Текст книги "Дневник непроизвольной памяти"

Через некоторые время самолёт коснулся земли и стал жадно проглатывать огни посадочной полосы несясь по асфальту. От бешеной скорости пассажиров стаскивало к впереди стоявшим креслам. Но именно в тот момент на лице многих я заметила облегчение. Незнакомые друг с другом попутчики, как только самолёт стал замедлять на земле скорость, окинули друг друга обнадеживающим взглядом. Люди разжимали пальцы. Осознание, что они спаслись будто, проливало на их лица свет. Лишь немногие остались держать напряжение. Посадка самолёта в аварийной ситуации никогда ещё не гарантировала спасение жизни. Ужас ещё не закончился, в коне концов, так нельзя было утверждать, поскольку не было известно, что за чертовщина вообще приключилась.

Один из пассажиров, я услышала его фразу, потому что он сидел прямо позади мисс Эрран, сказал супруге, которая крепко держала его за руку: – Если сейчас топливо не грохнет, может, еще поживем. – и они снова вжались в кресло, закрыв глаза.

Даже мне, присутствовавшей где-то сверху, начало представляться, как тела вот-вот станут корчиться в языках пламени. К счастью всех присутствующих, топливо не грохнуло. Немедленно после остановки авиалайнера, пассажиров начали выпускать из основного выхода, а также открыли запасные двери. Мисс Эрран вынесли на руках двое стюардов. Кажется, теперь она мучалась в схватках. Вскоре я потеряла её в толпе, и в целом стало плохо видеть происходящее, словно резко упало зрение. А потом картинку сменили, и я увидела сидящих в палате мать и отца. Я видела их как будто бы их портреты на фоне белой стены. Что-то подсказывало, что они сидят напротив больничной койки в палате. Я попробовала изменить ракурс – ничего не получилось.

– Если бы ты улетел, я бы уже с ума сошла тут одна. – мать пересохшим горлом хрипела отцу.

– Мне позвонили по дороге в аэропорт. Я сразу вернулся…

Тут в голове сошлось, что отец должен был оказаться на месте мисс Эрран, рейс Москва – Барселона, место 23Б. Тем временем внутри всё начало пульсировать, по венам пустили тёплую жидкость, я ощутила прилив и, кажется, даже услышала звук похожий на тот, который раздаётся в российских квартирах поздней осенью, когда включают отопление – вода по трубам бродит, бурлит, булькает. Так происходило с моим телом. Потом огромный поток чего-то яркого пронесся мимо и вызвал ощущение тошноты, словно меня долго кружили на карусели. Потом все успокоилось, но в горле осталось странное ощущение. Потом я услышала детский крик, ребёнок подавал первые признаки жизни. Где-то далеко от себя увидела, как руки врача в хирургических перчатках поднимают младенца в крови к верху. Крики мучавшейся в схватках матери наперекор крику младенца оглушали меня и заставляли жмуриться. Я слышала их чётче и чётче, они становились протяжение и громче с каждой секундой и, наконец, я услышала их так громко, будто и мать и младенец кричали мне поочерёдно в уши, оттого я открыла глаза и увидела в больничной палате сидевших на фоне белой стены напротив кровати мать и отца. Крик перестал, но в левое ухо теперь пищал какой-то аппарат…

Я проснулась от этого пищащего звука, но, к счастью, на этот раз всё оказалось лишь дурным сном. За окном было прохладное летнее утро, если прислушаться, можно было услышать, как на берегу плещутся волны. Порывы ветра заносили в комнату через едва открытое окно свежий морской воздух. Согласно одному из ритуалов, плохие сны смывают холодной водой, я решила выполнить его и окунуться в утреннее море, пока оно ещё не стало совсем тёплым.

Я вышла на пустынный пляж и стала смотреть, как восходящее солнце скользило лучами по водной глади. Оттенки синего смешивались, набегали друг на друга, поверхность моря сверкала словно только что ограненный бриллиант. Солнце излучало яркий свет, но не тот, что заставляет щуриться. Обычно такой удаётся застать только в определённые минуты южного раннего утреннего рассвета. Он создан для тех, кто не поленится встать раньше обычного. Потом солнце начинает посекундно разогреваться, как сковородка на газу, и безжалостно печёт кожу намедни обгоревших туристов.

