Текст книги "Эквиано, Африканец. Человек, сделавший себя сам"

Маленький мальчик не старше десяти лет, которого можно поднять в воздух за ноги, тем не менее не выглядит трусом, даже «отчаянно крича и плача», особенно есть знать о возможных последствиях подобного похищения. Принимая во внимание «столь юный возраст», нетрудно понять, почему, когда за несколько месяцев до этого Паскаль в шутку предложил оставить его в Фалмуте, чтобы обручить с маленькой девочкой, Эквиано «расплакался и сказал, что не расстанется с ним» (99). Касается ли дело воспитания ребенка или щенка, страх оказаться брошенным – мощное средство формирования верности и привязанности. Ричард Бейкер, Эквиано и не названный по имени старший помощник составляли свиту, чьим главным объектом лояльности был сопровождаемый ими человек, Паскаль. Мы склонны ошибочно полагать, что известная с конца восемнадцатого века, когда Эквиано писал свою автобиографию, относительно горизонтальная структура общества, в которой люди самоидентифицировались с подобными им по экономическому и социальному положению, была свойственна также и более раннему времени. Но флотский опыт Эквиано формировался в период, когда «вертикальные связи покровительства и заступничества были еще много сильнее и важнее зарождающихся классовых интересов»[99]99
  Rodger, The Wooden World, 344.


[Закрыть]. Матрос Эквиано прежде всего хранил верность своему покровителю и защитнику, морскому офицеру Паскалю; маленький мальчик прежде всего был верен единственной своей семье, включавшей, в его представлении, Дика Бейкера и авторитетную фигуру Паскаля, которого он так боялся потерять. И с поступлением на корабль профессиональная и личная верность Эквиано стали подкреплять друг друга.

Удивление перед открывшимся новым мужественным миром, выстроенным из корабельного дерева, пересилило страх неведомого: «Я был поражен количеством людей и пушек. Вообще же по мере того, как прирастали мои знания об окружающем мире, удивление слабело, а мрачные предчувствия и страхи, овладевшие мною, когда я внезапно очутился среди европейцев, и мучившие первое время, начинали оставлять меня… Печаль, столь недолго занимающая юные умы, мало-помалу развеивалась, и вскоре я совсем развеселился и стал чувствовать себя вполне терпимо для своего положения» (101). Roebuck, на котором для обеспечения команды свежими продуктами держали даже живой скот, должен был показаться мальчику плавучей деревней. Восхищение и изумление, преисполнившие Эквиано, больше свидетельствовали о его юности и незнакомстве с морской жизнью, нежели о положении раба. Белый мальчик выразил не меньшее удивление перед флотским миром, где обычаи, одежда и язык столь разительно отличались от принятых на суше: «Я даже не мог решить наверное, в какой мир попал – духов или чертей. Все казалось чудным; язык был столь отличен, а выражения столь странны, что мне постоянно казалось, будто я пребываю во сне или забытьи и никак не могу проснуться по-настоящему»[100]100
  Cremer, Ramblin’s Jack, 43.


[Закрыть].

Самые крупные военные корабли делились на шесть классов, или рангов, в зависимости от количества пушек: корабли первого ранга несли 100 пушек, второго – 90, третьего – 64–80, четвертого – 50–60, пятого – 30–44 и шестого – 20–28. Обычно только корабли первых четырех рангов считались линейными, то есть боевыми кораблями, рассчитанными на кильватерный строй и стрельбу бортовыми залпами по противостоящему строю вражеских кораблей во время сражения, представлявшего собой в сущности дуэль между плавучими артиллерийскими батареями. Эквиано описывает Roebuck как «5th rate 40», иными словами это был двухпалубный военный корабль пятого ранга, несший 40 орудий (на самом деле, 44) и укомплектованный командой из 240–280 человек. Корабли пятого и шестого рангов в 1750-х годах представляли собой ранние версии фрегатов, часто применявшихся в качестве крейсеров[101]101
  Крейсер – корабль, предназначенный для длительного одиночного плавания (примеч. пер.).


[Закрыть] по отдельности или в сопровождении одного-двух других кораблей. Вне ранговой системы по размеру и огневой мощи находилось множество вспомогательных кораблей, включая бомбардирские кечи – существенно усиленные корабли, несшие на себе или перевозившие тяжелые мортиры, а также брандеры, начинявшиеся горючими веществами и сконструированные таким образом, чтобы поджечь вражеский корабль, сцепившись с ним или будучи пущенным в его направлении по ветру или по течению.

