Текст книги "Эквиано, Африканец. Человек, сделавший себя сам"

21 мая принадлежавший Александру Уотсону из Виргинии шлюп Nancy под командованием Ричарда Уоллиса покинул Барбадос с тридцатью одним рабом на борту и 13 июня 1754 года доставил их вверх по реке Йорк в Виргинии.[76]76
  Шлюп Nancy, спущенный на воду в Виргинии в 1773 году и, возможно, доставивший Эквиано в Виргинию с Барбадоса, не был невольничьим шлюпом Nancy, построенном в заливе Массачусетс в 1762 году, на котором Эквиано, принадлежавший тогда Роберту Кингу, служил в 1766 году под командованием Томаса Фуллера (Donnan, Documents, 4:620). Доступ к некоторым соответствующим записям в Национальном архиве (в Кью) был мне предоставлен через проект «База данных виргинского колониального архива» в «Библиотеке Виргинии».


[Закрыть] Эквиано попал туда менее, чем через две недели после прибытия на Барбадос. В пути ему «вдоволь давали риса и жирной свинины», без сомнения с целью улучшить товарный вид для следующего рынка. В область Чесапик[77]77
  К Чесапикскому заливу примыкали британские колонии Виргиния и Мэриленд (примеч. пер.).


[Закрыть] он прибыл в период наивысшего спроса на африканских рабов, продолжавшийся с мая по август. К 1750 году 60 процентов рабов в тринадцати североамериканских колониях концентрировалось на табачных плантациях Мэриленда и Виргинии. Около 70 процентов попадали в Чесапикские колонии в летнее время, когда спрос на них был столь велик, что сбывать удавалось даже самых негодных рабов из залива Биафра.[78]78
  Behrendt, “Markets”, 196.


[Закрыть]

Оттуда поступало почти 40 процентов африканцев, ввезенных виргинскими плантаторами с 1710 по 1760 годы.[79]79
  Gomez, Exchanging, 115. Об аккультурации африканцев в Виргинии см. Kulikoff, Tobacco and Slaves; Chambers, "He is an African”.


[Закрыть] Однако, как ни странно, впервые после похищения Эквиано попал туда, где «где едва ли имелся хоть один соотечественник-африканец, с кем я мог бы перемолвиться словом». Он оказался отбракован даже из отбракованных и в конце концов его приобрел плантатор мистер Кэмпбелл. Приставленный к самой простой работе – полоть грядки и собирать камни на плантации своего нового хозяина, – маленький Эквиано наблюдал, как распродали всех его спутников, «оставив лишь его одного». Не стало никого, кто мог его понимать, и он остался «горевать и томиться, не желая ничего, кроме смерти» (92).

Несколько проведенных на прополке и сборе камней недель оказались единственным периодом в его жизни, когда он работал в поле, где проводило всю свою жизнь подавляющее большинство рабов. Судьба его переменилась к лучшему, когда его перевели в дом, чтобы обмахивать опахалом занемогшего хозяина. Там он испугался вида кухарки, принужденной носить железный намордник, не дававший пробовать приготавливаемую пищу. Еще удивительнее оказались технические чудеса, которые он рассмотрел, пока хозяин спал: он решил, что и часы, висевшие на дымоходе, и портрет на стене предназначались для наблюдения за ним. А про картину на стене подумал, что «таким образом белые сохраняют знатных людей после смерти». У Кэмпбелла Эквиано подвергся обычному для рабов проявлению власти, навязыванию новой идентичности через переименование: «Здесь меня нарекли Джейкобом, хотя на борту африканского сноу я звался Майклом» (93).

Но перемещение с поля в дом Кэмпбелла привело к величайшей перемене в жизни маленького мальчика. Летом 1754 года он попался на глаза одному из деловых партнеров Кэмпбелла. Ребенок неожиданно так понравился Майклу Генри Паскалю, лейтенанту Британского королевского флота, находившемуся в длительном отпуску, что тот немедля выкупил его у Кэмпбелла за «тридцать или сорок фунтов стерлингов», довольно высокую цену для столь юного, никуда не годного раба (93). Начинался самый счастливый период в жизни восьми– или девятилетнего невольника.

