Текст книги "Дневник непроизвольной памяти"

Глава I. Судьбоносные случайности

…сколько совпадений, сколько случайностей необходимы для рождения того, что называют любовью или дружбой....

Альбер Камю

Я не очень любила подходить к зеркалам. Нет, не так. Я их вообще не любила. А, впрочем, честнее: в них я старалась никогда не смотреть, поскольку боялась увидеть там либо того, кем быть совсем не хочу, либо того, кем хочу быть, но не могу. Я шарахалась от зеркал в театрах, убегала от отражения в витринах магазинов. Так, мне казалось, я помогаю себе не разбавлять реальность меланхолией очередных разочарований.

Конечно, полезно смотреться в себя, вопреки сложившемуся видеть возможное и становиться тем, о ком другие пока ещё не догадываются. Приятно отдаваться безграничной фантазии, противопоставлять её реальности, ограниченной сделанным прежде выбором. Да-да, последствия выбора – страшная вещь, но многие ли задумываются об этом, принимая очередное решение? Тот, кого мы видим в зеркале решает, что съесть на завтрак, с кем создать семью, кем стать и куда поехать. Одно из таких решений однажды неожиданно становится роковым, навсегда необратимо обрекая на безысходность.

Универсальное руководство по выбору ответствует, гарантий не выдают, обмену и возврату выбранное не подлежит, поэтому все мы и каждый в отдельности, живя, играет в азартные игры, рискует стать жертвой собственных поступков или уже ей и является, просто упорно не признаёт это, любуясь собственным отражением. Такие мысли я пропускала через себя, доедая резиновые сырники в кофейне и рассматривая через панорамное окно мелькавших в утреннем тумане прохожих.

       Календарь показывал среду. Нескончаемые дожди туманного Альбиона вконец опротивели, город стал казаться слишком назойлив, а назойливость – несносна. Я с нетерпением ждала завершения рабочий недели и предстоящего отпуска, стоически проживая будние дни в состоянии полной боевой готовности. Ещё только девять утра, а я уже успела встретиться с владельцем арт-галереи, в которой после моего возвращения из отпуска будет проходить благотворительный аукцион, а к полудню должна быть на другом конце Лондона и принимать гостей из Солсбери, которые желают оставить ещё на одном предстоящем аукционе антиквариата сумму, равную половине годовой прибыли с дивидендов швейцарской шоколадной фабрики.

Бесконечные мероприятия вскружат голову любому, даже самому работоспособному экстраверту. К вечеру, бывает, забываешь имена и фамилии, путаешь данные, но утром организм осознаёт необходимость применения в дальнейшем полученной информации, и всё восстанавливается в памяти. Однако, чем ближе к отпуску, тем сложнее сконцентрироваться, так, например, придавшись минутной лености, я не заметила, как пропустила звонок от бизнес-ассистента.

Его звали Джон. Он был принят на работу юношей, совсем без опыта работы, в тот период, когда я привыкала ко всему новому. Только переехала в столицу Великобритании из России, заняв вскоре должность главы департамента продаж крупного аукционного дома. Я нуждалась в человеке, систематизирующим бесконечный поток встреч и обеспечивающим тотальный контроль текучих дел. Помимо деловых отношений у нас сложился полезный друг для друга межличностный обмен: Джон как потомственный англичанин совестливо и прямодушно объяснял отношение жителей в этой стране к главным жизненным инвестициям – деньгам и времени. Я, имея статус амбициозной иностранки с большим трудовым стажем, занималась наставничеством, раздавала советы, как дипломатично избегать неурядиц с коллегами и взращивать в себе качества лидера. Джон был исполнителен и искренне верил в безоблачность грядущего, что меня очень умиляло. Должности подобного рода иногда становятся похожими на должность няньки для состоявшихся, успешных и нередко избалованных руководителей. Не причисляя себя к последним, я, тем не менее, иногда злоупотребляла его исполнительностью и поручала дела личного характера, в которых моё персональное участие миру было глубоко безразлично. Например, ассистент ездил забирать вещи из химчистки или отвозил машину на техосмотр. В общем, это был тот человек, присутствие которого значительно облегчало жизнь.

– Доброе утро, Джон. Какие планы?

