Текст книги "Поймать океан"

– А ничего, девочка. Ничего. Только не везде она помогает. Ты вот где работаешь? – Бертиль провела пальцами по краям раны и, слегка надавив на них, услышала сдавленное «ой!».

– Она крылатая, – сказал за нее Альвар. – В разведке служит.

– Пускай сама говорит., – Бертиль с силой хлопнула свободной ладонью по столу. Пузырь, многочисленные ложки, жестяные тарелки подпрыгнули, задрожали, застучали.

– Крылатая я, – повторила Асин. – Не так давно обучение закончила и…

Дослушивать Бертиль явно не собиралась. Она отложила свернутые в неприятного вида валик бинты, отерла руки об фартук и сказала:

– Незрелая еще, значит. Так вот, девочка, работа твоя, насколько знаю, опасная. И люди не везде – люди, и верить не всему можно. Это не значит, что доброта твоя не нужна. Просто от наивности ее отдели. У тебя родные хоть есть? – Она подняла на Асин усталые глаза, полуприкрытые веками.

– Есть. Папа, – ответила она. И, вспомнив, как часто летал раньше папа на Третий, оставляя ее под присмотром собак и блудного кота, добавила: – Он торговец, Каррэ Джехайя.

– О-о-о, какое знакомое имя. Старик Каррэ. – Бертиль схватила со стола пузырь, тяжелый, с узким горлом. – Жив, значит, еще. Не знала, что дочка у него есть, не знала. Ты ж на него вроде не особо похожа. Хотя солома на голове – его! – Она прищурилась и стала рассматривать лицо Асин. – И нос тоже. Веснушки эти дурные, как мухи обгадили.

– Похожа, – совсем растерялась она, громко сглотнула и попыталась отстраниться, но чуть не завалилась назад. – От мамы… и нет ничего.

– Так вот, девочка, каждый раз, принимая очередное глупое решение, думай об отце. Если доброта твоя погубит тебя – жить с этим придется Каррэ. А у него, видать, кроме тебя, и нет никого. Это ж кто мать твоя? Уж не Маритар ли? – Бертиль резко сцапала ее за подбородок и надавила пальцами – большим и указательным – на щеки.

Воздуха внезапно стало мало. Асин глотнула его, прогорклый, густой, и зашлась кашлем, от которого все заболело в груди, а глубокий, хоть и заживающий след от лап стража запульсировал, точно не лицо, а его сжали. Почему… почему даже Бертиль знала имя ее матери? В то время как сама Асин складывала ее, подобно уродливому рисунку из обрезков цветной бумаги.

– Ну чего ты, девочка? – Бертиль заволновалась. Похлопала Асин по спине, засуетилась, вспомнив, зачем просила спустить платье. – Просто с отцом твоим всегда одна женщина была. С самого его детства. Маритар – океаново отродье. Ее, говорят, сами воды выплюнули. Твой отец сюда летал, еще когда был во-от такой, – она провела ребром ладони под ключицами. – Со своим отцом. Помогал таскать товар, а с ним вечно эта, хвостиком увивается. Мой па, – Бертиль задумчиво обвела взглядом тесное помещение, – у него муку скупал. Так что виделись мы часто. И с Каррэ, и с этой Маритар. Дурная она была баба. Вечно что-то доказывала, тарелки мои трогала.

Зашевелился сидевший неподалеку Альвар. Он не вмешивался, но как же, видимо, любопытно ему было слушать. Да и сама Асин, уже тихонько кашляя в кулак, удивлялась случайной встрече: это надо же, вернется домой – обязательно расскажет папе о Бертиль, которую про себя то и дело звала запретным словом «тетенька».

Подставив ладонь, Бертиль хорошенько тряхнула склянку, и из толстого горла вывалилось что-то густое, зеленое и пахнущее так резко, что в носу защекотало и захотелось чихнуть. Услышав неприятный чавкающий звук, Альвар подал голос:

– Куда же так много, Бертиль? Ты ее, что же, целиком обмазать собралась?

– Тебя спросить забыла, – фыркнула она. – Ми́рахова жена в прошлый раз приходила скандалить ко мне под окна, это из-за нее ставни теперь косые, – она понизила голос и продолжила: – как ее лицо. Так что должен он мне еще таких пузыря три-четыре – не меньше. Поэтому я девочку твою хоть всю измазать могу. Зеленая будет. Хоть что-то зеленое в этом паршивом городе. Кроме мужиков после попойки.