На самом деле ничего никто не знает о море. Кто-то создал этот искусственный пруд, у которого сидим сейчас мы с вами, а природа создала целую водную стихию – таинственную, непостижимую, будто бы потустороннюю. Жизнь под водой для нас невозможна, и, по сути, она нам невидима, но богата и разнообразна не меньше жизни на суше. Чего только стоят морские бури, штормы, чередование приливов и отливов – не создано ещё правил, объясняющих однозначно всех этих явлений. И проживая столько лет на земле мы всё равно ещё ничего достоверно об этом не знаем. Так возможно ли отедельному человеку, проживая всего несколько десятков отведённых ему лет, что-либо знать о своём будущем? Ведь и оно тоже строится по правилам и законам, только не поддающимся изучению.

Мне вспомнилось, как восемь лет назад я бежала из Парижа, поглощённая жутким страхом. 2008 год, мир, охваченный экономическим кризисом, заставлял всех и каждого ходить по тонкой и скользкой грани действительности, злободневный гротеск, пугающая фантасмагория, вопиющий произвол царствовал в мире бизнеса. Никто не брезговал использовать самые коварные способы и инструменты, чтобы остаться наплаву. Это время было удобно для тех, кто, как я, любит вкус больших денег и искушается на предложения, обещавшие пополнение личных счетов. Обычно союз аморального заказчика и неприхотливого исполнителя с горящими глазами рождает нечто гадко-плодотворное. Именно таким было сотрудничество, вынудившим меня в конечном счёте покинуть столицу Франции.

Я работала в компании, оказывающей консалтинговые услуги. Одним из проектов было консультирование винодельческого дома. Руководство сменилось и осознавая, что дела оставляют желать лучшего, обратилось к нам за полноценным анализом происходящего с целью разработки эффективных рекомендаций, способствовавших дальнейшему развитию бизнеса. За время тщательного исследования положения компании я уличила работников винного дома в разработанной ими коррупционной схеме: вино элитной марки разбавляли виноградным соком, сахаром, водой или просто креплёными недорогими напитками. Скорее, вся причина ухудшения состояния компании была именно в этом. Когда руководство в кабинетах хваталось за голову и расстёгивало плотные белые воротники видя, что продукция становится всё хуже и хуже, а прибыль падает, на плантациях и в цехах разгорались нешуточные страсти, за счёт которых сотрудники обогащали свои карманы. Я не стала рассказывать руководству о происходящем. Ведь для конкурентов информация подобного рода была сродни брошенной кости с остатком жира оголодавшей собаки. Сразу после того, как работа над проектом закончилась и мы предоставили руководству искажённые результаты работы, я продала информацию о том, что творится на самом деле в винном доме, действующим с 1936 года, за очень большую сумму одному из его конкурентов. Тот обещал, что использует материалы в качестве аргумента для покупки марки за небольшие деньги. Но обещание не сдержал и передал информацию в СМИ либо напрямую в органы. В результате, в тот момент, когда я только начала наслаждаться полученной прибылью, газеты запестрили заголовками об обмане потребителей крупнейшими производителями вина Франции. На руководителя было заведено уголовное дело по статье мошенничество. Я едва ни рухнула от страха, осознавшись, что своими руками передала информацию, которая стала основанием для возбуждения уголовного дела. История набирала немыслимые обороты, и я приняла решение вернуться в свою страну. Каждый шорох тогда в томительной тишине вызывал испуг, я оставалась лишь с правом на надежду, что меня минует расправа тех, кого я жутко подставила.

По возвращении в Москву сразу после непродолжительного промежутка времени, я снова начала заниматься делами. Подалась искать богатых клиентов для покупки различных изысканных безделушек. Страшные последствия от моих проделок чудом миновали, но ничему не научили: бесконечная суета, переполненная почта, постоянные звонки, сопровождающие жадную падкость на деньги. Я опять оказалась во власти коварно поглощающих интересов, не совсем справедливых решений и опять же неочевидных результатов.

