Текст книги "В плену Левиафана"

– Я помню, что вы хотели купить только рубашку, синьор Тавиани. И вовсе не собираюсь продавать вам запонки…

– Вообще-то, запонки у меня есть, – последовал неожиданный ответ. И старик, покопавшись в кармане брюк, извлек на свет божий нечто, сверкнувшее металлическим блеском. – Не уверен, что получится сунуть их в прорезь…

– Я вам помогу, – воспрянул духом Алекс.

Запонки, немедленно перекочевавшие в его ладонь, удивили молодого человека не только тяжестью. Судя по всему, они были самодельными, искусно склепанными из монет, которых Алекс никогда не видел прежде. Но рассмотреть их как следует он не успел, поскольку синьор Тавиани стал проявлять признаки беспокойства.

– Ну же, что ты медлишь, малыш?

– Сейчас, сейчас…

Для того чтобы водрузить запонки на место, новоиспеченному «малышу» пришлось приложить некоторые усилия: толстые штырьки никак не хотели влезать в тканевую прорезь. Но когда Алексу все же удалось пропихнуть их, случилось нечто странное: манжеты, до того болтавшиеся довольно свободно, обхватили запястья старика плотным жгутом. Да так сильно, что к кистям и пальцам прилила кровь, а через минуту они и вовсе посинели.

Что-то здесь не так.

Необычной была и реакция синьора Тавиани: он не стал паниковать, не стал возмущаться. Он смотрел на происходящее с его руками совершенно отстраненно. Он как будто оцепенел и пришел в себя лишь после того, как Алекс вырвал угнездившиеся в прорезях монеты.

– Никаких других запонок у вас нет, синьор Тавиани?

– А эти чем нехороши?

Неужели старик не видит неестественного цвета кожи на собственных руках? Неужели не почувствовал боли или хотя бы неудобства? Похоже на то. Но углубляться в обсуждение неожиданно возникшей проблемы Алекс не стал, списав все на возраст своего восьмидесятидевятилетнего клиента. Возможно, все ощущения у таких древних старцев притуплены, а болевой порог занижен, – кто знает?

– Всем хороши. Вот только не совсем подходят к рубашке. Без посторонней помощи вы их не наденете, а я не всегда смогу быть рядом… Давайте подберем вам еще что-нибудь.

– Мы вроде бы сошлись на этой.

– Есть кое-что подешевле, но такого же качества. И с пуговицами.

– Подешевле?

Последний аргумент молодого продавца показался синьору Тавиани весомым, и спустя пятнадцать минут Алекс уже пробивал чек на тридцать пять евро и паковал белую рубаху (на этот раз с пуговицами на рукавах) в пакет. После чего проводил старика до двери:

– Заглядывайте почаще, синьор Тавиани. Всегда рад вас видеть.

– Я купил все, что нужно, – отрезал сторож. – Но все равно спасибо тебе, малыш.

Все это случилось в среду, а уже в четверг, придя на работу, Алекс обнаружил в углу прилавка вчерашние запонки синьора Тавиани. Как могло случиться, что старик забыл их? Алекс хорошо помнил, что отдал запонки сторожу прямо в руки, дальнейшая их судьба не особенно его интересовала. Почему синьор Тавиани не опустил их в карман, а оставил в магазине?

Он старый — вот и объяснение.

Память у старого человека не длиннее штырька, который Алексу с таким трудом удалось внедрить в плоть манжета. Она и на ровном месте может споткнуться, в спокойной обстановке, а тут столько событий! Выбор товара, примерка, передача денег, – и про запонки никто и не вспомнил. Зато у Алекса будет возможность присмотреться к ним повнимательнее.

Монеты, припаянные к штырькам, оказались арабскими. Двадцать тунисских франков 1939 года. «Protectorat Français» было выбито на них: «Протекторат Франции». И Тунис, и Франция топтались в кругу затейливого растительного орнамента. Орнамент местами стерся, а припой у основания штырьков выглядел довольно грубо, что выдавало кустарную и не слишком аккуратную работу. Несмотря на это, запонки чрезвычайно понравились Алексу. Они были эксклюзивными (любимое словечко синьора Моретти), и при желании вторую такую пару запонок не найдешь. Они были достаточно старыми, чтобы перекочевать в разряд антиквариата. Интересно, каким образом арабское серебро попало в руки к кладбищенскому сторожу из забытого богом городка в Южном Тироле?

