Текст книги "В плену Левиафана"

– Спасибо, что потратил на меня время.

– Пустяки. Всегда к услугам. Вечером я буду в «Карано». Приходи.

– Не обещаю, но может быть.

Первая часть фразы выглядела не очень оптимистично, и Алекс решил сосредоточиться на второй. Остаток дня прошел в запоздалых сожалениях о том, что определение «вечер» не было никак конкретизировано. Когда начинается вечер? В пять часов, в шесть? В конце концов, говорят же: «пять часов вечера» в противовес «четырем часам дня». Другой вопрос – что понимает под вечером владелец «ламборджини»? Как бы то ни было, Алекс решил не рисковать: он смотался домой, принял душ, переоделся в рубашку, которая больше всего нравилась его бывшей девушке и в которой он, по ее утверждению, выглядел «парнем на миллион». В комплекте с рубашкой шли джинсы, джемпер песочного цвета и дорогущие мокасины (подарок Кьяры на двадцатипятилетие).

Ровно в шесть Алекс появился на пороге «Carano», слегка удрученный тем, что серебристого «ламборджини» в окрестностях бара не обнаружилось. Зато обнаружился новенький «фиат» синьора Моретти, и это заставило Алекса воспрянуть духом: не исключено, что в «Carano» потенциальный покупатель и потенциальный продавец приехали вместе и сейчас обмывают удачную сделку. Хотя у Алекса не повернулся бы язык назвать сделку удачной, учитывая репутацию склепа на вершине горы. Да и синьору Моретти эта сделка особых дивидендов не принесет: место-то бросовое.

Синьор Моретти скучал в одиночестве – за тем же столиком, где сидел вчера вместе с Лео. Вид у него был довольно мрачный, и Алекс подумал даже, что беспокоить бывшего шефа не стоит. Но синьор Моретти сам поманил его пальцем.

– Привет, – сказал он голосом, ничего хорошего не предвещавшим.

– Здравствуйте, синьор Моретти, – промямлил Алекс, переминаясь с ноги на ногу. – А я вас сразу не заметил…

– Да неужели? Присаживайся.

– Вообще-то, я кое-кого жду…

– Можем подождать вместе. Старый добрый синьор Моретти тебя не скомпрометирует. Или у тебя свидание?

– Эээ…

– Вон как вырядился! Сияешь, словно начищенный пятак.

– Ничего я не вырядился, – неловко попытался оправдаться Алекс и тут же почувствовал, что щеки его полыхают огнем.

– Честно говоря, до твоей личной жизни мне нет никакого дела. И до тебя самого тоже, если ты не гарцуешь на моей территории.

– Я не понимаю, о чем вы.

Синьор Моретти перегнулся через столик и прошипел:

– Все ты понимаешь, шельмец. Это ты рассказал тому парню о доме на горе?

– О доме на горе?

– Не строй из себя идиота! Бывший форпост альпийских стрелков, вот что я имею в виду!

– Нет.

– Может быть, не ты возил туда сегодня этого хлыща?

Синьор Моретти считает, что Алекс и есть главный инициатор поездки, который продолжает гадить своему бывшему шефу и после увольнения. Не будь злокозненного идиота-Алекса, из-под полы приторговывающего билетами на поезд в ад, Лео ограничился бы каким-нибудь другим объектом из каталога недвижимости. Нужно как можно быстрее убедить синьора Моретти в обратном: это Лео настоял на поездке, а Алекс всего лишь согласился его сопровождать. Ведь ссориться с одним из самых уважаемых граждан К. Алексу ни к чему.

– Выслушайте меня, синьор Моретти! Я не отрицаю, что сопровождал Лео. Это была его личная просьба. Но о форпосте он узнал вовсе не от меня.

– А от кого же?

– Понятия не имею. Я сам страшно удивился. И я пытался его отговорить. Вы же сами знаете, что об этом месте ходит дурная слава…

– Не вешай мне лапшу, Алекс. Об этом месте все давно позабыли даже здесь.

– Выходит, что кое-кто о нем вспомнил. Этот парень. Лео.

– Опять ты мелешь чушь и раздражаешь меня. Как о нем мог пронюхать человек, который никогда не бывал в нашей долине?

