Текст книги "Когда боги глухи"

Дмитрий Андреевич Абросимов и директор детдома Василий Васильевич Ухин сидели на толстой полусгнившей березе, осклизлые ветви которой мокли в озерной воде, и курили. Перед ними расстилалось огромное озеро, с пышными зелеными островами, загубинами и камышовыми заводями. Называлось оно Белым. За старым парком торчали из воды черные сваи, там когда-то был господский садок для рыбы. На живописном холме белело большое двухэтажное здание – бывшая княжеская усадьба. На фасаде выше окон с гипсовой лепкой цветными изразцами выложена царевна-лебедь, выходящая из воды. Кое-где облицовка осыпалась, краснела кирпичная кладка. Ближе к берегу раскинулись приусадебные постройки. Крыша длинного скотного двора провалилась посередине, у низких квадратных окон темнели кучи навоза. Редкие высокие облака просвечивали на солнце, на озере то и дело всплескивала рыба.

– Посидеть бы здесь с удочкой, – мечтательно глядя на озеро, проговорил Дмитрий Андреевич. – Щука бьет, окунь гуляет, и лещ в лопушинах чмокает. Слышите?

– Я никогда удочку в руках не держал, – ответил Ухин. Он в хорошем коричневом костюме. Крупная голова с залысинами у висков, широкое толстогубое лицо, бровь пересекает розоватый шрам – след осколка.

Дмитрий Андреевич в зеленом офицерском кителе без погон, синих галифе и хромовых сапогах, на груди три ряда орденских ленточек. В черных, отступивших ото лба волосах пробивается седина, у крупного, абросимовского носа две глубокие складки, крепкие выбритые щеки отливают синевой.

– Самое большее – одну бригаду строителей я смогу вам до сентября выделить, – продолжил начатый разговор Дмитрий Андреевич. – Сами знаете, какое сейчас идет строительство в Климове, есть семьи, которые еще из землянок не выбрались.

– Не успеем к началу учебного года все привести в божеский вид, – сказал Василий Васильевич. – Ну ладно, жилые комнаты оборудуем, а классные? Даже парт не завезли. Где учителей разместим? Обслуживающий персонал? Да они посмотрят, что тут полный развал, и сбегут в райцентр.

– Люди возвращаются на пепелища и строятся, а у вас вон какой дворец! – с улыбкой кивнул на белый особняк Абросимов.

– Снаружи-то красиво, а внутри?

– У меня идея, Василий Васильевич, – сказал Дмитрий Андреевич. – Чего нам дожидаться начала учебного года? Перевозите ребятишек из Климова прямо сейчас. За три месяца вы тут все расчистите, приведете в порядок помещение. Глядите, какая стоит теплынь! Поживете в палатках, можно на острове разбить лагерь, чем для ребятишек не романтика?

– Какая уж тут романтика, – усмехнулся Ухин. – Придется грязь на себе вывозить с утра до вечера…

– Чем киснуть им лето в городе, пусть лучше поработают на благо собственного дома, – заметил Дмитрий Андреевич.

– Стройматериалами-то хоть обеспечите?

– Завтра же несколько машин с досками отправлю, – пообещал Абросимов.

– Стекла нужны: зарядит дождь – поплывем прямо в комнатах.

– Дадим и стекла.

– Это ваша идея открыть тут детский дом? – спросил Ухин.

– Здесь когда-то была вотчина князя Турчанинова, – сказал Дмитрий Андреевич. – Раньше прохлаждались тут князья, а теперь сделаем рай для наших ребятишек.

– Мой Витька погиб под бомбежкой, – глухо уронил Василий Васильевич. – В сорок втором.

Громко всплеснуло у самого берега, от камышей пошли круги, недовольно крякнула невидимая утка. Был конец мая, сквозь серый прошлогодний камыш настойчиво пробивался к солнцу молодой, зеленый. Еще не появились из глубины кувшинки, лишь в темной воде смутно лиловели маленькие округлые листья.

