Текст книги "Поправка к прогнозу"

Виль Владимирович Липатов
ПОПРАВКА К ПРОГНОЗУ

С мальчишеских лет его тянуло к воде; тяга была такой непреодолимой, что он старался жить только на Оке, как можно ближе к речке. Усталый, раздавленный очередной неудачей или бунтующий, он садился на кромке берега, подпирал крупную голову руками… Мир существовал в молчании и неподвижности черной ночи, только окские струи двигались, поплескивали, позванивали, словно кто-то задевал пальцем гитарную струну…

Спало государство Российское. В душных, курных избах на полатях или холодных полах, за семью замками купеческих деревянных крепостей, за гераньками мещан, за швейцарскими галунами, охраняющими покой вырождавшихся, взвинченных до эстетствующего или либерального истерического крика дворянчиков.

Спал в каменных подвалах, уронив тяжелые кулаки, молодой и еще не совсем понимающий самого себя пролетариат. Ночами на конспиративных квартирах приглушенными голосами спорили люди в темных косоворотках и снимали с гектографов влажные листы: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Миллионы людей, сотни поколений, фараоны, ремесленники и крестьяне втягивали голову в плечи от страха, когда поднимали взор к небу – мерцающим планетам и звездам, таинственному Млечному пути, похожему на гигантское древо жизни и смерти. Они боялись неба. Сидящий на берегу Оки молодой еще человек просто и спокойно, как на землю, которую надо пахать, боронить и засевать, смотрел на бездонное небо. К. Э. Циолковский, умея мысленно раздвигать до бесконечности небо, крепко стоял на ногах в кабинете ученого.

О, эти губернские дома российских интеллигентов чеховско-гаршинского склада! Без ковров и портретов царствующих особ, без резьбы и лака на мебели – долго они будут жить, ибо на дверях многих таких домов теперь прибита табличка: «Здесь жил и работал…» В доме на Оке – жесткие деревянные кровати, сосновый стол, полотняные занавески, комод, плоский и незатейливый… Спине от волнения холодно, когда вспоминаешь, где ты еще видел такой дом, почти такой, доведенный до верха аскетизма.

Ульяновск! Целесообразно пустые комнаты, верх роскоши – рояль, верх украшательства – вырезанная лобзиком из фанеры Александром Ульяновым хлебница и, наконец, детская, где вместо игрушек – деревянные чурбачки. Здесь родился В. И. Ленин – человек, который, не будучи математиком, внесет поправочные коэффициенты чуть ли не во все математические реалии Земли и космоса…

Похожий на Менделеева, и на Тимирязева, и на Чайковского одновременно, а больше всего на самого себя, Константин Эдуардович Циолковский как ученый соединяет конкретные научно-технические исследования с глобально-масштабным мышлением космического навигатора, но и его смелое воображение все-таки не мешает возникновению, может быть, единственной, но серьезной ошибки.

Он исповедально пишет: «Основной мотив моей жизни сделать что-нибудь полезное для людей, не прожить даром жизнь, продвинуть человечество хоть немного вперед. Вот почему я интересовался тем, что не давало мне ни хлеба, ни силы. Но я надеюсь, что мои работы, может быть, скоро, а может быть, в отдаленном будущем принесут человечеству горы хлеба и бездну могущества…»

Какая высота духа, самоотверженность, подвижничество и… одиночество! Увы! Это часто бывает в чрезвычайно малонаселенной стране гениев.

Одинокий, как всегда одинокий, Константин Эдуардович Циолковский заканчивает строительство аэродинамической трубы, из таких в двадцатом веке станут подниматься в небо все летательные аппараты тяжелее воздуха. Труба не вмещается в самую большую комнату деревянного дома, изобретатель выбрасывает из комнаты мебель и переселяется жить на веранду – дело происходит зимой, отец мировой космонавтики спит на самодельном верстаке, головой к дверям, о которых космонавт Алексей Леонов много десятилетий спустя скажет: «Разные двери вели нас в космос, но без этой мы бы никуда не вышли…» А в утренний час Константин Эдуардович пьет из чашки с надписью: «Бедность учит, счастье портит!» Не слишком ли пессимистично для человека, который с самим собой наедине знает: люди не останутся вечно на Земле.

