Текст книги "Письма"

26 июля 1882

220

Сейчас у меня три акварели Схевенингена, снова сарай для сушки рыбы – с множеством деталей, но только на этот раз в цвете. Тебе довольно хорошо известно, Тео, что писать цветными красками значительно проще, чем работать только черным и белым. Как я могу судить, качество любой картины на 75 процентов зависит от первоначального наброска, а акварель зависит от него почти полностью.

Я не хочу просто делать мою работу более или менее сносно, моя цель была и остается по сей день – достичь вершины мастерства.

Когда ты приедешь сюда, мы вместе пройдем тропинками в лугах, где царит покой и умиротворение, и ты, я уверен, получишь истинное наслаждение. Я обнаружил здесь несколько старых и новых домиков, в которых живут рабочие, а также другие постройки, очень характерные для этого края – с небольшими садиками на берегу водоемов, очень живописных. Я собираюсь пойти туда завтра рисовать ранним утром. Дорога бежит через Шентвег, к заводу Энтохена или к Зику.

Я видел там чахлые ивы: они свисают над заводями, заросшими камышом, одинокие и грустные; их стволы шероховатые и мшистые, с корой, похожей на змеиную чешую – с черными, мраморными, зеленовато-желтыми переливами; белые в тех местах, где кора слезла. Завтра я начну их рисовать.

Написал также выцветшие поля Схевенингена, почти полностью размытые; написал за один присест, почти без предварительной подготовки, на листе очень грубого торшона (с грубой льняной структурой). Вот несколько набросков.

Когда работаешь осмысленно, с любовью, у тебя появляются силы противостоять людскому мнению исключительно благодаря искренности своего чувства к природе и искусству. Природа сурова и трудна для постижения, но она никогда не лжет и всегда помогает двигаться вперед.

Все, что я вижу вокруг себя, способствует тому, что я все более и более обновляюсь внутри. Ты, возможно, заметил, что я не боюсь использовать свежий зеленый или мягкий синий, а также тысячи оттенков серого, потому как почти невозможно найти цвет, который бы не содержал чуточку серого, красно-серого, желто-серого, зеленого-серого, сине-серого. Во всех цветах при смешивании присутствует серый.

Вернувшись к сараям, где сушат рыбу, я увидел, что в корзинах с землей на переднем плане разрослась сочная и свежая зелень турнепса и льна – здесь их высаживают для того, чтобы песок в дюнах не выветривался. За два месяца до этого все здесь было пустым и голым, а сейчас эта буйная и пушная зелень создала чарующий контраст скудости и бесплодию всего остального вокруг.

Надеюсь, тебе понравится этот рисунок. Широкая перспектива, вид на крыши деревенских домов, с церковным шпилем, и дюны – это прекрасно! Не могу подобрать слов, чтобы выразить то удовольствие, с которым делал эту работу.

31 июля 1882

221

Насколько я понимаю, мое мнение относительно черного цвета в природе полностью совпадает с твоим. Абсолютно черного цвета не существует. Но, как и белый, черный присутствует почти в каждом цвете и создает бесконечное множество разных по тону и силе оттенков серого. Одним словом, в природе не видишь ничего, за исключением этих тонов и градаций.

Существует только три основных цвета: красный, желтый, синий; «составные» цвета – оранжевый, зеленый и фиолетовый. Добавляя черный и немного белого, получишь бесконечные варианты серого: красно-серый, желто-серый, сине-серый, зелено-серый, оранжево-серый, фиолетово-серый.

Невозможно, к примеру, сказать, сколько существует зелено-серых; они бесконечно варьируются. Но в целом химия цвета не более сложна, чем эти простые изначальные цвета. И понимание их сто2ит больше, чем понимание семидесяти различных оттенков – поскольку ты можешь при помощи трех основных цветов, а также черного и белого, создать больше семидесяти вариаций цвета. Тот, кто умеет спокойно анализировать цвет, когда он видит его в природе, и говорит, например, что зелено-серый – это желтый с черным и небольшим количеством синего, тот и есть колорист. Одним словом, это тот, кто умеет создать природные оттенки серого на своей палитре.

Однако, чтобы делать наброски на воздухе или небольшие этюды, нужно иметь абсолютное чувство контура; это также необходимо для того, чтобы закончить работу уже в мастерской. Не думаю, что ты достигаешь этого автоматически, но, прежде всего, в результате наблюдений, и затем в особенности в результате титанического труда и поисков, в довершении всего необходимо изучать анатомию и перспективу, если это потребуется. Рядом со мной висит пейзаж Рулофса, набросок пером, и я не могу передать тебе, как экспрессивны его простые линии. В нем есть все.