– Привет! Я уже в офисе. Звонили с The Art Newspaper. Хотят интервью. Завтра. Время с 13 до 15? Если не хочешь, можем встретиться после отпуска. – меня также умиляло, как ловко Джон оперировал временем и планами. Он, кажется, внушил себе, что эффективность работы зависит от быстроты составления рабочего графика. Поспешность не раз выручала, но я опасалась, что она может привести однажды к досадной опрометчивости.

– Готова завтра. Ведь как говорят русские, не откладывай на завтра то, что можно съесть сегодня.

– Хотя и недальновидно, но в нашем случае правильно. Говорят, скоро сменится руководство, будет не лучшее время интервьюироваться.

– Где ты набираешься такой дряни ещё до обеда?

– Издержки отсутствия отдельного кабинета. – надо отметить, у англичан действительно своеобразный юмор. Он такой же, каким кажется человеческому глазу предмет в тумане, неотчётливо-двусмысленный. Мои попытки научиться шутить подобным образом оставались безуспешными, я всегда проигрывала Джону в тонкости шуток. Безоговорочную победу он одерживал тогда, когда прибегал к самоиронии. Умение смеяться над собой культивировалось в англичанах веками, оно считается одним из главных человеческих достоинств. Впрочем, притча о том, что юмор в принципе родился от брачного союза горя и радости, что, встретившись в лесу не узнали друг друга, обращает внимание каждого из нас на тот факт, что маску смеха часто надевают тогда, когда хотят скрыть печаль, как скрывают за безумием, например, мудрость, а за ничтожным – великое.

Джон также напомнил, что продолжительность сегодняшнего рабочего дня будет значительно увеличена – вечером грядёт очередная благотворительная пирушка: – Я выслал список приглашённых на вечер. С некоторыми нужно будет обсудить их участие на аукционе после отпуска. В списке выделены зелёным.

       Суть нашей работы была не настолько мажорной, как могла бы показаться и, конечно, казалась многим со стороны. Я относилась к группе людей, не лишённой тонкого вкуса и предприимчивости, и благодаря этому задавала вектор развития современных тенденций на рынке предметов искусства. Работа была напряжённой и временами беспокойной. Хотя мне было несколько проще, чем многим другим, работающим в этой области, поскольку я не искала нечто новое и перспективное, не пыталась заставить публику понять или полюбить то, что казалось ей непонятным. Я занималась продажей предметов, которые представляли собой безусловную ценность, поскольку несли в себе историю периодов прошлого, то есть продавала антиквариат. Предметы старины не всегда находили восторженный отклик каждого в обществе, но если кто-то заполучал нечто редкое и старинное, то определённо чувствовал некий престиж и избранность, такова природа людей. Вся сложность заключалась в том, чтобы найти правильного человека, которому предложить предмет, ну, или иначе, правильный предмет предложить подходящему человеку. Если бы меня спросили, в чём секрет достижения нужного результата, я бы ответила – улыбаться большую часть времени. Описание работы вписывалось в триптих: «ищи», «дружи» и «льсти». Присутствие на вечеринках интеллектуальной богемы считалось обязанностью, посещение галерей, магазинов в районах, где обитали биржевики и иностранцы, было равносильно повинности.

Существовала также в работе одна функция, при выполнении которой меня каждый раз мучили угрызения совести. Были времена, когда сначала мы долго искали нужного человека, а потом осуществляли ему продажу лота по завышенной стоимости, то есть мы искали для аукциона подставную фигуру и продавая ему тот или иной предмет по заранее обговорённой цене таким образом устанавливали цену на другие произведения и работы этого ряда. После каждой такой продажи я долго мыла со стиральным порошком руки, хотела очиститься, но кроме как ссадин и боли ничего такая стрика тела не приносила. В эти моменты мне жизненно необходимо было раскаяние, а потом в глазах других – оправдание, но это было невозможно, поскольку никто не считал содеянное преступлением. Мир жил по этим правилам давно без меня и продолжит так жить после.

Именно сегодня вечером я должна буду запустить механизм, в очередной раз заставившейся меня потом мучиться в приступах сожаления о содеянном. Из выделенных в списке людей зелёным цветом мне предстоит найти того, кто готов поучаствовать в спекуляциях. Я шла в сотый раз на сделку с совестью: – Принято, Джон, обязательно пообщаюсь с ними. Извини, у меня вторая линия.

– Доброе утро! Купила босоножки для прогулки по розовым закатам? – раздался в трубку голос человека, который был моим мужем уже на протяжении трёх лет. Наше знакомство с Сэмом оказалось сущей случайностью, а женитьба – олицетворением спонтанности.

