Текст книги "Здесь покоится наш верховный повелитель"

Так как смерть Шрусбери случилась за шесть лет до того и почти каждый мужчина при дворе открыто нарушал супружескую верность, это был еще один явный шаг к тому, чтобы окончательно уничтожить герцога.

Он отдавал себе отчет, что временно оказался побежденным, и постарался получить оправдание от палаты лордов, выплатив лишь большой штраф и пообещав навсегда прекратить сожительство с леди Шрусбери.

Больше всего его беспокоило сознание того, что теперь, когда он оказался побежденным, Анна Шрусбери решит отказаться от него. Она была верна ему многие годы, ее даже звали герцогиней Бекингемской, а жену Бекингема – вдовствующей герцогиней. Казалось, их отношения никогда не прервутся.

Ныне он понял, что она тоже отвернулась от него, – если бы это было не так, ничего не смогло бы помешать ей видеться с ним или ему с ней. Он был подавлен, как никогда прежде.

Карл, без сомнения, счел невозможным простить дерзкого герцога за то, что он публично назвал его самого и его брата омарами, и лишил его должности шталмейстера. К тому же был один человек, ожидавший возможности получить эту должность, и его приятная внешность вполне соответствовала ей – это был герцог Монмут.

Итак, Бекингем удалился от королевского двора. Но его бурлящая энергия не позволила ему долго пребывать в изгнании. Молодой лорд Шафтсбери (который прежде под именем Эшли был членом «кабального» совета министров, а теперь возглавлял оппозицию и тайно интриговал с целью узаконить Монмута) делал попытки завязать дружбу, и Бекингем уже планировал свое возвращение.

Луиза никак не показала, что довольна неудачей герцога. Но Нелл знала об этом – хотя и не разбиралась в политике. Она приняла решение. Если Луиза была врагом поверженного Бекингема, то она будет ему другом.

7

Вначале того года Нелл немного печалилась. Она видела бесчестие милорда Бекингема, слывшего украшением королевского двора, и, никогда по-настоящему не задумываясь о политике, знала, что если Луиза и не была инициатором этого унижения, то все же приложила к нему руку. Ей было также известно о растущей дружбе между государственным казначеем, графом Данби, и Луизой. Нелл была твердо убеждена, что до тех пор, пока эти двое сохраняют свое положение, она останется мадам Гвин и ни за что не станет герцогиней, и что было еще важнее, два ее маленьких мальчика так и останутся Карлом и Иаковом Боклерками.

Правда, недавно Карл дал ей пятьсот фунтов на новые портьеры в ее доме, но даже и в этом был повод для грусти. Карл таким образом деликатно извинился за то, что редко бывает у нее.

Она не считала себя бедной, но осознавала, что в сравнении с устроенностью Барбары в ее лучшую пору и с нынешними апартаментами Луизы ее дом был куда скромнее. Нелл так и не научилась бережливости, и деньги у нее не задерживались. Она никогда не отказывалась дать в долг или подать милостыню. Она должна была содержать восемь слуг, мать, себя и двоих сыновей. Муж Розы, капитан Кассельс, был убит, сражаясь со своим полком в Голландии, и Розе тоже надо было помогать.

Она оплачивала свой собственный портшез и, конечно, французскую карету; в карету впрягалась шестерка лошадей, и счета за овес и сено для них шли и шли. Ей нравилось присутствие множества людей, и она была хлебосольной хозяйкой.

Мать Нелл нуждалась в лекарствах от ее постоянных недугов, и Нелл без конца платила за разные мази, сердечные капли, противочумную микстуру и клизмы. Детям нужны были леденцы, грудной сироп и пластыри. Карл был здоровым малышом, Иаков был почти таким же здоровяком, но и у них бывали обычные детские недомогания, а Нелл была полна решимости представить им возможность дожить до получения таких же громких титулов, какие получили королевские отпрыски Луизы и Барбары.

