Текст книги "История французской революции. От первых дней до Директории"

Партии, клубы и пресса

С перенесением национального собрания в Париж началась совершенно новая и деятельная политическая жизнь. Партии резче разграничились между собой. Парламентские фракции под влиянием событий тоже изменились. Аристократически-конституционная партия, имевшая во главе Мунье и Лалли-Толандаля, была глубоко возмущена событиями 5 и 6 октября, обезопасившими национальное собрание от возможности государственных переворотов. Оба эти вождя сложили свои полномочия, так как дела слагались не так, как они желали. Таким-то образом, возникла большая абсолютно-монархическая партия, которая занимала места направо от президента и потому называлась правой. В центре заседали представители конституционно-демократической партии, во главе о Сийесом и Мирабо, а на левой стороне сидела абсолютно-демократическая партия. В последней до сих пор руководство принадлежало Барнаву, братьям Ламет и Дюпору. Но эти вожди вместе со своими личными приверженцами скоро перешли на сторону демократически-конституционной партии, и собственно демократическая партия стала столь слаба, что Мирабо однажды иронически пожелал «покоя этим тридцати голосам»! Эта партия заняла самые высокие места с левой стороны и потому была названа Горой (montagne), члены же ее были названы монтаньярами (людьми Горы). Среди этой партии уже были люди с будущим, например Петион и Робеспьер.

Население примкнуло к тем или иным партиям, в соответствии со своими потребностями и интересами. Естественно, что привилегированные видели своих представителей в правой; центр опирался тогда на всю буржуазию и сельское население; это была наиболее сильная партия, и в национальном собрании она занимала господствующее положение. Напротив того, демократическая левая искала и нашла себе поддержку в массе неимущих граждан и рабочих предместий Парижа.

Начала развиваться настоящая политическая жизнь и борьба партий. Депутаты желали сохранить связь со своими товарищами по убеждениям и вне национального собрания. Для этой цели были образованы клубы, в которых депутаты подготовлялись к текущей деятельности в парламенте. Первыми основали себе клуб в Версале депутаты Бретани; к нему присоединилось много других депутатов, когда национальное собрание было перенесено в Париж. Первоначально этот клуб носил название клуба друзей конституции, а потом клуба друзей революции. Этот клуб был необыкновенно популярен и силен, так какуже с самого начала решено было принимать в него не только депутатов, но и других граждан. Заседания этого клуба происходили в зале доминиканского монастыря Св. Якова, откуда он получил название клуба якобинцев, под которым и известен в истории. Скоро он уже основал отделения во всех городах и развил организацию, распространявшуюся на всю Францию. Во время революционной бури якобинцы увлекли за собой французский народ и вдохнули в него непобедимую и горячую страсть к свободе.

Политическая физиономия этого клуба сильно менялась. Вначале членами были все вожди демократически-конституционной партии, и среди якобинцев можно было встретить Мирабо, Лафайета, Бальи и Сийеса. Но по мере того как в якобинском клубе стали брать перевес все более демократические воззрения, демократически-конституционные депутаты стали выступать из него и предоставили якобинский клуб настоящей демократии; благодаря этому, последняя при всей своей слабости в национальном собрании получила неизмеримое влияние в народе. За время революции в якобинском клубе последовательно господствовали жирондисты, Робеспьер, Марат; особенно часто выступал здесь на ораторской трибуне Робеспьер, готовясь к своей будущей роли.

Мирабо и его друзья образовали клуб 1789 года, не имевший особого влияния на массы; приверженцы же абсолютной монархии сходились в монархическом или «беспартийном клубе», который не имел ровно никакого влияния. Но и в клубе якобинцев не все демократы могли согласиться с братьями Ламет, Барнавом и Дюпором, которые были слишком верными приверженцами конституционализма. Камилл Демулен, оратор 12 июля в Пале-Рояле, Дантон, один из любимейших народных ораторов Марат, редактор «Друга народа», образовали поэтому отдельный клуб, клуб Корделы:; он так назывался по месту своих собраний, древнему монастырю францисканцев или босоногих (cordeliers). Все корделье, по крайней мере вначале, принадлежали к якобинцам.