***

Вспомнив хронологию событий ужасающего меня до сих пор прошлого, я поспешила на виллу, поднялась на террасу завтракать. Однако решила, что невежливо начинать без гостьи, и как только хотела встать из-за стола, услышала, что кто-то с разбега плюхнулся в бассейн.

– Эй, доброе утро! – Каталина кричала из бассейна наслаждаясь тем, как лежит

поплавком на спине и смотрит упрямо на теперь уже выжигающие сетчатку лучи солнца.

– Доброе, как спалось?

– Чудесно! Сейчас поднимусь. Думаю, тебе одной не очень приятно встречать новый день. – и в этом она была абсолютно права.

Пока Каталина добиралась до столика, где уже был накрыт завтрак, мне позвонил Сэм. Я не стала рассказывать ему о вечерних приключениях, а коротко подытожила, что без него скучно и я жду его с нетерпением, в чем, собственно, не обманывала.

Каталина, совершенно мокрая, уселась напротив. Кажется, после бассейна она не вытерлась полотенцем, вода с тела ручьями стекала на пол террасы, скатерть с её стороны была вскоре абсолютно сырой. Утром она показалась мне ещё более активной и непосредственной, чем вечером. Намазывая шоколадную пасту на едва остывший круассан, кроша по всему столу отваливавшимися пластинками слоёного теста, она спросила: – Ну что, какие у тебя планы? Будешь сидеть во дворце, пока не приедет принц? – вопрос показался мне приправленным иронией.

– С чего ты взяла? Конечно, нет. Поскольку тебя я нашла, в остальное время планировала проехаться по набережной, поглазеть окрестности…

– Отлично, возьмешь меня. – выкинула Каталина с набитым ртом, жадно запивая кофе. Я же оцепенело глотала прохладный апельсиновый сок, понимая, что взбалмошная девчонка принимает за меня безапелляционные решения. А я, признаюсь честно, и рада этому. Если докапываться до своих самых искренних желаний, которые вечно, как я уже говорила, проигрывают привычкам, то, надо признаться, я хотела бы сорваться с места, как шляпа срывается у пассажиров машин с открытым верхом от скорости. В любой день, в любое время, в любых условиях. Сейчас возможность осуществлять желания будто бы предстали передо мной в образе сидящей напротив девушки, возраст которой я всё ещё не знала.

– Тебе же не сложно? Вернешься к вечеру, я дам номер одного местного, он покажет пару хороших работ художников, посидите в баре. Я обещала быть край завтра в полдень в Монако. Есть несколько типов гонок: один для богатых, а другой для тех, кто любит экстрим. У нас заезды для тех, кто любит экстрим. – образ жизни вольной птицы, который я предполагала, ведёт Каталина, она подтверждала каждым предложением.

– Без проблем. Доедем прямо до Монако. Только для начала окунёмся в море.

Я ещё раз хотела попробовать смыть сон, поскольку утренняя попытка не позволила выпроводить его из головы. Приснившееся осталось заполнять действительность происходящего, стало неотъемлемой частью сегодняшнего. Помимо того, что сон заставлял меня вспомнить то, что я очень хотела бы забыть, меня мучил вопрос о том, почему также снилась женщина, которую я никак не могла узнать.

В своей жизни мне довелось встречаться с одной дамой по фамилии Эрран, её звали Эйн. Она владела почти половиной пакета акций крупного ювелирного завода во Франции.

Помимо того, что в угоду собственным интересам и в нарушение установленных правил, я выдавала интересующимся лицам информацию, я также параллельно занималась сводничеством людей из разных сфер, которые желали приобрести друг у друга акции, доли и всё, что только можно было продать. Окружение в то время позволяло получать самые свежие новости в области экономики, бизнеса, использовать знания, недоступные в массах, в свою пользу. Я связывалась с предпринимателями из разных стран, областей, сладко рассказывала о том, какие есть варианты и перспективы, кто и чего желает в настоящее время, и затем получала большой процент со сделок познакомившихся, если таковые состоялись.