– Мой старший, Павел, воевал рядом со мной, – помолчав, проговорил Абросимов. – И племянник Вадим. Отчаянные парнишки! Сколько у меня из-за них прибавилось седых волос на голове! Мальчишками были, а партизанили со взрослыми наравне, обоих наградили боевыми медалями.

Ухин ничего не ответил, он смотрел на озеро, будто увидел там что-то необычное, но озеро было тихое, спокойное. Не шевелились и ветви на деревьях, стоявших на другом берегу.

– Я отца потерял в Андреевке, – сказал Дмитрий Андреевич.

– Читал про его героическую гибель в районной газете, – отозвался Василий Васильевич. – Да и про ваши партизанские подвиги наслышан.

– А вы где воевали? – невольно взглянув на багровый шрам на лбу, спросил Абросимов.

– Рокоссовский командовал Донским фронтом, когда мы вышли на Курскую дугу, – ровным голосом рассказывал Ухин. – Ну там собралось столько солдат, техники, такого я больше не видел, да и вряд ли доведется когда-нибудь увидеть. Я командовал минометной ротой. Когда все началось, меня осколком зацепило под Старым Осколом… Отлежался в госпитале и закончил войну на Одере… Самая обыкновенная биография фронтовика.

– Осколком под Старым Осколом... – задумчиво проговорил Дмитрий Андреевич.

– Я об этом как-то не подумал, – усмехнулся Василий Васильевич. – Смешно!

– Ничего тут смешного нет, Василий Васильевич, – заметил Абросимов. – Расскажите ребятам, как вы воевали. И про Старый Оскол.

– Не знаю, как другие, а я не люблю про войну вспоминать, – ответил Ухин. – Хватит того, что по ночам до сих пор кошмары снятся.

– Про эту войну люди должны всегда помнить, – возразил Дмитрий Андреевич. – Чтобы не разразилась еще одна.

– Думаете, может такое случиться?

– Тогда бы я сказал, что весь мир сошел с ума! – громко сказал Абросимов.

Будто испугавшись его голоса, совсем рядом что-то бултыхнулось.

– Щука или лещ? – посмотрел на медленно расходящиеся круги Василий Васильевич.

– Богатое озеро, – сказал Дмитрий Андреевич. – Разве плохо ребятишкам свежую рыбу к столу? Вон у князя, – он кивнул на заводь со сваями, – был собственный садок… Интересно, есть тут судак?

– Приезжайте порыбачить, – предложил Василий Васильевич.

– Как тут обживетесь, обязательно приеду, – сказал Абросимов и поднялся со ствола. – Красивые места! Душа радуется, глядя на эту благодать… Со мной поедете?

– Я переночую в деревне, – сказал Ухин. – Еще раз обойду… наши княжеские владения!

– А вам-то нравится?

– Вообще-то я горожанин… Но разве такая красота оставит кого-либо равнодушным?

– Ну вот и прекрасно! С новосельем вас, Василий Васильевич! – от души пожал ему руку Абросимов.

Директор детдома проводил его к «виллису», стоявшему у деревянного дома с разбитыми окнами. Дмитрий Андреевич сел за руль, включил мотор и привычно тронул с места. Небольшая юркая зеленая машина с плоским капотом и брезентовым откидным верхом скоро скрылась среди могучих сосен, подступивших к поселку. Солнце било в лобовое стекло, и Дмитрий Андреевич опустил щиток: он любил ездить с открытым верхом, только в дождь поднимал брезент. Скоро дорога пошла вдоль колхозного поля. Он был доволен, что настоял перед областным начальством о передаче бывшей княжеской усадьбы детдому. Немцы тут устроили продовольственный склад, на скотнике резали для своих солдат коров, свиней, овец, которых отбирали у населения, за два года они все тут загадили, разграбили. Разобрали деревянные стены внутри особняка, уходя, подожгли подсобные помещения, сараи, но местные жители сумели быстро погасить, благо озеро рядом. Теперь тут будут жить ребята… Дмитрий Андреевич ничего не сказал директору, но в душе он позавидовал ему, сам рад бы был возглавить этот детский дом. Тихо, сосны кругом, красивое озеро… Почему его назвали Белым? Голубое с зеленоватым отливом у берегов. Может, потому, что белых лилий много?