На кораблях высших рангов могло находиться до пятидесяти мальчиков в возрасте от шести до восемнадцати лет. Точные данные об их численности на том или ином судне появляются лишь с 1764 года, когда Адмиралтейство впервые потребовало указывать в списке экипажа возраст (и место рождения). Большинство мальчиков собирались стать уорент-офицерами или офицерами на комиссии, обучаясь без отрыва от службы. Многие начинали офицерскими слугами, хотя обязанности их редко ограничивались обслуживанием офицеров. Даже на кораблях низших рангов вроде Roebuck «находилось немало мальчиков» (102). Впервые в списке экипажа Паскаль появляется 18 июня 1755 года, а 28 июня к нему присоединяется и Ричард Бейкер, слуга. Лейтенант имел право иметь лишь одного слугу. Видимо, по этой причине, а также в связи с тем, что на флоте рабовладельцы ощущали необходимость скрывать социальный статус своих рабов, в списке личного состава за 6 августа, где впервые упоминается Эквиано, он назван «волонтером». Запись «Густ. Васа кап. сл.» следует понимать как относящуюся к одному из восьми слуг, полагавшихся капитану Roebuck Мэттью Уитвеллу. Отношения между офицером и слугой походили на отношения между хозяином и учеником. Подобно ученикам, офицерские слуги не получали жалованья, однако офицеры обеспечивали их содержание. Обычно на корабле они имели высокий социальный статус, поскольку в них видели будущих офицеров. Поэтому в море капитанский слуга Эквиано, невзирая на статус раба, занимал, вероятно, равное положение с теми, кто на суше стоял выше него на социальной лестнице.

Эквиано и другие мальчики «большую часть времени… проводили в играх». Наиболее живо ему вспоминается, как капитан и команда подначивали их драться друг с другом на шканцах; это «развлечение» приносило ему от пяти до девяти шиллингов за каждый бой и позволяло испытать новую форму равенства: «Впервые мне довелось драться с белым мальчиком». Тогда ему «впервые пришлось узнать, что такое кровь из носа» (102). А еще во время двух походов через Северное море в Голландию, а также в Шотландию, откуда они забрали в Англию солдат, он «узнал многие корабельные маневры и несколько раз [ему] довелось выстрелить из пушки». Крейсируя у берега Франции, Roebuck захватил семнадцать призов, вражеских кораблей, чье содержимое подлежало продаже, а вырученные средства – распределению среди офицеров и команды как призовые суммы, причем самая большая доля полагалась капитану. Захваченные корабли были скорее торговыми, а не военными. Как и большинству мальчиков, Эквиано очень хотелось одержать победу над более достойным противником, чем купеческое судно. Когда как-то вечером Roebuck повстречал у берега Франции вблизи Гавр-де-Граса[102]102
  Le Havre-de-Grace (фр. гавань [деревни] Грас) – прежнее название Гавра, по наименованию деревенской часовни, посвященной милосердной Богородице (фр. Notre Dame de Grace), находившейся на месте будущего порта (примеч. пер.).


[Закрыть] «большой фрегат французской постройки», команда «без промедления произвела все приготовления к бою, и я уже надеялся, наконец, увидать сражение, которого так долго и напрасно ждал». В темноте было очень трудно определить национальную принадлежность корабля, а командиры часто предпочитали держать свою принадлежность в тайне как можно дольше, потому что не знали, с кем столкнулись, либо чтобы сохранить элемент неожиданности. Однако, к немалому разочарованию» мальчика, как только Roebuck начал стрельбу, на другом корабле «взмыл английский флаг», и оказалось, что это «военный корабль Ambuscade» (103). Захваченный у французов во время прошлой войны, 21 апреля 1746 года, Embuscade действительно был «французской постройки»: его превратили в 40-пушечный корабль пятого ранга Ambuscade[103]103
  Фр. embuscade, англ, ambuscade – засада (примеч. пер.).


[Закрыть].

Доставшиеся Roebuck призы вошли в число более трех сотен французских купеческих судов, захваченных Британией в открытом море и английских портах до войны, объявленной Франции 18 мая 1756 года, на что она ответила таким же объявлением 9 июня. Хотя боестолкновения между странами становилась все масштабнее и ожесточеннее, ни одна из них не желала преждевременного объявления войны. Британия и Франция все еще рассматривали североамериканскую сцену как второстепенную по отношению к европейскому театру военных действий. Премьер-министр, нерешительный по натуре герцог Ньюкасл, надеялся избежать войны в Европе благодаря военному успеху в Америке и дипломатии. Общественное мнение и некоторые члены кабинета, и сильнее всех государственный секретарь по вопросам войны Генри Фокс, подталкивали Ньюкасла к более решительным действиям против Франции, особенно вдоль колониальных границ в Северной Америке. Сильную поддержку Фоксу оказывал Август, герцог Камберлендский, капитан-генерал Британской армии и любимый сын короля Георга II (хотя и не первоочередной наследник престола). Расположение короля и репутация безжалостного подавителя Якобитского восстания в шотландском Хайленде, где он заслужил себе кличку «Каллоденский мясник», делали Камберленда грозной политической силой. Ньюкасл, Фокс и Камберленд сформировали неустойчивую политическую коалицию. Как аристократ Ньюкасл заседал в палате лордов, члены которой были покладистыми сторонниками одобряемых монархом мер. Пока Фокс обрабатывал куда менее надежную палату общин[104]104
  В этот период Фокс являлся лидером палаты общин, то есть членом кабинета министров, ответственным за связи с палатой. До середины XIX века эта должность оставалась неформальной (примеч. пер.).