Секрет успеха ведения бизнеса по большей части заключался в умении выстраивать долгосрочную и дальновидную стратегию. Таким секретом обладал один мой знакомый, владелец банка каких-то аттракционов и модельного агентства, теперь он желал покорить мир золотодобывающей промышленности. Мистер Крэфорд пообещал мне, что, если я уговорю кого-то из акционеров ювелирного завода во Франции продать свою долю, мне будет ссужен процент со сделки. Воодушевившись большими цифрами, я подняла всех на уши, но никто не желал со мной связываться. Я уже думала забросить поиски, но отправившись в ту же самую Ниццу на Лазурный берег в краткосрочный отпуск встретилась с местной представительницей бомонда, можно сказать, владелицей светского салона. Это была эпатажная, яркая, ни в чем себе не отказывающая женщина средних лет, она радушно приняла меня в круг своих друзей и в ходе разговора похвасталась, что ей принадлежит доля завода, которая, к сожалению, является совсем недоходной. Это была невероятная удача, поскольку ей принадлежала доля завода по производству ювелирных украшений. Я тут же связалась с Крэфордом. К моему ещё бОльшему счастью, он был знаком с мисс Эрран. Мир бизнеса и больших денег на самом деле не такой страшный, если в него войти, он очень плотный, тесный, переплетённый, в нём нельзя потеряться, поскольку теряться негде, все друг друга знают, плотность населения так высока, что все дышат друг другу в спину. Но если ты наделаешь глупостей, то нужно понимать, что падение с Олимпа чревато серьёзными последствиями, не имеющими никаких гарантий на возможность реабилитации. Мистер Керфорд знал мисс Эрран заочно, как жену успешного предпринимателя, но о том, что она владела каким бы то ни было бизнесом, он осведомлён не был. В тот период она была в процессе развода, остро нуждалась в деньгах, так что дело оставалось за малым: встретиться с мисс Эрран и разрекламировать ей отличную сделку. Так и случилось, мы увиделись перед её отлётом в Париж. Я пришла и представила Крэфорда как её спасителя. Сделка состоялась, мы провели по случаю покупки вечер в роскошном отеле, снятым на деньги вечно смеющейся мисс Эрран и потом навсегда распрощались.

Эрран – самая обычная французская фамилия, может быть, во сне просто вспылила в памяти, поскольку я находилась в том же месте, где и познакомилась с Эйн. Никаких совпадений с самолётами и моим детством конечно же быть тогда не могло. Но держать в себе сон было невыносимо. Он как будто бы вызывал тошноту. Захотелось поговорить, если и не о самом сне, то хотя бы о чём-то, косвенно с ним связанным. Во снах обычно видят то, чего желают либо то, чего боятся. Я ко всему прочему боюсь автомобилей и самолётов. Не только потому что однажды уже попала из-за машины в ситуацию, в которой чуть не лишилась жизни. Просто эти механические создания губят жизни людей слишком несправедливо и быстро, и мне не хотелось бы закончить жизнь, став очередной жертвой куска железа. Всё, сделанное из металла, приваренное друг к другу и прикрученное на шурупы, вызывало недоверие. Я знала, что Каталина не боится ни машин, ни самолётов, тем более не боится зеркал, о чём мне в большинстве случаев вообще всегда стоило молчать, поскольку этот факт превращался для всех, кто узнавал о нём, в самую немыслимую фобию, о которой они когда-либо слышали.

И всё же я не могла продолжать молчать и жевать себя, поэтому спросила: – Чего ты боишься?

– Не люблю этот вопрос. Нет однозначного ответа. – Каталина была невозмутима.

– Ответь неоднозначно.

– Нельзя назвать конкретных вещей. Почему-то ещё в детстве я поняла, что страхи не созданы для того, чтобы мы трусами сидели запертыми в комнате. Это мы их выдумали, чтобы оправдаться за предрассудки. – в завершении короткой речи она растянулась на песке, показывая всем видом, что больше не хочет философствовать.

– И самолётов ты не боишься?

