Текст книги "Письма"

Ключ ко многому в искусстве – глубокое знание человеческого тела, но прежде чем обрести его, нужно в том числе и потратить немало денег. Я также уверен, что цвет, светотень и перспектива, тон и рисунок – все определяется некими законами, которые необходимо изучать, как, допустим, мы изучаем химию или алгебру. Это далеко не самый удобный взгляд на вещи, и тот, кто говорит: «О, все это приходит естественным образом!» – идет по легкому пути. Если б только одного таланта было достаточно! Но его недостаточно: именно тот, кто многое постигает интуитивно, должен, по-моему, прилагать вдвое, втрое больше усилий для того, чтобы от интуиции перейти к разуму.

Октябрь 1884

383

Последняя на данный момент вещь, которую я сделал, – большой этюд аллеи с тополями, покрытыми желтой листвой; солнце бросает свои редкие лучи на дорожку с упавшими листьями, свет его бликов контрастирует с длинными, отбрасываемыми стволами деревьев. На заднем плане, в конце дорожки, небольшой фермерский домик, над ним небо, голубой цвет которого то тут, то там пробивается сквозь ветви деревьев.

Я уверен, что год, посвященный занятиям живописью, принес свои плоды. Я изменю мою живописную манеру и колорит, теперь я хочу писать скорее темными, нежели светлыми красками.

Ноябрь 1884

385

Я могу с уверенностью сказать, что с тех пор, как ты побывал здесь, я достиг значительного прогресса в технике и цвете, и далее мои успехи будут только возрастать. Это первые шаги, которые необходимо было сделать. Впоследствии живопись станет более сговорчивой, и я получу все свои козыри. Уверен, что смогу использовать эти козыри в моей игре!

Февраль 1885

394

Я пишу эти головы почти все мое время. Я пишу днем и рисую вечером. Таким образом, я написал уже тридцать голов и столько же нарисовал. И как результат я вижу теперь возможность вскоре начать делать вещи несколько по-другому. Думаю, это поможет мне в целом для написания фигур.

Сегодня я сделал одну, черно-белую, на телесном фоне. И я все время в поисках синего цвета. Фигуры крестьян здесь, как правило, синие. Этот синий цвет на фоне спелой пшеницы, увядших листьев или живой изгороди из буков, так что приглушенные оттенки как более темного, так и более светлого синего привносят в них жизнь и делают их более выразительными благодаря контрасту с золотыми или красно-коричневыми тонами; это очень красиво и поразило меня с самого начала. Люди здесь, сами не ведая того, носят одежду самого красивого синего цвета, какой я только видел.

Одежда эта из грубого полотна, которое они ткут сами, основа черная, уток синий, в результате выходит рисунок в черную и синюю полоску. Когда ткань вылиняет и утратит яркость под воздействием дождя и ветра, получается бесконечно спокойный, мягкий тон, который хорошо сочетается с цветом тела. Одним словом, тон достаточно синий, чтобы оживить все цвета, в которых скрыты элементы оранжевого, и достаточно поблекший, чтобы не слишком дисгармонировать с ними.

Но это вопрос цвета, а вопрос формы занимает меня значительно больше на том уровне, на котором я нахожусь. Выразить форму, я уверен, можно лучше всего с помощью почти монохромной палитры, тона которого различаются главным образом своей интенсивностью и качеством. Например, «Источник» Жюля Бретона написан почти одним цветом. Но необходимо изучать каждый цвет сам по себе, а также контрастные ему цвета, и только тогда можно быть уверенным, что тебе удалось достичь гармоничного результата.

Когда здесь лежал снег, я написал несколько этюдов нашего сада. С тех пор пейзаж очень изменился. Теперь у нас прекрасное вечернее небо – лиловое с золотом – над темными силуэтами домов между массами деревьев рыжеватого цвета, над которыми возвышаются голые черные тополя. На переднем плане выцветшая зелень, перемежающаяся с полосками черной земли и зарослями бледного, высохшего камыша по берегам канала.

Середина марта 1885

396

Если говорить обо мне сейчас, то я все еще не могу показать, пожалуй, ни одной картины и даже ни одного рисунка.

Но этюды я делаю. Именно поэтому я очень хорошо представляю себе, что может наступить время, когда я тоже научусь быстро делать композиции. Кроме того, трудно сказать, где кончается этюд и начинается картина.

