Текст книги "Сто великих речей"

Речь Байрона в палате лордов (1812)

Английский поэт-романтик Джордж Байрон (1788–1824), будучи членом парламента Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии, 27 февраля 1812 г. произнес речь в палате лордов во время обсуждения билля (законопроекта) против разрушителей станков (луддитов).

13 марта 1809 г. 6-й барон Байрон впервые занял свое место в палате лордов, но уже через три месяца, спасаясь от заимодавцев, покинул Лондон и отправился на континент. Жадный до новых чувств, Джордж в течение двух лет побывал в Португалии, Испании, Гибралтаре, Албании, Греции, Константинополе. Из своих путешествий он вынес массу впечатлений и поэтических образов, привез рукопись автобиографической поэмы «Паломничество Чайльд Гарольда», герой которой стал культовой фигурой в европейской литературе и прототипом всех байронических героев XIX в. По возвращении домой Байрон опубликовал две первые песни поэмы тиражом 14 тыс. экземпляров. Книгу смели с прилавков в один день, и утром 11 марта 1812 г. Джордж проснулся знаменитым. Герой поэмы – усталый мечтатель и честолюбец пришелся по вкусу утонченной публике, жаждавшей романтических чувств с восточным окрасом, не желавшей ничего знать о низменной жизни черни, создававшей блага Соединенного Королевства.

Если бы 220 лет назад был Иинтернет, Байрон стал бы знаменитым за две недели до этой публикации. 27 февраля в палате лордов обсуждался билль против луддитов, этой самой «черни», и 6-й барон Байрон произнес в палате лордов свою первую речь – не против луддитов, а против законодателей.

Луддиты – участники движения против введения машин на производстве – представляли для властей серьезную проблему. Промышленная революция в Великобритании вызвала резкий рост производства. Предприниматели оборудовали фабрики новыми станками, которые заменяли ручной труд и сокращали число занятых работников. Рабочих массово увольняли, и те оказывались без средств существования. Сильнее всего это било по высококвалифицированным специалистам – ткачам, т. к. первыми начали переоборудовать чулочные фабрики. И хотя чулки, изготовленные машинным способом, были низкого качества и быстро рвались по швам, они были дешевле ручного изготовления.

Лорд Байрон.

Скульптор Б. Торвальдсен. Начало XIX в.

Крупнейшим центром ткацкой промышленности слыл Ноттингем, родина благородного разбойника Робин Гуда, который в Шервудском лесу близ города грабил богатых и отдавал награбленное бедным. В Нотингеме жил и Байрон. На окраине Шервудского леса располагалось полуразрушенное родовое поместье Байронов – Ньюстедское аббатство.

В борьбе за свои права британские пролетарии объединялись в тайное движение луддитов, достигшее наибольшего размаха в конце XVIII – начале XIX в. Луддиты врывались на фабрики с кувалдами и во имя легендарного короля Лудда (рабочего Недда Лудда) громили оборудование. Долгое время полиция сбивалась с ног, но поймать бунтовщиков с поличным не удавалось.

Когда в 1811 г. ноттингемские ткачи сожгли прядильни, чем дали сигнал к массовым выступлениям в других графствах, на борьбу с луддитами было брошено 12 тыс. солдат – больше, чем на войну с Наполеоном, а парламент решил принять билль о луддитах, ужесточавший наказание за промышленный саботаж, вплоть до смертной казни бунтовщиков.

Байрон знал о луддитах не понаслышке. Он воочию видел, как растет число обездоленных ткачей в графстве Ноттингемшир. Поэт размышлял об участи ткачей и во время своих путешествий. Из дальних странствий возвратясь, барон принял участие в парламентском обсуждении законопроекта о луддитах.

Речь Байрона вызвала в палате лордов скандал, но на провал законопроекта не повлияла. Билль получил силу закона 5 марта 1812 г. С этого дня начались казни луддитов, которых для «устрашения» населения в графстве Ноттингем вешали на дубах Шервудского леса.