– Ты серьёзно? – она встала с песка и снова войдя во вчерашний образ испанской матёрой женщины, понизив тембр, добавила: – Это же самый дурацкий страх!

– Самый популярный!

– Самый бесплодный!

– Самый непреодолимый! – я отбивалась, как могла.

– Ладно. Но я вообще-то чуть не умерла однажды в самолёте, пока ещё не родилась. – Каталина сказала это так, как будто похвасталась. Я слушала шум моря, он перекликался с беззаботным криком детей и ещё более беззаботным криком чаек, теплый ветер раздувал на мне хлопковую рубашку пузырём, и я чувствовала, как меня обдаёт теплом, но не снаружи – изнутри. Уж чего-чего, а способности предвидеть будущее или видеть прошлое у меня совсем не было. Я даже не знала, какой кофе хочу до тех пор, пока уже не начинала его пить. А тут какая-то мистика. Мне снился точь-в-точь такой же сюжет, что, по-видимому, случился с моей собеседницей. Я старалась оставаться разумом холодной настолько, насколько это было возможно в условиях, как мне казалось, температуры плавления органов внутри и старалась не показывать, что мне стало не по себе. Я спросила: – Что произошло?

– Маман беременная летела в Испанию. Они там жили с отцом. Самолёт совершил аварийную посадку. Я родилась на три недели раньше положенного срока. Такие уж, эти стрессы.

Я успокаивала себя и думала: «Сон – неудачный коктейль произошедшего в наших судьбах», и затем спросила: – И ты не боишься снова попасть в такой ужас?

– Такие вещи я воспринимаю ровно также, как войну между африканскими племенами, веке в X. Или также, как смерть девушки в средние века от решения святой инквизиции, что назвала её ведьмой и приговорила к казни через повешение. – она посмотрела на меня и решила пояснить примеры: – Понимаешь, каждое мгновение повторяется, по нескольку раз, тысяч, миллионов, миллиардов раз, бесконечно. Но повторения неодинаковы, поскольку у них есть всевозможные формы. Появляющиеся в мире вещи – это проявление новых форм повторений. Самолёты, машины, химическое оружие, что там ещё придумали —всё это формы жизни. – потом она добавила: – И смерти. Мы боимся того, что за ними, а не того, что они с нами делают.

Сразу после того, как я услышала, как легко Каталина относится к пережитой пусть и в утробе, катастрофе, мне показалось, что она относится к жизни в целом совсем беспечно.

– Дай я спрошу тебя кое-что, и ты поймешь, что я имею в виду под страхом?

– Попробуй. – Каталина как почувствовала, что меня обескуражили её ответы.

– Ты боишься потерять то, что сейчас имеешь?

Я понимала, что она имеет в виду: виллу, бассейн, фарфоровый чайник, скатерти из плотного шёлка и живые розы в вазе из богемного стекла – бутафория завтрака. Я сказала: – Мне кажется, это совсем другая история…

– Нет, не другая. Ты боишься, что жизнь непредсказуема, день полон неожиданностей, и что всё может быть – это сбивает тебя с толку, поскольку ты боишься, как что-то окажется вне твоего контроля и приведёт, о ужас, к финалу! – она была в тот момент очень артистична. Настолько чётко расставляла на словах акценты, словно репетировала эту речь. – Бум, и завтра ты перепутаешь снотворное с ядом, бум, и вечерняя порция рыбы станет последним приёмом пищи, поскольку кость застрянет поперёк горла и не даст больше вздохнуть. Это и есть формы. И есть ещё бесконечное множество форм, а будет ещё больше! Так что не боишься ты самолётов. Ты боишься остаться без того, что так тешит самолюбие. – складывалось ощущение, что она преследовала цель напугать меня. Я встала с песка, чтобы чувствовать себя в более собранном положении:

– Над этим стоит подумать… – солнце находилось точно в зените. Оно начало жечь кожу, и я хотела было возвращаться на виллу, но Каталина капризно растянулась на песке и даже не думала двигаться с места:

– Ну, так что. Как ты там говорила: «Ответь неоднозначно!» – она закрыла глаза и принялась слушать.