Об этом Алекс и собирался расспросить у синьора Тавиани, отправляясь к нему в свой обеденный перерыв, чтобы вернуть забытые на прилавке запонки.

…Сторож жил в маленьком доме рядом с кладбищем, всего-то метрах в пятидесяти от сложенной из обломков скальных пород ограды. При доме имелся садик с двумя огромными двухвековыми соснами, небольшой клумбой и аккуратной поленницей. И поленница, и клумба содержались в образцовом порядке – так же, как и сам дом, стены которого были выкрашены в бледно-розовый цвет. Дом смотрел на Алекса чисто вымытыми окнами, обрамленными красными ставнями. Взлетев на крыльцо, Алекс несколько раз стукнул в дверь костяшками пальцев и громко произнес:

– Синьор Тавиани!

Ответа не последовало.

– Синьор Тавиани! Это Алекс из магазина мужских сорочек. Вчера вы кое-что у меня забыли… Вы дома, синьор Тавиани?

За дверью по-прежнему было тихо: ни шороха, ни скрипа половиц. Алекс решил, что старик по обыкновению чистит дорожки на кладбище или прибирается в церкви. И уже собирался отправиться на его поиски, когда дверь приоткрылась. Не слишком широко, всего-то на несколько сантиметров, но и их было достаточно, чтобы посчитать это приглашением. Не воспользоваться им было бы глупо, и Алекс, после секундного колебания, толкнул дверь и оказался в маленькой прихожей. В нос ему ударил запах ладана, жженой бумаги и еще чего-то, не слишком приятного. То ли сырой земли, то ли непросушенного затхлого белья. Наверное, так пахнет старость, решил про себя Алекс и поежился. Особого страха он не испытывал, скорее любопытство: еще ни разу он не был в доме, где живет одинокий старик.

– Синьор Тавиани! – снова воззвал Алекс и снова не получил никакого ответа.

Зато пространство вокруг постепенно наполнилось самыми разнообразными звуками: тиканье часов, тонкое поскрипывание дерева под ногами, обрывки какого-то разговора, почти неразличимого из-за шорохов и треска, – где-то в глубине дома работал телевизор. Разговор сменился музыкой, и Алекс вдруг подумал, что синьор Тавиани не может быть ни в церкви, ни на кладбище.

Он здесь, в доме.

Не такой он человек, чтобы уйти, не выключив телевизор. Синьор Тавиани любит порядок во всем, любая могила это подтвердит, любая церковная свеча.

Из прихожей Алекс проскользнул в гостиную, оказавшуюся довольно большой и относительно светлой. Относительно, потому что одно из двух окон было закрыто ставнями, а во втором Алекс увидел дорогу, ведущую в центр К., к городской ратуше и своему магазинчику. Именно по ней он пришел сюда, встретив в пути несколько знакомых автомобилей, в том числе «фиат» синьора Дзампы и черную «ланчу» зятя герра Людтке. Сейчас же по дороге мчался серебристый спортивный «ламборджини». Он исчез из виду через секунду, поселив в сердце Алекса смятение: автомобили такого класса он до сих пор видел только на картинках, в Интернете и в программе «Quattroruote»[2]2
  «Четыре колеса» (ит.) – телепрограмма, посвященная автомобилям.


[Закрыть]. Никто из жителей К. не мог бы позволить себе подобную роскошь, да что там говорить! Подобная роскошь вряд ли по карману и самому Вольфу Бахофнеру, уж не припожаловал ли в К. кто-то из голливудской троицы?

Джон с Джорджем? Аль?