Беспокойная жизнь первого секретаря Климовского райкома партии порядком измотала Абросимова. Приехав нынче сюда, он вдруг остро почувствовал тоску по школе, мальчишкам и девчонкам, которых столько лет учил уму-разуму до войны… До 1948 года он был на политической работе в армии, демобилизовался в звании полковника, в Тулу не вернулся. Жена Рая с дочерьми Варей и Тамарой приехала в Андреевку, там они прожили полгода. Дмитрия Андреевича сначала назначили заведующим отделом пропаганды в обком, а два года назад избрали первым секретарем Климовского райкома партии. Очень Рае не хотелось переезжать из Калинина, где у них была хорошая квартира, в Климово: мол, и девочкам было бы лучше учиться в большом городе… Девочки! Уже невесты. Варя поступила в Калининский педагогический институт, Тамара в этом году заканчивает десятилетку. Жена работает в Климове завучем средней школы.

Выехав на шоссе, Дмитрий Андреевич неожиданно повернул не в Климово, а в Андреевку – вдруг неудержимо потянуло к матери, он не был у нее больше месяца. С досадой вспомнил, что не выполнил ее просьбу: Ефимья Андреевна просила привезти дрожжей для теста, а он все забывал… У него район, как говорится, на шее, а тут дрожжи!.. Заехал в первый попавшийся на дороге магазин – дрожжей, конечно, не было, устроил нагоняй продавщице, а потом стыдно стало: она-то при чем, если дрожжи уже который месяц не привозят?..

И, только сворачивая у висячего моста с шоссе на проселок к Андреевке, почувствовал, как вернулось хорошее настроение. Тут каждая тропка исхожена с детства, а когда был в партизанах, все окрестные леса-болота изучил. Дорога тянулась вдоль железнодорожных путей; не доезжая моста через Лысуху, увидел впереди женщину в платье с короткими рукавами. Что-то в ее фигуре и тяжеловатой походке угадывалось знакомое. Поравнявшись, притормозил, женщина обернулась, и он узнал Александру Волокову. Ее светлые глаза без всякого удивления смотрели на него. Располнела, но еще неплохо выглядит для своих лет, в русых волосах, стянутых на затылке в тугой узел, не заметно седины.

– Садись, подвезу, – открыв дверцу, предложил он.

– Тут недалече, – произнесла она своим резким голосом. – Да и не привыкла я разъезжать на машинах.

Глаз не отводит, ничего в них не прочтешь. Он знал, что ее вызывали, спрашивали про мужа Карнакова-Шмелева, но она ничего не смогла рассказать, потому что давным-давно в глаза его не видела… Дмитрий Андреевич был убежден, что Александра до войны и не подозревала о вражеской деятельности своего мужа.

– Как живешь-то… Шура? – спросил Дмитрий Андреевич.

– Как все живут, так и я…

– Младший-то твой, Игорь, так и не объявился?

– Тебе-то что? – холодно посмотрела она на бывшего мужа. – Игорек не имеет никакого касательства к своему батьке. Небось и не помнит его.

– Значит, жив?

– Откуда я знаю, – с затаенной болью вырвалось у нее. – Неужто начисто забыл мать? Был бы жив, уж, наверное, какую-никакую весточку подал бы…

– До свидания, Шура, – Дмитрий Андреевич тронул «виллис», Александра чуть отступила и, все так же прямо глядя ему в глаза, уронила:

– Павел приехал, а ко мне глаз не кажет… Мать я ему али не мать?

В голосе не жалоба, не просьба повлиять на сына, а все та же затаенная боль. Двух сыновей родила Александра, и нет рядом ни одного: Игорь как сбежал из дома, так и сгинул, Павел, хоть и часто бывает в Андреевке, к матери не заходит. А ей самой гордость не позволяет переступить порог дома Абросимовых.