Наверное, бывает два вида брака: «счастливый» и «никакой». К «счастливому» относят тот, что построен на любви и не имеет сослагательного наклонения – это не узы, которые часто оказываются эквивалентом слова «наручники», а процесс, движение, взаимодействие. Это такой союз, в котором двое заботятся друг о друге, делают это добровольно и не думают сморкаться в первое подставленное под голову плечо, описывая возмутительные качества партнёра. Надо отметить, ни воздыханиями, ни кляузами исправить их не удастся. Брак «никакой» – это все прочие виды отношений, в том числе построенные на денежных составляющих.

Наш союз относился к первой категории. Я любила своего мужа без сослагательных наклонений, хотя, конечно, мы были разными. Как и все на планете. Но различия переносятся легче, когда принимаются исключительно как данность. Впрочем, в наших отношениях было куда более серьезное препятствие, чем несходство. Мы паталогические были влюблены в то, чем занимались: Сэм давно и безумно фанател от биржи, я нередко билась в конвульсиях успеха от результатов на работе. Регулярным и привычным было не видеться – примерно половина каждого месяца приходилась на мои или его командировки. Отпуска закономерно проводили вместе. Наши отношения казались другим парадоксальными, однако на самом деле всё было не так плохо: мы не успевали устать друг от друга, всегда находились в ожидании встреч. Сэм шутил, что наше знакомство было столь сумасбродным, сколь и последующая совместная жизнь. А потом добавлял: «мы так редко остаёмся по-настоящему вдвоём, что, вероятно, счастливы лишь оттого, что друг друга не знаем». Мне нравилась мысль, что незнание в большей мере заставляет любить. Неосведомленность манит и притягивает, заставляет любопытствовать, а кристальная прозрачность приводит к скуке и предсказуемости. Иногда под пеленой незнания скрывается то, что при пытливом поиске истины напрочь разрушит отношения и чувства, но мне и нравилось и было удобно думать, что в существующем между нами незнании нет ничего разрушительного.

Сейчас Сэм снова был в очередной командировке, где-то в Нидерландах, прямиком оттуда он должен мчаться в пятницу на Лазурный берег Франции, где наконец совершится наше недельное воссоединение. Обычно распланированное заранее редко менялось. Годы жизни в Лондоне заставили убедиться в том, что жизнью руководит бессердечный часовой. Но всё же часы иногда давали сбой – планы менялись, исключением оказалась как раз предстоящая поездка.

– Кейт, послушай, тут такое дело… Ведь ты совсем не заметишь, если я приеду на день позже? Акции резко пошли вниз, и я боюсь, мы не уладим всё до пятницы.

Я расстроилась, и это было сложно не услышать на том конце провода: – Могу спросить, почему именно сейчас?

– Можешь, но лучше не стоит. Возможно, попавшие в газеты фото руководителя на яхте с любовницей сказались на положении компании в глазах потенциальных покупателей. Но это предположительно.

– Удивительно, ты знаешь, как закрыть сделку за день на миллионы долларов, планируя стратегию покупки, но не можешь догадаться, что генеральный директор поедет на яхте с любовницей, когда ты продаешь его акции. – я просто рассуждала вслух от безысходности. Это не был укор. Иногда элементарные вещи начинают казаться абсурдными. Например, вот такие, как сейчас: у человека бешеные деньги и потенциально крупные сделки, как можно давать волю животным инстинктам…

– В этом вся горечь и прелесть моей работы. – Сэм знал, что ему не за что извиняться, и случись у меня что-то подобное, ему бы пришлось терпеть и мириться, как делала это сейчас я.

– Скажи честно, это ведь действительно один день?

– Давай остановимся на двух, чтобы я не выглядел перед тобой обманщиком, приземлись самолёт в понедельник?

– Понедельник?! Сэм, это уже три! Хорошо, считай я уже придумала себе развлечение.

– Целую тебя. Созвонимся.

Его величество случай создаёт невообразимые жизненные перемены. Я столько раз составляла планы, а оказывалось, что всё может перекроить случайность.