[Закрыть], членам которой надлежало проголосовать за финансирование стратегических планов Ньюкасла-Фокса-Камберленда, британское правительство действовало так, будто уже начало подготовку к войне, ища на континенте союзников для поддержки своих относительно слабых сухопутных сил. Франция в ответ основательно укрепляла позиции в Канаде и наращивала численность флота.

В конце концов к исходу 1755 года полномасштабная война между Францией и Британией стала неизбежной.[105]105
  О причинах, ходе и последствиях Семилетней войны см. Anderson, Crucible of War.


[Закрыть] В тот год Британия проиграла несколько сражений в Северной Америке, а крупнейшее поражение потерпела в 1756, и случилось оно на море. Весь предшествующий год Франция накапливала в портах Ла-Манша огромные силы вторжения численностью сто тысяч человек, предназначенные, как полагали британцы, для Канады или для самой Англии. В Тулоне Франция также собирала военный флот, явно угрожавший стратегической средиземноморской военно-морской базе Британии на Менорке. В марте Ньюкасл приказал небольшому флоту из недоукомплектованных и нуждавшихся в ремонте кораблей под командованием адмирала Джона Бинга, человека, не имевшего до сих пор случая доказать свою храбрость, направиться на британскую базу в Гибралтаре и, в зависимости от действий французского флота, либо следовать оттуда в Канаду, либо выступить на защиту крепости Сан-Фелипе на острове Менорка. Достигнув в начале мая Гибралтара, Бинг узнал, что французы уже высадились на острове и осадили крепость. Не задержавшись для ремонта и пополнения запасов, он поспешил к острову, без сомнения подгоняемый мыслью, что без внешней помощи осажденные всегда рано или поздно принуждены бывают сдаться. После поражений в Америке Ньюкасл и его министры понимали, что поражения в Европейских водах их правительство не переживет. Еще до получения известий об исходе дела в Средиземном море политики начали искать, на кого можно было бы свалить поражение. Бинг встретил французский флот у берегов Менорки 20 мая 1756 года, всего два дня спустя после объявления Британией войны. В столкновении с лучше обеспеченным личным составом и лучше вооруженным флотом под командованием маркиза Ла Галиссоньера половина кораблей Бинга получила серьезные повреждения, в то время как кораблям противника в ходе четырехчасового боя был нанесен лишь незначительный ущерб. На счастье англичан, Ла Галиссоньер вышел из боя, так что Бингу все-таки удалось защитить осажденные на острове части. Но вместо того, чтобы дожидаться подкрепления, Бинг через четыре дня решил возвращаться в Гибралтар, тем самым предрешив судьбу британского гарнизона, который в конце концов сдался с честью. Виновник был очевиден.

Пока весть о позоре Бинга и, соответственно, кабинета Ньюкасла распространялась по Британии, карьера Паскаля шла в гору. 13 июля 1756 года его произвели на Roebuck в первые лейтенанты. 6 декабря он покинул Roebuck, чтобы занять с 7 января 1757 года должность первого лейтенанта на корабле четвертого ранга Preston. 50-пушечным кораблем четвертого ранга Preston с экипажем от 300 до 350 человек командовал капитан Джон Эванс. Эквиано покинул Roebuck 14 декабря 1756 года «по личной просьбе». С 12 по 21 января 1757 года их с Бейкером отправили в Плимут на восьмиггушечный шлюп Savage с экипажем из восьмидесяти человек под началом коммандера Джозефа Пейтона. Эквиано был записан как «Густа Вустер» (Gusta Worcester). Матросов часто одалживали на короткое время на другие корабли. В Портсмут Эквиано прибыл «как раз, когда судили адмирала Бинга (которого я несколько раз видел во время процесса)» (103), судебное разбирательство продлилось с 27 декабря 1756 до 27 января 1757 года. Доставленный в Англию под стражей и обвиненный в трусости, самоуправстве и небрежении служебными обязанностями, Бинг был признан виновным только в последнем. Король Георг II отказал в помиловании, и 14 марта 1757 года расстрельная команда привела приговор в исполнение на шканцах 74-пушечного корабля третьего ранга Monarch (бывшего французского Monarque, захваченного в предыдущую войну). Негодование значительной части британского общества вызывали и Бинг, и правительство, которое, по общему убеждению, сделало его козлом отпущения за собственную неспособность к решительным военным действиям.