Нелл всегда любила театр; она часто там бывала, а королевской любовнице следовало занимать одно из лучших мест. В душе она была игроком, и ей нравилось делать ставки на бегах или на петушиных боях. Мистер Граундес увещевал ее, но Нелл отвечала:

– Если я не в состоянии оплатить свои прихоти, отправляйте счета мистеру Чэффинчу.

Ей нравилось разъезжать в своей карете, останавливаться у гостиного двора, хорошенько рассматривать продававшиеся товары, а ее кучер следовал за ней с готовностью нести ее покупки. Для Карла и Иакова она покупала лишь все самое лучшее.

– У них от рождения герцогская кожица, – говаривала она. Но и тогда, когда она развлекала своих друзей и тряслась в своей карете, ее не покидало чувство тихой грусти. Прошло уже много времени с тех пор, как Карл навестил ее в последний раз, и, хотя при встречах он относился к ней дружески и всегда улыбался и шутил, все ночи он проводил с француженкой. Похоже было на то, что он, как и Луиза, считал то фиктивное бракосочетание настоящим и чувствовал необходимость вести себя соответствующим образом.

Лорд Рочестер, вернувшийся к королевскому двору после очередного из многочисленных изгнаний, печально покачивал головой.

– Очень жаль, – говорил он, – что Его Величество по уши влюблен во француженку.

– Временами я думаю, что Карла околдовали, – сердилась Нелл. – Когда глаза этой женщины не косят, то из них капают слезы, а когда они не делают и того и другого, то она шпионит в пользу Франции. Что его так пленило в этой плаксивой и косоглазой шпионке?

– Возможно, сыграла роль именно новизна косоглазия, так как, хотя он повидал предостаточно слез и шпионок, косоглазием Его Величество очарован впервые.

Проходя по Уайтхоллскому дворцу, он думал о Нелл, которая так скучала по королю, и помедлил у дверей, ведущих в апартаменты Луизы, чтобы приколоть к ним одно из двустиший, благодаря которым он приобрел известность:

 
«Французская сука и помазанник Божий
За этой дверью делят ложе».
 

Луиза была взбешена, как это бывало всегда, когда наносили оскорбление ее достоинству. А так как сомнений в авторстве двустишия ни у кого не было, то она потребовала, чтобы Рочестер был немедленно изгнан со двора.

Король согласился, что благородный лорд позволяет себе слишком много и что его следует выпроводить. Поэтому попытки Рочестера нанести поражение врагу Нелл не увенчались успехом и лишили ее присутствия человека, которого – хотя в своих непристойных стишках он и ее не щадил – она все же считала своим другом.

У Молл Дэвис теперь была дочь, но ее король навещал еще реже, чем Нелл.

Луиза продолжала удерживать внимание короля. Луиза была умной и к тому же осторожной женщиной. Она предприняла несколько попыток настроить короля против предполагаемого голландского брака, но вскоре поняла, что будет неразумно проявлять чрезмерную настойчивость. Ее сила заключалась в умении держаться с достоинством: она никогда не должна устраивать сцены, как это делала Барбара, она никогда не должна быть вульгарной, как Нелл. Кроме того, она внимательно наблюдала за королевой Екатериной и по ее внешнему виду заключила, что та долго не проживет. Если бы она смогла занять место королевы, Луизе не пришлось бы больше бояться Людовика. Корона Англии была даже предпочтительнее табурета при Версальском дворе.

Нелл Гвин вызывала в ней раздражение, но она не уронит своего достоинства настолько, чтобы показать, что ревнует короля к девушке, продававшей апельсины в Королевском театре.

Несмотря на легкую тень беспокойства из-за предполагаемого голландского брака, Луиза никогда прежде не была так в себе уверена. И тут вдруг ее постигло несчастье.

Впервые Нелл услышала об этом от Рочестера. Вернувшись из ссылки в деревню, где король никогда не разрешал ему слишком долго пребывать, он навестил Нелл и, устроившись в одном из дорогих кресел, вытянув ноги и улыбаясь носкам своих начищенных сапог, сказал: «Нелл, Его Величество болен».