Я сейчас размышляю над более крупными, более совершенными вещами, и поскольку я понимаю, как воспроизвести то, что существует в замысле, я оставлю у себя этюды, потому что они мне определенно нужны. Это будет, например, что-то вроде этого.

Это фигуры на фоне света, проникающего сквозь окно. Я уже сделал этюды голов и на фоне света, и освещенные им, и я уже несколько раз работал над целой фигурой женщины, занятой наматыванием пряжи, шитьем, чистящей картофель. Крупным планом в фас и профиль – это очень трудный опыт. Но я думаю, что научился делать еще кое-что новое.

5 апреля 1885

398

Я потрясен случившимся [смертью отца Винсента и Тео], и я просто продолжал писать два воскресенья подряд.

Вот тебе еще наброски: мужская голова и натюрморт с цветами люпина, сделанный в той же манере, что и работы, которые ты увез с собой. На переднем плане – одна из папиных трубок и кисет с табаком. Если ты захочешь оставить эти наброски себе, то я буду только рад.

9 апреля 1885

399

Вкладываю в письмо два листа набросков, сделанных с нескольких этюдов; а я теперь снова пишу крестьян, сидящих вокруг тарелки с картофелем. Я только что вернулся домой, мне придется еще немного поработать при свете лампы, хотя на этот раз я начал их еще днем.

Ты сможешь увидеть, как сейчас изменилась композиция. Я написал этюд на довольно большом холсте; в нем, как ты можешь судить по наброску, присутствует жизнь.

21 апреля 1885

402

Существует – я уверен – школа импрессионистов. Но я мало осведомлен о ней. Однако я знаю, кто эти самобытные индивидуальности, вокруг которых – как вокруг оси – будут вращаться и пейзажисты, и художники, изображающие жизнь крестьян. Это Делакруа, Милле, Коро и прочие. Таково мое собственное впечатление, выраженное, возможно, неточно. Я хочу сказать, что существуют правила и принципы (более чем даже отдельные личности) или, если угодно, фундаментальные истины как для рисунка, так и для цвета, которые проявляются, когда ты находишь в искусстве нечто подлинное.

Для рисунка это, например, вопрос изображения фигур в круговой композиции внутри окружности, словно бы поместив себя в некое округлое пространство земли, о котором уже имели представление древние греки и которое останется неизменным, пока существует мир. Для цвета – это извечный вопрос, на который, например, Коро первым ответил Франсэ, когда Франсэ (у которого уже было имя) спросил Коро (который до сих не имеет иного имени, нежели негативное). Итак когда он (Франсэ) пришел к Коро и спросил: «Что такое неоднородный тон? Что такое нейтральный тон?»

Это легче показать на палитре, нежели объяснить на словах.

И чем, например, картина, над которой я сейчас работаю [ «Едоки картофеля»], отличается от сцен, написанных при искусственном освещении такими мастерами, как Джордж Доу и Ван Скендель. И стоит лишний раз вспомнить, что одним из самых удивительных достижений художников этого века было изображение тьмы, которая одновременно является цветом. Словом, прочитай еще раз то, что я написал, и ты поймешь, что это вовсе не лишено смысла и что это нечто, что я всегда держу в голове, когда занимаюсь живописью.

Надеюсь, мне повезет с картиной «Едоки картофеля». Кроме этого я пишу также красный закат. Чтобы изображать жизнь крестьян, нужно быть мастером в большом количестве деталей. С другой стороны, я не знаю, где бы мне работалось так спокойно – я имею в виду прежде всего душевный покой, даже если приходится бороться со всевозможными материальными трудностями.

Апрель 1885

403

Я хотел, чтобы ты знал, что я упорно работаю над «Едоками картофеля» и снова написал несколько этюдов голов. Особенно упорно мне пришлось поработать, чтобы изменить положение рук.

Мне очень бы хотелось придать этому изображению жизнь.

Я не посылал тебе «Едоков картофеля», пока не был уверен, что в этой картине есть нечто. Но работа продвигается, и думаю, что это будет нечто совершенно иное, чем все то, что ты когда-либо видел из сделанного мною.

В особенности я говорю о жизни. Я пишу эту картину по памяти. Но если б ты знал, как много раз мне пришлось писать и переписывать эти головы! Более того, вечерами я бродил по округе, чтобы на месте написать некоторые детали.