Не меньше, чем клубы, влияла на политическую жизнь пресса, получившая небывалое развитие. До революции было очень мало периодических изданий. Теперь же Париж и Франция совершенно неожиданно наводнились ими. Все значительные партийные вожди имели своп собственные органы, издававшиеся в незначительном количестве экземпляров. Привилегированные и двор предоставили защиту своих интересов мало популярным реакционным газетам. С другой стороны, демократические народные газеты приобрели скоро небывалое влияние в Париже. К ним относились «Парижские революции», расходившиеся в количестве 20 000 экземпляров; издателем этой газеты был молодой талантливый журналист Лустало, вскоре погибший за свое дело; затем «Революции во Фландрии и Брабанте», издававшиеся увлекательным, веселым и остроумным Камиллом Демуленом, первым журналистом своего времени; наконец, «Отец Дюшен» Геберта и «Друг народа» Марата. Все они сильно нападали на двор и на привилегированных, дальше всего заходил в этом отношении Марат, который в своей газете нападал и на национальное собрание, и на Лафайета. Постоянно преследуемый властями Марат вынужден был работать в погребах и тайных квартирах.

Народная масса, находившаяся под влиянием демократических клубов и демократической прессы, заходила в своих целях гораздо дальше национального собрания, которое, как мы вскоре увидим, старалось сообразовать новую конституцию с интересами крупной и мелкой буржуазии. Широкие народные массы, вынесшие на своих плечах революцию, стремились вперед. Демократической левой предстояло в дальнейшем ходе революции получить перевес над конституционалистами. Между тем между Парижем, который уже дважды поднимался, для того чтобы защитить национальное собрание от государственного переворота, и тем же Национальным собранием согласие вскоре нарушилось.

Конституция

Национальное собрание энергично приступило к выработке конституции, но в нем уже нельзя было заметить прежней решимости идти против двора. Сторонники абсолютной монархии утверждают, что король лишен свободы с тех пор, как его стерегут в Тюильрийском дворце, не без успеха спекулируя, таким образом, на верноподданнический сентиментализм; национальное собрание медлило признать за собой право объявить конституцию вступившей в законную силу. Оно не нарушало право короля на утверждение и создавала, таким образом, споры и конфликты.

За королем признаны были неприкосновенность и титул короля французов; этим хотели подчеркнуть конституционный характер королевской власти, как высшей государственной должности, в противоположность абсолютной королевской власти. Королевские имения были объявлены государственной собственностью, а королю, кроме различных замков, предоставлен цивильный лист в 30 миллионов франков.

Следующим крупным мероприятием национального собрания была конфискация церковных земель. Как мы уже показали в своем введении, в руках духовенства сосредоточивались громадные недвижимые имущества. Национальное собрание и обратило свое внимание на эти владения, которые не были связаны с личностью того или иного духовного лица. Последние же пользовались сами только теми поместьями, которые даны были им вместо жалованья от государства. Тот самый знаменитый Талейран, который двадцать пять лет спустя, поддержал попытку восстановления старой Франции, теперь предложил и настоял на том, что 2 ноября 1789 года все духовные имения были объявлены государственной собственностью. Духовенству вместо этого было назначено казенное жалованье в размере не ниже 1200 франков, так что громадные доходы высшего духовенства были уменьшены, а небольшие доходы низшего были повышены. Кроме того, духовные ордена были отделены от государства и объявлены частными корпорациями. Постановить полное отделение церкви от государства не хватало решимости.

Это постановление национального собрания произвело необычайное впечатление. Действие его мы еще увидим впоследствии.

В это время Сийес, человек сильного и глубокого ума, значение которого, тем не менее, всегда преувеличивали, был занят внешним преобразованием Франции. Хотя революция уже отменила привилегии отдельных провинций, Франция все еще сохраняла старое деление на провинции; Сийес хотел достигнуть действительного единства Франции, чтобы упростить управление и администрацию. 12 ноября 1789 года вся Франция была разделена на 83 департамента, и получилась возможность установить единство в администрации. Избирательный закон тоже был приведен и соответствие и этим делением Франции.

Сийес не мог, конечно, предполагать, что Наполеон воспользуется впоследствии этим подразделением Франции, чтобы надеть на нее смирительную рубашку той железной централизации, на которой основана была его власть.