Глава третья
В море

Потомок французских протестантов, Майкл Генри Паскаль получил патент лейтенанта Королевского флота в 1745 году, во время Войны из-за уха Дженкинса. Этот конфликт между Британией и Испанией продолжался с 23 октября 1739 по 17 октября 1749 года, а его странное название происходит от послужившей к ней поводом обиды, нанесенной британским морякам. Около 1730 года Испания начала останавливать и досматривать иностранные корабли, подозреваемые в нелегальной торговле в ее американских колониях. В 1738 году капитан-контрабандист Роберт Дженкинс, продемонстрировав в палате общин свое изуродованное ухо, свидетельствовал о том, как в 1731 году его корабль был задержан испанской береговой охраной, в результате чего он и получил указанное увечье. Британия, агрессивно отстаивавшая свои торговые интересы и тем самым подрывавшая господство Испании в Вест-Индии, с готовностью ухватилась за фигуру Дженкинса для оправдания войны в защиту свободного мореплавания и собственной чести. Франция официально присоединилась к конфликту на стороне Испании 31 марта 1744 года, уже находясь с Британией в состоянии войны, называемой в Северной Америке Войной короля Георга, а в Европе – Войной за австрийское наследство. Как и прочие конфликты между Францией и Британией, возникавшие с конца семнадцатого века, Война за австрийское наследство была больше династической, чем территориальной, имея целью контроль скорее над престолами, нежели над землями. И, как и прежние войны, после пролития немалой крови и растраты значительных средств, конфликт, приблизительно уравнявший превосходство Британии на море с превосходством Франции на суше, закончился неубедительным и неустойчивым восстановлением довоенного статус-кво. По условиям Второго Ахенского мира 1748 года Британия возвращала единственное значимое приобретение, стратегически важный порт Луисбург, прикрывавший вход во французскую колонию Канада, в обмен на Мадрас, захваченный Францией в 1746 году.

По окончании войны Паскаль, подобно многим своим сослуживцам, был отпущен в длительный отпуск на половинном жалованье начиная с середины 1751 года.[80]80
  PRO, ADM 1/2290.


[Закрыть] И как многие другие офицеры, оказавшиеся в отпуску в один из недолгих в восемнадцатом веке периодов мира между Францией и Британией, Паскаль испросил согласие Комитета Адмиралтейства на продление отпуска с тем, чтобы принять командование над торговым судном. 4 февраля 1752 года Комитет Адмиралтейства «принял решение о предоставлении лейтенанту Майклу Генри Паскалю отпуска для вступления в торговую службу в Виргинии сроком на десять месяцев»[81]81
  PRO, ADM 3/62.


[Закрыть]. Записи о флотской службе Паскаля демонстрируют обычный для восемнадцатого века разнобой в орфографии, в том числе в написании личных имен, в особенности же звучащих на иностранный лад. Называя его Pascal! Pascoll, Pascott и Pascal, комитет продлевал лейтенанту отпуск в феврале 1753 и 1754 годов и снова в январе 1755 года, всякий раз еще на двенадцать месяцев. К последней дате, однако, Паскаль уже вернулся в Англию.

Поскольку любого, кто командовал торговым судном, было принято называть капитаном, на «Усердной пчеле» (Industrious Вее) лейтенант Паскаль временно превратился в капитана Паскаля. Небольшое судно и его команда иллюстрировали трансатлантическую природу имперской экономики Британии восемнадцатого века. Построенная в Новой Англии, но базировавшаяся на острове Гернси в Английском канале, «Усердная пчела» представляла собою сноу с шестью пушками и грузоподъемностью, или вместимостью, всего около 120 тонн. В восемнадцатом веке этот параметр, позднее замененный регистровым тоннажем, рассчитывался по размерениям судна, позволявшим высчитать вместимость весьма приблизительно и с занижением реальной грузоподъемности. В конце января 1752 года «Усердную пчелу» сертифицировали на рейсы между устьем Темзы и Виргинией, обычно занимавшие в те времена семь-восемь недель. Из десяти человек команды двое не были британцами.[82]82
  PRO, ADM 1/2290.


[Закрыть]Для четырех членов экипажа рейс в Америку, по-видимому, стал шансом попытать собственную удачу: 5 июня 1752 года Паскаль поместил в Virginia Gazette объявление, сулившее награду за возвращение сбежавших членов экипажа. Следующие два года Паскаль занимался торговлей в колониях и вернулся в Англию с грузом табака и других колониальных товаров в декабре 1754. Среди его приобретений оказался и Эквиано, теперь уже девяти-или десятилетний мальчик, «предназначенный для подарка его друзьям в Англии» (94).