Отбросив эту мысль как фантастическую, Алекс решил, что роскошный «ламборджини» ему просто померещился. И, вздохнув, вернулся в подванивающую затхлостью реальность дома синьора Тавиани. В дальнем углу гостиной, на старом, покрытом хлопчатобумажной салфеткой комоде стоял громоздкий ламповый радиоприемник. Передняя панель приемника светилась теплым желтоватым светом, и именно из него лились звуки, которые Алекс поначалу принял за звуки работающего телевизора. Все остальные предметы в комнате были под стать радиоприемнику: такие же старомодные, такие же древние. Шкаф, резной буфет с тусклыми витражами, несколько хлипких этажерок и конторка, покрытая зеленым сукном. Середину комнаты занимал массивный дубовый стол, а у окна – того самого, в котором минуту назад мелькнул серебристый фантом «ламборджини», – стояло старое кресло. Поскольку кресло было повернуто к окну, Алексу оставалось лицезреть его заднюю, обтянутую темной, местами облупившейся кожей стенку.

Не самая уютная на свете комната, ага.

Ее внутренности ничуть не лучше внутренностей склепа. Хотя откуда Алексу знать о склепах? Он никогда в них не бывал, тогда почему возникло сравнение?

Картинки на стенах. Литографии и гравюры – в основном религиозного и самого что ни на есть потустороннего содержания. Бумажные цветы в низких вазах; цветы выглядят опрятно, литографии и гравюры – сплошь в добротных рамках, на поверхности стола нет ни единой пылинки, так почему Алекса не покидает ощущение холода, запустения и тлена?..

Среди гравюр попадаются и фотографии, выцветшие от времени: мужчины и женщины в костюмах, которые носили во времена, когда существовало лишь радио, маленькие дети в обнимку с большими собаками, горные пейзажи. Алексу знаком лишь силуэт гор, его можно увидеть из любой точки К., но никого из персонажей снимков он не знает. Возможно, что кое-кто из детей, отлепившись от собак, превратился впоследствии в герра Людтке или синьора Дзампу, хотя… В этом случае обоим почетным горожанам было бы намного больше лет, чем есть на самом деле.

Категория времени слишком непонятна для Алекса, тем более такого: лишенного красок и вязкого, как кисель.

Куда же подевался чертов синьор Тавиани?

Алексу не хотелось бы подниматься на второй этаж, куда ведет широкая лестница из красной ели. Там наверняка находится спальня старика. Слишком интимное пространство, не предназначенное для посторонних глаз. А Алекс и есть посторонний, вчерашний визит сторожа в магазинчик и последовавшая за этим беседа и возня с рубашками – его первый опыт общения с синьором Тавиани. И ничто не указывает на то, что опыт будет продолжен. Алекс пришел сюда, чтобы вернуть забытые стариком запонки, – только и всего.

Треск радиопомех раздражает.

Ничего дурного не случится, если Алекс выключит приемник и подождет старика в спокойной обстановке, лучше всего снаружи. Потому что оставаться здесь, в обществе темноликих гравюр и бумажных цветов, ему не особенно хочется.

Подойдя к радиоприемнику, Алекс наугад повернул одно из колесиков в нижней части панели. Послышался сухой щелчок, желтый свет погас и все тревожащие Алекса звуки разом пропали, – готово! Несколько секунд он рассматривал названия городов, нанесенных на шкалу: все названия были на немецком, и города в основном немецкие, но тем не менее нашлись и Лондон, и Париж, и Лиссабон, и Прага, куда совсем недавно отбыла девушка Алекса вместе со своим сноубордистом. В левом нижнем углу Алекс обнаружил название радиоприемника:

SABA.

Неожиданно Алекс испытал жгучее желание стать владельцем этого ретроприемника – вот если бы синьор Тавиани согласился уступить «Сабу» за небольшие деньги! Больших Алексу не потянуть, но вряд ли синьор Тавиани захочет расстаться с приемником. К концу жизни почти ни у кого не остается случайных вещей – все они превращаются в вещи «с историей», в вещи «со значением» и просто в воспоминания, к которым иногда так и тянет вернуться.

Хотя бы опосредованно.

Вздохнув, Алекс отлип от «Saba» и повернулся на сто восемьдесят градусов – лицом к комнате. И… увидел синьора Тавиани. Он сидел в кресле, положив руки на подлокотники и откинувшись на спинку. Поначалу Алексу показалось, что сторож просто задремал, но стоило молодому человеку приблизиться, как вскрылась страшная правда:

старик в кресле – мертв.