Три с половиной года назад я оказалась на благотворительном вечере, акцент которого делался на поддержке работ молодых художников со всего мира. Я вовсе не должна была и не хотела туда ехать. Попытки выцепить гениев среди массы начинающих художников закончились ещё в те времена, когда я только делала первые шаги в области искусства. Начинала с того, что занималась поиском картин для выставок. Работать с некоторыми художниками было невыносимо, а с кураторами ещё более тяжело, поскольку и та и другая когорта претендовала на уникальность и исключительность, но чаще всего отличалась лишь взбалмошностью и капризностью. После повышения, которое, к счастью, случилось очень быстро, я занималась искусством в более романтическом смысле слова: продавала оцененные временем и публикой предметы состоятельным людям. И, по правде говоря, забыла о том, как изнурительны поиски талантов среди кучи бестолковых предложений себя продать. Покупателями теперь были либо те, кто воспитал в себе чувство прекрасного уже после того, как приобрёл деньги и успел скупить кучу безделушек, либо те, кому любовь к красоте и роскоши была передана генетически. Первая категория людей сначала покупала лишь потому, что сам акт покупки чего-то редкого и дорогого заставлял их чувствовать уверенность и успех, отсутствовавший ранее. Потом, они осознавали, что на самом деле коллекционирование – это искусство в искусстве, а не власть над потреблением, и начинали прежде анализировать и изучать, и уже потом покупать, то есть жест в виде передачи денег или чека или банковской карточки был символом осмысленности и подтверждением гарантии качества покупаемого предмета. Другая же половина покупателей, это отпрыски потомственно-благородных семей, они были искушёнными, знающими, с рождения привыкшими владеть тем, что другие могут потреблять только визуально. С этой категорией людей я любила работать особенно.

Благотворительный вечер проводился в зале одного из московских театров. Привела меня туда ничего не предвещающая рутинная встреча с покупателем в офисе оценщика. Мой клиент был азиатом, до умопомрачения влюблён во всё, что происходило в период существования Древней Руси, коллекционировал предметы старины, связанные со славянской культурой, пытался выучить даже не русский, а древнерусский, и отлично понимал, что этот язык отличается от старославянского, то есть языка, пришедшего с части, находящейся географически ближе к Византии. Он объехал то, что раньше называли Русь – Киев, Новгород, Минск, и теперь в Москву приехал специально, чтобы совершить покупку, предполагаемая стоимость которой состояла больше пятидесяти тысяч долларов. Я выслушала массу историй о трудоёмких поисках картин однажды понравившейся коллекции, о разоблачении посредников, выдающих фальшивки за оригинал. Теперь, под самый вечер, мой клиент стоял передо мной будучи абсолютно счастливым, поскольку завтра сможет приобрести в собственность всё так понравившееся, и заодно звал на выставку, где будут выставлены в числе прочих картины его сына: – Он только делает первые шаги. Поедем с нами! Ему будет приятно, а мне – вдвойне.

Хотела ли я? – Нет. Могла ли? – Это было очевидно: пустой офис, вольность долгих разговоров и эмоциональные реплики лишь убеждали клиента в предрасположенности к нему, а также в наличии у меня свободного времени на вечер. Приблизительно зная, что можно там лицезреть, я вспомнила часто используемые ранее клише, по типу: "В этом есть что-то неординарное", "Думаю, с опытом придёт больше ясности", однако на этот раз поездка, казалось бы, с предопределённым сюжетом, подготовила для меня встречу, на которую не было заготовлено никаких клише.

Мы приехали около восьми вечера. Гости бродили по залу. Был открыт уже не первый ящик шампанского, художники успели перенервничать, фотографы отсняли лучшие кадры. Обстановка была более, чем приятной, я даже увидела пару знакомых, успела обменяться любезностями и потерять в толпе завтрашнего покупателя. Совсем неожиданно ко мне подошёл мужчина: русый, зеленоглазый, где-то на голову выше меня. Я всегда обращала внимание на рост, умеренная разница в росте была одним из многочисленных, и очень важным компонентом, обеспечивающим комфортное общение. Одет он был в синий костюм по фигуре, который стройнил настолько, что, кажется, делал выше, чем он был на самом деле. Тонкие губы отражали едва уловимую усмешку. Правильный, ровный нос придавал внешности вид аристократа. Такую форму носа я отмечала как достоинство и редкую находку.

– Сэм Кедвордт. Непростительное безрассудство официантов – шампанское. – он решительно подал бокал и не ожидая от меня реакции стал говорить дальше, хотя я успела буркнуть что-то типо: – Спасибо, мы знакомы?