Но когда ты будешь в моей мастерской, ты поймешь, что кроме поисков контура, я определенно имею чувство цвета и понимание глубины оттенков, как и всякий другой художник.

Пишу огромную иву с обрубленными ветвями, и уверен, что это будет лучшая из моих акварелей. Суровый пейзаж – мертвое дерево, а за ним пруд, заросший камышом; депо железнодорожной компании Райна, где скрещиваются железнодорожные пути; черные, закопченные здания, затем зеленые луга, дорожная насыпь и небо с бегущими друг за другом облаками, серыми, с яркими белыми контурами. Одним словом, мне хотелось передать это так, как это видит и чувствует, как мне думается, стрелочник, когда он стоит в своей униформе с маленьким красным флажком в руках и говорит сам себе: «Какой унылый сегодня день!»

Что касается рисунков, которые я тебе покажу, я думаю только то, что они, надеюсь, станут для тебя доказательством – в работе я остался на том же самом уровне, с которого начинал, а развиваюсь в разумном направлении. Что касается коммерческой ценности моих работ, то у меня нет иных претензий, кроме одной: я буду удивлен, если мои работы не будут продаваться так же, как работы других художников. Случится это рано или поздно, оставим вопрос открытым. Только честно работать с натуры, прилагая все свои усилия – вот верный путь, который не может не привести к успеху.

Рано или поздно чувство природы и любовь к ней всегда находят отклик среди людей, которые интересуются искусством. Долг художника – погрузиться как можно глубже в природу и использовать все свои знания и выразить все свои чувства в своих работах так, чтобы это было понятно другим людям. Но работать исключительно ради цели продать свою работу – это значит вводить в заблуждение любителей искусства, и, на мой взгляд, это не совсем правильно.

Когда я вижу, как некоторые художники, с которыми я познакомился здесь, мучительно сражаются со своими акварелями, так что ничего более не могут разглядеть, я временами думаю: друг, ты рисуешь неправильно. Я ни разу не пожалел о том, что не начал сразу с акварелей или живописи. Я не сомневаюсь, что добьюсь своего, если буду упорно трудиться, с тем чтобы моя рука была уверенна в рисунке и перспективе.

Не думаю, чтобы ты когда-либо подозревал меня в лени, но мне кажется, что некоторые здешние художники думают именно так. Они говорят: «Ты должен сделать то и то». И если ты не делаешь этого, не делаешь немедленно или не делаешь в точности так, или отвергаешь это, они продолжают: «Так ты думаешь, что знаешь это лучше меня?» В этом случае, иногда в течение пяти минут, они отстраняются от тебя, и создается такое положение, когда никто не желает сделать шаг по направлению друг к другу. И в этом случае единственный правильный выход, когда одна из оппонирующих сторон набирается присутствия духа и промолчит, первая принесет извинения и поспешно удалится. И мне хочется сказать: «Благослови мою душу, художники – это как семья». Иными словами, губительное слияние людей с противоборствующими интересами, каждый из которых в разладе с остальными, и лишь те немногие, чьи взгляды совпадают, объединяются с одной только целью – чтобы доставить неприятности кому-то одному. Это определение слова «семья», дорогой брат, не всегда имеет положительный смысл, в особенности когда речь идет о художниках или о нашей собственной семье. Но я продолжаю надеяться, что в нашей семье когда-нибудь воцарится мир.

Это более или менее эффект полярной ивы, но в акварели как таковой отсутствует чистый черный цвет, за исключением его оттенков. Где в этом этюде можно найти самый темный оттенок черного? Самый насыщенный – в темно-зеленом, коричневом и сером.

А сейчас прощай и верь мне, что я смеюсь над людьми (за исключением тех, кто является настоящим другом природы, учения, работы и, в особенности, самих людей), которые подозревают меня в разного рода злых намерениях и ненормальности, которые мне не свойственны.

Август 1882

222

Разумеется, многие люди не могут позволить себе заниматься живописью, потому что это связано с большими расходами, и я не могу выразить, как благодарен тебе за возможность регулярно работать. Мне нужно наверстать упущенное время, ведь я начал позже других, а потому мне нужно работать в 2 раза усерднее, но как бы я ни старался, мне пришлось бы остановиться, если б не ты.