Избирательный закон был основан на цензе; собрание, следовательно, еще не сумело возвыситься до идеи всеобщего избирательного права. Оно начало уже опасаться тех самых пролетарских масс, которым обязано было своей властью и значением. Поэтому оно и поторопилось при помощи избирательного закона усилить противоположность между так называемыми почетными гражданами и широкой массой народа. Мужское население Франции было распределено на два класса, на активных и пассивных граждан. Активным гражданином считался всякий достигший 25-летнего возраста и плативший ежегодно налог в размере не меньше трехдневного заработка (3 франков); все остальные относились к числу пассивных граждан. Избирательное право принадлежало только активным гражданам, которые могли участвовать в выборе избирателей. Чтобы быть избирателем, нужно было владеть участком земли ценностью в 150–400 франков. Что же касается депутатов, то они должны были удовлетворять одному только условию: не быть моложе 25 лет.

Демократия энергично выступила против этого избирательного фильтра, но безуспешно; Камилл Демулен справедливо замечал в своих статьях, что самое понятие «активный гражданин» заключает в себе ложь. Согласно этому определению, какой-нибудь рантье был «активным гражданином», а выбивающийся из сил земледелец, не платящий трех франков налога, был «пассивным гражданином» и не имел политических прав.

Департаменты были подразделены на округа, округа – на кантоны, причем последние были установлены только для выборов. Низшей государственной единицей с этого времени является коммуна (община), организовавшаяся повсюду с 14 июля. С течением времени коммуны приобрели большую силу и часто имели решительное влияние на судьбы революции. Как значительная сила, уже скоро обнаружила себя парижская коммуна; она относилась к венскому департаменту и управлялась выборным генеральным советом и муниципалитетом. Национальное собрание постановило, однако, издать для Парижа особое коммунальное положение. Под влиянием Лафайета и Бальи, парижская коммуна пока еще оставалась преданной интересам почтенной буржуазии. Муниципалитетом был учрежден комитет для выработки проекта организации парижской коммуны, но национальное собрание отвергло этот проект, и муниципальное управление подчинилось. Национальное собрание теперь само выработало проект организации. Париж был разделен на 48 секций; городское управление состояло из мэра и 16 администраторов; муниципальный совет состоял из 32 членов, и, кроме того, на каждую секцию было назначено по два нотабля, так что представительство парижских коммун или общин состояло из 90 лиц. Это представительство называли и просто коммуной. Секции избирали мэра. Была еще установлена должность генерал-прокурора и двух помощников. Такова была организация парижской коммуны. В течение революции ей предстояло еще перейти в руки народа и крайней демократии и сыграть крупную роль. Пока же мэром оставался Бальи, а командиром национальной гвардии – Лафайет, так что сила коммун была в распоряжении конституционалистов и направлена против демократии.

В это время финансовые затруднения стали более невыносимыми, чем когда-либо, и приходилось искать какого-нибудь выхода из них. Одни проценты государственного долга вызывали дефицит в 400 миллионов франков, и поэтому было решено продать те духовные имения духовенства, которые были объявлены государственной собственностью. Декретом 2 декабря 1789 года было постановлено продать на 400 миллионов франков национальных владений. Продажу эту, конечно, нельзя было закончить в короткий срок, причем в цели национального собрания вовсе не входило значительным предложением понизить цены. Парижский муниципалитет предложил государству значительные суммы под залог соответственного количества национальных земель: другие муниципалитеты сделали то же самое. Они не платили металлическими деньгами, но выдавали билеты, которые назывались муниципальными билетами. Этими билетами предполагалось покрыть требование государственных кредиторов; выкуп же этих билетов должен был совершиться сейчас же после того, как муниципалитет получит нужные для того деньги от продажи уступленных ему государственных имений. От муниципальных билетов перешли к государственным билетам; государство само стало выпускать под именем ассигнаций известные бумажные деньги революции. Этими билетами государство удовлетворяло требование своих кредиторов. Билеты обращались как деньги, так как для них был объявлен принудительный курс. Таким путем они попадали в руки покупателей государственных имуществ, и государство получало цену национальных имений ассигнациями по узаконенному курсу. Те ассигнации, которыми оплачивались государственные имения, полагалось уничтожить, но позже это перестали делать, и это вызвало большое замешательство.