Какое счастье отвергает гений? Да то самое, что прет в глаза сразу за окнами, где счастье – это жратва, тряпки, особняки, чины и могущество столоначальников. Гений еще не может раздвинуть так широко окна своего кабинета, чтобы увидеть такой же бездонный, как небо, простор человеческого существования, открывающийся перед первой в мире социалистической революцией. Жизнь такова, какой видится из окна…

До гнева и отвращения не любящий «актерской» популярности, всегда, однако, окруженный людьми с блестящими от мечты глазами, стремительно проходит к знаменитому отныне броневику Владимир Ильич Ленин – человек естественно и открыто земной, и еще раз земной и поэтому, на взгляд, далекий в эти минуты от неба. Миру еще не известно, что человека в рабочей кепке несколько лет спустя назовут «кремлевским мечтателем», а потом на деле окажется, что самые романтические и фантастические его мечты станут нашими буднями.

Потеряв еще в детстве слух, Константин Эдуардович – Циолковский больше видит, чем слышит, так как слуховой аппарат купить было не на что – деньги уходили на эксперименты. Пришлось самому, потеснив главное дело жизни, изобрести жестяную трубу для усиления звука. Работа была, как всегда, блестящей, математически безукоризненно рассчитанной и физически обоснованной, но она родила горькие безысходные слова.

– Труба – это единственное мое изобретение, – сказал Константин Эдуардович, – которое принесло пользу людям, да и то одному человеку…

Формула Циолковского, на которой построено все ракетное воздухоплавание, так же гениальна и проста, как формула Эйнштейна. Она опережает свое время на десятилетия и столетия, но, вычерчивая последний знак формулы, Основоположник видел неустанное и плавное движение любимой Оки, мещан в рыжих тулупчиках и едва слышал звон колоколов. Медленно ползли рассохшиеся дроги нищей и безграмотной, богомольной и пьяной, тюремной и казенной России. Тащились по грязи и крови, тащились со скрипом и стоном, в которых только очень чуткое и всеслышащее ухо другого гения могло уловить будущий залп «Авроры».

И опускались руки Основоположника, и глаза застилал туман, и минутами не верилось, что формула живет и будет жить. Спасало единственное, похожее на прощание, слабое от отчаяния: «А все-таки она вертится!» И, наверное, в такой вот час, когда в тумане скрывалась Ока, когда было холодно и когда нудно скрипели рассохшиеся полы, когда не было денег на сахар, хотя жена скрывала скудность, весной 1917 года на странице научно-фантастической повести «Вне земли» написалось: «Первый полет в Космос произойдет в 2017 году…»

Тогда же Владимир Ильич Ленин, стоя на броневике, объявил миру, что рабочих и крестьян России не устраивает парламентарная республика, а только республика Советов… Стрелки Мировых Часов были переведены, чтобы время сверялось по первой в мире социалистической революции.

Понял ли это Константин Эдуардович в те дни – кто может теперь сказать? Но вот дату – 2017 год – на другую не исправил все-таки, дал сто лет впрок человечеству для того, чтобы подняться в космос. Великий фантаст за столом и в мастерской, он не верил, что могут произойти чудеса с медленно и скрипуче двигавшимися дрогами старой России.

…За окнами вместо рыжих тулупчиков шли серые шинели и матросские бушлаты, исчезли керосин, соль и хлеб, дрова и спички – независимо от этого с чертежей и со страниц книг Основоположника брали старты ракеты с косматыми хвостами и невесомо парили над самыми высокими облаками металлические дирижабли, неподвластные ветрам. Писалась Книга Воздухоплавания на все тот же – две тысячи семнадцатый год.

А время?

Время на новых и стремительных часах Революции, предсказанной и руководимой Владимиром Ильичей Лениным, перестает быть только физическим понятием: пришли к власти те, кто был никем, чтобы стать всем. В это надобно еще раз и повнимательнее вдуматься: стать всем… Всем! Не наркомом или шахтером, не директором фабрики-кухни или связистом, а всем – вот сущность народовластия! «Пришпоренное» революцией время, ставший всем пролетариат и его вождь, Владимир Ильич Ленин, хорошо видели, понимали, слышали, знали.

«Калужский сиделец», названный так одним из его ближайших друзей, аскет по природе, сущности и прожитой жизни, ученый со всеми атрибутами гения, Константин Циолковский продолжает существовать наедине со своим, добротно пропаханным и забороненным знанием небом. Могло бы ему, человеку, успевшему за долгие десятилетия жизни сделать только одно полезное изобретение, да и то для одного человека, могло ли ему прийти в голову, что голодная и терзаемая со всех сторон врагами Республика следит за ним бдительным оком пролетариата, ставшего всем для всех…

Пока еще не описано достаточно ярко впечатление, которое произвело на привыкшего к одиночеству и считавшего его нормой Константина Эдуардовича Циолковского появление в калужской обители эмиссара Владимира Ильича Ленина, одного из соратников вождя – Федора Николаевича Петрова.

