Текст книги "Эквиано, Африканец. Человек, сделавший себя сам"

Благодарности

Я безмерно благодарен за помощь, которую оказали мне следующие организации, чьи собрания книг и документов я использовал при работе над книгой: Библиотека Мак-Кинли университета Мэриленда, Библиотека Джона Картера Брауна, Шекспировская библиотека Фолджера, Библиотека университета Ховард, Библиотеки Уайденера и Хоутона Гарвардского университета, Британская библиотека, Британский музей, Офис публичных записей (PRO) в Кью и Лондоне, Библиотека доктора Уильямса (Лондон), Библиотека Общества дома друзей (Лондон), Центр семейных записей (Лондон), Офис записей Большого Лондона, Библиотека Голдсмита Библиотеки Лондонского университета, Библиотеки Вестминстера, Библиотека Гилдхолла в Лондонском Сити, Лондонский столичный архив, Библиотека дома Родса (Оксфорд), Офис записей графства Кембриджшир, Библиотека университета Глазго, Офис записей графства Глостершир, Собрание Хорнби в Ливерпульском библиотечном центре, Офис записей графства Шропшир, Офис записей графства Вустершир, Офис записей Норфолка, правление Музея Веджвуда (Барластон, Стаффордшир), Музей Уизбича и Фенланда (Кембриджшир), Проект банковских архивов (Музей естественной истории, Лондон), центры семейной истории Церкви Святых последних дней в Аннандейле и Фолс-Черче (Виргиния) и в Принстоне (Нью-Джерси), Библиотека Ван Пельта Пенсильванского университета, Библиотека Принстонского университета и библиотека Конгресса.

За советы, ободрение и поддержку в исследованиях я благодарю Уильяма Л. Эндрюса, Джона Баррелла, Майкла Бенджамина, Айру Берлина, Кристофера Л. Брауна, Александра К. Бэрда, Патрисию Карретту, Нейла Чеймберса, Малколма Дика, Кеннета Донована, Сьюзан Эссман, Генри Луиса Гейтса мл., Адама Хохшильда, Дерека Хира, Марка Джонса, Антонию Калу, Джорджа Карлссона, Рейхана Кинга, Ирвинга Лейвина, Пауля Магнусона, Джозефа Ф. Марси мл., Дина Миллера, Майкла Миллмана, Филиппа Д. Моргана, Рут Пейли, Стивена Прайса, Н.А.М. Роджера, Нини Роджерс, Эрин Садлак, Филиппа Саундерса, Дэвида Шилдса, Дж. В. Торпа, Артура Торрингона, Пэм и Джоя Трики, Джеймса Уолвина, Иана Уайта и Дэвида Уорролла. Адам Хохшильд великодушно согласился ознакомиться с первым вариантом рукописи и дать свои комментарии. Я также признателен за комментарии и предложения анонимным рецензентам Издательства университета Джорджии.

За щедрую финансовую поддержку в исследованиях и в работе над книгой я чрезвычайно обязан Университету Мэриленда, Национальному фонду гуманитарных исследований, Школе исторических исследований, Институту перспективных исследований (Принстон, Нью-Джерси) и Институту африканских и африканско-американских исследований У.Э.Б. Дю Буа Гарвардского университета. Благодарю моих декана Джеймса Харриса и заведующего кафедрой Чарльза Карамелло за предоставление отпуска для проведения исследований в Институте перспективных исследований и в Институте Дю Буа. О лучших местах для работы нельзя было и мечтать.

И я в величайшем долгу перед Пэт, моим партнером в жизни и в исследованиях.

Замечание о денежной системе

До перехода в 1971 году денежной системы Британии на десятичное исчисление, она была представлена фунтами стерлингов (£), шиллингами (s.), пенсами или пенни (cL) и фартингами. Один фунт стерлингов = 20 шиллингов; 5 шиллингов = 1 крона; 1 шиллинг = 12 пенни; 1 фартинг = U пенса. Одна гинея = 21 шиллинг. (Монета получила такое название в связи с тем, что золото для нее поступало с гвинейского побережья Африки и впервые ее отчеканили в ознаменование основания в 1663 году работорговой монополии, известной как Королевская Африканская компания).