Создавая это полотно, я позволил моему собственному сознанию помогать мне в том, что касается мыслей и воображения, и это было не как в случае, когда ты пишешь этюды, работая над которыми ты занимаешься не столько творческим процессом, сколько подпитываешь свое воображение из самой реальности, с тем чтобы передать правильно то, что ты видишь.

30 апреля 1885

404

Когда ткут материю, которая, по-моему, называется шевиот, или же когда ткут шотландку, как ты знаешь, ткачи достигают тех особенных пестрых цветов в сочетании с серым, накладывая нити одну на другую таким образом, чтобы вместо прерывистого цвета получалось гармоническое целое, когда смотришь на ткань с расстояния.

Серый, полученный из соединения красной, синей, желтой, беловатой и черной нитей, и синий, который перебивается зеленой и оранжево-красной или желтой нитью существенно отличается от одноцветных тканей: они выглядят живыми и яркими, в то время как одноцветные ткани смотрятся тускло и безжизненно. Однако что ткачу, что дизайнеру, который разрабатывает узор и сочетание красок, не всегда легко просчитать количество нитей и их направление, так и художнику непросто нанести мазки таким образом, чтобы получилось гармоничное целое.

Если бы ты сравнил одновременно мои первые этюды, которые я сделал, как только приехал сюда, в Нюэнен, и холст, над которым работаю сейчас, то ты бы увидел, какого значительного прогресса я добился в том, что касается цвета.

А что до «Едоков картофеля», эта картина будет отлично смотреться в золотой раме, я уверен в этом, равно как и на фоне обоев цвета спелой пшеницы. Золото придаст этому полотну законченность. Ее не следует размещать на темном фоне или в скучном, однообразном окружении. И все потому, что на картине я изобразил темный, предельно простой интерьер.

Вокруг картины возникает естественный эффект позолоты, который может наблюдать зритель в том случае, если она висит напротив очага, и его пламя отражается на белой стене и на полотнах, развешенных вокруг. Так что, еще раз: мою картину, чтобы придать ей завершенность, необходимо поместить в раму насыщенного золотого или медного цвета.

Если ты хочешь понять сам для себя, как это будет выглядеть, помни вот о чем. Соединив эту картину с золотым цветом, ты сможешь неожиданно высветлить пространство вокруг нее и устранить эффект окаменелости, который неизбежно возникает, если ты, не подумав, повесишь такое полотно на темную стену. Тени я писал синим, а золотой цвет эффектно подчеркивает его.

Я тщательно обдумывал идею этой картины, то впечатление, которое она должна произвести на зрителя. Я хотел сказать, что эти люди, при тусклом свете лампы поедающие картофель, разламывают его теми же самыми руками, которыми они работали на земле. Таким образом, эта картина повествует о тяжелом ручном труде, с помощью которого эти крестьяне достойно заработали себе на пропитание.

Я хотел рассказать о совсем ином образе жизни, который в корне отличается от того, который ведем мы, образованные люди. И я совсем не стремился к тому, чтобы картина казалась красивой или нравилась кому-либо.

В течение всей зимы я держал в руках нити моей будущей материи и был занят поисками подходящего рисунка. И хотя полотно было выткано мною на вид необработанное и грубое, нити я подобрал тщательно и в соответствии с определенными правилами. И вероятно, что у меня получилась подлинная крестьянская картина. Я знаю, что это такое. Но если кто-то хотел бы видеть крестьян очаровательными, это его дело. Я убежден, что в долгосрочной перспективе достигну бо2льших результатов, если стану показывать крестьянскую жизнь во всей ее грубости, нежели буду приукрашивать ее, придавая не свойственную ей красивость.

Крестьянская девушка, на мой взгляд, более прекрасна, чем дама, в своем синем залатанном и пыльном жакете и юбке, которые выцвели от дождя, ветра и солнца. Надев платье дамы, крестьянка утратит свою естественность. Крестьянин в своем фланелевом тряпье, в котором он работает в поле, смотрится гораздо выразительнее, нежели когда он выряжается в костюм джентльмена, чтобы отправиться на воскресную службу в церковь.

По моему твердому убеждению, художник, который приукрашивает крестьянскую жизнь, идет по ложному пути. Если крестьянин пахнет салом, дымом и вареной картошкой, прекрасно, это говорит о простоте и здоровой природе; если стойкий запах навоза, то прекрасно именно то, что он стойкий; если поле пахнет пшеницей, картофелем и навозом, это просто здоровая природа вещей, особенно для городского жителя. Ему такие картины пойдут только на пользу. Так что не стоит приукрашивать жизнь крестьян, нет нужды пропитывать ее тончайшими ароматами.