Тонкая рука Бертиль – обтянутые кожей кости – наносили лекарство по рваным краям с невероятной осторожностью. Асин невольно почувствовала себя куском хлеба, на который щедро накладывают ложкой перетертые ягоды. Вот только пахли они куда лучше, а от непонятного лекарства, напоминающего болотную тину, щипало где-то в переносице и кружилась голова.

– Бертиль, а какой она была? – спросила Асин. – Моя мама.

– Чудны́е же ты вопросы задаешь, девочка.

– Ее не стало, когда я была совсем маленькой, – пояснила она, стараясь не морщиться.

– Своевольной. Со стороны казалось, будто весь мир на нее работать должен. Глаза у нее были большие, широко распахнутые. Почти как у тебя, только не блюдца по форме. А уж волосы… Мужики останавливались, когда она мимо шла. А как чуть подросла, так потише стала. Не спорила ни с кем, молчала, улыбалась так, что тошно было. И все тарелки мои продолжала переставлять! Правда, мне всегда казалось, что плохая эта тишина. Ой плохая. – Бертиль смыла остатки лекарства, ополоснув руки в теплой воде.

– Что значит плохая? – не поняла Асин.

– Не могу объяснить. Хотя, может, это просто меня жизнь здесь научила ко всему с опаской относиться, понимаешь? Я же старше. И твоего отца, и матери твоей. Ты не сердись, девочка. С мое поживешь в этой помойке – все подозрительным будет казаться.

Следом пришла очередь бинтов. Напевая себе под нос мелодию и выстукивая ее же туфлей с истрепанным бантом сверху, Бертиль перетягивала рану, то и дело оглядываясь: не смотрит ли Альвар. Асин оглядывалась вместе с ней – и отчего-то ей было так забавно, что она хихикала, плотно сжав губы.

– Вы совсем не помните свою мать? – спросил Альвар и хлопнул себя по спине, будто пытаясь прибить назойливую мошку, – видимо, в нее все-таки врезались взгляды Асин и Бертиль.

– Чуть-чуть. В основном я узнаю ее из таких вот рассказов. И чем больше узнаю, тем больше…

– Понимаете, какая она чужая? – поинтересовался Альвар.

Асин почувствовала, как чаще забилось сердце, и замерла.

– Да, – выдохнула она.

– Альвар тоже без матери рос, – пояснила Бертиль. – При родах подохла – прости, сынок. Красивая баба была, красивая. Но больно чужая. Совсем как… – Она не договорила, просто кивнула в его сторону и коротко дернула плечами.

– Я ее не знал. В доме – ни одного портрета, только мои и отцовские. А сам папа почти не говорит о ней. Все урывками. Кажется, будто он вечно куда-то спешит, – сказал Альвар. Тон звучал бесстрастно, так люди обычно отвечают, как пройти на нужную улицу.

– А чего ему говорить-то? – удивилась Бертиль, обернувшись и вытянув шею, но в ее сторону Альвар не смотрел. Сложив руки в замок и опустив на них подбородок, он глядел в окно, выходящее прямиком на стену соседнего дома. – Он же любил ее. Любил и потерял. Это как получить от жизни пинок прямо в… это ваше уязвимое место, сынок. А ты ждешь от него цветистости. Отец его, – она обратилась уже к Асин, – далеко не образец человеческой любви. Дуболом дуболомом, чтоб его. Иногда кажется, – может, она просто бормотала себе под нос, потому как тон стал уж очень задумчивым, – что любовь его на мамке-то и закончилась. Он тебя хоть раз хвалил? – Бертиль резко подняла голову и прищурилась, будто готовая метнуть взглядом что-то вроде молнии.

– А нужно? – спросил Альвар. – Я делаю то, что должен делать.