Подъезжая к дому, Дмитрий Андреевич вдруг подумал, что, если бы не развелся он с Шурой, может, все по-другому бы у них сложилось. Он до сих пор не знает, любил ли ее, но вот эта случайная встреча всколыхнула в его душе что-то далекое, волнующее… Горяча была Саша, ох как горяча! Даже пугала его подчас своей страстью. А Рая, наоборот, холодна, равнодушна. Живут рядом, а любви и понимания между ними нет. Встретятся вечером дома – и поговорить не о чем, да и с дочерьми не найти ему общего языка. Оно и понятно, девчонки тянутся больше к матерям. Что уж скрывать! Давно он понял, что чужие они с Раей… Понял, а вот живет, не в третий же раз ему жениться? Встречаются хорошие, умные женщины, но, как говорится, обжегшийся на молоке дует и на воду… Да и работа у него такая, что весь на виду. И честно говоря – наверное, возраст! – ничего уже и не хочется менять в своей жизни.

Хоть с сыном-то повезло. Особенно война, партизанский лагерь их сблизили. Говорят же – сердце вещает. И в мыслях не было сегодня завернуть в Андреевку, а вот потянуло.

Остановив машину, открыл дверцу и крикнул:

– Он придет! Ты жди… Шура.

Александра молча шла по обочине и смотрела под ноги, тяжелый узел волос подрагивал на голове. Из клеенчатой сумки, которую она несла, торчал розовый детский сачок на длинной ручке.

«Зачем ей сачок?» – размышлял Дмитрий Андреевич, подъезжая к дому.

– Там тухлая вода и какие-то длинные белые грибы растут, – вылезая из землянки, проговорил Павел. В руке у него грязная, залитая варом бутылка.

– Бутылка выдержанного самогона? – пошутил Дмитрий Андреевич.

– Под нарами валялась, – ответил Павел. – Помнишь, как такими штуками поджигали в сорок втором немецкие бронемашины?

– Подожди, кто же жил в этой землянке? – стал вспоминать Абросимов. – Вася Семенюк и Харитонов… А как звать, уже забыл.

– Кирилл, – подсказал сын.

– А от моей командирской землянки осталась одна воронка. Посмотри, на дне уже сосенка выросла!

– Мы с Вадькой и бабушкой жили между тех двух сосен. Там тоже воронка, – показал сын.

– Черное болото, – задумчиво глядя на колышущуюся на ветру осоку, проговорил Дмитрий Андреевич. – Если бы не мать, мы не переправились бы через него, – одна она знала тропу.

– А каратели побоялись идти за нами, – сказал Павел. – Я, помню, один шаг сделал в сторону – сразу по пояс провалился в «окно». Вадька помог выбраться.

– Пройдет еще десять лет – и от нашего лагеря не останется и следа.

– Ребятишки нашли за Утиным, озером сбитый «юнкере», – вспомнил Павел. – А здорово было бы его приволочь сюда! И хотя бы одну землянку сохранить такой, какой она была в войну.

– Займись, – сказал отец. – Экспонатов тут для партизанского музея хоть отбавляй.

– Музей в лесу? – усомнился Павел. – Все-таки далеко от Андреевки.

– Когда-нибудь люди по крохам будут собирать все, что осталось от войны, – проговорил Абросимов. – И позеленевшая гильза станет ценным экспонатом… Потолкуй с поселковыми комсомольцами. Пусть собирают в лесу военные трофеи.

Павел смотрел в просвет между соснами, хмурил лоб. Сейчас он очень походил на отца.

– Трофеи… – пробормотал Павел. – Мы с Вадькой где-то тут неподалеку зарыли две цинковые коробки из-под патронов. Там немецкий бинокль, парабеллум, патроны, фляга, два ремня с белыми бляхами, ну которые фрицы носили…

– Вспомнишь, – заметил отец.

– Вадька зарывал, я стоял в стороне и наблюдал, чтобы никто не увидел… Кажется, я был вон там! Да нет, там стояла сосна с кривым суком. Ее что-то не видно.

– И мне ничего не сказали, – упрекнул отец.