Небольшой отрывок из речи Байрона, в которой он – единственный из парламентариев – раскритиковал законопроект о луддитах.

Речь была опубликована в газетах и «Парламентском журнале».

«Я слышу здесь, что этих людей зовут «чернью», отчаянной, опасной и невежественной. Ясно ли вы отдаете себе отчет в том, насколько вы, здесь сидящие, обязаны этой самой «черни»?

Эта «чернь» работает на ваших полях, она прислуживает в ваших домах; она управляет вашими кораблями, из нее набирается ваше войско; от того-то именно она и дает вам возможность угрожать всему миру. Но зато будет время, когда ваше пренебрежение к ее интересам, когда бедствия этого великого множества рабочего люда повергнет этот люд в отчаяние, и тогда это будет живой угрозой вам…

Разве можно превращать в тюрьмы целые графства! Вы хотите воздвигнуть плаху на всех полях, вы уже вешаете людей, как копченую рыбу. Вы хотите восстановить Шервудский лес как место для королевской охоты и как заповедник беглецов, объявленных вне закона. Этими мерами вы хотите избавиться от голодающего населения. Но когда смерть оказывается единственным избавлением для этих людей, неужели вы воображаете, что ваши драгуны могут обеспечить спокойствие Англии?

Неужели вы думаете, что то, чего не могли сделать ваши гренадеры, сделают палачи? Составители такого билля могут по праву считать себя достойными преемниками того афинского законодателя, о котором говорили, что его законы писаны не чернилами, а кровью…

Но предположим, что билль прошел; предположим, что одного из этих рабочих, такого, как те, которых я сам видел, изможденного голодом, подавленного отчаянием, не дорожащего больше своей жизнью, которую вы, милорды, кажется, тоже склонны оценить несколько ниже, чем, скажем, стоимость чулочно-вязальной машины, – предположим… что его приводят на суд, чтобы судить по новому закону за поступки, которые до сих пор не были, а теперь стали тяжким преступлением; все-таки для того, чтобы его обвинить и приговорить к смерти, нужны, по-моему, еще две вещи: двенадцать убийц на скамье присяжных и Джеффрис[7]7
  Лорд-канцлер в царствование Якова II (XVII в.), инициатор и руководитель жестоких преследований.


[Закрыть] в судейском кресле!»

«Девственная» речь барона «кипела умом, страстью и праведным гневом, но не обладала ни логикой, ни строгим порядком, не подходя под обычные стандарты парламентского красноречия. Я думаю, именно его упрямство, наигранность и чрезмерная раздражительность помешали ему преуспеть в парламенте» (лорд Т. Холланд).

Столкнувшись с чудовищным лицемерием законотворцев, Байрон разочаровался в политике и прекратил парламентскую деятельность.

Через некоторое время была опубликована «Ода авторам билля против разрушителей станков», написанная Байроном. Ее и сегодня в Англии с неохотой включают в собрания сочинений поэта. Отрывок:

 
…В нужде, негодяи, сидят без полушки.
И пес, голодая, на кражу пойдет.
Их вздернув за то, что сломали катушки,
Правительство деньги и хлеб сбережет,
Ребенка скорее создать, чем машину,
Чулки – драгоценнее жизни людской,
И виселиц ряд оживляет картину,
Свободы расцвет знаменуя собой…
 

Перевод С.Я. Маршака

Речь Наполеона Бонапарта в Сенате Франции (1812)

Полководец и государственный деятель, заложивший основы современного французского государства, император французов в 1804–1814 и 1815 гг., покоритель Европы, Наполеон I Бонапарт (1769–1821) считается одним из наиболее выдающихся деятелей в мировой истории. Победоносные Наполеоновские войны – две австрийские кампании 1805 и 1809 гг., прусская и польская кампании 1806–1807 гг. и др. – вернули послереволюционной Франции мощь главной державы континента, но бесславный поход в Россию в 1812 г. привел к крушению империи. Покинув остатки армии, бегущей из России, Наполеон прибыл в Париж и произнес в Сенате речь, в которой объяснил своё поражение жуткими морозами и дикостью русских. С тех пор для многих западных политиков эти аргументы стали общим местом в русофобском поношении нашего народа.