Нелл в тревоге вскочила, но Рочестер сделал успокаивающий жест своей белой холеной рукой.

– Прошу вас, успокойтесь. Это всего лишь сифилис. Он отнесся к этому спокойно. Виной какая-то потаскушка из тех, которых поставляет Чэффинч. Королю назначено обычное лечение. Радуйтесь этому, Нелл. Зло рождает добро. Карл не посещал вас в последнее время. Говорю вам, радуйтесь. Если Его Величество болен не очень тяжело, то дела французской суки обстоят гораздо хуже. Пройдет много месяцев, прежде чем она снова будет делить ложе с Божьим помазанником.

Нелл громко рассмеялась, неожиданно вспомнив о слабительном, которым она угостила Молл Дэвис.

– Вы уверены в том? – спросила она.

– Клянусь вам. Госпожа герцогиня в бешенстве. Она мечется по своим комнатам, завывая на родном языке. Вот и настало время для удачливой мисс Нелл вернуть себе прежнее положение.

– А Карл?

– Поправится через неделю или две после обычного курса лечения таблетками – и все будет хорошо. Он родился здоровяком и, каким бы испытаниям он ни подвергал свою королевскую персону, так здоровяком и останется. Нелл, враг утратил свою боеготовность, на языке врага – это hors de combat. Не забывайте этого! Готовьтесь править безраздельно. До меня дошло, что Людовик прислал ей колье из жемчуга с бриллиантами, так сказать, для поднятия духа. Я также слышал, что она собирается отправиться в Бат и Танбридж-Уэлс в надежде быстро поправить здоровье. Будьте готовы поздравить Его Величество с выздоровлением, милая Нелл. И помните, что я вам сказал. Создайте Его Величеству хорошее настроение. Дайте ему понять, что с его веселой Нелл ему покойнее и приятнее, чем с косоглазой красоткой. И позднее… только позднее… напомните ему об отпрысках.

– Я буду помнить, что ему надо напомнить, не беспокойтесь! – мрачно пообещала Нелл.

– Не старайтесь, дорогая Нелл, пытаться раньше времени выиграть битву. Этот путь не ведет к победе.

Вскоре после этого настали для Нелл веселые весна и лето. Она попала прямо в круговорот веселья при дворе. Король был снова здоров – с Луизой дело обстояло иначе, и ее частые поездки в Бат и Танбридж-Уэлс не приносили результатов. Ее единственным утешением стало великолепное колье, присланное ей Людовиком, – напоминание, что она должна быстро поправиться, так как ее ждет работа. Но Луиза знала, что, если ей не удастся удержать Карла, то Людовик не будет ей опорой. И ей ничего не оставалось делать, как следовать советам своего врача и страстно желать как можно скорее снова занять свое место при королевском дворе.

Королевский двор переехал в Виндзор, и там, на зеленых лужайках, устраивались веселые спортивные развлечения. Был организован потешный бой, изображавший осаду Маастрихта. Карлу это было особенно интересно, потому что в этом бою отличился когда-то Монмут.

Он души не чает в этом юноше, думала Нелл. Жаль, что малыши Карл и Иаков Боклерки не внушают ему такой же сильной привязанности. Не то, чтобы он не выражал им величайшую нежность, не то, чтобы ему не нравилось брать их на руки и осыпать ласками, но…

– Ласки! – горько посетовала Нелл. – Только они не дадут им благополучия.

Однажды ее недоброе отношение к старшему сыну Карла хлынуло наружу.

– А, – обратилась она и идущему навстречу Монмуту, – вот и принц Задавала собирается показать нам всем, как надо выигрывать сражения.

Лицо Монмута вспыхнуло от возмущения.

– Кто вы такая, чтобы так говорить со мной? – спросил он. – Вы забываете, что я сын короля, тогда как вы… ваше место в трущобе.

– Это так, – сказала Нелл весело. – Я и ваша матушка одного поля ягоды – обе мы проститутки и обе ведем свой род из трущоб.