Невидящие, остекленевшие глаза мертвеца были устремлены в окно, на дорогу, где некоторое время назад мелькнул «ламборджини», а до этого прошествовал сам Алекс. Сейчас по дороге шла дочь герра Людтке с двумя близнецами – Аннетой и Эриком, пяти лет от роду. Очевидно, они направлялись на детскую площадку в парке, где стоит церковь. Отсюда до детской площадки – минут семь ходу, до подъемника – еще пять, а до Алекса и мертвого синьора Тавиани – каких-то две. Если сейчас Алекс выскочит из дома, он вполне может перехватить дочь герра Людтке, спокойную и рассудительную молодую женщину, работающую секретарем в полицейском управлении К. Уж она-то наверняка знает, что делать в случае обнаружения трупа.

Но поступить так означало бы испугать ни в чем не повинных Аннету и Эрика. Лишить их маленьких детских радостей: надувного батута, качелей с лошадками, фонтанчика с забавной овечьей мордой. А Эрик нацелен именно на фонтан: в руках он несет бумажный кораблик.

Нет-нет, Алекс не будет беспокоить ни близнецов, ни их мать. Каждый должен заниматься своим делом: старики – умирать, а дети – запускать кораблики в фонтан.

В позе старика не было ничего неестественного, на лице застыло выражение покоя и сосредоточенности. Никакого намека на страх перед неизбежностью конца, перед его внезапностью. Более того, вид у мертвого синьора Тавиани был торжественный: седые волосы аккуратно расчесаны на пробор, черные туфли начищены до блеска, из пиджачного нагрудного кармана торчит уголок кружевного платка. Край темно-синего галстука аккуратно заправлен в жилетку, и рубашка…

Ну конечно, это была та самая рубашка, которую Алекс продал сторожу только вчера. О каком особом событии говорил синьор Тавиани?

Неужели о встрече с собственной смертью?

Похоже на то. Правда, Алекс не совсем понимает, как можно заранее ее запланировать, но у синьора Тавиани уж точно есть особые привилегии: та часть его жизни, что прошла на глазах у жителей К., связана с местным кладбищем. С мертвыми. Наверняка они встретились где-нибудь поблизости – смерть и синьор Тавиани. Перекинулись парой слов о погоде, о тумане в горах (он не покидал окрестности всю весну), о мелких городских новостях и эпохальных событиях вроде открытия Центра скалолазания. Беседа была мимолетной, ни к чему не обязывающей, но смерть и синьор Тавиани чрезвычайно понравились друг другу. И договорились о новой встрече – обстоятельной.

Вот она и заглянула к нему на огонек.

Несмотря на общую благостность картины, что-то беспокоит Алекса. С туфлями синьора Тавиани все в порядке (на них нет ни единого пятнышка), пиджак и брюки, несмотря на старомодность фасона, выглядят добротно, галстучный узел завязан со знанием дела, о рубашке и говорить нечего – Алекс сам ее подбирал.

Но вот то, что находится непосредственно над воротником… Темно-красная полоса на жилистой стариковской шее! Вот он, источник беспокойства, – полоса! Полоса начинается точнехонько под правой скулой, пересекает кадык и заканчивается под левой, образуя окружность. Беспокойство Алекса сменяется страхом – уж не удавила ли синьора Тавиани заглянувшая в гости смерть? Не прошлась ли косой по его горлу, кажется, атрибут смерти – именно коса.

Или что-то еще?

Об удавке Алексу ничего доподлинно не известно. Очень осторожно, стараясь не потревожить мертвого, он проводит пальцем по полосе: ощущения рубца не возникает. Остается лишь послюнить палец и снова приложить к шее синьора Тавиани, что Алекс после некоторых колебаний и делает. Полоса тотчас же теряет свой безупречный вид, а на подушечке пальца появляется красное пятно. Это не кровь, а следы от туши или фломастера.