Организовав «нашествие двунадесяти языков», Наполеон Бонапарт «понёс знамя Свободы» в Россию во главе 450-тысячной армии (по некоторым данным, ок. 600 тыс.). Император французов никак не предполагал, что ему придется возвращаться с позором той же самой дорогой, без пушек, стягов и лошадей, да еще подгоняемым «дубиной народной войны». От Великой армии к концу похода осталось всего 25 тыс. человек. Вручать бронзовые медали «За взятие Москвы», отчеканенные на императорском монетном дворе, было некому и не за что.

Отступив до русской границы, Наполеон чудом избежал окончательного разгрома при переправе через Березину 27–28 ноября. Получив сообщение о попытке переворота в Париже и желая собрать новые войска, полководец простился со своими маршалами и 5 декабря укатил в Париж. За два дня до этого он продиктовал последний, 29-й бюллетень Великой армии в её русском походе. В нем он сообщал о безуспешном завершении кампании и поражении на Березине, объясняя это резким понижением температуры, из-за чего погибли лошади и пришлось уничтожить артиллерию и обоз. Великой армии уже не было, но для успокоения Европы сообщалось, что «здравие Его Величества находится в самом лучшем состоянии».

16 декабря бюллетень был опубликован в Париже и вызвал всеобщее недоумение, негодование и шок. А через два дня в столицу пожаловал и сам император. «Наполеон принял своих министров, Государственный совет и сенат… О русском походе говорил вскользь; не удостаивая подробными объяснениями. Прежняя лесть, прежнее низкопоклонство встретили его среди сановников и царедворцев… Наполеон в своем отчете коснулся войны с Россией, и тут ясно обнаружилось, что он опять тешит себя иллюзией… будто можно еще и теперь заключить с Александром мир, разыграв партию вничью» (Е.В. Тарле).

«Война, которую я веду с Россией, – есть война политическая, – заявил император. – Я воевал без злобы. Я желал избавить Россию от зол, которые она сама на себя навлекла. Я мог бы вооружить против неё наибольшую часть её народа, провозгласив свободу рабов. Множество деревень просило меня об этом.

Но когда я узнал, в какой грубости пребывает этот многочисленный класс русского народа, я отказался от этой меры, которая столь многие семейства обрекала на смерть и самые жестокие мучения. Моя армия понесла потери, но это от преждевременно наступившей суровой зимы».

(Текст этой речи был напечатан на русском языке в 1888 г. в журнале «Русская старина».)

Встреча Наполеона с сенаторами. Художник Р.Т. Бертон. Начало XIX в.

Вот, собственно, и всё объяснение доблестного полководца. Из него европейцы поняли главное: война с диким русским народом, сражавшимся «не по правилам», пребывавшим в жестокой «грубости» и в условиях жестоких морозов, никак не отвечает их европейским стандартам существования и ведения «политической» войны.

Историки предложили несколько трактовок этого выступления, но оно и так прозрачно – это небрежное оправдание воителя, презиравшего сенаторов и всех тыловых крыс. Наполеон был более велеречив, когда во время своего бегства завернул в Варшаву и обратился к польским министрам с речью. Тогда он сказал (с сокращениями): «Никто не мог предвидеть несчастных следствий сего похода, который начат был столь славно… Я не был бит русскими; но меня стихии преодолели. И в съестных припасах не терпел я недостатка; а только ужасный холод был причиною моего несчастия… Солдаты просили меня удалиться из армии, присутствие мое при ней более не нужно. Армия теперь не слишком велика, и мои генералы могут довести ее… Буду продолжать путь свой до Парижа. Я неожиданно упаду, как бомба, среди ночи; поутру все изумятся моему возвращенью, так что в столице и во всей Франции только об этом и говорить станут, и скоро забудут прошедшее. Мне надобны деньги и руки; спешу достать себе то и другое. Я приготовлю новую армию из 300 000 человек, будущею весною выступлю с нею в поход и истреблю москвитян. Я чрезвычайно доволен польским войском; никакое другое не может с ним сравниться в мужестве, терпении и воинском порядке… Французская армия уже не то, что она была прежде. Она забыла подчиненность; я не хочу знать ее более. Будьте уверены в моем покровительстве; я никогда вас не оставлю».