Монмут пошел дальше, проклиная апельсинную девушку, которую так почитает опьяненный ею отец.

Но Нелл не испытывала к Монмуту настоящей ненависти. Она вдруг обнаружила, что это у нее не получается. Она угадывала в нем какое-то сходство со своим маленьким Карлом. Они – сводные братья, думала она. Ей были понятны честолюбивые мечты Монмута – разве она не лелеяла те же мысли в отношении своих мальчиков?

Теперь она стала смотреть на красивого юношу глазами матери. Довольно странно, но он вдруг обнаружил, что его высокомерие несколько поубавилось. Нелл была из низов – никто не будет этого отрицать, но она настоящая чаровница. И юный герцог вдруг понял, что он с чувством удовольствия встречает дерзкий взгляд ее глаз, который, останавливаясь на нем, превращается в нежный и материнский.

Он решил, что, хотя она и позволяет себе делать самые вызывающие замечания и подчас не ощущает их несообразности, эта маленькая апельсинная девушка отнюдь не лишена привлекательности, и он, хоть убейте его, не может себя заставить ненавидеть ее так, как молодому человеку в его положении должно ненавидеть подобное создание.

А Нелл уже снова пользовалась высочайшей благосклонностью. Карл теперь и сам удивлялся, почему он так долго пренебрегал ею. Было чрезвычайно приятно оставить Луизу со всей ее культурой и наслаждаться шумной жизнью в обществе Нелл. Нелл была так безыскусна, кроме того, она была весьма способной ученицей. У нее уже развился вкус к музыке, которая так нравилась королю.

Ему всегда было забавно видеть ее в апартаментах – эту великолепную даму, мадам Элинор Гвин. Его печалило, что он все еще ничего не может сделать для мальчиков, но он сам себе пообещал сделать все, как только он почувствует, что это не приведет к неприятностям.

Король, поправившись после болезни, был в хорошем настроении. Он вновь пригласил Рочестера, так как хотя он и не мог безоговорочно принять его как человека, но не знал никого другого, кто был бы способен писать такие остроумные стишки и заставлять его от души смеяться, хотя стихи эти часто бывали направлены в его адрес.

Королевский двор веселился. Карл не позволял государственным делам портить себе настроение. Луиза пребывала в уединении, и, поскольку не было необходимости постоянно чопорно сохранять достоинство, в течение этих месяцев веселье не прекращалось; и Нелл правила безраздельно, как настоящая королева английского двора, она была полна решимости насладиться каждым мгновением до того самого момента, когда Луиза неизбежно займет место и оттеснит ее несколько назад.

Однажды, поднявшись утром, король узнал, что на его двери прилеплено четверостишие Рочестера.

Вокруг собрались придворные, чтобы его прочесть.

Карл громко прочел:

 
«Почиет здесь верховный повелитель,
Обещаний безответственный даритель.
Он глупостей не изрекал.
Но и умно не поступал».
 

Когда король кончил читать, воцарилась выжидательная тишина. Человек должен действительно иметь живое чувство юмора, чтобы быть способным смеяться над правдой, сказанной о нем самом.

Среди придворных находился и Рочестер, жизнерадостный и отчаянный, не тревожась о том, что своими стихами может заработать себе очередное изгнание с королевского двора. Как он мог, было написано на его лице, удержаться и не написать такие славные и остроумные стишки, если они возникли у него в голове и оказались правдивыми?

Король вдруг громко расхохотался.

– Ну, друзья мои, – сказал он собравшимся, – он говорит правду, но все объясняется очень просто – слова я говорю свои собственные, а действия продиктованы моим кабинетом министров!..

Да, в течение тех месяцев королевский двор по-настоящему веселился.

Нелл устроила в своем изящно обставленном доме музыкальный вечер; все выглядело необыкновенно величественно, ибо король, не имея возможности дать титулы, о которых она так мечтала, ее сыновьям, пытался компенсировать это весьма внушительными дорогими подарками.