Я отвечала словно доведённая до точки кипения, произнося абсолютную ложь: – Нет. Не боюсь. Никогда не задумывалась всерьез о ценности денег. —вдруг я остановилась и решила ответить если и не совсем правду, то хотя бы что-то близкое к ней. Так нагло лгать было неприлично. Материальная составляющая – очень важная часть моего существования, и борьба привычек с желаниями не могла быть закончена только лишь потому, что я находилась в вечном страхе потерять ту опору и прочность, которую, как мне казалось, создавали деньги. Тогда я начала говорить почти правду: – Они хороший инструмент. И, чёрт, без этой самой отвертки многое невозможно сделать. Обычно проблему видят в их отсутствии, но даже не думают, какая проблема кроется в них самих, они доступны и тем коварны. Стоит поднимать табличку, предупреждающую об опасности, когда речь идёт о деньгах. Ибо они затягивают так же, как зыбучие пески в пустыни. Это только малая часть их недостатков. Я имею этому наглядное подтверждение, ведь я продаю дорогие вещи, если ты ещё помнишь…, и я всегда спрашиваю, стоят ли они того на самом деле…

Доведя до признания, Каталина словно почувствовала себя счастливее. Она довольная открыла глаза: – Чтобы освободить из зыбучих песков хотя бы одну ногу, нужно приложить силу в 100 тысяч ньютонов. То есть примерно столько, сколько требуется одному человеку, чтобы поднять автомобиль в воздух. Ты говорила о том, что меняла страну на страну – это были попытки освободиться?

– Они были так давно, что я уже не помню их причин. – я снова нагло лгала.

– Возьми на заметку на будущее. Хороший способ положить начало полному освобождению.

Я попыталась сделать ещё одну попытку вычислить возраст, но всё-таки поняла, что это невозможно сделать точно. На вид я не могла дать Каталане и больше семнадцати, но ей должно быть гораздо больше. Я спросила: – Сколько тебе лет?

– Двадцать шесть. – она повернула голову и пристально посмотрела в глаза. Теперь я точно могла сказать, что её внешность совсем не соответствует возрасту.

***

Перед тем, как ехать по указанному Каталиной адресу в Монако, мы заехали к местному художнику. Забрали какую-то сумку, заодно договорились, что намедни я смогу приехать посмотреть собранные им работы детально – в студии оказалось пара интересных полотен. Выехали мы в сторону Монако значительно позже запланированного. Времени было уже часов шесть вечера. Солнце медленно опускалось, чтобы целовать море, а меня, сверкая кроваво-оранжевым шаром в лобовом стекле, безжалостно ослепляло. Каталина рассказала, что родилась в Аликанте, портовом городе на Юге Испании. Потом в связи со стремительным развитием компании отца, семья переехала в Париж. Я хотя и не любила теперь говорить о том, что несколько лет назад заполняло все мои мысли, всё же не отказала себе в возможности полюбопытствовать:

– А почему компания отца разорилась?

Каталина, чтобы сосредоточиться даже выключила игравшую по радио «wind of the change»: – После того, как уехала из Парижа, я решила поехать автостопом до Юга Германии, чтобы попасть на фестиваль. У меня не было билетов, но я всё равно поехала. Познакомилась в поезде с одним парнем. Он сказал, что пара человек отказались от билета и предложил мне за полцены. У меня и половины не было, чтобы ему заплатить. Тогда он сказал, что даст билет, если я прикинусь его девушкой, – тут Каталина засмеялась так, будто она всегда мечтала о такой авантюре, а когда она случилась, ей показалось это сущим пустяком и девичьей взбалмошностью, – так вот, я согласилась и попала на концерт. Правда парень потом оказался жутким сектантом. Весь следующий вечер слушала про его секту. А почему разорилась компания отца… Он также остался без денег, но те парни, которым он доверился, и ещё люди, которых эти парни заманили в секту, оказались предателями. Они обещали ему на концерт, но он на него не попал.