Эту речь, исполненную лжи и лицемерия, поляки проглотили, как наживку – ведь был обещан реванш за случайное и временное поражение. Но не суждено было императору французов вести поляков и другие «языки» на «Московию», пришлось отречься от французского трона в 1814 г. и отплыть на Эльбу.

Искренен был Наполеон, пожалуй, только когда прощался со Старой Гвардией. «Прощайте, мои дети! – сказал он седоусым гвардейцам. – Вы всегда останетесь в моей памяти; так помните меня!» Впрочем, и здесь воитель больше напомнил античного титана Сатурна-Кроноса, пожравшего своих сыновей.

Речь Боливара в Ангостуре (1819)

Государственного деятеля, национального героя сразу нескольких государств, организовавшего и возглавившего в 1809–1824 гг. борьбу испанских колоний за независимость – Симона Боливара (1783–1830) называют творцом Латинской Америки. Повстанцы под командованием генерала Боливара в 472 сражениях освободили от владычества метрополии испанские колонии (за исключением Бразилии). 15 февраля 1819 г. в городе Ангостуре, временной столице освобожденных провинций, на заседании Национального конгресса Симон Боливар изложил основные положения предложенной им конституции Венесуэлы. Эта речь во многом определила судьбы стран и народов Латинской Америки.

В книге «Дипломатия Симона Боливара» историк А.Н. Глинкин пишет, как в 1805 г. 22-летний Симон Боливар вместе со своим наставником, венесуэльским философом и просветителем Симоном Родригесом, гуляя по Риму, поднялись на Монте-Сакро (Святой холм). «В Древнем Риме человек, укрывшийся на этом холме, считался неприкосновенным. Поэтому холм служил прибежищем для плебеев, бежавших от непереносимого гнета римских патрициев. По ассоциации мысли Боливара обратились к родной Америке. «Клянусь богом моей семьи, – произнес Боливар, упав на колени и сжав руку Родригеса, – клянусь моими родителями и честью… что душа моя не обретет покоя, пока не будут разорваны цепи, которыми испанская корона опутала мою родину».

Этой клятве Боливар был верен 25 лет, как и утопической цели – создать на территории Латинской Америки единое могущественное, многонациональное государство. Основанные Боливаром государства-колоссы – вице-королевство Рио-де-ла-Плата и Великая Колумбия еще при его жизни стали рассыпаться. Первое – на современные Аргентину, Уругвай, Парагвай и Боливию, второе – на современные Колумбию, Венесуэлу, Эквадор, Панаму. «Народы разбежались по своим закуткам и со временем были порабощены транснациональными корпорациями. Из рабской нищеты они не в силах выбраться по сей день – слишком слаба экономика малых одиночек» (В.Н Ерёмин). После этого Боливар ушел на покой, «отказался от своих земель, домов и даже от государственной пенсии – и целые дни проводил, созерцая из окна живописные пейзажи… Сьерра-Невады», пока (предположительно) туберкулез не унес жизнь генерала 17 декабря 1830 г.

Но обратимся к речи Боливара. В 1819 г. его венесуэльская армия, одержав ряд побед, захватила город Ангостуру, ставший на время столицей освобожденных территорий.

К тому времени Симон Боливар прославился как неутомимый воитель, познавший радость побед и горечь поражений, которого современники сравнивали с Наполеоном Бонапартом.

Америка и Европа охотно внимали «обращениям к нациям всего мира», в которых Боливар разоблачал преступления колонизаторов. Генерал был знаменит и как дипломат, склонивший на свою сторону многих правителей, и как оратор, речами привлекший в свои отряды тысячи новобранцев.