– Мало ли… Источников информации полно. Сам Лео что-то говорил об Интернете. Вроде бы там нашлись упоминания о форпосте…

Источником послужил вовсе не Интернет, не только Интернет. У Лео есть подробная карта местности, купленная за тысячи километров отсюда, в далеком атлантическом Порту. Но об этом Алексу было рассказано в частной доверительной беседе, и обнародовать факты, в этой беседе всплывшие, он не собирается. Ни синьору Моретти, ни кому-либо другому.

Друзья умеют хранить тайны.

– Значит, он взял тебя в сопровождающие? С чего бы такая честь?

– Вчера вечером, когда вы ушли… Мы разговорились, и он рассказал, что хочет открыть здесь метеостанцию.

– С чего бы вдруг?

– Он – метеоролог, разве он не сказал вам?

Синьор Моретти нахмурился:

– В такие дебри мы не углублялись. Но я, честно говоря, еще не видел метеорологов, разъезжающих на «ламборджини». А ты?

– А я вообще метеорологов живьем не видел. Но мне кажется, он хороший человек.

– Темная лошадка. Значит, вы отправились на вершину…

– Лео нужно было увидеть дом своими глазами. Сфотографировать его. По-моему, он остался доволен.

– Несомненно, – проворчал синьор Моретти. – Он уже попросил у меня помощи в покупке этого сарая.

– А вы?

– Сделал то же, что и ты, если ты не врешь, дружок. Попытался отговорить его.

– Рассказали ему о погибших стрелках?

– И рта не раскрыл. Тем более что ты все сделал за меня… Так что же вы с Лео обнаружили наверху?

– А разве вы никогда там не были? – удивился Алекс.

– Особой нужды не возникало.

Удивительно слышать такое от синьора Моретти, который всю жизнь прожил в К. и знает здесь каждый миллиметр поверхности, каждую горную складку. Но ведь и самому Алексу, пусть он и много моложе своего бывшего шефа, не приходило в голову увидеть проклятое место. И он не знает никого, кто добровольно отправился бы туда или хотя бы проявил к «сараю» простой исследовательский интерес. Даже бесстрашная и отчаянная сестра Кьяра, вечно таскавшаяся по окрестностям с мальчишками, как будто не замечала его. И никто из ее компании и носа туда не показывал. Ладно Алекс – он всегда был тихим, домашним ребенком, но Кьяру домашней не назовешь. Она, скорее, дикая.

Дикая, своенравная кошка.

Кьяра старше Алекса на четыре года, но уже успела побывать в местах, о которых он имеет довольно смутное представление: Африка, Тибет, Непал, пойма Амазонки. Все свои отпуска она тратит на путешествия в экзотические страны, а в свободное от путешествий время работает репортером криминальной хроники. Родители – особенно мама – все время переживали, как бы чего не случилось с их любимой девочкой, оттого и переехали к ней в Верону. Это об Алексе нет смысла беспокоиться, самое страшное, что может произойти в магазине, торгующем мужскими сорочками, – отключение света из-за обильных зимних снегопадов. А это совсем не то же самое, что поездка в Непал или на Тибет. Или ночевка в джунглях в компании с москитами, ягуарами и представителями неизвестных науке индейских племен. А если приплюсовать сюда работу Кьяры, которую никак не назовешь обычной, то получается, что она – склонный к экстриму человек. И авантюризм всегда присутствовал в ее крови, бурлил и пенился – даже в детстве и раннем отрочестве. Так почему же проклятое место прошло мимо нее? Ведь подняться туда намного легче, чем покорить Гималаи. Алексу удалось сделать это с первого раза и без всякого труда, но что помешало Кьяре? Мальчишкам из ее компании, синьору Моретти, синьору Дзампе и герру Людтке? И зятю герра Людтке, и его дочери, и всем остальным семистам девяноста девяти жителям К. за вычетом Алекса. Близнецы Эрик и Аннета слишком малы, чтобы совершить восхождение к дому в скале, но Алекс почему-то уверен: стоит им подрасти, как они пополнят ряды тех, кто никогда не поднимется на бывший форпост.