В каждой британской колонии выпускалась собственная бумажная валюта. Колониальный фунт стоил намного дешевле фунта стерлингов, а обменный курс отличался от колонии к колонии и колебался на протяжении столетия. Ограничения на вывоз монеты из Англии заставляли колонии использовать для торговых операций иностранные монеты, главным образом испанские. Основной испанской серебряной монетой был реал («королевский»), а также песо (восемь реалов), известный в Британской Америке как доллар. Поэтому 2 реала, или бита, назывались квортером[16]16
  Бит (англ, bit – кусочек, фрагмент) – мелкая монета различного достоинства. Так до сих пор называют 1/8 американского доллара. Квортер (англ, quarter) – букв, четверть (примеч. пер.).


[Закрыть]. Испанские реалы пользовались особенным предпочтением, поскольку их номинальная стоимость соответствовала стоимости содержавшегося в них серебра. С другой стороны, испанские пистерины номинальной стоимостью 2 реала содержали серебра всего на одну пятую испанского доллара. Испанский дублон представлял собой золотую монету стоимостью 8 эскудо и в 1759 году равнялся 3 фунтам 6 шиллингам. В тот же период испанский доллар в местной валюте стоил 7 шиллингов 6 пенсов в Филадельфии и 8 шиллингов в Нью-Йорке. В восемнадцатом веке регулярно публиковались курсы обмена иностранных валют на колониальные фунты и на фунты стерлингов. В обращении находились также медные монеты, какими однажды заплатили Эквиано, не имевшие ни установленной номинальной, ни натуральной стоимости.

Для приближенного сравнения с деньгами 2005 года номинал монет восемнадцатого столетия следует умножать на восемьдесят. В середине восемнадцатого веке английская городская семья из четырех человек могла скромно существовать на 40 фунтов стерлингов в год, а джентльмену на поддержание подобающего уровня жизни требовалось 300 фунтов стерлингов в год. Служанка могла получать (в дополнение к проживанию, питанию, ненужной хозяевам одежде и чаевым) около 6 гиней в год, слуга-мужчина – около 10 фунтов, а матрос после всех вычетов получал 14 фунтов, 12 шиллингов и 6 пенсов в год в дополнение к проживанию и питанию. Между 1750 и 1794 годами, когда Эквиано получал 5 шиллингов за экземпляр «Удивительного повествования», четырехфунтовая буханка хлеба стоила от 5.1 до 6.6 пенсов. Сэмюэл Джонсон оставил черному слуге Фрэнсису Барберу ежегодную ренту в 70 фунтов стерлингов, герцогиня Монтегю оставила своему черному дворецкому Игнатию Санчо капитал в 70 фунтов плюс 30 фунтов в год, вдова Санчо выручила более 500 фунтов от продажи его «Писем», а дочь Эквиано унаследовала после него капитал в размере 950 фунтов стерлингов.

Британские монеты

Испанские монеты

Томас Джеффрис. Карта Атлантического океана с британскими, французскими и испанскими поселениями в Северной Америке и Вест-Индии (1753)

Глава первая
Африка Эквиано

Весной 1789 года миллионы порабощенных африканцев и их потомков обрели облик, имя и, самое главное, голос. До того, как за три месяца до Французской революции увидело свет «Удивительное повествование о жизни Олауды Эквиано, или Густава Васы, Африканца, написанное им самим», его автор публично использовал только свое официальное имя – Густав Васа, невольничье имя, полученное тридцатью пятью годами ранее и иронично отсылавшее к Густаву Васе, шведскому монарху шестнадцатого столетия, освободившему свой народ от тирании Дании. Читатели, знакомые с Васой по его публикациям 1787–1788 годов в Public Advertiser, Morning Chronicle и других газетах, знали его как полемиста, пользовавшегося репутацией яростного противника трансатлантической торговли африканскими рабами и самого института рабства. Публикация автобиографии позволила ему высказаться об этом более остро, авторитетно и глубоко[17]17
  Термин «автобиография», означающий рассказ о собственной жизни, в восемнадцатом веке использовался редко. Такие произведения обычно называли мемуарами или историей, относя к более широкому понятию «биография», которое ныне применяют к рассказу о чьей-либо жизни. Я использую термины «автобиография» и «биография» в их современных значениях.


[Закрыть]. Кроме того, теперь он мог охватить намного более широкую аудиторию, чем была ему доступна через газеты и посредством переписки. Предыдущие свои тексты он в разное время подписывал как «сын Африки», «эфиоп» и «африканец». Однако в конце восемнадцатого века все эти именования применялись не только к уроженцам Африки, но и к людям африканского происхождения, родившимся за ее пределами. Читателям, с удивлением открывшим, что Густав Васа звался также Олауда Эквиано, Африканец, было бы интересно узнать, что в записи о его крещении в феврале 1759 года, а также в судовом списке 1773 года, местом его рождения указана Южная Каролина.