Скорее всего фломастера, учитывая легкий спиртовой запах. Такие нелепые игры в раны и кровь больше свойственны мальчишкам, а не старикам. Пятилетнему Эрику, а никак не синьору Тавиани, которому вот-вот стукнет девяносто. Рисованная полоса несколько принижает торжественность момента, переводит смерть из разряда драмы или даже высокой трагедии в плоскость водевиля. Подобное положение дел кажется Алексу неправильным, и он решает избавить шею синьора Тавиани от дурацкой компрометирующей полосы. Через несколько минут операция по очистке успешно завершена, правда, носовой платок, вытащенный Алексом из кармана мертвеца, оказался безнадежно испорченным. Но вряд ли кто-то озаботится платком, когда речь идет о кончине старейшего жителя К. Остается слегка подтянуть галстучный узел и – все.

Готово.

Синьор Тавиани стараниями Алекса вновь превратился в благообразного старца и полностью готов ко встрече с представителями полиции, которые должны констатировать его смерть. Заодно нужно поставить в известность кого-то из врачей, синьора Фреддури, к примеру. Он живет в нескольких кварталах от старика, и его присутствие совсем не помешает.

…Последующие события развивались довольно рутинно: вызванный Алексом синьор Фреддури (врач общей практики) констатировал смерть от сердечного приступа. Вызванные синьором Фреддури представители полиции коротко допросили Алекса. В ходе десятиминутной беседы Алекс почему-то не упомянул об истинной причине визита (запонках из арабских монет). Он сообщил синьору Виладжо, лично снимавшему показания, что заглянул к старику, чтобы вернуть пять евро.

– Что еще за пять евро? – удивился синьор Виладжо.

– Долг за вчерашнюю покупку. Синьор Тавиани вчера купил у меня рубашку за тридцать пять евро. И дал две купюры по двадцать евро. Сдачи у меня не было, и мы договорились, что пять евро я занесу ему сегодня. Я пришел и увидел все это… Что мне делать с пятью евро?

– Положи их обратно в кассу, а лучше – купи цветов на эти деньги. Выразишь таким образом почтение к покойному, – после небольшой паузы посоветовал Алексу синьор Виладжо. – А деньги старику больше не понадобятся.

После этого Алекс был отпущен на все четыре стороны. Он вернулся в магазин и до конца рабочего дня размышлял о смерти синьора Тавиани, а также о красной полосе, которая была им уничтожена. Правильно ли он поступил, стерев фломастер? Наверное, правильно, ведь таким образом он защитил старика от ненужных пересудов. В К. годами ровным счетом ничего не происходит, и на любое микроскопическое событие жители набрасываются, как голодные собаки на кость. Смерть микроскопическим событием не назовешь, ее обстоятельства все будут рассматривать едва ли не под лупой. И кривотолков, связанных с полосой на шее покойного, избежать не удастся. Синьору Тавиани припомнят и нелюдимость, и обособленное существование, и прошлое, в котором был подъем на гору, к убитым альпийским стрелкам.

Нет, Алекс все сделал правильно.

Другое дело – запонки. То, что совершил Алекс, можно назвать банальным воровством. Он прикарманил вещь, ему не принадлежащую, но тут стоит вспомнить мудрое изречение синьора Виладжо: «Деньги старику больше не понадобятся». С некоторой натяжкой это можно отнести и к запонкам, ведь они склепаны из монет.

Успокоив себя таким образом, Алекс переключился на мысли о предстоящих похоронах: наверняка в ближайшие дни все будут говорить только о них. И Алекс автоматически станет героем дня, вторым по значению после главного ньюсмейкера – синьора Тавиани. Ведь это он обнаружил тело! Во второй половине дня к нему уже заглянуло несколько человек. Но вовсе не для того, чтобы прикупить рубашку или галстук: в основном все жаждали подробностей, а изложить их можно было за минуту. Что Алекс и делал, раз за разом повторяя унылую историю про пять евро, никого она особенно не вдохновила. Вдохновляло другое: сам синьор Тавиани. До сих пор Алекс считал его малоприметной личностью, не самой выдающейся деталью городского пейзажа, но оказалось, что это далеко не так. Смерть сторожа самым неожиданным образом высветила его жизнь, в которой был и неожиданный отъезд из К., и такое же неожиданное возвращение.