Я расскажу тебе, что я купил.

Во-первых, большой этюдник с двенадцатью тюбиками акварели и откидной крышкой, которую можно использовать в качестве палитры, в ней есть полость, где можно хранить до шести кистей. Это очень ценная вещь для работы на воздухе, можно даже сказать, самая важная. Но она очень дорого стоит, и я долго временил с покупкой и работал, используя блюдечки с краской, которые очень неудобно носить с собой, особенно когда у тебя с собой еще много других предметов. Одним словом, это удивительная штука, и я ею буду пользоваться долгое время. Также я сделал запас акварельных красок, заменил старые кисти и докупил несколько новых. И теперь у меня также есть абсолютно все, что мне нужно для живописи. Я купил в запас большие тюбики с масляными красками (которые значительно дешевле маленьких). Но, как ты знаешь, как в акварели, так и в масляных красках я ограничил себя простым набором: охра (красная, желтая, коричневая), кобальт, прусская синяя, неаполитанская желтая, черная, белая, сиенская земля и маленькие тюбики с кармином, сепией, киноварью, ультрамарином и гуммигутом. Я воздержался от покупки тех красок, которые можно получить самому путем смешивания. Уверен, что это та палитра со звучными цветами – как раз то, что мне нужно в работе. Ультрамарин, кармин и прочее добавляются лишь в случае крайней необходимости.

Я начну с небольших работ, но надеюсь, что летом смогу еще попрактиковаться в работе углем над крупными набросками, для того чтобы потом писать картины большого формата.

Что мы видели с тобой вместе в Схевенингене? Песок, море и небо – это то, что я хочу передавать в своих полотнах на протяжении всей своей жизни.

Август 1882

224

Сейчас у меня есть уже три этюда. Один из них – ряд ив c подстриженными ветвями, растущих на лугу (за мостом в Геесте), затем этюд расположенной по соседству шлаковой дороги; и вот сегодня я снова был в овощных садах в Лаан ван Меердервурт, где написал картофельное поле и канал. В это время там были мужчина в синем жакете и женщина, и я включил их в композицию.

Поле это с белой, песчаной почвой, частично вспаханное, частично покрытое рядами засохших стеблей картофеля, между которыми то тут, то там торчат зеленые сорняки. Вдалеке виднеются темно-зеленые луга и крыши деревенских домов.

Я получил истинное наслаждение, пока работал над этим этюдом. Должен тебе сказать, что эта картина не выглядит чуждой мне, как ты мог бы подумать. Напротив, она глубоко взволновала меня, ибо ее содержание наполнено мощной экспрессией. И в то же время ты можешь выразить нежность, добавив в центральную часть композиции мягкий зеленый цвет.

Эти этюды среднего размера, немногим больше чем крышка от моего ящика с принадлежностями для рисования. Я не пишу этюды на крышке, а прикрепляю бумагу с помощью булавок к рамке, на которую обычно натягивают холст, и это существенно облегчает мои долгие передвижения.

Этим утром я ходил на пляж и вернулся оттуда с довольно большим этюдом, на котором изобразил песок, море, небо, рыболовные снасти и двоих мужчин на берегу.

На него местами налипло немного песка, но, я думаю, тебе приятно будет слышать, что, несмотря на ветер и песок с дюн, я продолжал упорно работать.

Как ты мог заметить, все это сделано мною в большом этюде. Сейчас, когда дела мои складываются значительно более удачно, чем ранее, я буду ковать железо, пока оно горячо, и понемногу начну заниматься живописью.

15 августа 1882

225

В прошлую субботу я принялся за работу, о которой давно мечтал. Это вид ровных зеленых лугов с копнами сена. Через них проходит насыпная дорога, вдоль нее тянется канава. В центре композиции – закат огненно-красного солнца. Я не могу передать тебе эффект красок, но вот тебе сама композиция. Самое главное в картине – цвет и тон, нюансы цветовых сочетаний неба: сначала лиловая дымка, затем красный цвет солнца, закрытого наполовину темно-пурпурным облаком, край которого сверкает светло-красным; возле солнца – отблески киновари, над ним – полоска желтого, переходящая в зеленый, а еще выше голубой, так называемый небесно-голубой; то тут, то там фиолетовые и серые облачка, которые сияют в солнечных бликах.