Время для публикации «Удивительного повествования» было выбрано не случайно. Запрещение работорговли стало действительно популярной темой только с середины 1780-х, особенно после основания в Лондоне в 1787 году Общества за запрещение работорговли. На протяжении восемнадцатого века запрещение почти всегда относилось к искоренению только собственно торговли. Термин редко подразумевал также и эмансипацию, то есть уничтожение самого рабства, к которому открыто призывали лишь немногие. Противники рабства стали известны как аболиционисты главным образом лишь после того, как трансатлантическая работорговля была объявлена вне закона в 1807 году. Отвечая на растущий общественный интерес к аболиционизму, король Георг III повелел в 1788 году комитету Тайного совета по торговле и плантациям[18]18
  Тайный совет – группа советников британского монарха, в описываемое время заседавших в составе отдельных комитетов (примеч. пер.).


[Закрыть] исследовать торговые отношения между Британией и Африкой и саму природу работорговли. Для регулирования некоторых из условий содержания на переполненных невольничьих кораблях сэр Уильям Долбен предложил закон, принятый Парламентом на летней сессии и одобренный королем. В ходе следующей парламентской сессии палата общин приступила к выслушиванию свидетельств о работорговле. Значительная их часть касалась условий содержания рабов до отплытия и во время Срединного перехода.

Отношение к работорговле определялось восприятием Африки и африканцев или, по крайней мере, зависело от него. В описаниях Африки, известных к началу аболиционистских дебатов о работорговле, их авторы нередко пытались отобразить все многообразие и разнородность народов и сообществ. Ранние свидетельства нельзя назвать непредвзятыми – авторы не сомневались, что читатели разделяют их приятие работорговли и рабства как экономической необходимости. И лишь изредка в описаниях, на многие из которых до сих опираются, хотя и с осторожностью, современные антропологи и этнографы, можно заметить попытки оправдаться. Однако в 1780-х годах, с началом дебатов о работорговле, описания Африки и африканцев становятся все очевиднее пропагандистскими и весьма пристрастными в отборе свидетельств, с существенным преобладанием работ, направленных против работорговли.

Начиная с 1787 года организованная оппозиция африканской работорговле, главным образом благодаря усилиям филантропа Томаса Кларксона, собирала и публиковала сведения, обличавшие эту гнусную практику. Однако до 1789 года свидетельства и возражения против торговли рабами исходили исключительно от белых, а единичные свидетельства чернокожих были очевидным художественным вымыслом, как, например, поэмы Ханны Мор и Уильяма Каупера[19]19
  Характерные примеры вымышленных голосов чернокожих можно найти в: Kitson and Lee, eds., Slavery, Abolition and Emanicipation.


[Закрыть]. В «Эссе о рабстве и торговле людьми» (Лондон, 1786) Томас Кларксон, будущий подписчик Эквиано, признавал желательным придать драматизма теме трансатлантической работорговле, для чего на нее следовало взглянуть «с самой ясной и бескомпромиссной точки зрения», то есть глазами жертвы. Прибегая к фантазии для передачи реального опыта, он воображал себя расспрашивающим «печального африканца». «Нам следует, – писал он, – представить собранные сведения в художественной форме, то есть вообразить, будто мы находимся на африканском континенте, и описать сцену, которая, в согласии с неоспоримыми фактами, имела бы все основания явиться нашему взору, окажись мы там взаправду»[20]20
  Clarkson, An Essay, 117-18.


[Закрыть]. Сперва даже чернокожие противники этой торговли не сознавали, какую силу мог бы придать их борьбе голос настоящего африканца. Когда Куобна Оттоба Кугоано, друг, сподвижник и будущий подписчик Эквиано, опубликовал в Лондоне в 1787 году «Мысли и чувства по поводу порочного и нечестивого рабства и торга людьми», он не стал слишком подробно останавливаться на описании Африки или Срединного перехода. Представитель обитавшего на территории нынешней Ганы народа фанта, похищенный в рабство около 1770 года, Кугоано полагал, что «было бы излишним вдаваться в описание всех чудовищных сцен, свидетелями коих нам довелось стать, и гнусного обращения, претерпленного нами в ужасном положении невольников, ибо подобная же судьба тысяч других, страдающих от этой адской торговли, слишком хорошо известна»[21]21
  Kugoano, Thoughts and Sentiments, 15.


[Закрыть].