Нелл, оглядывавшей свою гостиную, самой с трудом верилось, что это ее новый дом. Теперь было нелегко воскресить в памяти ту хижину в Коул-ярде. Но если подняться в комнату, где сейчас спит ее мать и бутылка джина стоит, должно быть, рядом с ней, то это будет не так уж и сложно.

Но что это было за зрелище, когда от света множества свечей сияли богатые наряды дам и придворных кавалеров! Нелл взглянула на ее собственные юбки, отделанные серебристым с золотом гипюром, на драгоценные камни, сверкающие на ее пальцах.

Она, малышка Нелл Гвин из Коул-ярда, устраивает вечер, на котором почтенными гостями является король и его брат, герцог Йоркский!

Это был для Нелл особенно счастливый вечер, потому что в течение него у нее будет возможность изменить к лучшему жизнь бедного театрального музыканта. У него был прекрасный голос, у этого молодого Боумана, и ей хотелось, чтобы король услышал его и похвалил, так как после похвалы короля лондонские зрители будут стремиться в театр послушать его. И это очень приятно, думала Нелл, добившись успеха, делать все возможное, чтобы и другие могли пойти по этому же счастливому пути.

Она наблюдала за выражением лица короля, когда он слушал пение. Затем слегка придвинулась к нему.

– Прекрасный исполнитель, Нелл, – сказал он.

– Я рада доставить Вашему Величеству удовольствие, – ответила она ему. – Я бы хотела представить вам певца, чтобы вы лично могли сказать ему об этом. Это будет так много значить для юноши!..

– Пожалуйста, Нелл, если это тебе угодно, – согласился Карл, и, глядя на ее маленькую удаляющуюся фигурку, он с нежностью подумал, что это так похоже на Нелл – не забывать о менее удачливых людях среди ее нынешней роскоши. Он был счастлив с Нелл. Если бы она не надоедала ему постоянно этими разговорами о своих мальчиках, он познал бы с ней полный покой. Но она была, конечно, права, стараясь сделать все возможное для своих сыновей. Ему бы не понравилось, если бы она не заботилась об их благополучии. Когда-нибудь она должна быть вознаграждена. Как только будет возможно, она даст юному Карлу все то, что получили дети Барбары и Луизы.

Нелл подошла с молодым Боуманом, который, волнуясь, остановился перед королем.

– Сердечно признателен вам за ваше исполнение, – тепло сказал Карл. Он не хотел отказать Нелл выразить признательность музыканту, если ей это приятно. Это ему ничего не стоило, и он хотел, чтобы она знала, что, будь на то его воля, он бы исполнял так же все ее просьбы. – Еще и еще раз благодарю.

Нелл стояла рядом.

– Государь, – попросила она, – чтобы подтвердить, что ваши слова не простая вежливость, не могли бы вы сделать исполнителям достойный подарок?

– Разумеется, – ответил король и пощупал свои карманы. Лицо его выразило сожаление. У него не было денег. Он обратился к брату.

– Джеймс, я прошу тебя вознаградить этих прекрасных музыкантов от моего имени.

Джеймс обнаружил, что тоже оставил свой кошелек дома.

– У меня с собой ничего нет, государь, – сказал он, – кроме одной или двух гиней.

Нелл стояла подбоченясь, переводя взгляд с короля на герцога.

– Черт побери! – воскликнула она. – В какое общество я попала?

Вдруг раздался смех, и больше всех от души смеялся король.

Нелл была счастлива, наслаждаясь своим прекрасным домом, благорасположением короля и любовью, которую она к нему питала.

И все же она не забыла удостовериться, что музыканты были вознаграждены соответствующим образом.

Это был один из многих успешных вечеров.

Так проходило то благословенное время, пока Луиза восстанавливала свое здоровье.