Как будто его не существует вовсе.

– …Так что же вы обнаружили наверху?

– Ничего особенного. Остатки дома. Выглядят они неважно, но Лео говорит, что фундамент крепкий и простоит еще сотню лет.

– Лео собирается прожить там сотню лет? Поверь мне, на этой вершине, у дьявола в зубах, он и полгода не продержится.

– Вы так ему и сказали?

– И рта не раскрыл, – снова повторил синьор Моретти и ухмыльнулся. – Если какому-нибудь богатенькому дурачку приспичило купить сарай вместо полноценного и уютного дома за вполне демократичную по нынешним временам цену… Пьетро Моретти не будет препятствовать подобному безрассудству. С паршивой овцы – хоть шерсти клок.

– Вы имеете в виду Лео?

– Его. Богатенького дурачка, который свалился как снег на голову неизвестно откуда. И сразу нашел то, чего никто не находил.

– В каком смысле?

– Ни в каком. – Лицо бывшего шефа сморщилось от досады: как будто он сболтнул лишнего и тотчас же пожалел об этом. – Не вижу смысла это обсуждать.

– Почему?

– Не вижу и все. Значит, дом худо-бедно сохранился?

– Да. Лео сделал много фотографий. Думаю, он вам их покажет.

Замечание о фотографиях не вызвало в синьоре Моретти энтузиазма. Он снова нахмурился, а потом спросил:

– И поднялись вы без проблем?

– В общем, это было несложно. В некоторых местах остались ступеньки и был еще страховочный трос… Стальная проволока, прикрепленная к скале. Даже не очень подготовленный человек справился бы с таким восхождением.

– А со всем остальным?

– Я не понимаю вас, синьор Моретти, – озадачился Алекс.

– Там не случилось ничего… необычного?

Юноша на секунду задумался: можно ли считать необычным звук шагов на втором этаже бывшей казармы? Шаги послышались в тот момент, когда наверху никого не было, – Алекс знает это точно. Находясь в поле притяжения дома, Алекс предпочел поверить объяснениям Лео, но так ли они верны? Сильный порыв ветра способен подхватить и ударить об пол какой-нибудь маленький предмет, хотя в этом случае звук был бы качественно иным.

А Алекс слышал именно шаги.

Конечно, все можно списать на душевное состояние. Подсознательный страх перед местом, где произошла массовая резня. В эту версию легко вписываются и несуразности с мягкими, как пластилин, ступеньками, ведущими на наблюдательный пункт: Алексу померещилось то, чего не было в действительности. Но и эти видения не назовешь особо пугающими, места кровавым призракам прошлого в них не нашлось.

– …Вроде бы нет. Могу лишь сказать, что виды там необыкновенно красивые. Надеюсь, Лео удалось сделать качественные снимки… А что вы имеете в виду под «необычным», синьор Моретти?

– Необычно уже то, что вы нашли путь на вершину с первой попытки, дружок. Когда я был таким, как ты… Таким молодым, а не таким простофилей…

– Я понял, да, – вздохнул Алекс.

– …меня чрезвычайно занимало это место. Но попасть туда так и не удалось.

– А вы пытались?

– Предпринимал определенные телодвижения. Но всякий раз что-то мешало. Проливной дождь, густой туман, а однажды меня едва не завалило обрушившейся с горы лавиной. Я уже не говорю о дороге…

– Что не так с дорогой? Мы добрались без всяких проблем. Уперлись в площадку с канатами и уже оттуда поднялись по тропе.

– Значит, вам повезло.

– Погода была хорошей. Но даже если бы она была плохой, сбиться с пути невозможно. Это ведь единственная дорога, не так ли?

– Может, и так, – синьор Моретти с сомнением покачал головой. – Только она приводила меня совсем к другим местам.

– И вы оставили попытки?

– Когда Пьетро Моретти намекают, что его присутствие нежелательно, и закрывают перед ним дверь, в окно он не лезет. Так-то, дружок. Мне пора.