Земля похожа на ковер, пестрый зеленый ковер – с переплетающими и переливающимися в узор зелеными, серыми и коричневыми нитями; и на этом красочном фоне поблескивает вода в канаве.

Также я написал большой этюд с дюнами – краски нанес густо, пастозно.

Две другие мои работы – небольшого формата марина и картофельное поле; заверяю тебя, что никто не догадается, что это первые мои этюды маслом. Честно сказать, это меня несколько удивляет, потому что я ожидал, что первые мои работы будут совсем никудышными, но надеялся, что со временем они станут лучше; хотя я сам себе сказал, что они определенно что-то из себя представляют, я все же немного удивлен.

Я убежден, что добился успеха благодаря тому, что много времени проводил за рисованием и изучением перспективы, прежде чем начал работать маслом, а потому я способен свести воедино то, что вижу.

Я буквально не мог остановиться, не мог позволить себе хотя бы немного передохнуть.

Во мне пробудилось чувство цвета, которого не было раньше, очень широкое и мощное.

19 августа 1882

226

В течение всей последней недели у нас здесь был сильный ветер и непрекращающийся дождь, море сильно штормило, и я несколько раз ходил в Схевенинген, чтобы увидеть эту картину. Оттуда я вернулся с двумя маринами.

На одну из них налипло много песку, а с другой, сделанной во время шторма, когда море подошло очень близко к дюнам, мне пришлось дважды полностью соскребать краску, потому что холст сплошь покрылся толстым слоем песка. Ветер был такой силы, что я едва стоял на ногах и почти ничего не видел, поскольку песок застилал глаза.

Но я все же попытался передать эту картину; я зашел в таверну за дюнами, там я снял красочный слой, залепленный песком, и начал писать снова, возвращаясь оттуда на берег, чтоб снова взглянуть на эту картину. Я все еще отчетливо помню этот день.

Недавно Схевенинген был прекрасен! Море выглядело более впечатляющим, чем это бывает накануне обычного шторма. Вздымавшиеся поочередно волны создавали эффект пахотного поля. Они следовали одна за другой с такой скоростью, что буквально вдавливались друг в друга. Мощная пена (результат противоборства водных масс, – разлетаясь, будто бы превращалась в парящий песок, обволакивающий, словно туман), передний план моря. И все же это был маленький злобный шторм – чем дольше смотришь на это, тем больше впечатлений возникает – потому что он не рождал слишком громкого гула. Море по цвету напоминало грязную мыльную пену. В воздухе ощущался легкий запах рыбы, и несколько темных фигур, как и я, наблюдали за стихией.

Есть что-то бесконечное в живописи – я не могу это вполне объяснить тебе – но особенно удивительно то, что передает настроение. В цвете скрыты гармония и контрасты, которые взаимодействуют друг с другом, не теряя собственную значимость.

Я надеюсь поработать и завтра на открытом воздухе.

20 августа 1882

227

На этой неделе я написал несколько больших этюдов в лесах, которые я пытался сделать на более высоком уровне, чем предыдущие.

На одном из них я изобразил всего лишь узкую полоску вскопанной земли – белая, черная, коричневая почва после проливного дождя, так что комья земли схватывают свет то тут, то там, благодаря чему рельеф получился очень звучный.

Другой этюд – лесной пейзаж с зелеными буковыми стволами, растущими на пляже, землей, покрытой поваленными ветками, и фигуркой девочки в белом. Самым трудным здесь было то, чтобы передать яркость этой картины, свет между стволами, стоящими на разном расстоянии друг от друга, а также место и толщину стволов, меняющуюся в перспективе – чтобы это выглядело так, чтобы хотелось дышать этим, бродить между деревьями и ощущать запах леса.

Я работал над этими двумя этюдами с огромным удовольствием. Так же как я получал удовольствие от того, что я видел в Схевенингене: большая плоская равнина в дюнах утром после дождя, трава, очень зеленая, и черные сети, разостланные огромными кругами, создающие на земле глубокие красно-черные и зелено-серые тона. На этой мрачной земле женщины в белых чепцах и мужчины сидели, стояли и перемещались, словно странные, темные тени, расправляющие или чинящие сети.

С нетерпением жду осень. В это время я определенно буду много писать и того, что я наметил. Особенно я хочу уловить эффект желтой листвы, которая так придает удивительное сияние зеленым стволам деревьев, растущих на пляже, и фигурам.