Увы, Луиза все-таки поправилась, и теперь король делил свое время между ней и Нелл. Барбара, герцогиня Кливлендская, хотя и не пользовалась больше благосклонностью короля, продолжала бороться за права тех детей, которых она объявила настолько же его детьми, насколько и ее. Луиза считала, что по какому-то священному праву ее сын должен иметь преимущество перед детьми Барбары. Королю сперва надоедала одна, потом это делала другая. Сыновья Барбары станут герцогами Графтонским и Саутгемптонским; сын Луизы должен был получить титул герцога Ричмондского, который оказался свободным после смерти мужа Франсис Стюарт. Но Карл должен устроить так, чтобы грамоты на пожалование привилегий утверждены одновременно, иначе не избежать зависти.

А у Карла и Иакова Боклерков все еще не было титулов. Нелл была не в состоянии скрывать свое огорчение. Она не могла удержаться, чтобы при каждом удобном случае не оскорбить Луизу.

– Если она такая важная персона, связанная родством со всей знатью Франции, – спрашивала Нелл, – почему же тогда она согласилась на роль проститутки? Я по профессии шлюха и не претендую быть кем-то еще. Я верна королю и знаю, что он не оставит моих мальчиков без внимания.

Но Луизе удалось склонить на свою сторону Данби, а Данби занимал в стране высокое положение. Карл не мог не прислушиваться к нему, потому что его магия в финансовых вопросах значительно улучшила положение дел Карла. Нелл знала, что она и ее сыновья обязаны тем, что лишены почетных титулов, союзу Данби – Портсмут, и ей хватило ума понять, что, пока Данби будет сохранять влияние, ей будет очень сложно получить то признание, которого она так жаждала.

Данби успешно сколачивал придворную партию, будучи ее главой. Ему хотелось дать новую жизнь священному праву королей и абсолютизму монархии, как это было в дни правления Карла Первого. Оппозиция, возглавляемая Шафтсбери и Бекингемом в качестве помощника главы партии, ставила своей целью поддерживать парламент. Партия Данби звала партию Шафтсбери «вигами», которыми до сих пор называли лишь шотландских разбойников, совершающих набеги на приграничные селения и грабящих соседей под разными лицемерными предлогами. Шафтсбери отомстил, окрестив партию Данби «тори», – этим термином называли в Ирландии суеверных, кровожадных, невежественных людей, которым нельзя доверять.

Король наблюдал за этим соперничеством с кажущимся безразличием, но был настороже. Он осознавал способности Шафтсбери – самого умного и выдающегося члена оппозиционной партии. Карл с Джеймсом прозвали его «Маленькая честность». Он был человеком небольшого роста, страдавшим в то время от плохого самочувствия; за последние несколько лет он попеременно занимал то одну, то другую позицию. Когда началась гражданская война, он держался в стороне и вел себя осторожно, неторопливо решал, к кому выгоднее примкнуть. Когда казалось, что победу одерживают роялисты, он поторопился и присоединился к ним, а затем был вынужден их покинуть и так же быстро примкнуть к другой стороне. В поисках Кромвеля он стал фельдмаршалом, но, занимая сторону Кромвеля, он предпринял меры предосторожности, женившись на всякий случай на женщине из роялистской семьи. Она рано умерла, что было к лучшему, так как Кромвель стал лордом-протектором и происхождение этой дамы могло бы теперь мешать честолюбцу. Впоследствии он женился на богатой наследнице. Ему хватило ума не участвовать ни в одной из попыток роялистов вернуться к власти, но он одним из первых явился к королевскому двору Карла в изгнании, чтобы приветствовать его грядущее возвращение в Англию. Он принимал активное участие в низвержении Кларендона, занимавшего пост, которого он сам домогался. Когда он стал распоряжаться большой государственной печатью, быстро предпринял меры для того, чтобы оппозиция поскорее стала могущественней; у него не было никакого желания бросаться поддерживать то, что могло оказаться проигрышным делом. Но на этот раз он был вынужден занять устойчивую позицию. Его цель была ясна. Он должен сделать парламент главенствующей силой в государстве, так как ясно понимал, что в этом его судьба. Если бы парламент стал силой, тогда Шафтсбери должен был стать его главой.