Как и ожидалось, дело Бинга еще до исполнения смертного приговора привело к отставке Ньюкасла с поста премьер-министра и, в конечном счете, к пересмотру британской внутренней политики, что сильно повлияло на ход войны и морскую судьбу Эквиано. В восемнадцатом веке монархия оставалась достаточно сильна, чтобы никакая политическая администрация не могла долго выживать без полноценной королевской поддержки. Хотя при неписанной британской конституции должность премьер-министра не являлась официальной, самыми сильными и успешными оказывались кабинеты, возглавляемые влиятельной фигурой, которая проводила одобряемую монархом стратегию и обладала достаточным политическим весом, чтобы принудить парламент, особенно палату общин, к необходимым для осуществления этой стратегии действиям. Самыми эффективными оказывались премьер-министры, состоявшие, в отличие от герцога Ньюкасла, в палате общин и обладавшие, в отличие от Генри Фокса, хорошими ораторскими навыками.

Человеком, лучше прочих отвечавшим этим требованиям, в 1756 году оказался Уильям Питт, «Великий общинник»[106]106
  The Great Commoner, от House of Commons (палата общин), членом которой Питт оставался большую часть своей политической жизни (примеч. пер.).


[Закрыть], решительный человек с огромными амбициями и выдающейся самоуверенностью. Его сын Уильям, известный как Питт Младший, был премьер-министром в то время, когда Эквиано работал над автобиографией. Два препятствия стояли на пути Великого общинника: он отказывался служить вместе с Ньюкаслом, и его не выносил король. На протяжении многих лет Питт оставался великим аутсайдером, возглавляя оппозицию, критикующую членов кабинета Ньюкасла и их действия. Король невзлюбил Питта за то, что его поддерживала фракция Лестер-хауса, группа членов парламента, отстаивавших интересы внука и престолонаследника Георга, тогда еще подростка и будущего короля Георга III, жившего с матерью в Лестер-Хаусе[107]107
  Резиденция Лестер-Хаус в Вестминстере, построенная в 1630-х годах, служила местом жительства принцам Уэльским – будущему Георгу II, а затем его сыну и внуку (будущему Георгу III). С начала XVIII века превратилась в штаб-квартиру оппозиции, традиционно группировавшейся вокруг наследников престола и связывавшей с ними карьерные надежды (примеч. пер.).


[Закрыть]. К концу года позиции Ньюкасла пошатнулись, и 11 ноября 1756 года он оставил должность. Не имея особого выбора, король вынужден был просить Питта сформировать кабинет, в котором сам он получил должность государственного секретаря Южного департамента[108]108
  До 1782 года, когда Южный департамент превратился в министерство внутренних дел (Хоум-офис), в правительстве имелось два госсекретаря: старший из них, секретарь Южного департамента, ведал делами южной Англии, Уэльса, Ирландии и североамериканских колоний, а также отношениями с католическими и мусульманскими государствами Европы; другой секретарь отвечал за северную Англию, Шотландию и отношения с протестантскими странами северной Европы (примеч. пер.).


[Закрыть]. Питт обещал усерднее заниматься развитием армии и флота и превратить Северную Америку в главный театр военных действий. Хотя Питт осуждал политику Ньюкасла по финансированию иностранных армий, он обещал продолжить финансирование союзнических сил, защищавших британские интересы в Европе, особенно любимую родину короля, курфюршество Брауншвейг-Люнебург.[109]109
  Традиционные английские названия Electorate of Hanover и Electorate of Brunswick-Liineburg являются переводом нем. Kurhannover и Kurfurstentum Braunschweig-Liineburg (от Kiir – выбор, fiirst – князь). Курфюрст – князь-электор, то есть член коллегии выборщиков императора Священной Римской империи (примеч. пер.).


[Закрыть]Для обороны же Британии он предложил организовать милицию в составе тридцати двух тысяч человек, набранных и базировавшхся в графствах. Едва Питт приступил к выполнению своего плана, как допустил ошибку, давшую Георгу II долгожданный повод, чтобы избавиться от него: Питт попросил проявить милосердие к Бингу. В апреле 1757 года король распустил кабинет Питта.

