстро уловил настроение народа. Недовольство «кабальным» советом министров дало толчок множеству пересудов среди людей, знавших, что ко всему был причастен и король, а не только его министры.

Карл желал бы сделать приятное тем, кого он любил, но не озлобляя этим народ.

В ужасе от того, что она может потерять благорасположение Карла, представляя себе равнодушие Людовика, если она, посрамленная, вернется во Францию, Луиза в панике кинулась к Данби. Она была готова сделать что угодно – именно что угодно – для волевого человека, который помог бы сохранить ее положение в это трудное время.

Здоровье Бекингема катастрофически ухудшалось. Он страдал, как говорили его врачи, скорее от лихорадочного состояния духа, а не тела.

Луиза, наблюдавшая за всем и всеми, знала, что у герцога хватает врагов и ей не стоит особенно волноваться по поводу его неизбежного падения. Кроме того, у него были свои заботы, требовавшие немедленных действий.

Через несколько дней после пережитого им испытания и в дни его тяжелой болезни опекуны пятнадцатилетнего сына Анны Шрусбери приняли решение, что мальчик должен выдвинуть обвинение против Бекингема за убийство своего отца и безнравственное поведение матери в обществе.