– Два дуболома, – страдальчески отозвалась Бертиль. – А потом еще удивляются, чего это к нам на остров гости не заглядывают. Так у нас воняет тут. Еда на вкус паршивая – кроме моей, конечно, – а Кайр только требовать умеет. Только приказывать. Готово, девочка. – Ловкие пальцы разорвали бинт на две небольшие ленты, перекинули одну через плечо, а затем связали их в неказистый бант. – Не знаю, часто ли тебе говорят, но недурная ты, складная. – И Бертиль, размахнувшись, лихо шлепнула Асин ладонью по бедру – да так звучно, что она раскраснелась. – Так чего вы там от меня хотели, дети?

Альвар опустил напряженные плечи. Раздался негромкий хруст, будто веточка сломалась под подошвой сапога, и он встал – в тот самый момент, когда Асин пыталась дотянуться до ускользающих, похожих на грибные шляпки пуговиц. Подошел – от каждого шага все вокруг содрогалось – взялся руками за кружевной ворот и вмиг справился с проблемой, после чего скинул с покатого плеча Асин колосок.

– Я бы хотел угостить нашу гостью чем-нибудь вкусным, – сказал Альвар, стоя позади нее.

– Это правильно. Может, жареного сыра? С вареньем, – предложила Бертиль. – У меня как раз осталась последняя баночка. С тех пор как Джехайя перестал заглядывать к нам, я нечасто пополняю запасы. Эй, девочка, ты уж скажи, чтобы нас не забывал. А то давненько его не было.

– Скажу, – ответила Асин. – Обязательно скажу, Бертиль. Чтобы приехал. И привез свежего варенья, мы его сами готовим.

– Только чтобы с тобой прилетел. Без тебя, так и скажи, выгоню.

Разверзла черную пасть печка, облизнулась огненным языком, а когда Бертиль подбросила в нее несколько ладных поленцев, притихла, чтобы вскоре вновь довольно затрещать. На чугунную плиту тут же полетела вытертая фартуком сковорода – старая, покрытая толстым слоем нагара, – а на нее легла круглая, точно диск солнца, лепешка. Бертиль прогрела ее с обеих сторон, а после шлепнула на ее место белый прямоугольник сыра, подрумянила и завернула заботливо, как младенца.

– Сомневаюсь, что тебе понравится здесь, девочка. Никому не нравится. – Она протянула Асин сверток с подтаявшим сырным боком, достала из-под стола маленькую, с ладонь всего, баночку, макнула в нее ложку и полила угощение вареньем. – Но, может, хоть так тебе Железный Город запомнится.

– Запомнится, – улыбнулась Асин и, почуяв совсем близко приятный аромат теплой лепешки с сыром, сглотнула. Желудок тут же напомнил о том, как давно она не ела, и крайне недовольно заурчал.

Асин долго благодарила добрую хозяйку, хотела даже оставить за помощь несколько монет: с собой не было, но она добежала бы до гостиницы и скоро вернулась. Но Бертиль отказалась, только снова попросила напомнить папе о том, чтобы заходил в гости к старой знакомой, если еще помнит такую. От нее Асин выходила, облизывая перепачканные вареньем пальцы и обкусывая по кругу сыр. Шедший по правую руку Альвар наблюдал за ней с хитрым прищуром, беззвучно смеялся в кулак и покачивал головой. А позже, когда они вновь оказались на опасно дрожащем мосту, который скрипел сеткой и стучал перекладинами, капитан надел Асин на голову свою фуражку – теплую и пахнущую дымом. Правда она тут же упала козырьком на глаза и закрыла весь обзор.

В тот момент Асин казалось, что все правильно, как и должно быть. Лишь распрощавшись с Альваром и вернувшись в комнату, она почувствовала подкрадывающийся стыд. Он полз по ногам, цеплялся за платье и щекотал острыми когтями. Пока Асин пыталась понять, откуда этот стыд, такой приставучий и наглый, взялся, он обвился вокруг шеи тяжелым душащим шарфом и застыл.

О том, где она пропадала и почему от нее пахнет выпечкой, Вальдекриз не спрашивал. На появление Асин отреагировал лишь коротким кивком, после чего засунул руку глубоко в нутро своей сумки и стал греметь вещами, вслепую пытаясь найти что-то. От его молчания становилось только тяжелее, однако Асин и сама не спешила заводить беседу. Она рухнула на пол рядом с ним, будто устала за этот только начавшийся день больше, чем за предыдущий, смяла пальцами платье и громко – чтобы Вальдекриз услышал – выдохнула.