Через минуту Алекс остался один – переваривать все сказанное его бывшим начальником. Что имел в виду синьор Моретти, когда сообщил, что его присутствие нежелательно? И что стоит за фразой о дороге, которая приводила «совсем к другим местам»? Только одно – добраться до дома на вершине дано не всякому. Не всякому он рад, не всякого хочет видеть. Тем, кого не хочет, устраивает испытания вроде дождя, тумана и оползней из спрессованного снега. Вряд ли синьор Моретти был единственным, перед кем опустился невидимый шлагбаум «Въезд запрещен». Надо поговорить о последнем пристанище альпийских стрелков с Кьярой, вдруг и ее постигла та же участь, что и синьора Моретти. Кьяра слишком самолюбива и не стала бы распространяться о неудаче, но на прямой вопрос есть немаленькая вероятность получить такой же прямой ответ. Решено: Алекс сегодня же напишет сестре письмо, расскажет о встрече с Лео и о встрече с домом заодно. А потом спросит – была ли такая встреча в жизни самой Кьяры.

Но сначала он дождется своего нового друга.

…Ожидания оказались напрасными: Лео не пришел ни в семь, ни в восемь. Он не появился и в девять, когда кухня «Carano» благополучно закрылась и надежды Алекса даже на самый скромный ужин потеряли всякий смысл. Но он честно просидел до самого закрытия (вдруг Лео все же вспомнит о нем?), выпил две кружки пива, уничтожил три блюдца с фисташками и успел переговорить о радиоприемнике «Saba» с завсегдатаем бара синьором Леврини. Информация, полученная от нотариуса, обнадеживала: Алекс может рассчитывать на получение вещи из дома сторожа, если не объявятся родственники покойного, к которым должно перейти все его движимое и недвижимое имущество. Да-да, синьору Леврини, как и любому жителю К., известно, что никаких родственников у синьора Тавиани нет. Синьору Леврини известно даже больше, чем остальным: старик не оставил завещания. Следовательно, предмет вожделений Алекса (наравне с другими предметами, вплоть до последней ложки) поступит в распоряжение муниципалитета, и уж тогда синьор Леврини замолвит словечко за скромного продавца мужских сорочек.

– Так я могу рассчитывать на вас, синьор Леврини?

– Безусловно, Алекс. Ты – хороший человек, а я всегда рад помочь хорошим людям. А что это за радиоприемник? Почему ты вдруг так им заинтересовался?

Вопрос застал молодого человека врасплох. Действительно, что может быть интересного в старой, громоздкой и неподъемной штуковине для парня вроде Алекса? Такие парни, даже если они простофили, как выразился синьор Моретти, предпочитают совсем другую технику, намного более удобную, легкую и функциональную. Не станешь же распространяться о любви с первого взгляда к светящейся мягким светом панели; к городам, которые обсели ее, как птички ветку. К шорохам и потрескиваниям: за ними Алекс ощущает дыхание Большого Мира, и это ощущение дорогого стоит. Но как объяснить его, чтобы не показаться смешным и сентиментальным, юноша не знает. К тому же синьор Леврини слывет в К. большим любителем антиквариата, вдруг он посчитает антиквариатом и злосчастную стариковскую «Saba»? И тогда – прости-прощай ламповое чудо! Шансов, что его уступят Алексу, а не уважаемому и влиятельному коллекционеру, немного.

– Это просто старое радио – и все. Такие можно найти на любой барахолке, – с жаром сказал Алекс и, немного подумав, добавил: – Наверное…

– Ты посещаешь барахолки? – удивился синьор Леврини.

– Случается…

– Любишь вещи с историей?

– Не то чтобы… Но некоторые мне нравятся. Эээ… карты, например.

– Карты?

– Не игральные, а самые настоящие. Морские, географические…

– И те, на которых указано место, где спрятаны сокровища? – Синьор Леврини подмигнул Алексу и захохотал.

– Такие мне не попадались.

– Увы, мой друг, мне тоже. Мы сделаем вот что, Алекс. Меня, конечно же, пригласят провести оценку имущества старого хрыч… мммм… покойного. И в вопросе о радио я буду иметь тебя в виду.

– Замолвите словечко, как и обещали?

– Можешь не волноваться.