Мальчик легко поддался заблуждению о том, что страдания его уже позади:

Можно было спать на свернутых парусах, меня кормили отличной едой и обращались очень хорошо, в полную противоположность тому, что я встречал со стороны белых людей до сего времени, так что я начинал понимать, что не все они одинаковы. Через несколько дней после того, как я поднялся на борт, мы отплыли в Англию. Я все еще терялся в догадках относительно своей судьбы, однако к этому времени уже мог кое-как объясняться на скверном английском и попытался узнать, насколько это было в моих силах, куда мы направляемся. Кто-то на судне сказал, что меня везут обратно на родину, чему я был несказанно счастлив, бурно радуясь возвращению и представляя, как буду рассказывать дома о виденных чудесах. (94)

Разумеется, те, кто уверял Эквиано, будто он возвращается домой, лгали, но по иронии судьбы они оказались провидцами, ибо с той поры, как он впервые очутился в Англии, именно ее, а не Северную Америку, Вест-Индию или даже Африку, он всегда считал своим домом. Физическое и психологическое насилие, однако, быстро развеяло его заблуждение. Во время плавания «капитан, и мой хозяин, выбрал мне имя Густав Васа. Я к тому времени уже научился немного понимать его и отказался от этого имени, объяснив, как мог, что желаю называться Джейкобом, но он не согласился и с тех пор звал Густавом, и всякий раз, как я отказывался откликаться на новое имя, что я пытался делать поначалу, это стоило мне хорошей затрещины, так что в конце концов я подчинился и вынужден был принять имя, под которым с тех пор и известен» (95). Рабам нередко давали в насмешку неуместные для них имена значительных исторических фигур, таких как Цезарь и Помпей, дабы подчеркнуть их покорность воле хозяина.

Для британской публики имя Густав Васа ассоциировалось со спорами восемнадцатого столетия о политической свободе. В 1738 году правительство главного или «премьер»-министра сэра Роберта Уолпола, прибегло к установлениям Лицензионного акта 1737 года, дабы воспретить представление пьесы Генри Брука «Густав Васа, спасение родины», явно направленной против Уолпола[83]83
  В начале XVIII века театр служил слабо контролируемой площадкой для высказывания самых разных мнений, в том числе революционных и антиправительственных. Лицензионный акт, действовавший под разными названиями с 1737 по 1968 годы, положил конец вольнице, учредив институт экспертов, сообщавших свое мнение лорду-камергеру, который принимал решение о разрешении или запрещении пьесы к постановке. Театральная цензура существовала и до принятия акта, но в основном занималась религиозными вопросами. Решение о постановке и тогда принималось лордом-камергером, а докладывал ему Мастер увеселений (Master of the Revels). Именно эту должность и занимал в 1737 году Роберт Уолпол, усилиями которого был принят Лицензионный акт, направленный в первую очередь против его политических противников из литературной среды, таких как Джонатан Свифт, Джон Поуп и Генри Филдинг (примеч. пер.).


[Закрыть]. Хотя пьеса была напечатана еще в 1739 году, в Англии ее не ставили до 1805 года, когда она наконец появилась на сцене лондонского театра Ковент Гарден (в Дублине пьеса ставилась под названием «Патриот» в 1742 году). Переиздание «Густава Васы» в 1761, 1778, 1796 и 1797 годах удерживало в центре внимания публики и пьесу, и саму тему политического рабства. Хотя в 1754 году Эквиано был неведомо, что означает имя, которое его заставили принять, но в 1789 году, будучи уже свободным человеком, он без сомнения рассчитывал на то, что читатели заметят иронию в его первоначальном сопротивлении новому имени. Как и монарший шведский тезка, он стал борцом за свободу, возглавив борьбу своего народа против работорговли.[84]84
  Ачебе замечает, что «Эквиано, принимая славное имя Густава Васы, несомненно стремился привнести в свое дело магию и успех шведского патриота, который привел свой народ к свободе» (Morning Yet on Creation Day, 80).


[Закрыть]

Паскаль силой принудил ребенка Эквиано принять навязанную идентичность. Паскаль и другие проявляли по отношению к нему и психологическое насилие, играя на страхах маленького мальчика. Неудивительно, что ребенок, очутившийся среди незнакомых людей и в чуждой обстановке, часто прятался и из укрытия наблюдал за товарищами по плаванию, не понимая этих «белых людей, [которые] никогда не приносили жертв». Когда один из них упал за борт, юный раб, «не понимая, в чем дело, как обычно пришел в ужас и подумал, что меня решили принести в жертву для какого-то колдовского ритуала, который, как я все еще полагал, они практиковали». В другой раз, решив, что штиль устроен косатками, он «спрятался в носовой части судна, поминутно трясясь и озираясь в страхе, что буду принесен в жертву для их умилостивления», и выказав хозяину, Паскалю, всю меру своего испуга, «довольно нелепо выражавшегося криками и дрожью» (97).