– Извини, – пробормотала она, опустив голову – длинная челка повисла шторами и закрыла от него ее глаза.

– Я не обижаюсь, булка. Знаю, что ты просто еще не до конца выросла. – Вальдекриз легонько щипнул ее за розовую от смущения щеку и улыбнулся. – Ну как, подумала над моими словами?

– Подумала, – Асин кивнула, подобрала с пола выпавший явно из сумки Вальдекриза мешочек – в таком он таскал огниво – и протянула ему на раскрытой ладони.

– И что? – Он поблагодарил легким наклоном головы и бросил вещицу туда, где ей было самое место.

– Морковь действительно похожа на меня, – ответила Асин, поняв, что за утреннее представление она все еще немножечко дуется. – А еще я, пожалуй, выберу небо.

– Хорошая девочка. Держи сахарок.

В воздух взлетело что-то маленькое, светлое. Оно сделало пару оборотов и стало падать. Затаив дыхание, Асин попыталась поймать его, сложив ладони лодочкой и растопырив пальцы. В ее руки приземлился сверток белой бумаги, внутри которого оказался мягкий бордовый прямоугольник, едва уловимо пахнувший медом и кислыми ягодами.

– Это мармелад, – пояснил Вальдекриз. – Ешь и начинай собираться. Все тебя одну ждать не будут. А от бани ты все-таки зря отказалась. – Он тряхнул чистыми блестящими волосами, после чего бросил зазевавшейся Асин ее полупустую сумку.

Бертиль говорила правду: Железный Город, может, и не был тем местом, где Асин хотелось бы жить или куда тянуло вернуться. Но теперь он пах ягодами и сыром и грел человеческим теплом.

Как приручаются страхи

Солнце проникало в дом через незашторенные окна, разливалось по комнате, скакало зайчиками по всем гладким металлическим поверхностям. А на широком столе дымился завтрак. Чугунная сковорода восседала на разделочной доске, а на ней золотились картофельные ломтики со свежей зеленью, залитые яйцом с гладким белком и подрагивающим желтым глазом.

С улицы доносился счастливый лай. Собаки, как и всегда, носились вокруг старушки Уны, то и дело припадая к земле, били по воздуху длинными тонкими хвостами, иногда отскакивая в стороны, чтобы затем снова подбежать. Урр давно перестала обращать на них внимание: она лежала, подставив бок солнцу, дергала бежевым мягким ухом и фыркала. Асин, которая чувствовала себя в такие моменты совсем маленькой, наблюдала за этой картиной через окно, потирая одну замерзшую босую ногу другой. А папа, гремящий посудой за ее спиной, тем временем подрумянивал хлеб – и она уже слышала знакомый аромат.

С ее возвращения прошло пять дней. Пять дней Асин не покидала участок – даже на Рынок вместо нее ходил папа. Она же предпочитала полоть гряды, кормить животных, поливать ягодные кусты и просто сидеть на узкой скамейке у входа, вытянув ноги в старых ботинках. Родной дом лечил. И не только несчастное, настрадавшееся за время полетов плечо. Асин спокойно дышала, а сердце ее размеренно билось в груди, лишь иногда, в моменты ярко вспыхивающих воспоминаний, подбираясь к горлу.

Папа с улыбкой вспомнил Бертиль и, хохоча, подбросил к потолку обещание прилететь, непременно с гостинцами. А на сбивчивую историю Аэри, отдававшуюся дрожью в голосе Асин, нашел мудрую сказку и теплые объятия – все то, в чем она так отчаянно нуждалась. Хотя, когда папа вновь вздохнул, она ожидала просьбы, чуть слышной, – больше не летать, никогда больше не летать. Об этом говорил и его взгляд, и приподнятые брови. Но когда зазвучала сказка, напряжение схлынуло, унеся с собою, пускай временно, чувство вины.

На пороге не появлялись незваные гости – разве что проходившие мимо по пыльной тропке соседи заглядывали через частокол, дружелюбно махали рукой и задавали дежурные вопросы, ответы на которые Асин заучила наизусть. Ей улыбались, ахали, слушая рассказы о Железном Городе, искренне удивлялись и все как один советовали отдыхать. Асин кивала, прижимала ладони к груди, а затем возвращалась к работе по дому – чем не отдых?