…Старый лис Леврини обещание сдержал, и неважно, что послужило тому причиной. Скорее всего то, что «Saba» и впрямь оказалась вещью малоинтересной для коллекционера, просто старым радио — и все. Воссоединение с ним стоило Алексу тридцать пять евро – ровно в такую же сумму покойному сторожу обошлась рубашка, в которой он встретил свою смерть. В этой же рубашке его и похоронили: за полторы недели до того, как «Saba» поселилась в квартире Алекса.

Он хорошо запомнил день похорон, потому что похороны в К. – событие экстраординарное. А еще потому, что там он впервые увидел Лео – впервые, после того как они расстались у дверей отеля «Сакро Куоре». Чем занимал себя Лео в дни, предшествующие похоронам, Алекс не знал. Должно быть, решал вопрос с покупкой дома на вершине. Несколько раз юноша видел серебристый «ламборджини», мелькавший в конце улицы; еще один раз машина пронеслась мимо него, даже не притормозив, что вызвало в Алексе бурю чувств. Солировала обида на вероломство нового друга: Лео ведет себя так, как будто они незнакомы. Как будто не было доверительных бесед, совместной вылазки в горы и прочих вещей, совокупность которых позволяет считать того или иного человека хорошим знакомым. Чье общество не вызывает раздражения, напротив – кажется приятным и симпатичным.

Чем же он так не угодил Лео?

Что в его поведении насторожило чужака?

Алекс постоянно искал ответ на эти вопросы, искал – и не находил. Быть может, все дело в том, что он не проявил достаточной отваги, находясь в проклятом месте, и показался Лео трусом? Но тогда, на вершине, никаких едких и презрительных замечаний не последовало, и поведение Алекса таким уж трусливым не назовешь. Да, ему послышались шаги на втором этаже здания, но он не бросился как угорелый вниз по тропе, не оставил Лео одного. Он был рядом. Да и после спуска они провели несколько часов за дружеской болтовней, которая нисколько не напрягала владельца «ламборджини». Расстались они довольные друг другом, так, во всяком случае, показалось Алексу. И Лео вовсе не отверг его предложение поужинать, он просто сказал: «Может быть».

Последующие события показали: «может быть» в устах Лео означает скорее «нет», чем «да». Дурацким «может быть» обычно грешат девушки, желающие мягко уклониться от нежелательного свидания, но ведь Лео не девушка, а приглашение на дружеский ужин не имеет ничего общего с приглашением на свидание, так что сокрушаться по этому поводу глупо.

Но Алекс все же сокрушается.

Оттого, что многообещающее знакомство прервалось без всяких объяснений. В смутной надежде получить их, Алекс несколько раз приближался к «Сакро Куоре», но, устыдившись порыва, немедленно уходил. Ежевечерние бдения в баре у Джан-Франко тоже ни к чему не привели: Лео не появился и там. На исходе второго дня Алекс стал думать о негативной роли синьора Моретти. Уж не выдал ли напыщенный болван-риелтор нелестную характеристику своему бывшему сотруднику? Представить поток негатива в адрес Алекса не так уж сложно – один поезд, идущий прямиком в ад, чего стоит! Сюда же можно добавить простофилю и мелкого, лишенного всякого масштаба человечишку, способного лишь продавать жалкие рубашки в жалком магазинчике, потому что ни на что другое этот человечишка не годится. Да мало ли чего еще мог надуть в уши феерическому Лео чертов дурак Моретти! Правда, по зрелом размышлении Алекс отбросил мысль о поклепах: Лео не такой идиот, чтобы руководствоваться мнением постороннего человека относительно кого бы то и чего бы то ни было. Только его собственное мнение имеет значение.

Выходит, Алекс просто не показался ему. И дружбы, о которой он так мечтал, не случилось. Не случилось и приятельства. Так не проще ли поступить так, как поступил сам Лео? А именно – забыть о его существовании.

Но забыть не получилось – Лео сам напомнил о себе.