Сильнее же всего он страшился стать жертвой каннибализма во время плавания, настолько затянувшегося, что «питание наше было весьма скудным»:

Капитан и команда шутили, что в случае крайней нужды убьют меня и съедят, но я принимал это всерьез и страшно боялся, ожидая, что всякая минута станет последней. Как-то раз вечером они с немалым трудом поймали большую акулу и втащили ее на палубу. Это сильно обрадовало мое бедное сердце, потому что я решил, что она послужит им пищей вместо меня; но, к моему удивлению, они отрезали только небольшой кусок от хвоста, а остальное выкинули за борт. Мои страхи вернулись, я не знал, что и думать об этих белых, и продолжал бояться, что меня убьют и съедят. (95)

Как обнаружил Эквиано, англичане считали акул несъедобными. Они часто следовали за невольничьими кораблями, привлекаемые телами умерших рабов, которых выбрасывали за борт во время Срединного перехода. С акулами, этим величайшим ужасом океана, при поимке не церемонились. Выброшенная обратно в море акула, лишенная хвостового плавника, обрекалась на медленную и мучительную смерть[85]85
  Жабры акулы не имеют мышц, поэтому для прокачки через них воды акула должна почти непрерывно двигаться. Без хвостового плавника акула постепенно задохнется (примеч. пер.).


[Закрыть].

Эквиано ошибочно указывает в автобиографии, что «попал в Англию примерно в начале весны 1757 года, и мне едва исполнилось двенадцать». Торговые, метеорологические и морские архивы позволяют нам исправить неверную дату прибытия «Усердной пчелы» «после тринадцати недель плавания» в Фалмут, где он впервые увидал снег (98). Паскаль должен был отплыть из Виргинии со своим новым рабом в начале сентября 1754 года, поскольку 14 декабря, примерно тринадцатью неделями позже, лондонская газета Public Advertiser сообщила о приходе в английский Фалмут «“Усердной пчелы” [под командованием] Паскалла с [Ньюфаундленда, Канада]». Моряки старались избегать плавания между Англией и южными областями Северной Америки и Карибскими колониями в сезон ураганов, приходящийся на позднее лето и осень, а также в разгар зимы. Направившись из Виргинии на север к Ньюфаундленду и затем через Атлантический океан, можно было значительно уменьшить риск встречи с гибельными штормами. Маршрут через Ньюфаундленд объясняет и необычную длительность плавания.

Наиболее удобным пунктом для окончания «очень долгого рейса» (95) «Усердной пчелы» был ближайший английский порт Фалмут, расположенный на берегу Английского канала в юго-западном графстве Корнуолл. Благодаря Гольфстриму погода в этих краях необычайно теплая для Британии, особенно на атлантическом побережье Корнуолла – в его мягком климате выживают даже завезенные туда пальмы. Корнуоллский климат придает особое значение одному из первых впечатлений, полученных Эквиано в новом мире:

Однажды утром, выйдя на палубу, я заметил, что она покрыта выпавшим ночью снегом. Поскольку я никогда прежде не встречал ничего подобноголо принял его за соль и тут же сбежал вниз к своему товарищу и позвал, насколько мог выразить словами, выйти и посмотреть, как кто-то ночью рассыпал по всей палубе соль. Он знал, в чем дело, и попросил принести ему это вниз. Я собрал пригоршню, обнаружив, что вещество очень холодное, а когда принес, он предложил попробовать его, что я и исполнил, удивившись безмерно. Я спросил, что же это такое, и он ответил, что снег, но мне никак не удавалось его понять. Он спросил, неужели в нашей стране ничего такого не бывает, и я ответил, что нет. Тогда я спросил, для чего оно нужно и кто его сделал, а он ответил – большой человек в небесах, называемый Богом, но тут я снова совершенно не мог понять его. (98)

Эквиано впервые попал в Англию необычайно холодной для Корнуолла зимой 1754-55 годов. Всё, что нам известно о погодных условиях в отдельных местах Англии до того, как правительство начало собирать официальные метеорологические данные, мы знаем от наблюдателей-любителей. Одним из них был Уильям Борлейс, ректор[86]86
  Главный священник прихода в англиканской церкви, то же что викарий. Исторически название должности зависело от того, кем назначен священник: ректор назначался и оплачивался светским лордом, а викарий – церковными властями. Церковный приход Ладжен включал только эту деревню (примеч. пер.).


[Закрыть] деревушки Ладжан примерно в 25 милях к западу от Фалмута, из чьих записей следует, что зима 1754-55 годов стала одной из двух самых снежных в южном Корнуолле между 1753 и 1772 годами.[87]87
  Oliver, “William Borlase’s Contribution”, 309. Благодарю Джоанну Мэттингли, помощницу куратора Корнуоллского морского музея, привлекшую мое внимание к статье Оливера.