– Чем собираешься заняться, птен? – поинтересовался папа.

– Для начала напою Уну. – Асин засмеялась, следя за тем, как одна из собак, утратив всякий интерес к старой игре, гоняется за собственным хвостом.

Вновь вернувшийся домой безымянный кот потоптался у ног Асин, пригнулся и неуклюже прыгнул на подоконник. Но одна из задних лап соскользнула – и он задергал ею в воздухе, точно пытался что-то стряхнуть. Асин положила ладонь коту под попу и помогла забраться. Он тут же плюхнулся на бок и забил хвостом, бросая в воздух тонкие серые нити своей шерсти. Асин отмахнулась от них и щипнула негодника за порванное ухо, на что он ответил утробным «ме».

– А потом… наверное, отправлюсь на Рынок. Мне нужно, – Асин провела ладонью по толстому кошачьему животу, – найти Атто.

– Все еще переживаешь? – догадался папа.

– Да. Может, он и неправильно поступил, но и я повела себя… возмутительно, – последнее слово она бросила в сторону. – Пап, он сказал, что я на маму похожа.

– Конечно, похожа. – Судя по скрипу, он отодвинул стул. От этого звука кот вновь замахал хвостом, но он был слишком ленив, чтобы еще хоть как-то выказать недовольство.

– Пап, а как вы с мамой познакомились?

Наконец она отлипла от окна и уселась за стол, подобрав ноги под себя. Рядом с ее местом уже стояла чистая тарелка с некрасивыми цветами и кружка, полная парного молока. Асин тут же потянулась за теплым куском хлеба – хрустящим снаружи и мягким внутри – и вилкой, тяжелой и трезубой. На нее Асин поначалу задумчиво накрутила прядь волос, лишь потом нырнула в сковороду за едой и процарапала ее черное донце.

– Дай-ка подумаю. Давно это было. – Папа устроился с противоположной стороны стола, чтобы видеть лицо Асин, и улыбнулся своей длинной улыбкой.

Вместе с порывом прохладного ветра в дом влетели собаки. Оставляя следы грязных лап на чистом, только недавно вымытом полу, они покружили у стола, поприветствовали хозяев лаем и медленно, царапая когтями гладкое дерево, направились к полупустой миске – там их ждал завтрак, вернее, его остатки: кот добрался до еды раньше.

– Я тогда помогал отцу грузить ящики и очень устал. Дело было ближе к ночи – это я прекрасно помню, так как подумал: «Что в такой поздний час на причале делает девочка?» А она сидела вдалеке от кораблей, свесив с острова ноги, красивая, как свет солнца, и очень приметная. О ней уже начали шептаться, но я ничего толком не услышал: мне было любопытно, что она здесь забыла. И я подошел. Бросил ящик, подошел к ней и так прямо и спросил. Ух, получил я тогда за этот ящик. Неважно. В общем, она сказала мне, что, если в ночи смотреть в сторону полной луны, можно увидеть Бесконечную Башню.

Быстро поглощавшая картошку Асин замерла с вилкой, занесенной над сковородой, и уставилась на папу. Пока она зевала, скромный недоеденный кусок хлеба смела на пол чья-то длинная тонкая лапа. Судя по хрусту, его тут же съели. Асин, впрочем, не видела в этом проблемы. Опустив руку, она привычно потрепала за ухом гладкую собачью голову. Асин думала о маме, пыталась собрать в голове сцену встречи, но смогла лишь мысленно выкрасить небо и океан ночными, почти одинаковыми цветами.

– А сколько ей было лет? – поинтересовалась Асин.

– Лет двенадцать-тринадцать. Не помню точно. – Папа наколол на вилку картофельную дольку, но лишь для того, чтобы выводить ею в воздухе круги. – Как ты понимаешь, я сел рядом и стал так пристально всматриваться вдаль, что глаза заболели.

Асин хихикнула, прикрыв рот ладонью.

– Мы сидели молча и не видели ни-че-го, кроме лунной дорожки на воде. А потом она сказала: «Меня никогда не заберут, – и добавила: – Вальцер кретин». Запомни это, птен. Вальцер – первое имя твоего наставника, Атто. Вот так я однажды узнал его. И до сих пор, – он усмехнулся, покачал головой с легким стыдом, – когда вижу его, в голове всплывают слова твоей матери.