Трое из пяти посетителей поведали Алексу, что синьор Тавиани в молодости служил в местной полиции. И был тем самым далеким предшественником синьора Виладжо, кто положил под сукно дело об убийстве альпийских стрелков. Еще двое прояснили подробности: именно синьору Тавиани принадлежало окончательное решение об их посмертной судьбе. Именно синьор Тавиани решил не спускать трупы в долину, а похоронить их на плато. Неизвестно, пошел ли он на поводу местных жителей, не желавших принять на своем кладбище чужаков, или сам инициировал такое к ним отношение. Но факт остается фактом: солдаты остались на плато. А синьор Тавиани возглавлял полицию еще два года и за это время проявил себя высококлассным специалистом: раскрыл несколько преступлений, связанных с кражей скота, обнаружил в горах беглого эсэсовца, перекрыл канал нелегальных поставок красной ели. Ему прочили перевод в Тренто, но из К. синьор Тавиани неожиданно исчез, а на новом месте службы так и не появился. В те времена он был необремененным семьей молодым человеком, успел похоронить мать, а других родственников у него не было. Так что хватились его не сразу, а лишь тогда, когда из полицейского управления Тренто прибыл нарочный с предписанием: синьора Тавиани ждали в центре провинции, но на распоряжение ведомственного руководства он наплевал.

Синьор Тавиани слыл честным и бескомпромиссным полицейским, самой настоящей грозой правонарушителей, но врагов у него не было. Оттого и решили, что он просто уехал куда-то в более людные места, хотя Тренто язык не повернется считать безлюдным, да и продвижение по службе ему было обеспечено. Поговаривали даже, что он эмигрировал в Америку и дослужился до больших чинов в ФБР, но в отсутствие достоверных фактов вечно чесать языки нельзя.

Синьора Тавиани позабыли, как и мрачную историю с альпийскими стрелками, но лет через тридцать пять – сорок после исчезновения он сам напомнил о себе.

Он вернулся.

Уже пожилым человеком и точно таким же одиноким, каким уехал из К. Тех, кто еще помнил его, в К. почти не осталось, а оставшиеся не лезли с расспросами. Захочет – сам расскажет о своей жизни, вот только он не захотел. Доживал свой век молчуном и отшельником. И никто так никогда и не узнал, где он провел эти десятилетия, но теперь это уже неважно.

Теперь синьор Тавиани мертв, и пусть земля ему будет пухом.

Алекс соглашался со всеми, кивал и при этом неотступно думал о радиоприемнике «Саба». Родственников у покойного нет, так что все имущество отойдет городу, если, конечно, в самый последний момент не обнаружится какого-нибудь завещания на третье лицо. Вот если бы ему позволили забрать радиоприемник!..

Ровно в семь Алекс запер магазин и направился в бар «Carano», куда периодически заглядывал после разрыва со своей девушкой. Визиты туда могли быть и более редкими, если бы бар не находился на полпути к его дому. Идя домой, не пройти мимо «Carano» нельзя, разве что сделать большой крюк, а нарезать круги Алекс не любил, предпочитая прямой путь к цели. К отношениям с девушками это не относится, во всем же остальном Алекс простодушен и прямолинеен.

Сегодня сам бог велел ему заглянуть в заведение старины Джан-Франко: из-за происшествия с кладбищенским сторожем, к которому Алекс имеет самое непосредственное отношение. Повышенный интерес среди посетителей ему обеспечен, и, возможно, вскроются новые подробности из жизни покойного. Так или иначе связанные с тунисским серебром. К тому же есть немаленькая вероятность встретить там нотариуса, синьора Леврини. Уж он-то наверняка даст дельный совет относительно радиоприемника, есть ли у Алекса шансы заполучить его?..

Уже подходя к бару, Алекс заметил красную «хонду» синьора Леврини, но тут же забыл и о нотариусе, и даже о радиоприемнике с запонками: впереди «хонды», почти упираясь бампером в ее бампер, стоял дневной «ламборджини».

Не фантом, не видение!

Местоположение серебристого красавца косвенно намекало на местоположение его хозяина: он наверняка заглянул в «Carano», потому что заглядывать больше некуда. Не в кондитерской же его искать и не в аптеке синьоры Паглиа, тем более что аптека закрыта: синьора Паглиа отправилась к дочери и внукам в соседнюю долину и вернется не раньше следующего понедельника.