3 сентября 1882

228

На этой неделе я написал вещь, которая немного, уверен, воскресит в памяти твои впечатления о Схевенингене, каким он был, когда мы гуляли там с тобой вдвоем. Большой этюд с песком, морем, солнцем и бескрайним небом нежно-серого и теплого белого цвета с единственным маленьким нежно-синим пятнышком, пробивающимся сквозь облака. Песок и море светлые, так что все вокруг становится золотым и оживляется броскими и необычно окрашенными маленькими фигурками людей и рыбацкими парусниками, которые вносят дополнительные оттенки в изображение. Сюжет такой: на рыбацком паруснике только что подняли якорь. На берегу стоят лошади наготове, которых сейчас впрягут для того, чтобы они стащили парусник в море.

Я вложил в письмо небольшой набросок этого этюда. Мне пришлось потрудиться над ним; я хотел написать его на дереве или на холсте. Я пытался сделать этюд более красочным, более глубоким и звучным что касается цвета.

Лес начинает выглядеть совсем по-осеннему, в нем я наблюдаю такие эффекты, которые очень редко можно увидеть в голландской живописи.

Вчера вечером писал узкую полоску лесной земли, покрытую высохшими и сгнившими буковыми листьями. Земля там состоит из более светлых и более темных оттенков красновато-коричневого, которые еще более усиливают отбрасываемые деревьями тени – полосы то слабые, то отчетливые, хотя и частично стертые. Проблема – и я решил ее с трудом – состояла в том, чтобы получить такую глубину цвета, которая передавала бы невероятную мощь и твердость земли. И пока я писал, я заметил, как много света осталось еще в темных местах; необходимо было передать свет, передать глубину и насыщенность цвета. Получилось нечто похожее на гобелен, роскошнее которого трудно вообразить – земля глубокого коричнево-красного цвета в сиянии осеннего вечернего солнца, приглушенном стволами и листвой деревьев.

Из этой почвы пробиваются молодые буки, на которые с одной стороны падает свет, отчего они приобретают сверкающий зеленый оттенок, а с той стороны, куда ложится тень, эти стволы черно-зеленые.

Позади этих стройных стволов деревьев, позади и коричнево-красной почвы – небо, очень нежного, голубовато-серого теплого, с едва уловимой синевой оттенка.

Напротив этого слегка затянутый туманом бордюр зелени, паутина, сплетенная из небольших деревьев и желтоватых листьев. Несколько фигурок людей, собирающих хворост, передвигаются вокруг, словно темные, таинственные тени.

Белый чепец женщины, склонившейся, чтобы поднять сухую ветку, неожиданно вырисовывается на фоне глубокого красновато-коричневого цвета земли. Куртка ловит свет – тень падает, темный силуэт мужчины появляется над пролеском. Белый чепец и грудь женщины, кепка и плечи мужчины принимают отчетливые очертания на фоне неба. Эти фигуры значительны и полны поэзии – в полусвете глубоких теней они выглядят как огромные терракотовые фигуры, смоделированные в мастерской.

Писать это было тяжелой работой. Я использовал полтора больших тюбика белил, чтобы написать землю, и поскольку земля очень темная, я добавлял красный, желтый, коричневую охру, черный, сиенскую коричневую, бистер, в результате получился красновато-коричневый тон, варьирующийся от бистра до глубокого винно-красного и до бледного, золотистого, почти красноватого. На земле также мох и полоска свежей травы, которая улавливает свет и ярко сияет, и правильно передать это очень трудно.

Однако эти эффекты далеко не последние, мне приходится быстро работать. Фигуры написаны несколькими уверенными мазками жесткой кисти. Меня поразило, насколько прочно эти маленькие стволы укоренились в почве. Я начал было писать их кистью, но поскольку поверхность земли уже была густо покрыта краской, кисть буквально утопала в ней, и тогда я выдавил краску из тюбика прямо на стволы и корни и с помощью кисти слегка отмоделировал их.

Как я пишу, и сам не знаю; прихожу и сажусь перед чистым холстом, напротив картины, которую уловил мой взгляд, смотрю на то, что передо мной, и говорю сам себе: «Этот белый холст должен стать чем-то».

Как видишь, я полностью поглощен живописью. Я погружаюсь в цвет – до сих пор от этого воздерживался и не жалею об этом.

Как ты видишь из этого наброска с марины, в ней присутствуют золотистые, мягкие эффекты, а лес выражает более разумное, серьезное настроение. И я рад, что и море, и лес существуют в нашей жизни.