Август 1885

Раппарду Р57

Что касается «Едоков картофеля», литографию которой ты видел, то, что я попытался написать, находясь под впечатлением от необычного эффекта света в мрачной хижине. Свет здесь размывается таким образом, что если его самые светлые оттенки нанести на белую бумагу, они выглядели бы чернильными разводами; но на холсте они кажутся светлыми из-за сильнейшего контраста, например, с прусской синей, которую я использовал чистой, не смешивая ни с чем. Сам себя я критикую за то, что сосредоточив все внимание на цвете, я не придал должного значения торсам. Головы и руки, тем не менее, я написал очень тщательно, так как это наиболее важная деталь композиции, а все остальное было почти полностью погружено в темноту (поэтому эффект получился совершенно иным, нежели на литографии). Я, возможно, заслуживаю извинения более чем может показаться, за ту манеру, в которой я работал над этой картиной. И фактически она отличается по композиции от какого бы то ни было из набросков к ней (которые я сохранил и которые писал в хижине при свете небольшой лампы) или от литографии.

Но у меня все еще есть сложности с передачей фигур в движении – я все время чем-то другим занят, все время находятся какие-то иные дела.

Начало мая 1885

405

Картина «Едоки картофеля» очень темная; например, для белого цвета я почти не использовал белую краску, а смешивал нейтральный из красного, синего, желтого, а также киновари, парижской синей или неаполитанской желтой. Цвет получился сам по себе темно-серый, но на холсте он смотрится белым.

Расскажу тебе, почему я сделал именно так. Я написал темный интерьер, освещаемый тусклым светом лампы. Серая скатерть из грубого льна, стены, покрытые копотью, грязные чепцы, в которых женщины работали в поле – все это, если бы ты смотрел на это прищуренными глазами, выглядит при тусклом освещении слишком темно-серым, а сам красновато-желтый свет лампы кажется светлее – значительно светлее – чем белый цвет.

А теперь о цвете человеческой плоти: я знаю, что если бросить на тело беглый взгляд, то есть когда не задумываешься об этом, его цвет кажется тем, что люди называют привычным словом «телесный». Когда я только начинал работать над картиной, я писал тела, например, желтой охрой, красной охрой и белой краской. Но они получились чересчур светлыми, и это было совсем не то, чего я хотел получить. И что мне оставалось делать? Я уже закончил писать головы и сделал это с большой тщательностью. Но затем я переписал их нещадно, и теперь их цвет напоминает цвет покрытого пылью картофеля, неочищенного, конечно.

Пока я писал их, на память пришла точная фраза, сказанная о крестьянах Милле: «Его крестьяне выглядят так, словно они написаны землей, которую возделывают». Эти слова непроизвольно приходят мне на ум, когда я вижу крестьян, работающих в поле или подсобных помещениях.

И я уверен, что если бы кто-нибудь попросил Милле, Добиньи или Коро написать зимний пейзаж, не используя при этом белую краску, они бы справились с задачей и снег на картине выглядел бы белым.

Если говорить о современных картинах, написанных светлыми красками, то за последние годы я видел предостаточно. Но у меня по этому поводу возникает много вопросов. Коро, Милле, Добиньи, Исраэлс, Дюпре и другие живописцы также писали светлыми красками, какие-то из этих картин можно увидеть повсеместно, однако цвет их был более глубокий и сложный по своей сути.

Те, чьи имена я назвал, никогда не изображали локальный цвет буквально, они разлагали его на оттенки, постепенно переходящие друг в друга, вкладывая в свою живопись собственные размышления о цвете, тоне и рисунке. И свет, который они писали, на самом деле темно-серый, но на холсте он выглядит светлым благодаря контрасту с другими, более темными цветами, это простая истина, в которой можно убедиться, если скрупулезно заниматься изучением цвета и тона.

Пойми, я не говорю, что Милле не использовал белую краску, когда писал снег, но я заявляю, что он и другие колористы, если бы захотели или если бы возникла необходимость, использовали бы тот же самый прием, что и Паоло Веронезе (о чем упоминал Делакруа) – когда итальянец писал бледное обнаженное женское тело, он использовал краску, скорее напоминающую грязь.