Прежде чем толкнуть дверь в бар, Алекс вынул мобильный телефон и исподтишка сделал несколько снимков чудо-машины. Номера на ней были французские, интересно, что забыл состоятельный француз в их глуши?

А может, речь идет о француженке?

Сердце Алекса учащенно забилось, но вовсе не из-за гипотетической француженки. Никакие француженки ему не светят; в его, Алекса, положении хорошо бы найти общий язык хотя бы с местными красотками. Но и это случается не всегда, особенно когда из-за плеча Алекса, облаченного в рубашку-поло средней ценовой категории, вдруг покажется чешский сноуборд.

«Ламборджини».

Вот с кем бы хотелось пообщаться накоротке. Прокатиться по серпантину, спуститься вниз, свернуть налево – к автомагистрали, ведущей в Тренто и дальше – к Вероне и Венеции. Или свернуть направо – и с ветерком прокатиться до Больцано, а там и до Австрии рукой подать. «Ламборджини» – вот причина сердечной аритмии Алекса, лучше бы этому автомобилю и вовсе было не попадаться ему на глаза.

Так, с колотящимся сердцем, Алекс и вошел в бар и почти сразу же обнаружил новое лицо среди старых, давно опостылевших ему лиц.

И это было самое выдающееся, самое запоминающееся лицо из всех когда-либо виденных Алексом лиц. Голливудские звезды не в счет, хотя молодой человек, сидящий в баре, был подозрительно похож на кинозвезду. Брюнет с нестерпимо голубыми глазами, четко очерченными губами и крутым подбородком соответствовал всем канонам героя-любовника. Перед этой мужественной, киношной красотой померк не только образ миляги-увальня Вольфа Бахофнера, но и его гораздо более симпатичных сериальных коллег и владельцев комиссара Рекса по совместительству. За долгую жизнь сериала их набралось семеро: австрийцев, немцев и даже итальянцев, и все они были привлекательными парнями. Харизматичными. И все же до красавца-брюнета никто из них не дотягивал.

Определить возраст брюнета не составило большого труда: около тридцати, плюс-минус пара лет, скорее все-таки плюс. С некоторой натяжкой его можно было бы назвать ровесником Алекса, которому недавно исполнилось двадцать шесть. На этом относительное сходство заканчивалось и начинались различия. Кардинальные, судя по волевому подбородку и припаркованному на улице «ламборджини». О джемпере, небрежно наброшенном на плечи брюнета, Алекс ничего сказать не мог, но рубашка… Бледная копия такой рубашки, выставленная в витрине Алексова магазинчика, стоила сто тридцать евро.

Что уж говорить об оригинале?

Самым удивительным оказалось то, что владелец чудо-машины пил вполне демократичное пиво в обществе синьора Моретти, бывшего босса Алекса. Неужели здесь, прямо у него на глазах, синьор Моретти заключает самую главную сделку в своей жизни? Исходя из личности его визави, все может быть.

Независимой походкой Алекс прошел к стойке, больше всего опасаясь, что сейчас случится именно то, ради чего он, собственно, и завернул в «Carano»: все присутствующие набросятся на него с расспросами относительно прискорбного дневного происшествия с синьором Тавиани. Но этого так и не произошло: зубодробительный и витальный брюнет напрочь вытеснил из сознания немногочисленных посетителей унылого кладбищенского отшельника. Даже Джан-Франко, первый в К. сплетник, отреагировал на Алекса с гораздо меньшим энтузиазмом, чем следовало ожидать. Алексу даже пришлось хлопнуть ладонью по стойке, чтобы привлечь его внимание.

– Привет, – сказал Алекс.

– Ага, – односложно ответил Джан-Франко, не спуская глаз с гостя и синьора Моретти.

– Слыхал, что случилось днем?

– Ты про старого кладбищенского хрыча?

Джан-Франко мог бы быть и повежливее, особенно когда речь зашла о кончине старейшего жителя городка. В другое время так бы и произошло и расспросы затянулись бы на полчаса, а то и дольше. Но только не теперь, когда перед носом у Джан-Франко маячил «ламборджини», сто´ящий едва ли не дороже, чем все его заведение вкупе с подсобками, мебелью и недурственной копией картины «Битва Наполеона в Альпах».