[Закрыть]

Несмотря на физическое и психологическое насилие, испытанное Эквиано в первом плавании в Англию, и весьма холодный прием, оказанный ему на корабле, путешествие на «Усердной пчеле» знаменовало начало одного из счастливейших периодов его жизни. Череда несчастий предшествующих лет вроде бы подошла к концу, а произвол и тирания рабовладельцев, распоряжавшихся его жизнью и смертью, сменились властью закона и порядком в Королевском флоте, правила которого применялись к его начальникам в той же мере, что и к нему. Он все еще оставался рабом, но благодаря юному возрасту и должности офицерского слуги положение его было относительно привилегированным. Утратив одну семью, он обрел, как ему представлялось, другую – в своих флотских товарищах. Самое же главное, Эквиано вновь оказался в прочных отношениях с олицетворяющим власть взрослым мужчиной. Осиротевший мальчик быстро привязался к купившему его человеку, отвечавшему, как казалось, на его эмоциональную привязанность.

Великобритания в восемнадцатом веке

По отношению к Эквиано Паскаль был не только взрослым, хозяином и старшим по должности, он, что куда значимее, заменил ему отца. Более того, отношения Эквиано с Паскалем и флотом поместили его в положение, к которому он стремился на протяжении всей жизни – наблюдателя, вчуже оценивающего действия других. Как и многие дети его возраста, Эквиано еще недостаточно повзрослел, чтобы страшиться волнующих событий, свидетелем которых пришлось стать на службе у Паскаля.

Большую часть времени между августом 1755 и декабрем 1762 годов Эквиано провел на борту кораблей Королевского флота накануне и во время Семилетней войны (в Северной Америке она больше известна как Французская война и Война с индейцами). Первый поистине всемирный конфликт, Семилетняя война бесспорно превратила Британию в империю-сверхдержаву. Автобиография Эквиано являет собой наиболее полный и обстоятельный рассказ о военно-морском опыте этой войны, оставленный каким-либо писателем африканского происхождения восемнадцатого века. Хотя война между Британией и Францией официально была объявлена только 17 мая 1756 года, напряжение между двумя странами нарастало по крайней мере с мая 1754, когда вдоль неясно определенной границы между североамериканскими колониальными владениями двух стран начались военные стычки, на первый взгляд незначительные и сами по себе не имевшие никаких последствий. Решение Паскаля вернуться в 1754 году в Англию диктовалось, скорее всего, коммерческими соображениями. Но вернулся он со своим юным слугой как раз, когда британское правительство уже несомненно готовилось к надвигающемуся конфликту.

Список личного состава Roebuck.

Имя Густава Васы указано во второй строке. Государственный архив, Кью, Англия

Один из счастливейших периодов в жизни Эквиано начался в компании с первым его товарищем не африканского происхождения, Ричардом Бейкером, подростком четырьмя или пятью годами старше него. «Родом из Америки», Дик Бейкер, «получивший прекрасное образование и обладавший очень добрым нравом», «никогда прежде не видел моря». В Виргинии Паскаль квартировал у матери Бейкера, который сам владел рабами, и привез его в Британию в качестве слуги. Офицерам в Королевском флоте разрешалось иметь на борту слуг числом, зависящим от ранга офицера и размера корабля. На следующие три года раб и слуга Паскаля стали неразлучны. Для юного раба Дик Бейкер оказался первым в череде старших мужчин, кого он стремился радовать и кому желал подражать: «Прилежный переводчик, и приятный компаньон, и верный друг, который в возрасте всего лишь пятнадцати лет выказал ум, стоявший выше предрассудков, и который не посчитал зазорным заметить, общаться и стать другом тому, кто был невежествен, чужак, иной на вид, да к тому же раб!» (96). Благодаря Бейкеру отношение Эквиано к белым начало меняться, хотя он все еще сохранял критический взгляд:

Лучшим наставником всегда оказывался мой дружок Дик, ведь с ним я чувствовал себя свободно и объяснения он давал с неизменным удовольствием. И мне очень понравилось то, что удалось уяснить из его рассказов о Боге, а также, что белые люди не продавали друг друга, как мы, и я пришел к выводу, что они намного счастливее нас, африканцев. Во всех встречавшихся предметах и явлениях усматривал я поразительную мудрость белых, но и удивлялся, что они не приносят жертв и не совершают иных подношений, не омывают рук перед едой и спокойно касаются мертвых. Я также не мог не отметить особенной гибкости их женщин, которая мне сперва не понравилась, и мне показалось, что они не так скромны и стыдливы, как африканки. (99)

Связь между юным рабом и старшим мальчиком окрепла, когда Паскаль оставил их на несколько месяцев вдвоем на острове Гернси, пока сам находился в Лондоне для продажи груза табака. Вновь Эквиано увидел хозяина, только присоединившись к нему на борту корабля Roebuck в августе 1755 года, примерно месяц спустя после назначения его первым лейтенантом на этот корабль.