– Я могу сказать, что вас нигде и никогда не видел, иначе мы бы точно были знакомы. – он заговорил приятным глубоким баритоном. Меня удивил тон речи, в нём сочетались спокойная уверенность, вежливая невозмутимость и безупречная размеренность. Я в ту же секунду взяла на себя роль покорного слушателя.

Сэм сразу признался: – Я вообще не частый посетитель выставок. Оттого успел уже заскучать.

– Что сподвигло прийти? – я спросила, так быстро, будто мы играли на скорость в викторину. А он, словно вечно знал, что я буду спрашивать и отвечал уже в который раз, не дослушивая вопросов до конца:

– Просьба товарища. Он покупает картины молодых художников, чтобы потом выставлять в галерее в Лондоне. Идея сделать что-то наподобие международной точки развития молодых талантов. – я, тем временем, жадно вглядывалась в черты лица и успела убедиться, что первое впечатление о тонком носе было очень кстати. Нос и впрямь был хорош, да и внешность действительно благородна. Если опустить описание его внешности до примитивизма и пошлости, можно сказать, что это был мужчина породистый настолько, насколько может быть породиста хорошая лошадь для высококлассных скачек. Я всматривалась в нечто притягательное, отличное от привычной обыденности. Осознав это, я позволила себе беспричинно и бессовестно улыбаться: – Где же сам товарищ? – был уже третий глоток шампанского, пузырники разносили по крови углекислоту, я быстро хмелела и мне начиналось нравится, что я не только вижу красивую картинку, но и отпускаю внутри будничное напряжение.

– В Лондоне. – даже отрывистые фразы у этого Кедвордта звучали весьма содержательно. Ему удавалось вкладывать в них смысловую нагрузку, свойственную сложным предложениям. Он говорил так образно и содержательно, и я готова была поспорить, что этот человек занимался актёрским мастерством или по профессии телеведущий.

– В Лондоне… – я повторила нарочно, хотела попробовать заговорить в свойственном ему стиле, в его темпе, но вышла ерунда. Поэтому снова задала вопрос, чтобы слушать: – Значит, вы из Лондона?

– Да. Здесь только на пару дней. И это мероприятие пришлось на мой приезд, – он обвёл рукой, в которой держал бокал, по залу, и тогда помимо статики я увидела движение, оно гармонично следовало за речью: неспешный и галантный – таким он решительно врезался в мою память, – я должен был найти одну художницу, купить картину, договориться о том, что она будет выставлена у Дейва, моего приятеля, но придя сюда, узнал, что в последний момент она отказалась от участия. Миссия провалилась. – шаг назад был приглашением пройтись по залу.

Сэм был непохож на других, непохож не на что, что могло бы его описать. Передо мной был тот редкий персонаж, который мог сочетать и мужественность, и такт, и учтивость, не скатившись в дешёвое донжуанство. Природа не наградила меня даром обольстительницы, я никогда не привлекала внимание мужчин, несущих в себе романтические начала, в которые, как мне кажется, отчаянно влюбляются женщины, и которых конечно же ждала я сама. Поэтому встретить нечто подобное такому вот Кедвордту для меня было равносильно выигрышу в рулетку.

Даже в гуле чужих голосов я отчётливо слышала его голос. С каждой последующей минутой знакомства тем вечером, мной овладевал страх, что я расстроюсь. Вдруг увлёкшая меня гармоничность окажется приторной? Я распробую нелюбимые приправы у понравившегося блюда или это страх художника, который нарисовал что-то на бумаге, и держа карандаш, чтобы дополнить рисунок парой деталей, быть может, чётче выразить тень, боится, что чрезмерные старания испортят неплохой результат труда.

Мне также показалось странным, что за всё время нашего разговора, Сэм так и не удосужился поинтересоваться той, к которой сам подошёл, то есть мной. Он даже не спросил имени. Последующий вопрос также задал на отдаленную от моей личности тему: – Как вы думайте, какую из выставленных картин, я мог бы отсюда увезти?

– Почему вы спрашивайте меня? Ведь человек, которому вы везете картину, явно хорошо разбирается в искусстве. Мой выбор может быть совсем не кстати? – наверное, тогда меня обидело отсутствие ко мне любопытства. Нетрезвый поток размышлений заставил блуждать по туннелям собственных домыслов, однако Сэм в одночасье лаконично прервал их:

– Вы сделаете вполне достойный выбор. А картину я бы предпочёл увезти для себя. Повешу в доме, пусть станет символом встречи. Договорились?