9 сентября 1882

229

Сейчас в лесах осень, и я переполнен этим.

В осени есть две вещи, которые привлекают меня. Тихая грусть, которая временами чувствуется в падающих листьях, в приглушенном свете, в размытых очертаниях форм, в изяществе тонких стволов деревьев.

Но я также сильно люблю и другую – сильную и грубую сторону осени; эти мощные эффекты света, падающего, например, на человека, который, обливаясь потом, копает землю в полуденный зной.

Я верю, что с помощью живописи смогу достигнуть того уровня, когда начну лучше чувствовать свет, который привнесет совершенно иное измерение моим рисункам.

Я ощущаю в себе творческую силу; уверяю тебя, что наступит время, когда я каждый день буду создавать что-то стоящее на регулярной основе.

[Например, я сделал] беглый набросок картофельного рынка в Нордуоле – интересно было наблюдать толкотню рабочих и женщин с корзинами, только что сошедших с баржи. Есть то, что мне хотелось бы писать уверенно – жизнь и движение, которые присутствуют в таких вот сценах, и типы людей.

Я стараюсь сделать как можно лучше любую свою работу, потому что я очень хочу научиться делать красивые вещи. Но делать красивые вещи – значит кропотливо работать, терпеть разочарования, но не сдаваться.

Вот снова лес вечером после дождя. Не могу выразить, сколь восхитительны эффекты, возникающие в природе – с бронзовым оттенком зеленого и то тут, то там опавшими листьями.

11 сентября 1882

230

Помнишь ли ты, как я писал тебе в прошлом письме, что был на картофельном рынке? Я вернулся домой с множеством набросков, это было восхитительно, но вот тебе пример отношения гаагских жителей к художникам: парень из-за моего плеча, а может быть из окошка, плюнул мне на бумагу жевательным табаком – временами случается множество неприятностей. И тем не менее не нужно придавать большого значения таким вещам; это не означает, что люди плохи, просто они ничего не понимают и принимают меня за сумасшедшего, когда смотрят, как я рисую размашистые линии и энергично штрихую, что для них ровным счетом ничего не значит.

В последнее время я только и занимался тем, что рисовал на улице лошадей. Иногда мне хочется иметь лошадь в качестве модели. Например, вчера я услышал, как кто-то позади меня сказал: «Что это за художник, который рисует задницу коня вместо того, чтоб рисовать его спереди». Меня это замечание повеселило.

Я получаю удовольствие, делая наброски на улице, и, как уже писал в моем последнем письме, я хотел бы, чтобы эти упражнения вывели меня в моем деле на определенный уровень.

Я весь в краске, так что даже запачкал ею это письмо.

17 сентября 1882

231

Недавно я провел довольно много времени в Схевенингене, и однажды вечером, когда прогуливался по берегу, мне посчастливилось увидеть прибывающее рыбацкое судно. Неподалеку от памятника расположена деревянная наблюдательная будка. Как только памятник стал отчетливо виден, из будки выбежал человек с большим голубым флагом, сопровождаемый ватагой ребятишек, которые едва доставали ему до колен. Было очевидно, что им доставляет удовольствие находиться рядом с человеком, который держит флаг, и, по-моему, им казалось, что они помогают судну причалить к берегу. Через несколько минут, после того как этот человек начал размахивать флагом, показался другой парень на старой кобыле, которая должна была вытащить якорь на берег.

Затем эта группа дополнилась другими мужчинами и женщинами, в том числе матерями с детьми, – все пришли встречать прибывших рыбаков.

Когда парусник подошел к берегу достаточно близко, парень, что был верхом на лошади, въехал в воду и вернулся на берег с якорем. Затем люди в высоких непромокаемых сапогах на спине перетащили рыбаков на сушу, каждого из прибывших на берегу приветствовали громкими возгласами. Когда вся команда оказалась на берегу, люди отправились по домам, подобно стаду овец или каравану, сопровождаемые парнем на верблюде – я имею в виду, конечно, лошадь, – возвышавшимся над толпой словно это был огромный призрак.

Совершенно очевидно, что все мое внимание было направлено на то, чтобы набросать любую мельчайшую деталь этой сцены. Кое-что я написал красками, например группу, набросок которой я прилагаю к письму.