Нужно отметить, что эти бумажные деньги, которые ставят обыкновенно в связь с демократией, были выпущены во время укрепления конституционной монархии для погашения долгов, наделанных абсолютной королевской властью во Франции.

При помощи ассигнаций французское государство, прежде всего, освободилось от своих долгов. Но потом, когда количество бумажных денег чрезмерно возросло – в течение семи лет было выпущено приблизительно 40 000 миллионов франков ассигнациями, – это стало причиной непрекращающегося кризиса во Франции. Цены на товары росли с такой же быстротой, с какой падал курс бумажных денег.

Продажей национальных имений вначале было создано большое количество мелких собственников, сильно преданных революции. Но, почувствовав свою собственность обеспеченной, они стали консервативны и стали мечтать о правительстве, которое какой угодно ценой усмирило бы бурю революции. Политические завоевания мелкому крестьянству были безразличны; у него не было идеалов. Наполеон Бонапарт был для него самым подходящим человеком, и оно охотно поставляло ему солдат. Империя Наполеона обеспечивала ему то, что участки его не перейдут обратно в руки духовенства или эмигрировавшего дворянства, именья которого тоже объявлены были впоследствии государственной собственностью.

Никогда в истории Франции не было более удобного момента, как в 1789 году, для перехода к крупному государственному земледельческому хозяйству. Идея свободы получила бы в этом переходе совсем другую и более прочную основу. Только треть земли принадлежала крупным или мелким собственникам. Но национальное собрание всецело находилось во власти мещанских понятий о сельском хозяйстве и не только не подумало прочнее организовать его, но уничтожило последние следы того земельного устройства, которые напоминали об общественном производстве. Правда, общины получили обратно те земли, которые были у них отобраны феодалами, но и эти земли подверглись раздроблению, и остатки общинной собственности были окончательно уничтожены. Все три великих собрания революции – учредительное, законодательное и конвент – не обнаружили никакого сочувствия общинной собственности и непрерывными разделами понижали производительность земли и землевладельцев. Мелкое крестьянство заняло место феодализма, раздробление земельного владения было доведено до пределов возможного, и в сельском хозяйстве было, таким образом, увековечено мелкое хозяйство во всей первобытности его форм. Тот мелкий крестьянин, который обязан был революции освобождением от феодальных тягот и своим свободным владением, стал скоро тормозом всякого прогресса. Весь громадный класс мелких крестьян образовал неподвижный элемент, тормозивший прогресс социальный и прогресс освободительный.

Таким-то образом столь сильно удивившая всех мера – продажа государственных имений, которой хотели закрепить преданность народа революции, принесла скоро плоды, прямо противоположные ожидаемым. Были и такие провинции, где народ не понимал или ложно толковал предпринятую в его пользу меру, здесь дело не обошлось без духовенства, которое потеряло свои имения и которое со времени конфискации духовных земель было не на стороне революции. Мероприятие это оно называло церковным грабежом и сумело внушить свою ненависть к революции той части населения, которой еще приятны были патриархальные отношения. Во время позднейших кризисов революции то же духовенство зажгло гражданскую войну во Франции в тот именно момент, когда на нее напала великая коалиция иностранных государств. Кровавая война в Вандее тесно связана с этими событиями. Пока же духовенство старалось разжечь религиозный фанатизм против революции, с одной стороны, крикливым поведением в национальном собрании, а с другой – тайными происками в провинции. Все это объясняет нам те ужасные меры, в которым должны были впоследствии прибегнуть революционные правительства, чтобы удержаться у власти.

Национальное собрание уничтожило дворянское сословие, все гербы, наследственные титулы и ордена. Оно хотело уничтожить все следы прежнего порабощения. Народ следил за работами национального собрания, перенося нужду и не теряя надежды на то, что при новом порядке вещей уменьшится и его нужда. Но скоро стали обнаруживаться равные происки придворной партии, дворянства, духовенства и эмигрантов. Облегчив производство в высший чин, национальное собрание привлекло войско на свою сторону, придворная же партия не имела в нем особенно надежной опоры. Безуспешными оказались и попытки духовенства вызвать религиозные беспорядки в Южной Франции. В Париже был открыт заговор, составленный маркизом де Фавра, который задумал убить Лафайета и Бальи, разогнать национальное собрание и увезти короля из Парижа. Не было сомнения в том, что он был в сношениях с двором, но посредник между ними и двором был неизвестен. Когда суд приговорил его к смертной казни через повешение, он выразил желание сознаться во всем. Суд не пожелал компрометировать двор и постановил сознанию его не придавать никакого значения. «В таком случае я умру со своей тайной», – сказал Фавра.