Теперь Асин казалось, что и она будет слышать эту фразу при встрече с Атто, только папиным голосом – он явно пытался передать и мамину интонацию, и ее возмущение, при этом угрожающе помахивая картошкой.

– А почему кретин? – тихонько спросила Асин.

– Они же росли без родителей. Оба. И если Атто давно смирился с этим, то твоя мама очень хотела, чтобы ее однажды забрали. Видимо, в тот день он сказал ей что-то по-настоящему обидное. Но я не стал долго расспрашивать: ей и так было тяжело. «Ну, кретин. Чего на него силы тратить?» – сказал я ей тогда.

– А потом? – Когда папа сделал паузу, чтобы все-таки попробовать остывший на зубцах ломтик, Асин в нетерпении заерзала на стуле. – Что ты сделал потом?

– Как и любой уважающий себя семнадцатилетний парнишка, который забыл про этот проклятый ящик, получил нагоняй и забрал твою маму. Не без помощи родителей, – добавил он. – Она перебралась к нам. И каждое полнолуние мы ходили смотреть на небо.

– Увидели что-нибудь? – Заметив, что папа так и не приступил к завтраку, Асин подцепила яйцо, уложила прямо на румяный округлый ломоть и протянула его, перегнувшись через стол.

– Благодарю, Аси, – улыбнулся папа. – И нет, никакой Бесконечной Башни. Хотя твоя мать утверждала, что видела ее. А я не спорил. Иногда она казалась мне…

– Странной? – предположила Асин – и ей отчего-то ужасно не хотелось услышать короткое «да».

– Необычной. Мне это в ней нравилось. Как загадка, которую невозможно разгадать, – ответил папа, и Асин с нескрываемым облегчением вздохнула.

Сама Асин слышала разное про Бесконечную Башню. В книгах о ней не писали, хотя на их страницах любили рассказывать небылицы. Зато люди охотно делились историями – и каждая следующая отличалась от предыдущей, потому Асин так и не смогла собрать в голове мозаику из этих цветных стеклышек. Лишь в одном истории сходились: время в Башне текло иначе, но никто не мог объяснить, как именно. Асин довольно скоро потеряла к ней интерес. Вот и сейчас она не набрасывалась с расспросами о Бесконечной Башне, а просто кивала, пока вилка стучала по дну сковороды.

Зато так приятно было узнать о маме что-то новое. К тому же не от кого-то чужого, а от папы, за завтраком, с теплым молоком в кружке, после которого над верхней губой неизменно оставались белые тонкие «усы». Их Асин стерла тыльной стороной ладони и, поцеловав папу в щеку, понеслась за водой к дальнему колодцу – крошечному деревянному домику с покосившейся крышей; он стоял в окружении леса, в стороне от садовых участков.

Асин не переодевалась, не переобувалась. Как была, принесла два полных ведра, одно из которых тут же вылила в длинную деревянную поилку старушки Уны, и, отчитавшись перед папой, убежала. За спиной скрипнула калитка, поднялись в воздух клубы дорожной пыли, и Асин, громко топая не по размеру большими ботинками, побежала к Рынку, мимо красивых чужих домов и ровных заборов, под счастливый собачий лай.

Затопленный бело-желтым утренним светом Рынок шелестел листвой, которую тревожил прохладный ветерок. Редкие люди – юноши в закатанных по колено штанах и девушки в таких широких шляпах, что под ними могла бы поместиться еще пара человек, – наслаждались видами и шагали неспешно, будто старались оставить в памяти миг перед пробуждением. Совсем скоро Рынок очнется, откроются лавки, выскочат на улицу шумные продавцы – и закончатся недолгие мгновения тишины. Поэтому даже Асин, остановившись у долгой лестницы, ведущей к причалу, старалась впитать их до последней капли. Она дышала полной грудью, запрокинув голову и прикрыв глаза, а по рукам ее бегали мурашки.

– Асин? – долетел до ее ушей хрипловатый мужской голос.

«Вальцер кретин», – зазвучало в голове, и она с трудом сдержала улыбку.

Она собиралась найти Атто, но теперь, когда он сам нашел ее, растерялась, отчего сперва открыла только один глаз и лишь затем, спустя несколько ударов сердца, второй.