Нас вдруг обогнал грузовик, обклеенный забавными рекламными постерами с названием Le Cigare Volant, что в переводе означает «летающая сигарета», при этом я удивилась метафоричности Каталины и не могла скрыть на лице восхищения от присутствия порой в этом мире незаурядности вещей и людей. Меня восхищало как однажды всё приходит в состояние каких-то аномалий, люди вокруг выводят необычные и казалось бы противоестественные правила, а предметы – материальный мир приобретает необычный вид. Словно наступает творческий беспорядок, видна изнанка созидания. Ощущая какой-то неожиданный духовный подъем, я продолжала расспрашивать: – Это он тебе рассказал?

– Он всегда держал меня подальше от всего, что происходило на работе. Во время банкротства я собирала слухи. Невозможно было знать, как обстоят дела на самом деле. Приходили какие-то люди, вечные звонки, повестки, письма и никакого спокойствия.

– А как мама терпела такое?

– Они как раз с тех пор в разводе. Матери казалось, а может и вправду так было, что он уделял семье недостаточно времени. И что именно его неудачи в бизнесе, привнёсшие в семью окончательную неразбериху, разрушили напрочь их отношения.

Сейчас она живет на побережье Франции. – потом Каталина отвернулась в окно и словно лишившийся после обеда мороженого ребенок, дулась непонятно на что. Было непривычно видеть её, ранее бойкую и смелую, такой уязвлённой историями далёкого прошлого. – На акции проданного завода сразу после развода купила себе на побережье во Франции дом. Полученные от оставленных акций деньги создали для неё бесконечную автономию, вот её раздолье и удовольствие. Счастливая, что независима, ничем не связанная с «неудачником».

Картинка сошлась. Эйн Эрран – мать Каталины. Я была до жути напугана причастностью своих действий к судьбе этой семьи. Даже выкатившийся мячик моей дворовой команды, если верить сну, и тот, привёл к тому, что в самолёте полетела вместо отца беременная Эйн, потом моя случайная встреча с ней на побережье, да и Сэм – мой муж, чуть было не стал частью истории Каталины. Всё это было страшно забавно.

Если признать, что сходства только лишь забавные, то можно почувствовать, словно играешь в Бога. Делая выбор, ты меняешь не только свою историю, но и историю других, любое изменение порождает линейный ряд других изменений. Центра нет, есть целая сеть, где каждый её участник попеременно становится центром. Те, кто чаще что-либо меняют создают для других другие условия, которые вынуждают их тоже меняться. Если же видеть в историях только страх, то начинает казаться, будто ты марионетка. Тот, кто дёрнул за нитку – кукловод, и ты совершаешь уже совсем другие действия. Видимо, кто-то дёрнул за нитку, и я рванула к мячу, а потом кто-то дёрнул ещё раз, и я ответила этой Эрран, и ещё раз, и ещё… Кукол я не люблю, в них безжизненность и безволие. Красивые и податливые, с такими героями начинают играть дети, а потом хотят, чтобы их окружение стало таким же.

Тем временем Каталина продолжила рассказ:

– Было время жуткого кризиса. Никто друг с другом почти не разговаривал. Разве что через адвокатов. Мама совсем не хотела мириться со статусом человека, находящегося в семейной лодке, терпящей крушение. Для неё важно было уйти с деньгами, поскольку возвращаться ни с чем в свою семью, то есть к родителям, ей не позволяла гордость. При этом она даже не думала, что есть какие-то другие меры вещей.

– Какие, например?

– Что составляет основу твоего брака?

– Любовь. – я ответила, как мне казалось, очень честно, хотя и очень общо и примитивно. Каталина подметила последнее:

– Если я начну тебя спрашивать, что такое любовь, то в итоге мы придём к тому, что в основе твоего брака лежит нечто совсем иное. Мои родители тоже говорили, что в основе лежит любовь. И для каждого любовь была чем-то своим. Наверное, у них не было время на то, чтобы вместе или даже порознь подумать, что за ней скрывается. В разводе оба упрекали друг друга и никогда не признавали случившееся следствием собственных заблуждений. – Каталина словоохотливо продолжила размышлять, и в этом размышлении я поняла её вопрос, заданный мне на пляже. В стремлении к земным богатствам она видела нашей сходство с её матерью: – Если говорить о деньгах, которые выбирают люди как надежное подспорье успешного брака или жизни в принципе, то они самая рыхлая из всех почв. Во-первых, отличаются непостоянством: сегодня есть, завтра нет, во-вторых, не помогают стерпеть нестерпимое. Рано или поздно становиться невыносимо. Это был хороший пример плохо выбранной для строительства почвы.