В Ангостуре Боливар созвал Национальный конгресс для учреждения республики, которая должна была основываться на суверенитете народа, гражданских правах, отсутствии сословных привилегий. Реформатор предполагал в кратчайшие сроки преодолеть вопиющую пропасть между коренными испанцами и креолами (детьми европейцев, родившихся в Америке), с одной стороны, и индейцами, неграми, метисами, мулатами – с другой.

Этому и было посвящено полуторачасовое выступление Боливара перед законодателями. Оратор предложил проект Конституции, содержавший принципы, сформулированные политической наукой передовых народов, но учитывающие специфические условия Венесуэлы. «Мы возьмем у Афин его Ареопаг и их хранителей обычаев и законов, – заявил Боливар. – Мы возьмем у Рима его цензоров и его суды и, сотворив святой альянс из этих институтов нравственности, возродим в мире на новой основе идею Народа, который не довольствуется только тем, что свободен, а хочет быть высоконравственным. Возьмем у Спарты ее суровую систему воспитания и, формируя из этих трех первоисточников один источник нравственных добродетелей, дадим нашей Республике четвертую власть, в ведении которой будут находиться детство и сердца людей, дух народа, добрые обычаи и республиканская мораль… Подобный институт, хотя он и кажется химерическим, имеет неизмеримо больше прав на существование, нежели те учреждения, которые были созданы кое-где законодательной властью в прошлом и настоящем и принесли мало пользы роду человеческому».

Вместо триады традиционных властей (законодательной, исполнительной и судебной) Освободитель предложил создать Моральную власть, «не имевшую прецедентов в мировой культуре» и которой предстояло решить две задачи: создать систему народного образования и во главу угла поставить общественную мораль. «Мораль и просвещение являются двумя опорами Республики и составляют наши первейшие потребности».

«Институт Моральной власти с момента своего появления в проекте Боливара и до настоящего времени вызывает огромный интерес и жаркие споры ученых по поводу его генезиса и целей, которые преследовал Боливар, предлагая его учреждение в Венесуэле» (М.В. Фёдоров).

Симон Боливар.

Художник А. Мичелена. 1895 г.

Несмотря на захватывающую картину благоденствия, которое могла принести стране такая власть, законодатели, собравшиеся на конгрессе, отвергли проект конституции. Они постановили: «Моральная власть, установленная в проекте конституции, представленном генералом Боливаром как верховным главой Республики на открытии конгресса, была принята одними делегатами как самая счастливая и насущная идея для совершенствования общественных институтов. Другими – как моральная инквизиция, не менее пагубная и не менее страшная, чем религиозная. И всеми – как очень трудная для учреждения, а в настоящее время абсолютно неосуществимая».

«Было принято решение включить положения о Моральной власти в качестве приложения к Конституции, полнее изучить их и собрать необходимые факты, а также обратиться к политическим деятелям и теоретикам других стран с просьбой высказать свое мнение по поводу нового института» (М.В. Фёдоров).

P.S. Самым пронзительным, самым глубоким, самым современным мотивом в речи Боливара является это место: «Многие государства древности и современности избавились от гнета, но очень немногие из них сумели познать радости истинной Свободы. Через какое-то время они снова предались своим прежним политическим порокам, и больше, чем правительства, повинны в том народы, которые сами возрождают тиранию. Привычка повиноваться оставляет их равнодушными к таким дивным понятиям, как честь и процветание государства. Они безучастно относятся к возможности жить в условиях Свободы, под покровительством законов, созданных по их собственной воле. Всемирная летопись подтверждает эту чудовищную истину».