На широкой пустой дороге, ведущей в сторону церкви, на длинной тени от пекарни топтался Атто, придерживая за тонкие запястья маленькую Мирру.

Та, оторвав ноги от земли, перебирала ими в воздухе и довольно пищала. Волосы ее походили на пышный белый ореол вокруг румяного лица. Мирра, босоногая, с покрытыми коркой коленями, набрала в весе и все больше напоминала самую обычную девочку.

– Вставай, кривляка, – сказал Атто и опустил ее на землю. Мирра присела, как маленькая лягушка, надула щеки и недовольно квакнула. – Кому сказал!

– Атто, я хотела… – начала Асин, но ее перебила Мирра, которая сдвинула выгоревшие брови и зарычала, обнажив зубы.

– Ты мешаешь ей на меня злиться, – пояснил Атто и несколько раз примял пышные волосы Мирры. – Тихо.

– Я хотела сказать… Простите меня, если можете. Я не должна была. – Вместо объяснений она махнула руками, за которыми тут же проследила взглядом притихшая Мирра. Асин искренне надеялась, что ее поймут.

– Думаешь, ты и твоя мать – единственные женщины, которые давали мне по морде? – усмехнулся Атто. – Асин, – он подхватил Мирру под мышки и попытался поставить на ноги, но та вновь уселась и замотала головой – не хотела, видимо, чтобы ее трогали, – я не должен оправдываться, ты – извиняться. Все уже случилось. Пойдем.

Атто шагнул вбок, хлопнул себя по бедру, будто перед ним сидел не ребенок, а собака, и посмотрел хмуро. Мирра поднялась, покачиваясь из стороны в сторону, потянулась к нему, но ноги держали плохо – и она почти завалилась вперед. Атто подоспел вовремя: схватил за запястья, потянул наверх и хорошенько встряхнул.

– Та-та, – промямлила Мирра и дыряво улыбнулась сколотыми зубами.

– Почти, – ответил он и, положив ладони ей на плечи, развернул спиной к себе. – Топай, держу.

– Слушайте, а когда вы мне сказали, что я похожа на… ну, на мою мать… – Асин вновь попыталась заговорить с ним. Она так и не поняла, хорошо это или плохо – напоминать маму. А еще ей не давало покоя то, что Атто не позволил извиниться – это точило ее изнутри.

– Ты ее дочь. Конечно, похожа, – недовольно бросил он, удерживая Мирру от очередного падения. Она косолапо переставляла ноги и, судя по сосредоточенному выражению лица, действительно старалась. – Когда понимает, что не может ходить, ползает на руках. Удивительно, да? – Атто кивнул на Мирру, улыбнулся, и Асин почудилось, будто он… гордился? – Предметы головой сшибает – и ничего. Упертая девочка.

– Да, – нервно усмехнулась Асин. – Послушайте, – она потянулась к Атто, чтобы ухватиться за грубую ткань его рубашки, но замерла, а рука ее безвольно упала вдоль тела, – мне действительно неловко.

– Тебе так важно, чтобы я тебя простил? – поинтересовался Атто.

Мирра сделала один уверенный шаг, развела руки в стороны и обернулась, чтобы поймать одобряющий взгляд. На голубом платье виднелись глубокие темные пятна – следы неудач, а короткую, по колено, юбочку украшали кривые стежки.

Недавно купленная одежда успела истрепаться, но кто-то – возможно, даже Атто – раз за разом латал ее, не слишком умело, но заботливо.

– Да. – Асин чуть отстала. Она смотрела вслед Мирре, которая довольно мычала под нос песенку, и сопровождавшему ее Атто, готовому в любой момент поддержать.

– Хорошо, – ответил он, и лишь тогда Асин сдвинулась с места и нагнала их.

Кроны деревьев бросали на каменную дорогу густые дырявые тени, а сквозь них проникали белые лучи солнца. Из-под ботинка Асин разлетелись невесомые лепестки. Их скинули небольшие кустарники – они росли вдоль длинной стены ближайшего дома, и, судя по идеально круглой форме, чьи-то заботливые руки ухаживали за ними. Скоро на них появятся маленькие ягоды, и пробегающие мимо малыши будут срывать их и объедаться до тошноты. Асин махнула ногой – заколыхался кружевной низ платья, взметнулись в воздух лепестки, закружились и медленно опали. Она осмотрелась, крутанулась вокруг своей оси, прижав ладони к груди, вдохнула приятный аромат цветов и – совсем немножко – пыли.