– Это я нашел его.

– Ага, – снова промычал Джан-Франко.

– Говорят, что он умер от сердечного приступа.

– Странно, что этого не произошло раньше. А вообще, старость – паршивая вещь.

– Я просто зашел, чтобы отдать ему пять евро… А он сидел в кресле у окна. Уже мертвый.

– Пять евро ему больше не понадобятся. Так что можешь смело спустить их на пиво. Ты ведь за этим сюда пришел?

– Ну… да.

Дождавшись, пока Джан-Франко наполнит его бокал, Алекс осторожно спросил:

– А… что это за тип сидит с синьором Моретти?

– Не знаю, – Джан-Франко понизил голос. – Но тачка у него чумовая.

– Да. Тачка что надо, – поддержал бармена Алекс. – Думаешь, хочет купить здесь дом?

– Скоро все прояснится.

– Что ему здесь делать? Ехал бы в Кортина д’Ампеццо…

– Пойди, посоветуй, – осклабился Джан-Франко, показав крепкие желтоватые зубы. – Наш деляга будет в восторге от такой твоей инициативы.

«Делягой» некоторые горожане (к их числу принадлежал и бармен) называли синьора Моретти, разумеется, за глаза. Сейчас «деляга» о чем-то ворковал с брюнетом, нежно сверля взглядом его переносицу и листая каталог выставленных на продажу объектов недвижимости. Тот самый каталог, который Алекс в свою бытность помощником синьора Моретти изучил вдоль и поперек. Что ж, двух мнений быть не может: бывшему боссу обломился выгодный клиент. Возможно, самый выгодный за последние несколько лет. И вряд ли синьор Моретти обрадуется, если в самый разгар переговоров возле столика всплывет его недавний подчиненный. Ничего хорошего от такой встречи ждать не приходится, учитывая подмоченную репутацию Алекса-тридцать три несчастья.

Нужно проявить тактичность и милосердие, решил про себя Алекс. Даже несмотря на жесткость слов, сказанных при расставании, синьор Моретти всегда был добр к нему. Хотя и утверждал, что один вид Алекса подвигает клиентов вовсе не на те действия, которых ждал от них владелец агентства. Так что пугать крупную рыбу Алекс не будет. Тихонько посидит в сторонке. Присоединится к скучающему за рюмкой граппы нотариусу Леврини и заодно расспросит его о шансах на приобретение радиоприемника.

Но ноги сами понесли Алекса к столику, за которым окопались переговорщики.

– Добрый вечер, – сказал он, стараясь не смотреть на бывшего шефа. – Рад видеть вас, синьор Моретти. Не помешаю?

Никакой ответной радости синьор Моретти не испытывал, это было видно по его разом помрачневшему лицу, но все же он смог выдавить из себя:

– Здравствуй, Алекс.

Собеседник синьора Моретти, напротив, посмотрел на Алекса приветливо и улыбнулся самой что ни на есть голливудской ослепительной улыбкой:

– Это тот самый Алекс, о котором сегодня все говорят?

– Да. Как поживаешь, Алекс? – Синьор Моретти в присутствии клиента был сама вежливость.

– Спасибо, хорошо. Правда, сегодня…

– О «сегодня» нам уже сообщили. Алекс работает в магазине мужских сорочек, насколько я помню. Все верно, Алекс?

«Насколько я помню», – как будто не синьор Моретти покупал вчера у Алекса рубашку! И нужно слышать тон, каким он произнес все это. Смесь жалости и брезгливости, словно речь идет не о добропорядочном магазине, а о навозной куче. Только навозную кучу и смогли доверить Алексу в силу его ограниченных умственных способностей. А более квалифицированная работа ему не по зубам. Таков подтекст оскорбительного пассажа синьора Моретти. Он хочет выдать Алекса за деревенского дурачка, к чьим словам и прислушиваться не стоит. И синьора Моретти можно понять: кто его знает, Алекса? Вдруг он начнет рассуждать о недвижимости?..