Это был ноябрь 1921 года. Сибирь, Забайкалье и Дальний Восток, Средняя Азия еще охвачена огнем войны, звенит от раннего в тот год мороза пустопорожняя земля, в чанах для асфальта ночуют тысячи беспризорников, сирот войны и революции, паровозы молчат, дети и женщины вместо хлеба едят костру. Ноябрь 1921 года – это ведь только четырехлетие Советской власти.

Не знаю, мог ли Федор Николаевич Петров отличить на небе созвездие Близнецов от созвездия Рака, но, познакомившись поближе с Константином Эдуардовичем Циолковским, выслушав его рассказы и увидев грустное лицо одинокого человека, понял главное. Понял как человек, ставший всем для того, чтобы знать, кто нужен революции. С чистой совестью, радуясь тому, что слова Ильича вновь оказались пророческими, он передал Константину Эдуардовичу напутствие Ленина: «Вы ему обязательно увеличьте субсидии для работы. Обязательно! В его руках – ключ к будущему нашей ракетной техники. Космос? Замечательно!»

Точно известна и описана реакция Константина Эдуардовича Циолковского на признание его работ Владимиром Ильичем Лениным. Он воспринимает это признание как чудо, чудо такого порядка, которое с людьми его типа происходит раз в тысячелетие, а может быть, и за всю писанную историю. Как свежи еще в памяти человечества Галилей, Джордано Бруно, Лев Толстой! Пытали, сжигали, отлучали от церкви… Удивление – вот что вызывает историческое событие в деревянных стенах небольшого калужского дома. Удивление и – конечно! – радость. Ведь предписаны и даже увеличены субсидии для продолжения работ. Мало того, немедленно после визита Федора Петрова по настоянию Владимира Ильича решением Малого Совнаркома Циолковскому Константину Эдуардовичу «в виду особых заслуг изобретателя… в области научной разработки вопросов авиации… устанавливается пожизненная пенсия… 9 ноября 1921 года».

Придавая своим ракетам скорости почти световые, Константин Циолковский знает об «эффекте времени» Эйнштейна, но он до сих пор не догадывается, что выстрел «Авроры» надо принимать обязательным поправочным коэффициентом, и только легкое предчувствие счастливых перемен охватывает его на глазах у покорной и тихой Оки.

Жизнь не захотела и не могла ждать, пока великий Циолковский внесет поправочный коэффициент – «Советская власть» – в ряды своих сверхмудрых формул. Крепкая мозолистая рука пролетариата все чаще и чаще стучит в деревянные ворота того домишки, при виде которого американский космонавт Томас Стаффорд отказался верить очевидному. Он так и сказал, как только вошел в кабинет Основоположника, пославшего его в космос: «Не верю, что в такой убогой обстановке могли родиться такие великие идеи!»

Жизнь властно стучится рукой пролетариата в двери «Калужского сидельца». Институты, заводы, изобретатели-одиночки, государственные деятели, пионеры – им все охотнее и охотнее открывает двери узкая, тонкая, сухая, но очень сильная рука, привычная к металлу и камню… Прядет восьмой десяток лет жизни судьба-ткачиха, а на берегу Оки слышен звон металла, все более веселый, молодой и приветливый. Помолодение Константина Циолковского с приходом Советской власти признают все биографы и исследователи. Но можно точно назвать день, когда великий калужанин был предельно молод и завидно счастлив. Это было 1 мая 1935 года, когда на всю Красную площадь прозвучали записанные на пленку его слова:

– Уверен, что многие из вас будут свидетелями первого заатмосферного путешествия!

Сказать так – значит быть уверенным, что дело всей твоей жизни претворяется в плоть на твоих глазах. Сказать так – значит внести новый исторический поправочный коэффициент в свои расчеты. В данном случае можно назвать даже численное выражение поправочного коэффициента. Не через сто лет, не в 2017 году, как вначале рассчитывал Основоположник, а всего через сорок советских лет, в 1957 году, советская ракета вывела на космическую орбиту первый искусственный спутник Земли. Выигрыш – целых шестьдесят лет. Тех самых лет, отсчет которых ведется и будет вестись уже по календарю Великой Октябрьской социалистической революции.