– Говорил же, – усмехнулся Атто, – на нее похожа.

– Что? – Асин остановилась, убрала с лица волосы и, зачесав их назад обеими руками, склонила голову набок.

– Вот так же пинала листья. Как сейчас помню.

Он шумно втянул носом воздух, медленно выдохнул через рот и продолжил задумчиво, кажется, совершенно позабыв вопрос Асин:

– У Марь друг был. Воображаемый – его никто и никогда не видел. Но она утверждала, что он есть. – Атто посмотрел на нее и почесал затылок, пока Мирра неуверенно шагала все дальше и дальше, туда, где дорога была залита светом. – Она вечно пропадала где-то, а вечером рассказывала, что они собирали листья и швыряли в аномалию. – Он по-доброму рассмеялся. – «Они разлетаются клочками» – так говорила. Лежала прямо на траве, била пятками и говорила. Я у нее всякий раз спрашивал: «А друг-то твой где?» «Ушел», – отвечала. И руки нюхала. Они вечно чем-то сладким пахли.

– А вдруг он и правда был, этот друг? – спросила Асин. Она заложила ладони за спину, наклонилась и посмотрела на него снизу вверх – так Атто казался ей еще выше. Она представляла, как взлетают зеленые, желтые и оранжевые ошметки листьев. И как мама, молодая и совсем ей незнакомая, ловит их в ладони, точно разноцветный снег.

– Да не было никого. У всех спрашивали: одна Марька ходила. На бочки на причале залезала, меж домов бегала, сладости таскала – всё сама. Кто знает, что у нее в голове было.

Сделав пару широких шагов, он подхватил Мирру, поднял на руки легко, будто она ничего не весила, и прижал к себе. Она тут же довольно пискнула, закрыла один глаз и принялась ощупывать его лицо пальцами, тянуть за уши, ерошить волосы – и все ей было забавно. Правда, шрамы Атто она гладила с непонятной осторожностью, точно помнила, откуда взялись.

– Атто, простите, – снова заговорила Асин, решив оставить в стороне необычного друга своей мамы – в конце концов, у нее, росшей без родителей, было право на подобные странности, – но почему вы так заботитесь о Мирре? Мне казалось, после всего, что было… – Она замолчала и стыдливо опустила глаза.

– Она – мой демон. – Атто легонько ударил Мирру лбом в лоб, и та тряхнула пушистой шапкой волос и принялась тереть лицо. – Прирученный страх. Понимаешь?

– Не совсем, – Асин нахмурилась.

Пышное платье шуршало под пальцами Мирры – теперь она увлеченно мяла ткань и бормотала себе под нос даже не слова – сплетенные воедино буквы. Возможно, девочка видела в них смысл, но Асин, как ни пыталась, не улавливала его. И все же она едва заметно улыбалась: так трогательно смотрелся Атто с Миррой на руках, с ним рядом она вовсе не выглядела дикой. Она обнимала Атто, прижималась носом к его небритым щекам и все лепетала, явно обращаясь к нему.

– Марь не учила тебя приручать страхи?

Асин покачала головой. Она едва могла вспомнить, чему вообще учила ее мать – и учила ли.

– Странно. – Атто цокнул языком, за что тут же получил по щеке от Мирры. – Мы все жили так – приручая. Или ты одолеешь страх, или страх – тебя. Есть два пути. – Он показал два пальца, и Мирра тотчас их схватила. – Уничтожить его и приручить. И в том и в другом случае ты встречаешься с ним лицом к лицу. Но первый путь сделает тебя одержимым. – Он закашлялся, повернув голову к левому плечу и плотно сжав губы. – Это как охота за невиданным зверем. И когда ты нагонишь его, жизнь станет пустой. Понимаешь, Асин?

– Кажется, – пробормотала она, глядя на Атто из-под челки.

– Поэтому, – он вновь глянул на Мирру, и та, задорно пискнув, ухватила его за ухо, – страхи нужно приручать. Чтобы они работали на тебя. А не ты – на них.