Чувство любви или влюбленности делает людей сильными, и оно же делает уязвимыми и ранимыми. Вероятно, оттого ссоры между влюбленными случаются чаще ссор между соседями. Рецепт благополучия в умении не дать себе волю в результате надуманных обид исчертить партнёра порезами, от которых, как правило, образуются шрамы. После сделанного Сэмом заявления, я стала чуть бодрее, настолько, что положила начало следующей встречи и, возможно, изменила ход дальнейшей жизни обоих:

– Если вы ещё не уезжайте завтра, то приезжайте в офис, я подготовлю картину, которую вы увезете с собой. Раз вы называйте это символом, то он не может быть выбран в суете среди мало знакомых произведений. – я дала визитку и прекратила на этом общение, ушла, что называется, почти по-английски. Когда я была уже далеко за пределами зала, меня начало лихорадить. К тому времени он наверняка уже прочёл имя на оставленной визитки, узнал должность, я, охваченная и любопытством, и страхом, начала выдумывать, какие у него могут быть со мной ассоциации. В голову лезли свойственные всем влюбившимся взбалмошные мысли…

***

На следующий день случившаяся с Сэмом встреча убедила меня в возникшей к нему симпатии. Я не была влюбчива, но влюблённость чувство всё же определённо приятное. Оно привносит в жизнь ощущение праздника. Некоторым свойственна постоянная жажда праздника, мне достаточно было приятной восторженности и встревоженности, в те моменты, когда судьба давала возможность это испытать.

Реалии жизни парадоксально иногда уводят из-под носа тех, кто, кажется, чрезвычайно подходит под выдуманный идеал. С этим я давно научилась мириться и не возводила данность в трагедию. Во время встречи с Сэмом я старалась не думать о неизбежности скорого расставания в связи с его отъездом в Лондон. Неизбежное всё равно бы не избежало. Я хорошо запомнила, как Сэм зашёл в офис, одетый в тонкий кашемировый свитер серого цвета и мягкие шерстяные брюки на пару тонов темнее, он шёл в сопровождении непокорности, величия, невозмутимости и успеха. Он казался разносчиком вируса, которым хотелось заболеть. Встреча была короткой, он забрал подаренную мной картину и тем же вечером улетел домой. Дальше были месяцы общения на расстоянии, позднее, короткие поездки друг к другу, ну и наконец ощущение, что мы втянулись друг в друга, признание сущности нашего состояния – любви.

Однажды, разговаривая достаточно долго о том, что может быть в ближайшем будущем, мы неожиданно пришли к выводу, что дальше должно случиться нечто закономерное – замужество. Как таковой свадьбы не было. Обряды, клятвы, церемониалы никогда не были ни для Сэма, ни для меня способом подтверждения верности или гарантией долгосрочного счастья. Они всегда оставляют в памяти яркий след, становятся многообещающим символом, но бездействуют, отказываясь спасать любовь от разрушения, если вдруг таковому нужно случиться. К тому же, мне предстояло встретиться со многими другими яркими событиями в жизни, которые таил в себе переезд в новую страну. Я оказалась совсем в неизвестном мире, хотя с любимым, но всё же малознакомым мне человеком. В Великобритании всё брало начало от Сэма: он рассказывал о том, что обычно англичане едят утром, куда выносят мусор и где лучше парковать машину, как они относятся к политике и на что больше всего жалуются. Он был проводником всего другого, и это ещё больше привязало меня к нему.