В течение трех месяцев неразберихи, пока политики маневрировали в борьбе за власть, а война продолжалась своим чередом, Георг II так и не смог найти альтернативу кабинету Питта. Неохотно признав, что причиной политического кризиса были скорее персоны, нежели их действия, в конце июня король, Ньюкасл и Питт договорились о формировании кабинета Питта-Ньюкасла, в котором на Питта в качестве государственного секретаря Южного департамента возлагалось политическое руководство, а на Ньюкасла – ответственность за финансы на его прежней должности первого лорда казначейства. Результатом соглашения стал наиболее успешный кабинет министров военного времени в истории Британии и один из счастливейших периодов в жизни Эквиано.

Средиземноморье в восемнадцатом веке

Но в конце 1757 года война все еще складывалась для Британии крайне неудачно. С 7 января по 10 ноября 1757 года Паскаль в сопровождении своего слуги Бейкера и капитанского слуги «Густава Вавасы» нес службу на Preston в должности первого лейтенанта.[110]110
  PRO, ADM 36/6367.


[Закрыть] Затем он перешел под начало капитана Уильяма Пастона на Jason, недоукомплектованный 44-пушечный корабль пятого ранга, имевший около восьмидесяти человек личного состава вместо полагавшихся по штатному расписанию двухсот. Там он прослужил до 27 декабря 1757 года.[111]111
  PRO, ADM 36/6365.


[Закрыть] Самой значительной миссией Preston стала доставка обесчещенного герцога Камберлендского из Голландии обратно в Англию. В июле этого года Георг II послал своего сына командовать защищавшей электорат ганноверской армией. Вскоре его атаковали превосходящие силы французов, заперев между реками Аллер и Эльба близ Хастенбека и не оставив никакой возможности выскользнуть и пробиться к морю, чтобы получить поддержку от британского флота. 8 сентября Камберленд сдался французскому командующему Луи Франсуа Арману дю Плесси, захватившему годом ранее Менорку. Согласно Цевенской конвенции, германские части были удалены от Ганновера и заменены на французскую оккупационную армию. По возвращении в Лондон король публично осудил его действия, и униженный Камберленд вынужден был 15 октября подать в отставку из армии.

Подобно Камберленду, потерпевшему сокрушительное поражение при Хастенбеке и не сумевшему пробиться к побережью, новый кабинет Питта-Ньюкасла с надеждой смотрел в сторону моря, ожидая в этой стихии возвращения британской военной удачи. Гордостью растущего флота Питта был Royal George, стопушечный корабль первого ранга, десять лет строившийся на верфи в Вулвиче и 18 февраля 1756 года наконец спущенный на воду. 27 декабря 1757 года Паскаль появился на Royal George в должности шестого лейтенанта. В качестве его слуги 12 января 1758 году в список личного состава был включен «Густав Вассер». Для Паскаля превращения из первого лейтенанта в шестого не стало понижением – в действительности его повысили от самого старшего лейтенанта гораздо меньшего корабля до лейтенанта низшего ранга, но на самом большом корабле королевского флота.[112]112
  PRO, ADM 36/5743.


[Закрыть] Каждому кораблю первого и второго рангов полагалось по шесть лейтенантов. Разница в размерах между старым и новым кораблями ошеломила Эквиано: «Royal George оказался самым большим кораблем, какой мне приходилось видеть, и я был поражен количеством самых разных людей на нем – мужчин, женщин и детей, а также размером пушек, многие из которых были бронзовые, прежде мне не встречавшиеся[113]113
  К этому времени чугунные пушки почти полностью вытеснили намного более дорогие бронзовые. У Эквиано использовано слово brass (совр. латунь), применявшееся в то время к различным медным сплавам. Здесь, по-видимому, речь идет о так называемой пушечной бронзе (gunmetal) с содержанием меди около 88 %, олова 8-10 % и цинка 2–4 % (примеч. пер.).


[Закрыть]. На корабле также имелись склады и магазины разнообразных товаров, и продавцы выкрикивали названия своего добра, будто расположились на торговой улице. Корабль показался мне маленьким миром». При штатном расписании в 880 человек на Royal George во время стоянки в своем порту нередко собиралось более тысячи человек, включая торговцев и поставщиков товаров. Помимо этого, на кораблях часто держали скот, обеспечивавший команду свежей пищей в порту и в море. Когда в августе 1782 году Royal George затонул во время ремонта в Спитхеде, погибло более 800 из находившихся на нем 1100 человек, включая красного адмирала[114]114
  С 1620 по 1815 год английский флот подразделялся на эскадры: синюю, белую и красную (старшую), во главе каждой стоял адмирал в соответствующем звании, на корабле которого (то есть на флагмане) поднимался флаг его цвета. Общее число высших флотских офицеров составляло девять – по адмиралу, вице-адмиралу и контр-адмиралу каждого «цвета». Для занятия высшей флотской должности – адмирала красной эскадры – нужно было пройти всю цепочку званий: всех контр-адмиралов от синего до красного, затем так же вице-адмиралов и, наконец, адмиралов. В 1805 году было введено еще более высокое звание – адмирал флота, который теперь следовал за адмиралом красной эскадры (примеч. пер.).