Вскоре после того, как Густав Васа начал публиковаться в лондонских газетах, он стал осознавать необходимость написать автобиографию от имени Олауды Эквиано. Прежде ему уже приходилось определять себя как уроженца Африки. В 1779 году в письме епископу Лондона он назвался «родившимся в Африке», а 29 декабря 1786 года газета Morning Herald сообщила, что он был «родом из Гвинеи». Но о том, что Густав Васа был по рождению игбо («ибо»)[22]22
  В современном английском языке название народа и языка игбо пишется Igbo (читается обычно «ибо»). Эквиано использует устарелое написание ЕЬое, читающееся так же. В дальнейшем при цитировании Эквиано написание «ибо» относится к языку и народу игбо, а «Ибо» – к их стране (примеч. пер.).


[Закрыть] и первоначально звался Олауда Эквиано, было доведено до сведения публики лишь в 1788 году в ответ на нужды аболиционистского движения. В феврале 1788 года в книжной рецензии в Public Advertiser он заметил: «Если бы мне пришлось перечислить хотя бы только собственные страдания в Вест-Индии, о которых я, быть может, когда-нибудь еще поведаю публике, отвратительный перечень оказался бы слишком длинным, чтобы в него поверить» (331-32). Хотя в 1788 году он уже явно подумывал о своем жизнеописании, которое послужило бы делу аболиционизма, его свидетельства основывались бы лишь на вест-индском опыте, об Африке же никаких упоминаний не было. В следующем месяце он предложил себя для свидетельствования перед комитетом, исследовавшим африканскую работорговлю, но когда предложение отвергли, представил лорду Хоксбери, президенту Торговой палаты, письменное сообщение, датированное 13 марта[23]23
  Lambert ed., House of Commons Papers, 69:98–99. «Письма Густава Васы, бывшего комиссара для поселения в Африке, достопочтенному лорду Хоксбери» составляют 14-й раздел сборника свидетельств “Detached Pieces of Evidence Relating to the Trade to Africa generally”.


[Закрыть]. Он опубликовал его также в Public Advertiser от 31 марта. Ни разу не сослался он на личный опыт и в поддержку довода о том, что «торговое общение с Африкой открывает ее неисчерпаемые ресурсы производственным интересам Великобритании и всем тем, кому ныне препятствует работорговля» (335-36). Три месяца спустя он опубликовал открытое письмо членам палаты общин, на чьих дебатах по вопросу работорговли недавно присутствовал. В письме он выражает сожаление о том, что ему не представилась «возможность рассказать вам не только о моих собственных страданиях, которые, хотя и многочисленные, но уже почти забыты, но и о тех, коим я долгие годы был свидетелем и кои могли бы повлиять на ваше решение». Здесь он впервые ссылается на собственные воспоминания об Африке, хотя и весьма отличные в деталях и тоне от тех, что позже появятся в его «Удивительном повествовании». Он говорит законодателям: «Если бы Проведению угодно было вернуть меня в мои владения в Илизе (Elese) в Африке и осчастливить лицезрением кого-либо из достойных сенаторов… мы устроили бы такое возлияние чистым девственным пальмовым вином, что сердца их возрадовались бы!!!» (339,340). Образ Африки, нарисованный Эквиано в 1788 году, еще очень обобщен, а единственная конкретная деталь – «поместье в Илизе» – ни разу не помянуто в написанной впоследствии автобиографии.

Эквиано понимал, что в 1789 году движение против работорговли для усиления своего напора больше всего нуждалось в рассказе, который бы подтверждал сообщения об Африке и работорговле некоторых белых наблюдателей или даже полностью основывался на них, и в то же время ставил под сомнение сообщаемое другими белыми; и именно такое повествование он и готовился представить. Он помнил, как двумя годами ранее Кугоано не воспользовался возможностью предложить подобный рассказ[24]24
  В 1787 году Кугоано опубликовал памфлет, в котором осуждал рабство и рабо-торговлю с христианской точки зрения, но не упоминал о личном опыте (Kugoano, Thoughts and Sentiments, примеч. пер.).


[Закрыть]. 25 апреля 1789 года премьер-министр Уильям Питт представил палате печатную версию свидетельств о торговле рабами, собиравшихся на протяжении предыдущего года, включая и письмо Эквиано в адрес Хоксберри. Также 25 апреля, всего за несколько дней до выхода в свет «Удивительного повествования», Эквиано вместе с Кугоано и еще несколькими африканцами опубликовал письмо в Diary; or Woodfall’s Register с выражением благодарности Уильяму Диксону за выступление против работорговли в «Письмах о рабстве». Здесь Васа впервые использовал в печати имя Олауда Эквиано. Он и его литературный агент, которого он делил с Диксоном, должны были порадоваться замечанию последнего, что «никакое произведение не встретило бы у гуманных и свободолюбивых людей Англии лучшего приема, нежели доказательство способности африканцев, явленное пером африканца». Сцена для появления истории Олауды Эквиано, изложенной его собственными словами, была готова.