***

Перед тем, как отправиться в отпуск по ту сторону Ла Манша, одной, но с надеждой на скорый приезд Сэма, я заехала в галерею к тому самому Дейву – владельцу галереи, в которую Сэм должен был привести картину. Дейв косвенно сыграл ключевую роль в истории нашего знакомства, а со дня моего переезда в Лондон, стал ещё и моим приятелем и любимым собеседником. У нас были очевидно объединяющие интересы: Дейв, как и я, всю жизнь воспитывал в себе разборчивость между ширпотребом и качеством, обожал искусство, в душе ненавидел его коммерциализацию, но работал в этой сфере именно ради прибыли. Надо отметить, он делал то, за что я старалась не браться. Дейв с горящими глазами постоянно искал новые имена в мире изобразительного искусства, продавал картины молодых ещё не особо популярных художников различным коллекционерам. Главной задачей ставил поиски таких работ, которые отличаются структурированностью, фактурностью, неповторимостью, которые можно было преподнести вкусно и заставить съесть даже если не голоден. Заставить потреблять, то есть тратить деньги на посещение выставок, на покупку самих работ или даже на их реплики. Дейв говорил, что талант и мастерство воспитываются, но нужна усидчивость, а этого ему как раз и не хватает, а я думала, что талант и мастерство – качества исключительно врожденные, оттого даже никогда не пыталась научиться ни рисовать, ни петь, ни танцевать. Да и вообще катастрофически боялась сцены. Манящий для кого-то свет софитов был для меня словно свет с того света в конце жизненного пути.

При всей материальной настроенности, мы могли часами рассуждать о том, что станет настоящим шедевром эпохи и будет ещё долго помниться следующими поколениями, а какое полотно, пусть даже стоящее сейчас немалых денег, однажды нещадно сгниёт в гараже. Иногда споры заканчивались углублением в философию, и вообще мы приходили к тому, что бросим к чёрту бизнес и уедем жить к морю. Дейв пророчил мне прежде материнство, а я ему просто счастья. Впрочем, последнее он находил регулярно с периодичностью в пару месяцев.

Поскольку первые дни отпуска мне предстояло провести в одиночестве, я решила разбавить предстоящие скитания в чужой стране погружением в неслучившееся. Я захотела выполнить долг Сэма и привести для Дейва картину того самого автора, который в день нашего знакомства не появился на выставке молодых художников в театре. Об этой ситуации больше никто особо не вспоминал, разве что Дейв как-то упомянул, что художником– невидимкой была девушка, обучавшаяся ранее в Париже, а позже проводящая бОльшую часть времени на Юге Франции, куда я и направлялась.

– Кейт, ты приехала! Как же я люблю, когда в моменты занятости или спешки люди находят для меня время. Наверное, это доказывает, что я хороший друг. – я застала Дейва, только что вернувшегося из путешествия по фьордам Норвегии.

– Рада тебя видеть. Но не обольщайся, я как раз сейчас особо не спешу. Разве что на самолёт.

– Ах, точно, долгожданная встреча с мужем на море!

– Сэм будет позже – наконец, я нашла в захламлённой галереи, где присесть.

– Черт, плохо. Хочешь выпить? – он не сильно удивился услышанным новостям, потому что слишком хорошо понимал наш формат жизни и тем более отношение Сэма к работе.

– Да, давай. Только что-нибудь нехолодное. Сэм прилетит в понедельник, – а потом для верности поправила, – скорее всего в понедельник…

– Ну, тем лучше, отдохнёшь от всех и вся. – чем-то нехолодным оказался виски из холодильника, разбавленный теплой содовой – небывалая мерзость. Я сделала глоток и корчась от жгучести спирта решила немедленно вернуться к разговору о главном.

– Именно об этом я и хотела с тобой поговорить.

– Вот так! Зреет что-то интересное? – Дейв был очень лёгкий на подъем, даже когда критически важно было оставаться на месте, он отовсюду ждал приглашений и редко отказывался, когда они поступали.

– Пока я буду три дня совсем одна в южной части Франции, хочу заняться просмотром работ интересных авторов – это раз. А два, хочу найти именно ту художницу, за картиной которой ты отправил однажды Сэма. – Дейв слегка даже осунулся, когда услышал, что моё предложение не является направленным ему приглашением к активности.

– Вот как… Да это прошло больше пяти лет… – было видно, что сейчас ему приходится доставать информацию из далёких воспоминаний прошлого. Он, наконец, тоже нашёл, где присесть и, мотая перед носом бокалом виски, совершал над собой невероятное усилие, чтобы сосредоточиться и начать говорить о том, что давно уже забыл: – Признаться, не знаю, где она сейчас. Это художница – ветер. Она пишет невероятной лёгкости сюжеты, ну, так было по крайней мере. И такой же неуловимый образ жизни ведёт сама. – Дэйв хлебнул виски, а я, осознав, что держу такую же гадость в руках, решила не пытать судьбу и отставила стакан в сторону.

– Ты говорил, что она живёт и работает на Юге Франции. Это было, конечно, давно. Но, может, за пару лет ничего не изменилось?