О зачислении во флот в современном значении этого выражения можно было говорить только об офицерах на комиссии и уорент-офицерах, имея в виду вступление в военную службу на продолжительное или постоянное время и зачисление Адмиралтейством в экипаж корабля.[88]88
  Сведения об условиях службы в Королевском флоте восемнадцатого века почерпнуты из College, Ships of the Royal Navy; Lavery, The Ship of the Line; Rodger, The Wooden World; Lavery, The Arming and Fitting; Gardiner, ed., The Line of Battle; Hep-per, Britsih Warship Losses.


[Закрыть] Офицеры на комиссии (лейтенанты и пост-капитаны[89]89
  Пост-капитан – капитан по званию, но не обязательно по должности (примеч. пер.).


[Закрыть]), прослужив на море шесть лет, причем не менее двух – мичманами или помощниками штурмана, держали устный экзамен на знание морского дела. Таким образом, все офицеры на комиссии на квартердеке[90]90
  Квартердек, или шканцы, – верхняя палуба в кормовой части корабля, куда нижние чины допускались лишь для выполнения необходимых работ (примеч. пер.).


[Закрыть] начинали службу с рядовых должностей, неся ее на нижних палубах. Пример человека, поднявшегося от рядового матроса до пост-капитана Королевского флота, являет собой знаменитый исследователь капитан Джеймс Кук, сын батрака. Обладатель флотской комиссии обретал статус джентльмена благодаря своим знаниям, навыкам и опыту независимо от предыдущего социального положения. В восемнадцатом веке флот был единственным местом, где способный человек мог продвинуться невзирая ни на какие финансовые, социальные или политические соображения. Офицеры на комиссии были действующими офицерами, командовавшими кораблем и экипажем, а уорент-офицеры – боцманы, плотники, коки, штурманы, казначеи и врачи – сертифицированными специалистами с определенным кругом обязанностей[91]91
  В отличие от офицера на комиссии, получавшего звание по окончании военно-учебного учреждения и начинавшего службу с младших чинов, уорент-офицер получал его по «ордеру» (warrant) Морского комитета Королевского флота, для чего претендент держал экзамен перед старшим капитаном и несколькими специалистами своего профиля. Уорент-офицеры делились на две категории: штурман, врач, казначей, а также боцман, плотник и оружейник обедали в кают-компании и имели доступ на шканцы, прочие же (то есть их помощники, парусные мастера, бондари, канатчики, конопатчики, канониры, учителя, мичманы, секретари) столовались с остальной командой (примеч. пер.).


[Закрыть].

Казначей, несмотря на свое название, не занимался выплатами офицерам и команде. Главной его обязанностью был учет закупки и выдачи корабельных припасов (согласно стандартным рационам питания, установленным флотским Комитетом снабжения) и «слопсов» (одежды, закупавшейся до 1758 года у частных подрядчиков, а позднее – у Военно-морского комитета). Кроме того, он за свой счет обеспечивал корабль и команду предписанным количеством расходных «предметов первой необходимости», как то свечи и постельные принадлежности, за что получал от флота возмещение. Стоимость выданного офицерам и команде вычиталась из их жалованья в корабельной ведомости. Выступая же в качестве частного торговца, казначей продавал табак, также вычитавшийся из жалованья. Он вел список личного состава, включавший всех находившихся на борту, большинство из которых составляли рядовые матросы. Список заверялся капитаном, штурманом, боцманом и казначеем. Жалованье каждому члену команды назначалось капитаном сообразно его навыкам и обязанностям. В нисходящем порядке квалификации и ответственности шли рядовые матросы, младшие матросы, не обученные моряки[92]92
  Landsman (букв, сухопутный человек как антоним к seaman – морской человек, моряк), в XVIII веке звание флотского рекрута, не знакомого с морским делом (примеч. пер.).


[Закрыть] и юнги. Список личного состава включал не только штатный состав офицеров, команды и солдат морской пехоты, но также и «внештатных» – всех, кто не входил в экипаж: пассажиров, военнопленных, а также спасенных в море. Казначею приходилось за собственный счет возмещать разницу между полученными и выданными припасами, слопсами и прочими принадлежностями, и поскольку он вдобавок частным образом торговал табаком, то списки личного состава и выплатные ведомости обычно служат весьма надежным источником сведений обо всех находившихся на борту военного корабля, будь то член команды или иное лицо.