Африка в восемнадцатом веке

Все, что мы знаем об африканском периоде жизни Эквиано, содержится в его собственном рассказе, явно предназначенном стать частью дискуссии об африканской работорговле. Его земля Игбо не походит на Африку, изображавшуюся краем дикости, идолопоклонства, каннибализма, грубости и общественной неустроенности. Защитники работорговли утверждали, будто европейское порабощение избавляло африканцев от этих зол, приобщая к цивилизации, культуре, производственному труду и христианству. Плохой климат, болезни, перенаселенность, недостаток удобных гаваней и пригодных для навигации рек, местная военная и политическая власть, а также отсутствие спроса на иные предметы торговли помимо рабов, словно нарочно соединились, чтобы удерживать европейцев от проникновения в глубины континента. Множество посвященных Африке книги периодических изданий восемнадцатого века отвечало на растущий интерес к сообщениям путешественников, посетивших этот континент и в большинстве своем связанных с торговлей рабами.[25]25
  См. напр. Bosman, A New and Accurate Sescription; Barbot, A Description; Phillips, A Journal; Bluett, Some Memoirs; Snelgrave, A New Account; RKINS, a Voyage; Smith, A New Voyage; and Adanson, A Voyage.


[Закрыть]Но реальное число новых источников информации не соответствовало быстро развивавшейся дискуссии об Африке, особенно о Западной Африке и ее народах. Новые сообщения повторяли, кратко пересказывали или иным образом адаптировали более ранние сведения, полученные от крайне немногочисленных путешественников. Эти позднейшие переложения появлялись в солидных сборниках, издававшихся все большими тиражами на протяжении всего столетия.[26]26
  Примеры включают: Churchill and Churchill, A Collection; Harris, A Complete Collection; Astley, A New Genereal Collection; and The Universal History.


[Закрыть] Более скромные собрания отчетов путешественников и географические обзоры выходили начиная с середины столетия, отражая расширение аудитории, интересовавшейся Африкой.

У британцев восемнадцатого века складывался весьма противоречивый образ Африки. Филип Дормер Стэнхоуп, четвертый граф Честерфильд, давая сыну урок географии, воспроизводил распространенный негативный взгляд: «Африка, как тебе известно, разделена на девять [sic] главных частей, а именно: Египет, Барбарию, Биледульгерид, Заару, Нигритию, Гвинею, Нубию и Эфиопию[27]27
  Biledulgerid (от араб, страна фиников) – область к югу от Атласских гор между Тунисом, Алжиром, Ливией и Египтом; Barbaria – Восточная Африка (ср. берберы); Zaara – Сахара (от араб, «пустыня»); Нигрития – населенная чернокожими местность между Гвинеей и Сахарой (примеч. пер.).


[Закрыть]. Африканцы – самые невежественные и неотесанные люди на свете, стоящие лишь немногим выше львов, тигров, леопардов и иных диких животных, кои в этой стране водятся в изобилии… Африканцы, обитающие на побережье Средиземного моря, продают в вест-индское рабство собственных детей и равным образом поступают с захваченными на войне пленниками. Великое их множество мы покупаем для перепродажи в Вест-Индию с большой выгодой».[28]28
  Stanhope, The Letters, 2:503.


[Закрыть] Такой умудренный и хорошо образованный человек, как Честерфильд, определенно не испытывал ни малейших колебаний, объединяя столь разные области огромного континента в воображаемую «страну» Африку. Иной учитель мог избрать и позитивный образ Африки, какой предлагает в своем «Путешествии в Сенегал» Майкл Эдансон: «Куда бы ни обращал я взор в этом чудесном месте, мне представал совершенный вид нетронутой природы: приятное уединение посреди прекрасного ландшафта».[29]29
  Adanson, A Voyage, 54.