15 мая 1885

409

Вот набросок головы, который я только что сделал. Подобный ты получил в моем недавней подборке этюдов, которые я тебе присылал. Он был самым большим из них. Написан он более гладко, на этот раз я отказался от энергичных мазков, и потому тональность этой работы довольно-таки отличается от предыдущих.

Я не брался за головы, пока не научился как следует писать землей, в дальнейшем, конечно, я продолжу эти упражнения. Если у меня все получится и удастся заработать хотя бы сколько-нибудь денег, так чтобы я смог снова немного попутешествовать, я бы отправился в шахтерский край писать головы людей, добывающих уголь.

Тем не менее я продолжаю терпеливо работать, пока я полностью не буду уверен в том, что я делаю. Набравшись достаточно опыта, я буду работать значительно быстрее, чем сейчас, и за месяц, предположим, я смогу делать около тридцати этюдов.

Июль 1885

417

Последнее время я пишу тебе в жуткой спешке. Сейчас у меня уходит на этюды весь день почти целиком, потому что я работаю в двух часах пути отсюда. Я планирую написать несколько небольших домиков, которые находятся посреди вересковой пустоши. И сейчас у меня уже готовы четыре этюда такого же большого формата, как два других, которые я выслал тебе, а также несколько этюдов меньшего размера. Они еще пока не просохли окончательно, и я собираюсь в них что-нибудь добавить уже дома. А затем я с превеликим удовольствием отправлю их тебе вместе с этюдами фигур.

Также хочу тебе сказать, что у меня есть в наличии шесть больших холстов, но пока я планирую работать на холстах небольшого размера.

Июль 1885

418

Ты можешь посмеяться над словами Курбе, который сказал: «Писать ангелов! Но кто же их видел?!» А вот я бы хотел добавить к этому: «Суд в гареме! Но кто его видел?!» И также многие другие сюжеты с маврами, испанцами, кардиналами и еще все эти исторические картины размером метры на метры. Какую пользу они несут и что нам с ними делать? Такие картины по прошествии нескольких лет начинают выглядеть уныло и старомодно и становятся все более и более скучными.

Во всяком случае они, возможно, хорошо написаны, такое может быть. Когда в наши дни критики стоят перед такими картинами, как полотна Бенжамена Констана [ «Суд в гареме»] или «Прием у кардинала» работы того или иного испанца, они обычно говорят об «искусной технике». Но как только эти же самые критики оказываются перед картиной, изображающей крестьянскую жизнь, или перед рисунком Рафаэлли, они немедленно начинают критиковать технику.

Ты, возможно, решишь, что мои комментарии по этому поводу несправедливы, но я возмущен тем, что все эти картины на экзотические сюжеты пишутся в мастерских. Нет, ты выйди и попиши-ка за ее пределами, непосредственно на месте! Там многое случается. Например, с четырех холстов, которые ты вскоре получишь, я снял по меньшей мере сотню или более мух, что уж говорить о пыли и песке. Не стоит забывать также и о том, что в течение часа или двух тебе приходится тащить готовую картину и принадлежности по вересковой пустоши или вдоль живой изгороди из кустов и деревьев, так что на ней остаются следы от ветвей и колючек. Не стоит забывать и о том, что когда после нескольких часов ты достигаешь конечного пункта своего пути, ты к этому моменту уже устал и обливаешься потом. Не забывай и о том, что фигуры, с которых ты пишешь не стоят спокойно, как профессиональные модели, что эффекты, которые ты пытаешься схватить, меняются на протяжении дня.

Не знаю, как тебя, но меня крестьянская жизнь пронизывает тем более, чем больше я ее пишу.

Я впал бы в отчаяние, если бы мои фигуры были хороши; я не хочу, чтобы они были правильными с академической точки зрения. Ведь если ты делаешь фотографию копателя, тебе самому незачем копать, заниматься поисками. Я считаю, что фигуры, которые писал Микеланджело, прекрасны, хотя ноги у них несколько длинны, а бедра и зад слишком широки. И потому, на мой взгляд, Милле и Лермитт – истинные художники, потому что они изображают вещи не такими, какие они есть на самом деле, а такими, какими они, Милле, Лермитт, Микеланджело, их чувствуют. Мое страстное желание – научиться допускать те неточности, отклонения, те переделки, изменения реальности, которые будут, да, ложью, но значительно более ценной, нежели буквальная правда.