Все это вызвало такое брожение, что можно было опасаться нового революционного взрыва. Король, чувствовавший всеобщее недоверие, прибыл 4 февраля 1790 года в национальное собрание и стоя обратился с речью к сидевшим депутатам. Речь его была довольно запутана и доказывала, что он, собственно, и сам желал всего, что сделано собранием. Он обещал также признать и охранять ту конституцию, которая будет принята собранием. Собрание расчувствовалось и принесло присягу верности закону, королю и пароду, обещая по мере сил охранять выработанную им и принятую королем конституцию. Эта противоречивая клятва, которая не исполнялась всякий раз, когда возникал конфликт между королем и народом или королем и законом, названа была гражданской присягой.

Теперь начались новые интриги со стороны двора. Прежде всего подкупили Мирабо, потому что этому великому политику нужно было много денег для удовлетворения своих мелких страстишек и распутства. Предложенные ему двором крупные суммы он принял без всякого прямого обязательства. Может быть, к этому времени относится и его план остановить революцию в момент окончательной выработки конституции. План этот был основан, конечно, на слишком высокой оценке им своей личности и обнаруживает все тщеславие его. В это время двор вообще потратил много денег на подкупы, но особого успеха не имел. Особенно Мирабо во многих отношениях не беспокоился об интересах двора. Это обнаружилось при обсуждении вопроса о том, должно ли национальное собрание само себя закрыть. Правая полагала, что так как, судя по наказам, собрание получило мандат на один год, то при уважении к воле народа оно должно само закрыться. Против этой демагогической уловки выступил Мирабо в одной из наиболее сильных речей своих. Напомнив о клятве в зале городского собрания, он сказал, что с того момента, когда произнесена была клятва дать Франции конституцию, характер полномочий собрания изменялся. «Клянусь, – закончил он своим громовым голосом, обращаясь к центру и к левой, – клянусь, что вы спасли Францию». Увлеченное им собрание отклонило предложение о закрытии собрания.

Были попытки вызвать падение Мирабо, так как тайная связь его с двором была известна, но это не удалось. При обсуждении вопроса о праве объявлять войну и заключать мир красноречивый оратор левой Барнав сильно напал на Мирабо. Однако восторжествовал Мирабо, и король получил право инициативы при объявлении войны и заключении мира под условием утверждения собранием.

Авторитет Мирабо и глазах народа к этому времени был уже поколеблен, и демократическая печать сильно нападала на него. Впоследствии обществу были даны и доказательства той измены, которою запятнал себя этот гениальный человек.

После этих постановлений собрание издало новый порядок судопроизводства, сообразованный с новым делением Франции на департаменты, и гражданское положение о духовенстве, опять-таки в соответствии о департаментами. Каждый департамент был сделан епископством. Католическое духовенство превращено было в государственных чиновников. Это вызвало долгое и упорное сопротивление духовенства, так как государство требовало от священников, как государственных чиновников, гражданской присяги. Большинство отказалось от этого, и даже низшее духовенство, бывшее до сих пор очень преданным революции, заняло враждебное положение по отношению к новой конституции. Людовик XVI, так недавно еще обещавший принять конституцию, был очень рад этому спору и раздувал его, не утверждая гражданской организации духовенства. После этого конституционные (принесшие присягу) священники и не принесшие присяги стали взаимно отлучать друг друга от церкви и вести между собой ожесточенную борьбу. Наконец и папа еще вмешался сюда, запретив духовным лицам приносить гражданскую присягу.

Таким образом, национальное собрание создало упорную и опасную оппозицию, так как оно побоялось пойти дальше и провозгласить отделение церкви от государства. За недостаток последовательности всегда приходится расплачиваться. В бурное время недостаток последовательности постоянно является причиной непоправимых бед.