[Закрыть] Пассаж Эдансона часто цитировался в направленных против работорговли произведениях, таких как «Умирающий негр» Томаса Дэя и Джона Бикнелла (Лондон, 1773), поэме, которую Эквиано обильно цитирует в «Удивительном повествовании». Энтони Бенезет, квакер из Филадельфии, позволил читателям по обе стороны Атлантики ознакомиться с благоприятными отзывами об Африке и африканцах, собрав в своих работах сведения от многих авторов в извлечениях и в сокращенном изложении.[30]30
  Benezet, A Short Account; Benezet, A Caution and Warning; Benezet, Some Historical Account, впервые издано в Филадельфии в 1771 году, пересмотренное издание вышло в Лондоне в 1784 году. В 1788 году, через четыре года после смерти Бенезета, Общество борьбы за отмену работорговли выпустило в Лондоне расширенное издание книги Some Historical Account.


[Закрыть] Томас Кларксон для своего «Эссе» много почерпнул из книги Бенезета «Некоторые исторические сведения о Гвинее», и Эквиано тоже ссылается на Бенезета и цитирует его в своей автобиографии.

Хотя это был один из континентов «Старого Света», известный европейцам уже многие столетия, хорошо им знакомы были лишь страны Северной Африки. Субсахарская Африка оставалась в восемнадцатом веке почти такой же неисследованной европейцами, как недавно открытая Австралия. Дебаты о работорговле напоминали обществу, как мало оно знало о большей части Африки и ее жителях. Вдохновляясь мыслью собрать непротиворечивую информацию о флоре, фауне и культуре континента, 9 июня 1788 года сэр Джозеф Бэнкс с разделявшими его научные интересы сподвижниками образовал Общество для споспешествования исследованиям внутренних частей Африки, больше известное как Африканское общество. Среди первых, изъявивших желание отправиться в Африку под его эгидой, были Эквиано и Кугоано. Британская публика явно изголодалась по новостям с «черного» континента.

Предложенный Эквиано «несовершенный набросок, который позволила мне создать память, об образе жизни и традициях людей, среди коих сделал я свой первый вздох» (67), сочетает личные воспоминания со ссылками на авторитеты, скрытым цитированием и сведениями, почерпнутыми от кого-то из «многих уроженцев земли Ибо» (58), которых он повстречал в Лондоне. При таком обилии и разнообразии источников мы вправе задаться вопросом, чем же руководствовался Эквиано при создании автобиографии: воспоминаниями или воображением? Сочетание личного опыта и всевозможных источников, памяти и воображения не должно удивлять в работе, которая может в равной мере считаться биографией народа и частной автобиографией. Даже те, кто полностью доверяют рассказу Эквиано об Африке, соглашаются, что «не представляется возможным с какой-либо точностью определить, где находилось место рождения Эквиано – Эссака, высказывая предположения, помещающие ее как на востоке, так и на западе от Нигера».[31]31
  Edwards, “Introduction”, xviii.


[Закрыть] Касаясь смутных воспоминаний Эквиано о своем детстве, букеровский лауреат, прозаик и критик Чинуа Ачебе признаёт, что ко времени написания «Удивительного повествования» у Эквиано «остались лишь отрывочные воспоминания о земле его предков Игбо».[32]32
  Achebe, Morning Yet on Creation Day, 50, 79.


[Закрыть]

Большая часть «набросков» африканской жизни содержится в первой главе «Удивительного повествования», включающей больше примечаний автора, чем какая-либо другая. Некоторые из приводимых фактов подразумевают источники, не доступные кому-либо в Африке; как, например, протяженность королевства Бенин; другие же подкрепляются или иллюстрируются общедоступными свидетельствами; есть и такие, что не могли быть известны ребенку, как, например, обычаи, практикуемые только взрослыми. Поскольку, как рассказывает Эквиано, он жил в Африке, лишь «пока не достиг возраста одиннадцати лет», он хорошо знал, что читатели нуждались в подтверждении точности его рассказа:

Надеюсь, читатель не сочтет, что я злоупотребил его терпением, сопроводив представление собственной персоны рассказом о нравах и обычаях моей страны. Их заботливо привили мне, и след, отпечатавшийся на моем образе мыслей, не изгладился временем, а претерпенные несчастья и превратности судьбы лишь закалили и укрепили в приверженности к ним; потому что какой бы ни была любовь к родному краю – истинной или воображаемой, и чем бы она ни вызывалась – преподанной моралью или природным чувством – я до сих пор с радостью оглядываюсь на первые годы своей жизни, хотя радость моя в немалой мере омрачена печалью. (71)

Наиболее скептически настроенным читателям Эквиано захотелось бы получить еще более надежное подтверждение, знай они, что внешние источники, как то запись о крещении и судовые списки, свидетельствуют о том, что родился он скорее в Америке, чем в Африке, и что, судя по метеорологическим, флотским и газетным источникам, ему, вопреки собственным утверждениям, не могло быть одиннадцати лет, когда он, по его словам, был похищен в Африке. Впервые он оказался в Англии в середине декабря 1754 года, а не «примерно в начале весны 1757 года» (98), как пишет сам.[33]33
  См. мое “Questioning the Identity”.