Все произошло в день похорон синьора Тавиани, на которые собрался почти весь город. Несчастный старик безмерно удивился бы, узнав, сколько людей пришло проводить его в последний путь, ведь при жизни он мало с кем общался; дежурные «здравствуйте, синьор Тавиани», «как поживаете, синьор Тавиани», «всего хорошего, синьор Тавиани» не в счет. Подобные высказывания – всего лишь дань обычной вежливости, особых эмоциональных затрат они не требуют. Но в отсутствии настоящего, а не формального отклика синьор Тавиани был виноват сам. Так же, как и в своем одиночестве. На «здравствуйте» и «всего хорошего» он обычно отвечал надменным кивком. На «как поживаете?» – такой же надменной улыбкой, что могло означать:

спасибо, малыш, скриплю помаленьку.

А могло:

не пойти бы тебе к черту, малыш, со своими расспросами?

А всего-то и надо было, что поговорить с собеседником о самых простых вещах: с герром Людтке – о его школе скалолазания и внуках Аннете и Эрике, одно удовольствие смотреть на этих малюток, такие они славные и румяные! С синьором Дзампой – о перспективах развития горнолыжного спорта в К., да еще о больной спине, всем известно, что у синьора Дзампы побаливает спина, вряд ли сходных проблем не испытывал и синьор Тавиани – глубокий старик. И, отталкиваясь лыжными палками от спины, можно было бы, как на трамплине, взлететь к проблемам здоровья вообще – вот бы и сладился душевный разговор, и все остались бы довольны. Или синьор Виладжо, к примеру, глава местной полиции. Вот уж с кем у синьора Тавиани нашлось бы немало общих тем – ведь в далеком прошлом он занимал ту же должность и преуспел на ней. С любым жителем К. имелся повод для разговора, который был бы с благодарностью подхвачен. По-другому и быть не может, ведь сограждане Алекса в основной массе приятные и доброжелательные люди. Снисходительные к мелким и абсолютно невинным слабостям других. И лишь одного они не прощают – высокомерного отношения к себе.

А синьор Тавиани был высокомерным, замкнутым стариком. Ни с кем не сближался, никого не привечал: как будто жил не среди людей, а среди призраков, существовал в своей собственной параллельной реальности. Всем своим видом показывая, что общество кладбищенских мертвецов, в котором он постоянно вращался с метлой в руках, для него гораздо приятнее, чем общество живых – из плоти и крови – людей.

Теперь, когда жизненный цикл синьора Тавиани завершился, остается надеяться, что мертвецы примут его с распростертыми объятиями, потому что именно там ему и место. Уже давно, а не только в последние несколько дней. Ведь по сути он и сам был ходячим трупом, не интересующимся жизнью, что протекала вокруг него. О причинах, о подоплеке событий, сделавших его таким, Алекс не знает и вряд ли когда-нибудь узнает. И любой человек в К. может сказать то же самое. И тем не менее большинство знакомых Алекса пришли на похороны старика. Все те, кто получал от него лишь надменную улыбку, – все они здесь.

Стоят под мелким теплым дождиком, сочащимся с неба; некоторые – с зонтами, но большинство без. На их лицах нет скорби – это, учитывая личность синьора Тавиани, было бы лицемерием. Скорбь вполне успешно заменяют сосредоточенное внимание и вполне понятное любопытство. Те, кто постарше, интуитивно примеряют нынешнюю роль сторожа на себя. Те, кто относительно молод, заглядывают в лицо смерти, приподнявшись на цыпочки; напрасный труд – до нее не допрыгнуть. Не взобраться на этот горный хребет, даже обладая навыками скалолазания. По прошествии лет (многих, очень многих, как надеется Алекс) все образуется само собой, и тяжелый подъем станет стремительным спуском в бездны небытия. Но пока этого не произошло, пока идет дождь, остро пахнущий цветами и сосновыми иглами. До сих пор Алекс и понятия не имел, что дожди имеют запах. Наверное, все дело в смерти, ее близость обостряет обоняние. И не только обоняние – глаза Алекса стали зоркими, он различает каждую морщину на лице покойного сторожа, каждую пору. То же можно сказать о живых: у дочери герра Людтке – очаровательная маленькая родинка на виске, а еще – одинокий седой волос, затесавшийся в темно-каштановой гриве. Он торчит из пробора подобно толстому корабельному канату, вернее, вырос до размеров каната в воображении Алекса. Сам герр Людтке находится метрах в десяти, но Алексу хорошо виден его перстень-печатка: на нем выгравирован череп, в глазницах которого угнездились бриллианты. Перстень производит впечатление старинного и наверняка передается членам семьи по мужской линии, от отца – к сыну, от сына – к внуку. Но вместо сына природа наградила герра Людтке дочерью, так что ему придется ждать, когда подрастет Эрик.