Он не позволял себе недооценивать короля. Карл был ленив. Как однажды выразился Бекингем, «он бы смог, если бы захотел», и никогда еще Бекингем не был так прав. А вот бедный Джеймс Йоркский, следуя определению Бекингема же, «был бы не прочь, если бы смог». Надо было вести себя осторожно в отношениях с ленивым Карлом и домогавшимся власти Джеймсом.

Карл ему как-то сказал:

– Я считаю, что вы самый коварный пес в Англии. Шафтсбери, язык которого не отставал от его живого ума, тут же ответил резко и остроумно:

– Если Вашему Величеству нравится иметь такого подданного, то полагаю, что я такой.

Карл никогда не мог устоять против притягательности остроумного перебежчика; он знал, что «Маленькая честность» – человек бессовестный, но в то же время уважал его за сообразительность. В своих постоянных схватках с парламентом он должен быть особенно осторожным с такими людьми, как Шафтсбери.

Нелл, только наблюдавшая со стороны и мало разбиравшаяся в политике, воспринимала Данби как личного врага, потому что он и Луиза были друзьями, Бекингем же, друг Шафтсбери, мог обратить на нее внимание короля, поэтому она считала Бекингема своим другом. Отчаянный Рочестер был другом Бекингема и из-за этого склонен был поддерживать партию Шафтсбери. Поэтому эти люди бывали у нее в доме, сидели за ее столом и обсуждали свои планы. В соответствии с одним из таких планов, рождавшимся в живом уме Шафтсбери, Монмута следовало провозгласить законным наследником и после смерти короля посадить на трон в качестве марионетки, послушной его распоряжениям; Шафтсбери и Бекингем были ярыми врагами герцога Йоркского.

Монмут тоже бывал на вечерах у Нелл, и между ними сама собой возникала взаимная симпатия. Нелл продолжала называть гордого молодого человека принцем Задавалой и Претендентом, но Монмут был вынужден смириться с этими наскоками на достоинство и просто называл их «словечками Нелл».

Карл знал о приятелях-вигах Нелл, но он знал и Нелл. Как женщина она была абсолютно предана ему. Она видела в нем не только короля, но каким-то образом, что было ее неподражаемым свойством, заставляла его чувствовать себя наполовину ее мужем, а наполовину – сыном. Она была всегда готова отдаться страсти, но и материнский инстинкт никогда не покидал ее, и Карл знал, что Нелл была единственным человеком в королевстве, любившим его абсолютно бескорыстно. Правда, временами она становилась назойливой: требовала то титулы сыновьям, то громкий титул себе. Но он всегда помнил, что все это началось только после рождения сыновей. Это был тот самый материнский инстинкт, который и теперь заставлял ее вести себя таким образом. Почести необходимы ей для ее сыновей: она хотела, чтобы мальчики не стыдились своей матери.

Он не делал попытки прекратить вечеринки, устраиваемые ею для людей, которые, как он знал, пытались уничтожить догмат о священном праве королей. А Нелл была беззаботна, она не осознавала, что вмешивается в высокую политику. Часто, того не сознавая, она сообщала гостям обрывки полезных сведений. Его любовь к ней, как и ее к нему, не угасала, а продолжала гореть ровным пламенем независимо от того, что она временами чувствовала по отношению к другим женщинам.

Что касается Луизы, то его чувства к ней после их вынужденной разлуки изменились. Она забыла о своих благородных манерах, когда поняла, что заразилась этой болезнью. Она в бешенстве поносила его. Пришлось преподнести ей солидный подарок, чтобы умиротворить эту рассвирепевшую женщину. Она заявила, что ничто не может ее успокоить после потери здоровья и ужасного унижения, переживаемого из-за болезни такого рода, а он был уверен, что ее манера раздражаться, ее гнев и ругань мешали успешному выздоровлению.