И теперь я должен идти до конца; но я также хочу сказать тебе о том, что художники, которые изображают жизнь крестьян, жизнь простолюдинов – эти художники, которых сейчас не причисляют к людям мира – со временем получат бо2льшую известность, нежели те, кто штампует гаремы и приемы у кардинала, сидя в своих парижских мастерских.

4 сентября 1885

425

Что касается работы, то я уже писал тебе, что совсем недавно занимался натюрмортами и остался доволен результатом. Некоторые из них я тебе пришлю.

Я знаю, что их очень трудно продать, но это дьявольски полезно для меня, и потому я продолжу писать их в большом количестве зимой.

Ты получишь в числе прочего большой натюрморт с картофелем, в котором я попытался собрать отдельные части в единое целое; я стремился передать твердую, упругую фактуру клубней, которую ты ощущаешь, когда, например, бросаешь картофелину на расстояние.

А сейчас я работаю над натюрмортами с птичьими гнездами, четыре из них уже готовы. Я уверен, что цвет мха, высохших листьев, травы и глины придется по вкусу тем, кто близок к природе и понимает ее.

Октябрь 1885

428

Все, что имеет отношение к дополнительным цветам, к одновременному контрастированию и взаимному ослаблению дополнительных цветов – это первые и самые важные вопросы. Второй вопрос – это взаимное влияние двух подобных цветов, таких как, например, кармин и киноварь, или розово-лилового и сине-лилового.

Третий вопрос – это светло-синий, противопоставленный подобному ему темно-синему, розовый – коричневато-красному, лимонный желтый – коричневато-желтому и т. д. Но все же первый вопрос наиболее важен.

Если тебе попадется хорошая книга по теории цвета, пришли ее мне, потому как до сих пор я многого не знаю об этом и продолжаю свои попытки и поиски.

Октябрь 1885

429

Очевидно, что только постигая законы цвета, ты можешь перейти от бессознательной веры в старых мастеров к осмыслению того, почему ту или иную картину люди считают хорошей – что именно они считают хорошим, и это очень важно сегодня, когда понимаешь, какие несправедливые и поверхностные вердикты выносятся подчас о произведениях искусства.

Тебе придется смириться с моим пессимистическим взглядом в отношении современного рынка произведений искусства, потому как этот взгляд лишен какого бы то ни было уныния. Причина в следующем: предположим, я прав, когда сравниваю рынок произведений искусства с рынком тюльпанов, в особенности это относится к оценке стоимости произведений искусства. Предположим, говорю я, как рынок тюльпанов уже в прошлом, так и арт-рынок с другими всевозможными отраслями спекуляции исчезнет к концу этого столетия; как появился, так исчезнет – достаточно быстро.

Рынок тюльпанов приказал долго жить, зато цветочная индустрия процветает. И что касается меня, то я предпочитаю быть садовником, который возделывает почву и взращивает свои растения.

Сейчас моя палитра начала оттаивать и бесплодие первых лет прошло.

Я все еще иногда совершаю погрешности в моей работе, но сейчас цвета ложатся один за другим сами собой, и, если я начинаю с какого-либо цвета, мне совершенно ясно, каким должен быть следующий. А главное – я знаю, как придать изображению жизнь.

Мужские и женские головы божественно красивы, если пристально в них всматриваться. Итак, общий эффект природной красоты красок может быть утрачен, если заниматься буквальным копированием натуры; эту красоту можно сохранить одним способом – воссоздав параллельный спектр красок, по возможности неточный, не такой же самый, как в оригинале.

Разумно подходить к выбору тонов, которыми ты пишешь автоматически, когда они размазаны по палитре; еще раз – начать с палитры, со знания гармонического сочетания тонов, такой метод в корне отличается от того, когда ты механически и рабски копируешь природу.

Вот тебе еще пример: предположим, мне нужно написать осенний пейзаж – деревья с желтой листвой. Что ж, если я вижу в этом симфонию в желтом, будет ли иметь значение, какой цвет я выберу в качестве основного, или же он будет таким, в какой окрашены листья в природе? Безусловно имеет смысл что-то добавить, а что-то приуменьшить.

Многое, да почти все зависит от моего чувства бесконечного разнообразия оттенков одного и того же рода.

4 ноября 1885

430

Не переживай от того, что в моих этюдах мазки ложатся неровно и местами на основе остаются сгустки краски. Ничего страшного в этом нет: если подождать год (и даже полгода будет вполне достаточно), то излишки краски можно снять лезвием, зато, наложенная пастозно краска значительно лучше фиксируется на холсте, нежели когда она наносится тонким слоем. Если хочешь, чтобы краска продолжала смотреться хорошо и цвета сохранялись в первоначальном виде, даже необходимо, особенно в светлых частях композиции, наносить краску более густо. Излишки краски выскабливали старые мастера, как это делают сейчас французские художники.