[Закрыть] Ричарда Кемпенфельта. Около половины жертв составили женщины и дети, посетившие корабль, чтобы повидаться со своими мужьями и отцами перед долгим плаванием. В восемнадцатом веке большинство людей, включая Эквиано и подавляющую часть других моряков, не умели плавать.

Эквиано едва не упустил возможность присоединиться к Паскалю на Royal George. Паскаль решил было оставить его с Бейкером на Preston, где ему предстояло также выучиться играть на валторне, но «корабль собирался плыть в Турцию, а я не мог и думать о том, чтобы расстаться с хозяином, к которому сильно привязался, и сказал, что если он покинет меня, то разобьет мне сердце». Новое расставание омрачило удовольствие от участия в жизни «маленького мира» на Royal George: «Я снова оказался без друга, ведь со мной не было больше милого товарища Дика» (106).

Но мысли о Дике Бейкере быстро вытеснились новой надеждой, «что вскоре… представится случай побывать в морском сражении» (107). Это сражение окажется первой крупной победой Британии в войне и ее поворотным пунктом. 27 января 1758 года Паскаль и его слуга «Густав Вассер» вместе с остальной командой Royal George перешли на Namur, 90-пушечный корабль второго ранга с командой в 750–780 человек, снаряжавшийся в Спитхеде в качестве флагмана вице-адмирала Эдварда Боскауэна.[115]115
  PRO, ADM 36/62530.


[Закрыть] Прозванный Старым храбрецом[116]116
  Old Dreadnought – от old «старый» и dreadnought «храбрец, бесстрашный человек», из др. – англ, drede ich nawiht «ничего не боюсь». Военные корабли с таким названием известны с XVI века, и один из них положил начало особому классу броненосцев (примеч. пер.).


[Закрыть], Боскауэн стал одним из самых именитых флотских командиров благодаря действиям в Вест-Индии при взятии Порто-Белло (1739) и осаде Картахены (1741) в ходе последней войны. Namur возглавлял флот, состоявший из двадцати трех военных кораблей и шестнадцати судов меньшего размера, несших команду, моряков и солдат общим числом четырнадцать тысяч человек, а также около двух тысяч пушек. Люди и снаряжение были собраны для осады города-крепости Луисбурга, закрывавшего вход в устье реки Святого Лаврентия, то есть водный путь в города французской колонии Канада – Квебек и Монреаль. Морские силы Боскауэна дополнялись приблизительно тринадцатью тысячами британских и колониальных солдат под командованием майора-генерала Джеффри Эмхерста и бригадного генерала Джеймса Вольфа. Луисбург имел не только стратегическое, но и психологическое значение: годом ранее Британии не удалось взять эту крепость. В 1758 году проход в Канаду прикрывали почти шесть тысяч солдат и одиннадцать французских военных кораблей, включая пять линейных, расположившихся в защищенной гавани. Военное преимущество Британии оказалось даже больше, чем следует из цифр. Из-за недавнего неурожая защитники были обеспечены хуже, чем при предыдущей осаде, после которой французское правительство решило сконцентрировать силы в Европе. Ни на какую помощь извне осажденным рассчитывать не приходилось.

Отплыв из Англии в конце февраля в сопровождении направлявшегося в Индию флота под командованием адмирала сэра Сэмюэла Корниша на Lenox[117]117
  Адмирал Корниш направлялся в Ост-Индию во главе эскадры из четырех линейных кораблей и отделился от Боскауэна спустя несколько дней после выхода в море. В 1762 году он захватил Манилу после того, как в войну вступила владевшая Филиппинами Испания (примеч. пер.).


[Закрыть], армада Боскауэна прибыла в Галифакс в Новой Шотландии только во вторую неделю мая. Противные ветра отогнали ее к Тенерифе, крупнейшему из Канарских островов, где Эквиано был поражен «знаменитым пиком необычайной высоты, формой напоминающим сахарную голову» (107). После ремонта, пополнения запасов и соединения в Галифаксе с колониальными отрядами флот Боскауэна достиг 2 июня Луисбурга, чтобы одновременно приступить к наземной операции и атаке с моря.