[Закрыть] Учитывая, что от похищения в Африке до прибытия в Англию прошло, согласно автобиографии, около четырнадцати месяцев, во время похищения ему должно было быть всего семь-восемь лет, и когда мы впервые встречаемся с ним в Африке, он определенно выглядит младше одиннадцати.[34]34
  Ср. также начало III главы (прибытие из Африки в Вест-Индию): «Женщин, которые мыли меня и заботились обо мне [во время плавания], тоже распродали в разные места, и мы больше никогда не встречались» (примеч. пер.).


[Закрыть]

Чем бы мы ни считали рассказ Эквиано об Африке – историческим вымыслом или обычной автобиографией, – сила его во многом исходит от доносящегося до читателя наивного детского голоса. Эквиано надеялся, что читатели, получив романтизированные детские воспоминания, сделают на это скидку. Он также знал, что читателя потрясет жестокое разрушение его невинного детского мирка. И неважно, был ли его рассказ вымыслом или правдой, легко вообразить, почему эмоционально он мог нуждаться в такого рода истории. Порабощение, где бы оно ни произошло первоначально – в Африке или Южной Каролине, – оборвало его африканские корни, решительно отрезав от прошлого вне рабства. Создание или воссоздание африканского прошлого позволяло выковать личную или национальную идентичность иную, нежели навязанная европейцами, автобиография позволяла публично переделать себя. Одна из целей Эквиано в «Удивительном повествовании» состояла в демонстрации того, что он заслужил свой успех и пришел к нему самостоятельно.

Эквиано описывает себя как исключительного ребенка, которому судьбой было предначертано великое будущее в райской стране, которой он скоро лишится. У его отца, «кроме множества невольников, было многочисленное потомство, из которого семеро детей пережили младенчество, в их числе я и сестра – единственная его дочь. Поскольку я был младшим из сыновей, то, конечно же, стал любимцем у матери и постоянно находился при ней, а она прилагала особенное старание к моему воспитанию. С детских лет меня обучали военному искусству, целыми днями я занимался стрельбой и метанием копья, а мать награждала меня за успехи знаками отличия, как водилось у наших великих воинов» (72). Как порабощенный представитель знатного рода, столь частый герой вымышленных историй о работорговле, Эквиано представляется обладателем высокого статуса в «стране Ибо»: «…тех детей, кому наши мудрецы прочат счастливую жизнь, демонстрируют всем желающим. Помню, поглядеть на меня приходило множество людей, и меня даже носили показывать в другие места… [наших детей] называют в честь какого-либо события, или случая, или знаменательного прорицания, имевшего место при их рождении. Я получил имя Олауда, что на нашем языке означает изменение судьбы и также удачу, или человека избранного, обладающего громким голосом и красноречивого» (63). Он ничего не сообщает о значении имени Эквиано, которое современные ученые весьма правдоподобно относят к возможным вариантам имен Эквуно, Эквуано или Эквеано.[35]35
  Рассуждая о возможных соответствиях и значении имени Эквиано, Эдвардс цитирует Г.И. Джонса и Чинуа Ачебе (“Introduction”, xx-xxi).


[Закрыть]

«Насколько позволяют судить скудные воспоминания [Эквиано]», в квазиавтономии, характерной для деревень игбо в Бенине, «все управление находилось в руках местных вождей или старейшин». Не названный по имени отец Эквиано «был одним из вождей или старейшин… и носил титул эмбренчё; слово это… выражало высшее отличие и буквально означало на нашем языке отметину на теле, свидетельствующую о знатности». Как один из эмбренчё или мгбуричи («люди с такими отметинами»), которые «разрешали споры и наказывали виновных», он прошел через обряд рубцевания или шрамирования, которому подвергаются получившие «право на такую отметину», для чего «надрезают кожу поперек лба в верхней его части и стягивают к бровям; затем трут оттянутый лоскут теплой рукой до тех пор, пока она не усохнет и не превратится в толстый рубец, пересекающий нижнюю часть лба». Эквиано «было от роду назначено получить [такую отметину]». Для некоторого числа современных критиков «нескольких слов его родного языка, упомянутых в «Удивительном повествовании», достаточно, чтобы развеять сомнения в принадлежности Эквиано к народу игбо… Слово «эмбренчё»… соответствует современному мгбуричи, как называют получивших или имеющих ичи, шрамы на лице, признак высокого статуса. Слово это встречается и у других ранних авторов».[36]36
  “Questioning the Identity”, xviii.