Ему и достанется череп с бриллиантами.

Но пока Эрик – всего лишь пятилетний ребенок, и бриллианты для него – стекляшки, не больше, у детей свои представления о ценностях. Свои представления о жизни и о смерти тоже, – и смерть малознакомого старика уравнивается в сознании малыша со смертью птицы или котенка, или даже стоит на несколько ступенек ниже. Алекс помнит себя мальчиком, совсем маленьким, не старше Эрика. И хорошо помнит ритуальные похороны насекомых и мелких животных – их всегда инициировала Кьяра. Она проявляла завидный интерес к этой мрачной стороне бытия, оттого и погребения получались пышными и обстоятельными, с привлечением тяжелой артиллерии: свечей, бумажных цветов, крохотных изображений Иисуса и Девы Марии. Обычно такие, наклеенные на пластмассу картинки составляют звенья дешевых браслетов, и для своих церемоний Кьяра раскурочила не один браслет.

Пик похоронных процессий приходился на лето, когда земля особенно нежна и податлива, а конкуренцию бумажным цветам составляют живые. Микроскопические могилы жуков, стрекоз и мышей-полевок Кьяра украшала арникой, горечавкой, клевером, темно-фиолетовыми метелками живокости и почти прозрачными голубоватыми фиалками. И уже после того как холмик полностью скрывался под разноцветным ковром, втыкала в него бумажные розы и лилии. В обязанности же Алекса входило изготовление крестов: как правило, это были сосновые веточки, сложенные крест-накрест и перевязанные нитками для шитья (волос дочери герра Людтке, несомненно, оказался бы чересчур толстым для столь деликатного изделия). Обычно к концу лета Алекс так насобачивался на крестах, что начинал проявлять похвальную инициативу: вместо кривоватых палочек в ход шли металлические стержни, гладко обструганные рейки, а однажды (венец изобретательности Алекса) он соорудил крест из остатков телевизионной антенны.

Крест предназначался ястребу, которого они с Кьярой нашли на дне ближайшего к К. ущелья, где протекал ручей и цвели чудесные желтые нарциссы, которые почему-то обидно назывались «ложными». Мертвый ястреб и нашелся в тот самый момент, когда Кьяра и Алекс обсуждали происхождение этого термина.

– Почему они ложные? – приставал Алекс с расспросами к сестре.

– Откуда же мне знать – почему? – пожимала плечами Кьяра. – Так сказано в энциклопедии растений, вот и все. Нарциссы ложные.

– И чем они отличаются от настоящих?

– Понятия не имею. Настоящие нарциссы желтые…

– И эти тоже. Они красивые, ведь так?

– Да.

– И они хорошо пахнут.

– Да.

– У них есть стебель, есть листики. Так почему они ложные?

– Ты уймешься или нет?

– Ложь – это неправда, да? А неправда – всегда плохо. Ты сама говорила мне.

– Говорила, но к цветам это не относится.

– Они плохие?

Кьяра так рассердилась, что легонько шлепнула Алекса по затылку. И произнесла с мамиными интонациями:

– Ты меня с ума сведешь!

– Они плохие? – упрямо повторил Алекс.

– Да нет же! Это просто цветы.

Что-то в этом мире явно устроено не так, если самые настоящие цветы объявляют ложными. Пытаются обвинить в обмане и других – несуществующих – грехах. Неокрепший мозг Алекса едва ли не взрывался, не в силах понять столь явную несправедливость. А Кьяра ничем не могла помочь ему и только злилась. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не мертвый ястреб. Стоило им наткнуться на птицу, как нарциссы моментально вылетели у Алекса из головы, – что уж говорить о погребальной жрице Кьяре?..

Интересно, помнит ли она эту историю? Помнит ли все другие истории?