Как и следовало бы ожидать от мальчишки на пороге отрочества, Эквиано больше волновало само зрелище сражения, нежели его значение – как своей необычайностью, так и примечательными деталями. В связи с тем, что «хозяин следил за высадкой, так что мне мало что удалось увидеть из сражения. При нашем появлении французы выступили на берег и довольно долго препятствовали нам, но наконец их выбили из траншей, и высадка была успешно завершена. Наши отряды преследовали их до самого Луисбурга. В сражении погибло много людей с обеих сторон». Эквиано поразил случай с лейтенантом, которому прострелило щеку в тот момент, когда он отдавал приказ. Такими же «примечательными» он нашел гибель и надругательство над телом союзника французов из племени микмак: «В тот же день я держал в руке скальп индейского вождя, убитого в схватке. Скальп снял солдат шотландского Хайлендского полка. Я видел также украшения вождя, весьма затейливые и сделанные из перьев».[118]118
  Donovan, Slaves in Cape Breton, замечает, что рассказ Эквиано о гибели и скальпировании вождя микмаков подтверждается в Gen. James Wolfe to Lord George Germain, Louisbourg, 1 July 1758, Germain Papers, а также в Journals of JamesThomson Sr., 1758–1883 [sic], reel M-2312, vol. 1.


[Закрыть]Рассказывая об этом в 1789 году, Эквиано, видимо, полагал, что читатели не нуждаются в особом разъяснении этой варварской процедуры, так невозмутимо отмеченной мальчиком в 1758 году. (108)

Хотя французы отважно противостояли десанту и осаде в течение шести недель, они должны были с самого начала понимать, что обречены на поражение. Формально осада началась 8 июня, как только британцы приступили к высадке. Они вырыли траншею параллельно крепостной стене и еще одну в направлении крепости, называемую сапой, затем новую траншею и еще одну сапу и следующую траншею, продвигая людей и артиллерию по траншеям и сапам до тех пор, пока не добрались до стен города. Британские бомбы и каркасы (мортирные и зажигательные снаряды) вскоре начали взрываться в пределах городских стен. В то же время артиллерия и мортиры, вытащенные на берег, обстреливали французские корабли, оказавшиеся в гавани под перекрестным огнем, поскольку к обстрелу присоединились британские корабли на рейде. В ночь на 25 июля, под покровом густого тумана, «около пятидесяти шлюпок с английских кораблей под командой Джорджа Бальфура, капитана брандера АХпа, и мистера Лафорея, другого младшего капитана, атаковали и захватили два последних французских корабля, остававшихся в гавани. Они сожгли 70-пушечный корабль и увели 64-пушечный под названием Bienfaisant» (110). (Бальфур и Лафорей были коммандерами, но не пост-капитанами; Эквиано следует здесь традиции называть «капитаном» командира корабля любого размера). Bienfaisant был флагманом французской эскадры. 26 июля губернатор Луисбурга Огюстэн, шевалье де Дрюкур, сдался:

Наконец Луисбург пал, и английские военные корабли вошли в городскую гавань, чему я был очень рад, потому что мог теперь свободнее распоряжаться собою и часто сходил на берег. Когда корабли собрались в гавани, прошел самый великолепный морской парад, какой я когда-либо наблюдал. Все адмиралы и капитаны военных кораблей, одетые в парадные мундиры, выстроились на своих баркасах, богато украшенных вымпелами, рядом с Namur. Баркас вице-адмирала направился к берегу, а за ним последовали офицеры в порядке старшинства, чтобы, как полагаю, принять сдачу города и форта. Через некоторое время французский губернатор с женой, а также другие высокопоставленные лица, прибыли на борт нашего корабля, где был дан обед. По этому случаю корабли украсились разнообразными флагами от верхушки стеньги брамселя до палубы, а пушечная пальба довершила этот поистине великолепный спектакль. (110)