Я уверен, что глянец прозрачного цвета часто полностью выцветает и со временем исчезает вовсе, если наложить его до того, как краска полностью высохнет, но если нанести его на полностью просохшую поверхность, глянец сохранится.

Возможно, ты заметил, что благодаря моим упражнениям в студии, я научился писать так, что качество цвета моих работ стало значительно лучше: я наношу мазки таким образом, чтобы цвет сохранялся в первоначальном виде. Изображение, написанное пастозно, я лаком не покрываю. Когда картине исполнится год, какая-то часть краски испарится, но даже в этом случае цвет остается насыщенным и звучным.

Ключевой момент, по моему убеждению, – научиться писать так, чтобы краски лучше затвердевали; это очень важно. Жаль, что некоторые наиболее долговечные краски, такие как кобальт, очень дорого стоят.

Ноябрь 1885

437

В любом случае Антверпен – очень необычное и прекрасное место для художника.

Моя мастерская вполне сносная, в особенности потому что на стенах я развесил серию японских гравюр, которые мне кажутся поразительными. Ты знаешь их – женские фигуры в садах и на берегу моря, всадники, цветы и перевязанные колючие кустарники.

8-15 сентября 1885

439

Я упорно продолжаю искать модели. Я написал две головы довольно большого размера – это подготовительная работа к портрету.

Первая – голова пожилого мужчины, об этом я уже писал тебе. Типом она напоминает голову Виктора Гюго, а также я сделал этюд женской головы. В женском портрете я писал более светлыми красками тело, для этого смешал белую краску с кармином, киноварью и желтым; благодаря черным волосам голова выделяется на бледном, желто-сером фоне. Для одежды я использовал лиловый.

Картина должна быть написана – и почему это нельзя сделать просто? Когда я смотрю сейчас на саму жизнь, то у меня возникает подобное впечатление. Я вижу на улице людей, прекрасно, но мне девушка-служанка кажется значительно более привлекательной, чем дама, на которую она работает; трудящийся люд вызывает у меня больший интерес, нежели господа. И в самых обычных молодых людях и девушках я нахожу ту энергию и саму жизнь, которую мне хочется выразить твердыми и уверенными мазками в самой простой технике, дабы передать индивидуальность каждого из них.

18 декабря 1885

441

Я показал мой вид Стеена одному торговцу картинами, который похвалил меня за цвет и тон; но у него слишком маленькое помещение и к тому же он был занят инвентаризацией. После Нового года я смогу к нему снова зайти. Такая работа как раз годится для продажи иностранцам, которые захотят увезти с собой что-нибудь на память об Антверпене, и потому я собираюсь написать еще несколько видов города, подобных этому.

Так, вчера я написал несколько этюдов с видом на собор. И еще один – с парком.

Однако мне более хочется писать глаза людей, нежели соборы, потому что в человеческом взгляде есть нечто, чего недостает соборам, величавым и импозантным, – это душа, будь то душа бедного нищего или уличной девочки, и, на мой взгляд, это гораздо интереснее.

28 декабря 1885

442

Кобальт – божественный цвет, и нет другого такого, чтобы передать небо, окружающее все сущее. Кармин – винно-красный, теплый и терпкий, как вино.

И еще изумрудно-зеленый. Не стоит экономить на этих красках. И на кадмии, конечно, тоже.

Январь 1885

447

Странно, но когда я сравниваю мой этюд с этюдами других людей, между ними обнаруживается совсем мало общего.

Они имеют почти тот же самый цвет, что и тело, они очень точны, когда смотришь на них вблизи, но если отойти на какое-то расстояние, и они будут выглядеть до боли плоскими; все эти розовые и нежно-желтые и прочие тона, мягкие, по сути, на практике дают жесткий эффект. А мои этюды вблизи выглядят зеленовато-красными, желтовато-серыми, бело-черными, а чаще всего это тона, которые вообще трудно определить. Но краски становятся верными, как только чуть отойдешь назад, вокруг изображения возникает воздух и колеблющийся свет падает на него. И в то же время даже малейшая частица краски, которой ты завершаешь работу, начинает звучать в нем.