В ложно-нарциссовое лето похорон они были особенно близки, даже дурацкие, унизительные для Алекса прятки, время от времени затевавшиеся Кьярой, не могли помешать их дружбе, нежной и податливой, как хорошо прогретая земля. Это потом у Кьяры появились приятели-мальчишки, и она начала сторониться младшего брата; он перестал умилять ее и перестал быть ей интересен со своими бесконечными занудными «почему», со своей робостью и готовностью лить слезы и мелко трясти подбородком по любому, самому ничтожному поводу. А уж о том, чтобы взять его с собой в горы на целый день, – об этом и речи быть не могло.

И тем не менее Кьяра и Алекс никогда не враждовали: ни в детстве, ни позже – в отрочестве и юности. Возможно, они даже сблизились бы, как в то лето, но Кьяра слишком рано уехала из дома и никогда больше не возвращалась в К. Это Алекс приезжал в Верону, чтобы навестить родителей, но сестру, как правило, не заставал. И страшно удивлялся, если она вдруг оказывалась на месте, а не в каком-нибудь Непале или дебрях Амазонки. Из нескладной девчонки Кьяра превратилась в самую настоящую красавицу, дерзкую и вызывающую. Именно так – ее красота бросала вызов любому мужчине, и шагу невозможно было ступить, чтобы не наткнуться на чей-то восхищенный взгляд, адресованный Кьяре. Прогулки по городу с сестрой были для Алекса самым настоящим испытанием, да и спокойно поговорить удавалось не всегда. Кьяра постоянно отвлекалась на телефонные звонки, она всем была нужна: воздыхателям, возлюбленным – брошенным и потенциальным, сослуживцам по работе, начальству, осведомителям, правоохранителям, адвокатам, невинно осужденным и осужденным по справедливости – ведь Кьяра работала репортером криминальной хроники. И если Алекс вдруг забывал об этом, всегда находился кто-то, кто напоминал ему самым бесцеремонным образом.

– Мы поговорим когда-нибудь или нет? – задавал риторический вопрос Алекс после очередного звонка.

– Может быть, – смеялась Кьяра. – Если ты отправишься со мной на Тибет в июле, мы сможем поговорить наверняка.

– Сильно сомневаюсь. Тебя достанут и там.

– На Тибете? Не смеши. Кто меня достанет на Тибете?

– Эээ… Далай-Лама.

– Я тебя люблю, братишка! Ты забавный. Я все время забываю об этом, но ты – забавный.

Алекс не совсем уверен, что Кьяра вообще вспоминает о нем, хотя бы изредка. И это, в общем, хорошо, что времени для обстоятельного разговора не находится: иначе вопросов о будущем Алекса не избежать.

Как долго он собирается торчать в захолустном, забытом богом К.? – вечно.

Там даже словом перемолвиться не с кем! – это спорный тезис.

Как долго он намерен торговать кретиническими рубашками? – упс-с, кажется, о карьере продавца сорочек Алекс еще не упоминал, и в представлении Кьяры он до сих пор – риелтор, а впрочем… Вряд ли она помнит даже об этом.

У Кьяры нет постоянного бойфренда, «сердечного друга», как высокопарно выражается мама. А это неправильно, Кьяре вот-вот стукнет тридцатник, и неплохо было бы задуматься о семье, о детях, это ли не главное предназначение женщины?

Нет.

Так, во всяком случае, думает Кьяра, иначе давно отхватила бы себе муженька, причем самого лучшего, перспективного и хорошо обеспеченного. Но перспективный, респектабельный и хорошо обеспеченный муж не монтируется с экстремальным образом жизни, который она ведет. Вряд ли он вообще существует в природе – человек, способный укротить Кьяру и подчинить ее себе. Это сильно расстраивает маму, озадачивает отца и вызывает неподдельное восхищение у брата. Так и есть – Алекс восхищается сестрой ничуть не меньше, чем голливудскими звездами Траволтой, Клуни и Аль Пачино. А может, даже больше: ведь киноактеры всего лишь играют роли, а в жизни могут оказаться робкими занудами, трясущими подбородком по любому, самому ничтожному поводу. А Кьяра не играет ролей, она естественна в каждом своем проявлении.