Рассказ Эквиано о славной победе, увиденной глазами нижнего чина, полностью соответствует историческим данным, но читается, как исторический роман, в котором знаменитости участвуют в жизни обыкновенных людей. Например, во время перехода через Атлантику «на нашем корабле находился доблестный генерал Вольф, [который] часто оказывал мне, как и другим мальчикам, знаки внимания и даже спас однажды от порки за драку с молодым джентльменом». Эквиано подтверждает общее мнение о Вольфе как о человеке, «чья приветливость снискала ему всеобщие любовь и уважение» (108). Эквиано смягчает черты человека, знакомого читателям в 1789 году как героическая личность, чью смерть 13 сентября 1759 года в битве на полях Авраама в ходе успешного штурма Квебека запечатлел на холсте в 1770 году Бенджамин Уэст. При этом косвенным образом Эквиано возвышает и себя. В восемнадцатом веке нарушение социальных границ почиталось неподобающим поведением. Джентльмен не стал бы вызывать на дуэль рабочего, поскольку навлек бы этим презрение окружающих. Точно так же и наказание должно было соответствовать социальному статусу провинившегося. Выпороть могли обычного нарушителя порядка, но не джентльмена. Спасение Эквиано от порки свидетельствует не только о доброте Вольфа, но и о подразумеваемом статусе Эквиано. Сходным образом, описание встречи с Джорджем Бальфуром, в 1789 году уже отставным адмиралом и одним из морских героев луисбургской виктории, больше выявляет собственную значимость Эквиано, чем Бальфура, «который приметил меня и так полюбил, что не раз просил хозяина отдать ему, но тот не захотел со мной расстаться, а меня никакие соображения не заставили бы покинуть его» (110).

В следующий раз Эквиано доведется увидеть крупное сражение только в августе 1759 года. Обратное плавание через Атлантику зимой 1758-59 проходило без каких-либо событий до тех пор, пока однажды ночью, уже вблизи английского берега, они не заметили «семь парусов больших военных кораблей», сначала ошибочно принятых за британские. В ночной неразберихе команда Namur все же сумела изготовиться к бою, хотя большинство пушечных портов «было задраено, так что ни единое орудие на борту не было готово к выстрелу ни по одному из французских кораблей» (111). К счастью, французам не удалось воспользоваться преимуществом, и единственным пострадавшим оказался «английский ост-индский корабль», купеческое судно, торговавшее в Азии, ранее захваченное французами и теперь отобранное обратно. Только позднее Эквиано узнал, что это мог быть французский флот под командованием адмирала Юбера Конфлана, которому 20–22 ноября в заливе Киберон в устье Луары на северо-западе Франции нанесет решающее поражение адмирал Эдвард Хоук.

Весной 1759 года Эквиано снова вышел в море на Namur, отправленном в Гибралтар, чтобы патрулировать Средиземное море и удерживать базировавшийся в Тулоне французский флот от прорыва через пролив к крупному соединению кораблей, который готовили на атлантическом побережье в Бресте для вторжения в Англию. Одной августовской ночью французскому средиземному флоту чуть было не удалось проскочить не замеченным, войдя в Гибралтарский пролив, пока английские корабли занимались

пополнением воды и прочими необходимыми работами. И вот при таком-то состоянии флота, в один из дней, когда адмирал с большинством старших офицеров и многие люди из экипажей находились на берегу, около семи часов вечера поступил сигнал тревоги с фрегатов, специально отряженных следить за противником. Поднялся крик, что французский флот выскользнул и как раз проходит через пролив. Адмирал немедленно вернулся на борт с несколькими офицерами, и невозможно описать шум, хаос и сумятицу, охватившие весь флот, когда спешно поднимали паруса и травили канаты, а множество людей и шлюпок остались из-за неразберихи на берегу. У нас на борту оказались два капитана с других кораблей, в спешке вышедших в море с нами, предоставив своим кораблям идти следом. Мы осветили корабль сигнальными огнями от планширей до стеньги фок-мачты и разослали всех своих лейтенантов по кораблям, чтобы те не ждали капитанов, но крепили паруса, вытравливали якорные канаты[119]119
  Подъем якоря занимает много времени, поэтому при необходимости отплыть немедленно якорный канат стравливают в море, а место помечают буем, чтобы вытащить якорь позже (примеч. пер.).


[Закрыть] и следовали за нами. В этой суматошной подготовке к сражению мы вышли в темноте в море и устремились в погоню за французским флотом… Французские корабли настолько опередили нас, что их не удавалось нагнать в течение всей ночи, но при дневном свете мы различили семь парусов, шедших в боевом порядке в нескольких милях впереди. Мы начали преследование и нагнали их к пяти часам вечера, и, хотя весь наш средиземноморский флот насчитывал пятнадцать больших кораблей, наш отважный адмирал вступил в бой, имея при себе лишь семь, так что сражение вышло равным. Мы прошли вдоль всей вражеской линии, чтобы добраться до командора монсеньора Ла Клю, находившегося на Ocean, 84-пушечном корабле. На проходе они начали стрелять, по три разом, и так продолжалось некоторое время. Несмотря на это, к моему удивлению, наш адмирал не сделал ни единого выстрела, но велел всем лечь на палубу и лежать, пока мы не подобрались поближе к шедшему первым Ocean, и только тогда прозвучал приказ произвести залп всеми тремя палубами одновременно.