Но как трудно придать им жизнь и движение, расположить фигуры по местам и выразить индивидуальность каждой. Это большая проблема – мoutonner, когда фигуры являют собой единое целое, в котором в то же время должны быть отчетливо различимы голова и плечи каждого, расположенные одно над другим; когда у фигур на переднем плане ноги прорисовываются отчетливо, а юбки и брюки немного дальше образуют настоящую мешанину, в которой различаются лишь отдельные линии.

Справа или слева, в зависимости от выбранной точки зрения, они то удлиняются, то сокращаются. Что же касается композиций, все возможные сцены с фигурами основываются на том же принципе овечьего стада [moutons], от которого, безусловно, происходит слово moutonner. Все в композиции сводится к свету, тени и перспективе, будь то рынок или прибытие лодки, очередь за бесплатным супом, зал ожидания, больница, ломбард, группы людей, разговаривающих друг с другом или прогуливающихся по улице.

18 сентября 1882

232

С рисованием все более или менее точно так же, как с письмом. Когда ребенок учится писать, ему кажется невозможным то, что и он тоже когда-нибудь поймет это, и то, как быстро пишет его учитель, воспринимается им как чудо. Тем не менее со временем ему удается овладеть этим навыком. И я всерьез убежден, что таким же способом нужно учиться рисованию, чтобы это было так же легко, как писать, тебе необходимо лишь помнить о пропорциях, учиться видеть их, с тем чтобы уметь воспроизвести их в большем или меньшем размере.

У нас в эти дни здесь прекрасная плохая погода – дождь, ветер, шторм, но все это образует поразительные эффекты, которые прекрасны, хотя и выражают ощущение холода. Время, когда я могу работать на воздухе, заканчивается, и мне необходимо еще очень много всего сделать, прежде чем наступит зима.

1 октября 1882

235

Ты помнишь контору городской лотереи Моормана в начале Спуйстраат? Я проходил мимо одним дождливым утром, когда здесь за лотерейными билетами образовалась длинная очередь. В основном это были пожилые женщины и люди того типа, о которых нельзя определенно сказать, чем они занимаются и на что живут, но которым нужно много всего успеть сделать и потому они все время суетятся.

Эти люди, которые проявляют чрезмерный интерес к «сегодняшнему розыгрышу», если взглянуть на это поверхностно, у тебя и у меня способны вызвать лишь усмешку, поскольку мы равнодушны к разного рода лотереям.

Но эта небольшая группа – с выражением ожидания во всем их облике – тронула меня, и, пока я рисовал ее, начала приобретать для меня более значительный и глубокий смысл, нежели поначалу.

Эта сцена обретает большее значение, если взглянуть на нее через понятия бедности и денег. И это относится почти ко всем группам с фигурами. И порой приходится основательно подумать, что та или иная сцена означает. Нелепые иллюзорные представления о лотерее кажутся нам наивными, однако эта наивность приобретает серьезный смысл, когда ты задумываешься о том, что, восстав против страданий, пытаясь забыть о них, эти бедные души купят лотерейные билеты, заплатив за них деньги, которые они скупились потратить на обед, билеты, которые, как они представляют, могут стать их шансом на спасение.

Как бы то ни было, я должен сделать на этот сюжет большую акварель. Кроме того, я пишу и другую акварель – церковная скамья, которую я видел в небольшой церквушке в Геесте, куда ходят обитатели работного дома (здесь их называют очень выразительно: сироты-мужчины и сироты-женщины).

Каждый раз, когда я занят рисованием, я думаю о том, что нет ничего более приятного, чем рисовать.

Это часть церковных скамей – с головами людей на заднем плане.

Очевидно, что группа, черно-белый набросок с которой я посылаю тебе, являет собой великолепный пример колоризма: синие костюмы и коричневые жакеты, белые, черные, желтоватые брюки рабочих, полинявшие шали, выцветшие от времени пальто, белые чепчики и черные цилиндры, грязная уличная брусчатка и ботинки, контрастирующие с бледными или же обветренными лицами. Все это необходимо написать маслом или акварелью. И как бы то ни было, я буду работать над этим.

22 октября 1882

237

У нас стоит настоящая осенняя погода, дождливая и холодная, проникнутая настроением и особенно располагающая к написанию фигур, тон которых выделяется на фоне мокрых улиц и дорог, в которых отражается небо.

Пользуясь случаем, я начал работу над большой акварелью, изображающей людей, столпившихся перед конторой по продаже лотерейных билетов, а вскоре примусь еще за одну – с пустынным пляжем.