Будучи одним из юнг или слуг на военном корабле, Эквиано подвешивал гамак на нижней палубе в корме корабля и питался лучше, чем когда-либо за многие последние месяцы:

Каждому мужчине или мальчику, занесенному в книгу корабля Его Величества, полагается следующее [: ]… фунт сухарей и галлон пива вдень, по вторникам и субботам 2 фунта говядины либо 1 фунт говядины и 1 фунт муки со сливами для пудинга… по четвергам и воскресеньям по 3-фунтовому куску свинины на двоих с пинтой гороха для супа на каждого; следующие три дня зовутся баньянными в напоминание об азиатах, кои постоянно воздерживаются от животной пищи и известны как баньяны[93]93
  Англ. Banians, от санскр. banik – торговец. Баньяны, обычно представители высших индийских каст, служили европейцам в Бенгалии посредниками и переводчиками, без которых было бы невозможно общаться с местными купцами и вести какую-либо торговую деятельность. С начала XIX века постепенно были вытеснены агентствами Ост-Индской компании (примеч. пер.).


[Закрыть]; в каждый из оных дней полагаются 2 унции масла и четверть фунта чеширского сыра; а по средам на завтрак пол пинты горта[94]94
  Также граут (grout), ср. норв. grot – каша из цельного или дробленого ячменя (примеч. пер.).


[Закрыть], или дробленого овса, сваренного в густую овсянку, и пинта гороха для супа на обед; в понедельник на обед вместо гороха густая овсянка. За границей, где нельзя достать пива, выдают то крепкое спиртное, кое оная страна производит… Ежели во время долгого плавания в ближних морях пиво заканчивается, выдают пол пинты бренди и полторы пинты грога с водой… В Средиземном море… дневной рацион составляет пинту белого вина, смешанного с пинтой воды, кое подается дважды, на завтрак и обед, либо на обед и в 4 часа пополудни.[95]95
  Spavens, The Narrative, 68–69.


[Закрыть]

Провизия, получаемая от Военно-морского комитета и частных подрядчиков, по мере возможности дополнялась свежей водой, мясом, овощами и фруктами, последние из которых защищали от цинги. В середине века, однако, предохранение от цинги благодаря потреблению витамина С бывало скорее случайным, чем намеренным, поскольку причины заболевания еще оставались неизвестны. Во время Войны за австрийское наследство Британский флот потерял от этой хвори больше людей, чем от военных действий против французов и испанцев. А в кругосветном плавании лорда Энсона в 1740-44 годах от цинги погибло три четверти личного состава пяти кораблей. Только начиная с 1795 года морякам Королевского флота стали выдавать лимонный сок.[96]96
  Rawley, The Transatlantic Slave Trade, 292.


[Закрыть]

Высадка на сушу для пополнения запасов предоставляла Эквиано еще и возможность знакомиться с местной культурой:

[Мы пришли] в Барселону, испанский порт, известный своим шелковым производством. Здесь кораблям надо было пополнить запасы воды, и хозяин мой, владевший несколькими языками и часто переводивший для адмирала, следил за ее доставкой. Для этой цели у него и у офицеров с других судов, занимавшихся тем же делом, были разбиты палатки на берегу залива. Испанские солдаты стояли вдоль берега, следя, сколько я понимаю, чтобы наши люди не учинили ничего худого.

Мне постоянно приходилось быть при хозяине, и порт этот совершенно меня очаровал. Все время, что мы там находились, шла бойкая торговля: местные жители продавали разнообразные фрукты, стоившие намного дешевле, чем в Англии. Они также приносили свиные и овечьи мехи с вином, которое приятно скрашивало мой досуг. (119)

Моряк зачислялся не вообще в Королевский флот, а в команду конкретного корабля, и служба продолжалась до тех пор, пока он не увольнялся с корабля или не получал расчет. Неквалифицированный или не сведущий в морском деле поступал в экипаж в качестве слуги, волонтера или необученного матроса (нечто вроде матроса-ученика) и использовался на самых тяжелых работах на судне, как, например, постановка и уборка парусов. Обычно после года службы необученного матроса по решению офицера могли произвести в младшие матросы, а после двух лет – в матросы. Младшему матросу надлежало по меньшей мере различать части корабля, знать такелаж и паруса, а также уметь грести, обращаться с крупно– и мелкокалиберным оружием, плести канаты и вязать узлы. Рядовой же матрос, в дополнение к навыкам необученных и младших матросов, умел обращаться со штурвалом, пользоваться лотом для измерения глубин, штопать паруса и чинить такелаж.