– Ты бы отобрал парабеллум, – улыбнулся сын. – Да и Семенюк на него позарился бы. Он парабеллумы забирал для разведчиков.

– Отчаянный командир был, – вздохнул Дмитрий Андреевич. – И вас, чертенят, приучил к дисциплине.

– Ты прав, отец, – сказал Павел. – Мы откроем музей партизанской славы. Хотя бы ради памяти погибших.

«Виллис» стоял на травянистом бугре, неподалеку голубело небольшое лесное озеро. Солнце вынырнуло из-за облаков, и бор сразу просветлел, стал прозрачным и теплым. Красивый, голубой с розовым брюшком, поползень совсем рядом с ними скользил головой вниз по стволу.

Когда они вышли к Утиному озеру, Павел предложил выкупаться.

– Я еще в этом году не купался, – с сомнением ответил Дмитрий Андреевич, глядя, как ветер гонит рябь к берегу. Камышовые метелки гнулись, скрипели.

Павел сбросил тенниску, светлые брюки, покосившись на стоящего в нерешительности на берегу отца, выскользнул из трусов и в чем мать родила поспешно бухнулся в озеро, подняв тучу серебристых брызг.

– Здорово! – на все озеро крикнул он. – Вода терпимая, пап!

Светлые глаза сына смотрели на него, сверкали в улыбке белые зубы. Похож на него Павел, а ростом даже чуть выше. И в университете учится на историческом факультете, пошел по стопам отца…

– Эх, была не была! – пробормотал Дмитрий Андреевич.

Быстро разделся и осторожно вошел в мелкую у берега воду. От ступней к коленям поползли мурашки – вода-то холодная! А сын плескался уже почти на плесе, где озеро было темнее, в нем отражалось большое овальное облако. Павел смеялся, что-то говорил, но Дмитрий Андреевич, набрав в легкие воздуха, окунулся с головой и, отдуваясь, саженками поплыл к сыну. Ему вдруг тоже беспричинно стало весело, захотелось закричать что-нибудь озорное на все озеро, но сдержался: уже немолодой, вроде бы и неудобно.

Когда они, одетые, с мокрыми волосами, лежали на берегу, сын сказал:

– Помнишь, перед войной мы ходили с тобой за грибами – их тогда была прорва, – я тебя спросил, почему ты ушел от нас с матерью… – Он поправился: – Волоковой. И помнишь, что ты мне ответил?

– И что же я тебе ответил?

– Ты сказал, что ответишь на этот вопрос, когда я стану большим.

– И теперь ты знаешь, почему я развелся?

– Я и раньше догадывался, а теперь знаю: ты не смог бы с ней жить. Даже ради меня.

– А я иногда подумываю: может, зря я ушел от Александры… – вздохнул Дмитрий Андреевич. – С годами люди меняются.

– Ты думаешь, она стала лучше? – удивился сын. – Я не хотел бы, чтобы мой сын задал мне такой же вопрос.

– Есть вопросы, на которые может дать ответ только сама жизнь, – усмехнулся Дмитрий Андреевич.

Павел медленно водил черной пластмассовой расческой по густым волосам и смотрел на камыши. Они шевелились на ветру, над ними порхали тоненькие синие стрекозы.

– Я женюсь один раз и навсегда, – убежденно сказал Павел.

– Тогда не торопись, сын… Как говорит твоя бабушка: «Не тот богат, у кого много добра, а тот, у кого жена хороша». А ты так к ней и не заходишь? – спросил Дмитрий Андреевич. Хотя голос его прозвучал почти равнодушно, но Павел понимал, что для отца его ответ на этот вопрос много значит.

– У Волоковой тяжелый характер. Я не живу дома с войны, Игорь сбежал от нее в сорок третьем. И потом этот… Шмелев!

– Карнаков, – поправил отец.

– Выйти замуж за врага!..

– Она ведь этого не знала. Я хочу, чтобы ты был справедливым к ней, – твердо сказал Дмитрий Андреевич. – Она твоя мать. Знает, что ты приехал, будет переживать, а сама не придет к тебе.