Он бы не огорчился, если бы Луиза вдруг сообщила ему, что собирается вернуться во Францию. Но сам, конечно, не мог предложить ей такого. Это бы оскорбило Людовика, и он пока не решался на такой шаг. К тому же, пусть Людовик думает, что у него есть шпионка – под самым боком у короля Англии…

Карл стал использовать в своих отношениях с Луизой обычную для него тактику. Он успокаивал и обещал, но это отнюдь не означало, что он сдержит свои обещания.

Он размышлял обо всех этих вопросах во время посещения скачек в Ньюмаркете и на рыбалке в Виндзоре, или гуляя в Сент-Джеймсском парке и подкармливая уток – его собачки в это время не отходили от него ни на шаг, – или прогуливаясь с острословами и дамами, которые ему нравились.

До него дошло, что в Руанде скончался Кларендон, и это немного его огорчило, так как он никогда не забывал старика, преданно служившего ему в дни его изгнания. Умер также Джон Мильтон, автор «Потерянного рая». Никого это особенно не взволновало. Остроумные и непристойные стишки Рочестера читали больше и охотнее, чем эпическую поэзию Мильтона. Эти напоминания о смерти направили мысли короля на грустные предметы. Он вспомнил о неразумных мечтах Джемми. Если это правда, что Шафтсбери планирует сделать Монмута наследником престола, что тогда станет с Джеймсом? Джеймс в душе добрый человек, но его никак нельзя назвать умным. Иаков будет считать своим долгом отстаивать то, что он полагает правильным, и он из рода Стюартов, которые были уверены, что короли правят в соответствии со священным правом и являются Божьими помазанниками.

Все неприятности еще впереди, озабоченно думал король. А заканчивались мысли характерным для него образом:

– Но это только моя смерть подожжет пороховой склад. А когда я умру, какое мне будет до всего этого дело?

Поэтому он ловил рыбу и прогуливался, делил свое время между Луизой и Нелл, смутно желая, чтобы Луиза вернулась обратно во Францию, и смутно надеясь, что он сможет удовлетворить страстное желание Нелл и сделать ее сыновей маленькими лордами, как ей хотелось.

С приходом нового года при королевском дворе кое-что изменилось.

Небольшая группа всадников под цокот копыт проехала по улицам. Во главе кавалькады, в жакете, в шляпе с плюмажем и в парике, ехала Гортензия Манчини, герцогиня Мазарини. Ее огромные глаза казались черными, но вблизи было видно, что они были такими темно-синими, что напоминали цвет фиалок; волосы ее были цвета воронова крыла, черты лица классические, фигура роскошная. В Европе ее знали как самую красивую женщину в мире, и все, кто ее видел, считали, что это справедливо.

Вместе с ней приехали несколько ее личных слуг – пять мужчин и две женщины, а рядом с ней следовал ее маленький чернокожий паж, готовивший для нее кофе.

Она подъехала к дому леди Елизаветы Харви, вышедшей ее встретить и, приветствовав, сказать, что она необычайно рада ее приезду. Горожане Лондона в тот день ее больше не видели. Но, несмотря на колючий, ледяной ветер, они не разошлись по домам, а стояли и говорили друг другу, что эта женщина, будучи такой красивой, при известной всем репутации короля могла приехать в Англию лишь с одной целью.

Теперь им хотелось увидеть неловкое положение мадам Карвел – так горожане звали Луизу со дня ее приезда в Англию. Они отказывались правильно произносить ее фамилию Керуаль. Для них она была Карвел, и никакой благородный английский титул не мог этого изменить. Жителям Лондона будет приятно увидеть отставку той, кого они называли католической шлюхой.

Вот и опять иностранка, но эта женщина была по крайней мере красавица, и им будет приятно знать, что их короля разлучили с косоглазой французской шпионкой.

Луиза тревожилась. Она считала, что утратила влияние на короля. Она понимала, что ей удавалось его удерживать, главным образом благодаря тому обстоятельству, что ее непросто было соблазнить. И, конечно, она дольше не могла противиться; это могло привести к тому, что король бы обнаружил, насколько невелико его желание обладать ею.