До трети личного состава в военное время составляли необученные матросы, поступившие на службу добровольно. В мирное время флот обычно не испытывал недостатка в волонтерах, но во время войны, как убедился Эквиано еще до того, как присоединился к Паскалю на борту Roebuck, приходилось прибегать к принудительному, сомнительному и непопулярному методу набора квалифицированных моряков, известному как прессинг (насильственная вербовка). Королевский флот давал пост-капитанам право насильно забирать на службу опытных моряков с любого торгового судна либо рассылать на суше вербовочные команды, которые могли схватить всякого моряка, какого пожелают. С 1754 года флотские вербовочные команды стали проявлять особенную активность. Большинство моряков забирали с торговых кораблей прямо в море на подходе к Англии, поскольку вербовщики разумно предполагали, что находящиеся на них люди вполне опытные моряки. Вербовщики, действовавшие на берегу под водительством капитана или лейтенанта, обычно базировались в так называемых домах для рандеву, зачастую представлявших собою постоялый двор неподалеку от Темзы, где начальники вербовочных команд размещали своих людей, принимали добровольцев и собирали информацию. Оттуда же совершались набеги на близлежащие таверны в поисках моряков.

Никому не хотелось ни с того ни с сего и без малейшего предуведомления очутиться на флоте, так что и сами моряки, и некоторые местные власти нередко противились вербовке. Незаконная и насильственная вербовка часто упоминается в литературе, и многие отмечали парадоксальность ситуации, когда защита прав одних англичан поручалась другим, чьи собственные права при этом (предположительно) нарушались. Некоторые наблюдатели доходили до сравнения этой практики с рабским трудом. Например, в анонимном памфлете «Защитник моряков» принудительная вербовка описывалась как безусловное зло: «Угнетение без сомнения унижает разум, а что может быть худшим гнетом, нежели захват людей и доставление их на военный корабль, будто каких-то злодеев, без необходимых вещей, без того, чтобы дать время привести в порядок дела или проститься с родными. Можно ли ожидать, что кто-то станет сражаться за свободу других, когда сам испытывает муки рабства?».[97]97
  [Oglethorpe], The Sailors Advocate, 4. Рукописная пометка в экземпляре седьмого издания, хранящемся в Британской библиотеке, приписывает авторство дополнения к предисловию «Г.Ш.» (Грэнвилу Шарпу), а самого памфлета – «генералу Оглторпу». Филантроп Джеймс Эдвард Оглторп в 1735 году запретил рабство в основанной им колонии Джорджия.


[Закрыть] Очевидно, что антивербовочные настроения были весьма популярны: «Защитник моряков» выдержал до 1777 года семь изданий. Однако популярность еще не гарантирует достоверности. Уподобление вербовки на оплачиваемую срочную службу системе рабского труда преуменьшает жестокость последней. К тому же известно немало примеров, когда люди, попавшие на флот насильно, против своей воли, в конце концов проникались любовью к морю. Одним из таких и был Эквиано, хотя он и попал на корабль рабом.

Когда Эквиано, Бейкер и бывший старший помощник Паскаля плыли с Гернси, чтобы присоединиться к нему возле балки Нор, расположенной в устье Темзы, обычном месте формирования военных флотов,

к нам подошла шлюпка с военного корабля с вербовщиками. Завидев ее, все попрятались кто куда. Я тоже сильно перепугался, хоть и не понимал, что происходит, и спрятался под курятником. Вербовщики поднялись на судно с обнаженными шпагами и обыскали его вдоль и поперек, вытаскивая людей из укрытий и насильно сажая в шлюпку. В конце концов обнаружили и меня, подняли за ноги и принялись насмехаться, в то время как я отчаянно кричал и плакал. Наконец, помощник капитана, которому было поручено присматривать за мной, увидав это, пришел на выручку и сделал все возможное, чтобы унять меня, но с малым успехом; успокоился я, лишь убедившись, что шлюпка отчалила. Вскоре мы подошли к Нору, где стоял Roebuck, и, к нашей большой радости, явился хозяин и забрал нас на свой корабль. (101)

Принудительную вербовку, увиденную глазами ребенка, взрослый рассказчик представляет происшествием скорее комическим, чем опасным, готовясь сообщить читателю в конце той же главы, как спустя три года уже более опытный Эквиано и его хозяин сами «занялись вербовкой, поскольку нуждались в людях для пополнения команды» (114). По-видимому, капитан Паскаль, руководя вербовочной командой, к которой присоединился Эквиано, придерживался весьма агрессивных методов. В 1760 году ему грозил суд по обвинению в вербовке людей, ошибочно сочтенных им дезертировавшими с флота. В письме Комитету Адмиралтейства от 5 мая 1760 года Фрэнсис Холбёрн, королевский инспектор порта Плимут, выступил в его защиту. Комитет последовал рекомендации Холбёрна и назначил Паскалю королевского стряпчего на случай, если бы делу дали ход.[98]98
  PRO, ADM 1/932.


[Закрыть]