– Ты говоришь, – не знала, что Карнаков шпион? – горячо заговорил Павел. – А потом? Когда узнала? Поехала под Калинин к нему! Говорят, даже батраки работали на ее усадьбе.

– Я ее не оправдываю, но и ты не забывай, что она малограмотная женщина, ни черта в политике не разбиралась…

– Бабушка Ефимья ни читать, ни писать не умеет, а ушла к партизанам и вывела нас через Черное болото! Если бы не бабушка Ефимья, я пропал бы, – произнес Павел. – Всю войну мы жили у нее с Вадимом, да и после войны. Она тебя не винила. Говорит, не было у тебя счастья… с Волоковой, нет и с Раей.

– Мать скажет так скажет, – усмехнулся Дмитрий Андреевич.

– Ты сказал, что Волокова для тебя чужая… – задумчиво сказал сын. – Для меня – тоже. И ничего я с этим не могу поделать! Как увижу ее на улице, хочется поскорее перейти на другую сторону или юркнуть в чужую подворотню!

– И все-таки ты переломи себя, – посоветовал отец. – Что было, то быльем поросло. У нее ничего в жизни, кроме тебя да Игоря, не осталось. Неужели ты этого не понимаешь, черт бы тебя побрал?!

– Понимаю, но…

– Без всяких «но»! – прикрикнул отец. – Сегодня же сходи к ней, помоги что надо по дому, хоть дров наколи, что ли? Ты знаешь, как женщины умеют ненавидеть? – вдруг прорвало Дмитрия Андреевича. – Небо тебе покажется с овчинку, когда женщина пойдет войной на тебя… И для нее все средства хороши! Потому я ушел, Паша, что хотелось головой в омут! Ее любовь угнетала меня, а уж когда возненавидела – мне жизнь стала не мила. Люди радуются, когда едут домой на каникулы, а я ехал в Андреевку из Ленинграда по обязанности… И эти бесконечные попреки, сцены ревности, оскорбления, угрозы. Я думаю, она и замуж вышла за Карнакова, главным образом, чтобы досадить мне. Не верю, чтобы она его сильно любила.

– Почему она такая?

– Наверное, я отчасти виноват, – сказал Дмитрий Андреевич. – Других учил, воспитывал, а собственную жену не сумел перевоспитать… Это мне и покойный отец говорил.

– Ладно, я схожу к ней, – пообещал Павел и добавил: – Вадим обещал приехать. Все-таки добился своего: стал артистом! Играет чудаков разных. Даже в газете писали о нем.

– Он всегда был артистом, – улыбнулся Дмитрий Андреевич. – Артистом и поэтом.

– Бабушка блинов напекла, ждет нас, а мы тут прохлаждаемся, – спохватился Павел. Он проголодался и от одной мысли о горячих блинах со сметаной сглотнул слюну.

– Хорошо, что вы с Вадимом дружите, – поднимаясь с травы, сказал отец. – Вспоминает он своего родного отца – Кузнецова?

– Что-то не припомню, – подумав, ответил Павел. – Он ведь Казакова называет отцом.

– Федор Федорович – хороший человек, – сказал Дмитрий Андреевич. – Но родного батьку нельзя забывать. Иван Васильевич был храбрым командиром.

– Был?

– Ты разве не знаешь, что он погиб в Берлине? – удивился отец.

– Вадим говорил, что без вести пропал.

– Весть о себе он наверняка оставил… Мы еще о его делах услышим. Убежден, что фашисты за его смерть дорого заплатили. И Вадим может гордиться своим родным отцом.

– Интересная штука получается, – невесело рассмеялся Павел. – Отцы, которыми можно гордиться, бросают своих сыновей…

Дмитрий Андреевич взглянул на сына, но промолчал. Лишь подъезжая к дому, заметил:

– Не будь таким злопамятным, Павел! Чаще всего, когда семья распадается, оказываются виноватыми почему-то отцы… Я не хотел бы, чтобы ты был виноватым перед своими детьми!..