– И тем не менее деньги продолжают быть самой популярной причиной выбора.

– Их привлекательность бесконечно будет льстить мечтателям, пока они наконец не станут жертвой соблазнов.

Я решилась на вопрос, ответ на который, как воткнутый в спину нож: – Ты думаешь, если бы тогда твоя мать не продала акции и не получила деньги…

Каталина перебила, мне даже не пришлось договаривать: – Нет, вряд ли. Отец получил в управление часть семейного бизнеса матери. Его подставили, это тоже сыграло свою роль. Мол, нельзя доверить ни семью ни дело, переходящее из поколения в поколение. Моральный долг остаться всегда вместе не рассматривался как нечто существенное.

– Что же было делом поколения?

– Виноделие. С 1936 года.

От осознания содеянного собственными руками непроизвольного разрушения стало мутнеть перед глазами. Нет, такого не бывает. Кто-то словно принёс плёнку с документальным фильмом, где рассказывается о последствиях поступков. Меня принудили смотреть и слушать. Это было хуже того, если бы расплата наступила в виде чего-то несвязанного напрямую с участниками прошлого времени. При этом было такое ощущение, словно за преступления, совершённые мной, на моих глазах совершают казнь над другим. Было ощущение, словно кто-то задохнулся от твоих рук, хотя ты его даже не касался. Было ощущение, словно на мне надеты перчатки, которые все видят белыми, но на самом деле они пропитаны кровью. Я хотела остановить самобичевание, перевязать артерию, из которой потоком хлынула желчь правды. К тому же, чем больше Каталина говорила о матери и теперь об отце, которых я, несомненно, знала и в жизни которых сыграла не самую последнюю роль, тем сложнее мне было управлять автомобилем.

Я постаралась сосредоточиться на дороге, фоном послушать что-то менее личное, остыть от жара, в который меня бросило из-за этих безумных совпадений. Я проглотила скопившиеся во рту густые слюни и спросила вполголоса: – А ты почему решила писать?

– Хотя я и выбрала академию художеств только потому, что думала, что это один из самых лёгких путей достичь успеха, оказалось, это один из самых сложных путей. Но потом я поняла, что на этом пути мне не нужен успех. Он вторичен или его вообще может не должно быть, чтобы он не отвлекал меня от ремесла. – я быстро окинула Каталину взглядом и тут же мысленно сделала себе комплимент, ведь для успешной беседы важно просто найти подходящий вопрос. Она, закинув ногу на ногу, растянулась в кресле и стала рассуждать. На лице снова читалось мальчишеское озорство: – Именно этим путём я возрастила в себе то, что обычно в человеке с возрастом принято подавлять: иррациональность, инфантильность, эмоциональность. Чем он старше, тем сильнее другим она кажется не нормой, и иногда его даже пытаются отругать, мол, ты же взрослый. В этом мире важно быть занятым. Вопросы симпатии к выбранной деятельности и смысла действий встают на второй план, а порой и вовсе не ставятся, – Каталина ещё больше вжалась в спинку кресла, голос стал мягче и певучее, – у богатых людей в Греции профессия всегда была связана с творчеством, а рутина и однотипность – удел рабов. Конечно, этому есть объяснение: богатый мог позволить себе какое-то время не работать, а бедняк, ну, просто бы не выжил либо сильно рискнул, займись он чем-нибудь подневольным. Мне остро было необходимо что-то подневольное. Кажется, где-то вне картин и кисти меня бы подавляли – навязывали свои категории. А тут я говорю. При этом я не навязываю. Это просто картины. Можно закрыть глаза, отвернуться и не смотреть, если не нравится. Я свободна – она потянулась и добавила, расплываясь в улыбке: – Максимально.