[Закрыть] На это, однако, можно возразить, что слов, предположительно относящихся к языку игбо, так мало (меньше десяти), что он мог легко узнать их и за пределами Африки.

Хотя ему было предначертано высокое положение, ребенок, которого рисует Эквиано, представляется необыкновенно ранимым и уязвимым, настолько, что если бы ему действительно было одиннадцать лет, многих читателей сильно удивила бы его инфантильность. Он рассказывает, что «постоянно» находился при матери, даже когда не следовало: «Также и женщинам в известные дни запрещается входить в жилище, касаться кого-либо или дотрагиваться до чужой пищи. Я был так привязан к матери, что не мог оставаться без нее или избегать соприкосновений с ней в подобные дни, вследствие чего мне приходилось жить с ней отдельно в маленьком домике, предназначенном специально для этой цели, до тех пор, пока не будут сделаны приношения и мы не очистимся» (63). Африканский мальчик породил Эквиано-писателя, и оба представляли собой исключительные личности, занимающие идеальные эмоциональные, интеллектуальные и социальные позиции для наблюдения и оценивания общества, в которых оказались. Как и мужчина, мальчик был необыкновенным по природе и положению.

Эквиано дает замечательную этнографическую зарисовку культуры игбо восемнадцатого столетия. Он рассказывает, что родился в 1745 году в «части Африки, известной под названием Гвинея, где происходит торговля рабами». Уверенность в дате своего рождения скорее зароняет сомнение, чем укрепляет доверие к рассказу, поскольку никакими записями она подтверждаться не могла. Из многих царств между Сенегалом и Анголой «наиболее значительное – Бенин, замечательное как размером и богатством, так и плодородностью возделываемой земли, могуществом царя, а также многочисленностью и воинственностью жителей… Длина его береговой линии всего около 170 миль, однако вглубь Африки страна уходит на расстояние, до сих пор еще не изведанное ни одним путешественником и ограничиваемое, по-видимому, лишь империей Абиссиния приблизительно в полутора тысячах миль от океана». Из «множества провинций и областей», составляющих Бенин, родина Эквиано – «одна из самых отдаленных и изобильных, называемая Ибо… в очаровательной плодородной долине под названием Эссака». Область «Ибо» располагалась так далеко в глубине страны, что Эквиано «никогда не приходилось слышать ни о белых людях или европейцах, ни об океане», и, что было весьма типично для слабо организованной конфедерации квазиавтономных политических образований, составлявших Бенин восемнадцатого века, ее «зависимость от царя Бенина была почти лишь номинальной» (50).

В обществе игбо женщин за прелюбодеяние наказывали «отданием в рабство или смертью» (51). Правосудие, однако, могло проявлять и милосердие: «одну женщину судьи признали виновной в измене и отвели, как того требует закон, к мужу, чтобы он наказал её по своему усмотрению. Он определил, что наказанием станет смерть, но перед самой казнью выяснилось, что у неё был грудной младенец, и ни одна из женщин не соглашалась взять на себя заботу о нём; и она была пощажена ради этого ребенка». Мужья, однако, «не соблюдают по отношению к женам той же верности, что ожидают от них, не отказывая себе в других женщинах, хотя и редко более чем в двух». Родители обычно сговаривают пары еще в детстве, хотя мужчины могут свататься и сами. О помолвке объявляют торжественно и публично с тем, чтобы никто другой не стал ухаживать за девушкой. Позднее, на другом торжестве в доме жениха, родители невесты «отводят ее к жениху» (52) и «повязывают вокруг пояса хлопковый шнурок толщиной с гусиное перо, которое не позволяется носить никому, кроме замужних женщин». Друзья новобрачных одаряют их приданым, «включающим обычно участок земли, невольников и скот, домашнюю утварь и сельскохозяйственные орудия». Доминирующая роль мужа не должна удивлять, принимая во внимание, что «родители жениха… передают подарки для невесты ее родителям, чьей собственностью она являлась до замужества; после же этого она считается собственностью только своего мужа» (53). Как «глава семьи», муж «обычно принимает пищу в одиночестве», а женщины, дети и рабы сидят отдельно (54).