Воззвание Николая I во время холерного бунта в Санкт-Петербурге (1831)

В 1830–1831 гг. в России разразилась эпидемия холеры. По повелению императора Николая I (1796–1855) на территории страны вводился карантин, силами военных и жандармов усмирялись холерные бунты, в городах, охваченных эпидемией, устраивались больницы, учреждались приюты для осиротевших детей, улучшалось снабжение продовольствием, выделялись денежные пособия неимущим. Государь посетил Москву и Тверь, где непосредственно руководил чиновниками, общался с народом на улицах и площадях, посещал холерные палаты в госпиталях, успокаивал стихийные волнения своим появлением и речами. Самым известным эпизодом этого периода стал выход самодержца на Сенную площадь Санкт-Петербурга к «обезумевшей от страха, разбушевавшейся огромной толпе» 23 июня 1831 г. и усмирение бунтарей краткой, но грозной речью.

 
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.
 

Эти строки А.С. Пушкин написал в Болдине осенью 1830 г. Под чумой поэт разумел не только бубонную «черную смерть» в далекой средневековой Англии, а холеру, которая в тот год пришла в Россию с далеких берегов Ганга. Из-за карантина Пушкин застрял на три месяца в своем родовом имении, подарив русской литературе несколько поэтических и драматических шедевров. Холеру тогда в народе называли птицей-юстрицей, «индийской заразой», «собачьей смертью» или тоже чумой – «заразой» с латинского.

Центральные и губернские власти боролись с эпидемией, как могли. Все пути-дороги были перекрыты кордонами, но холера обходила карантинные оцепления и захватывала новые районы: Севастополь, Киев, Тамбов, Тверь, Москву…

В Белокаменной столице закрылись рынки, лавки, банки, присутственные места. Николай I приехал в Москву, разъезжал по городу, руководил чиновниками и тоже, как мог, успокаивал своим присутствием и речами москвичей. Как лечить болезнь, доктора толком не знали. Рекомендовали мыть руки с хлориновой известью, уксусом протирать лицо и ноздри, окуривать помещения серным дымом и проч. Это мало помогало, люди гибли тысячами. Население роптало, виня во всём «отравителей» – врачей-немцев и поляков, с которыми в тот год была война, устраивало холерные бунты, сопровождавшиеся избиением и убийствами чиновников, лекарей и случайных граждан. Правительство вынуждено было усмирять народные волнения войсками, и это еще больше увеличивало число жертв.

В необыкновенно жаркое лето 1831 г. холера добралась до Северной столицы, а с ней в город вошли не только смерть и ужас, но и опасность холерного бунта, грозящего уже не региональными бедствиями, а государственными. В городе ежедневно умирало от холеры по 300–400 человек (по некоторым данным, до 600). Как считают, из критического состояния столицу и страну вывел самодержец, вернувший своеобразный долг Романовых русскому народу. В 1613 г. крестьянин Иван Сусанин ценой собственной жизни спас от поляков первого русского царя из династии Романовых Михаила Фёдоровича. Николай Павлович спас свой народ (не только от холеры, но и от поляков), рискуя ради него своей жизнью. Спас, когда Северную столицу охватила паника, и буквально взорвал сильнейший холерный бунт. Что же предпринял монарх?

Остались воспоминания многих очевидцев той поры: графа А.Х. Бенкендорфа, баронессы М.П. Фридерикс, придворного врача Н.Ф. Арендта, гражданского губернатора Санкт-Петербурга И.С. Храповицкого, писательницы А.Я. Панаевой, самого императора Николая I. Писали об этом событии биограф русских царей Н.К. Шильдер, записал воспоминания своего отца писатель-юморист Н.А. Лейкин и др. авторы. Сцена усмирения холерного бунта запечатлена и на одном из барельефов, которые украшают постамент конной статуи Николая I на Исаакиевской площади Санкт-Петербурга.

Город являл собой печальное зрелище. «На каждом шагу встречались траурные одежды и слышались рыдания. Духота в воздухе стояла нестерпимая. Небо было накалено как бы на далеком юге, и ни одно облачко не застилало его синевы. Трава поблекла от страшной засухи – везде горели леса и трескалась земля» (А.Х. Бенкендорф). Люди оказались заперты в городе, поскольку въезд в столицу и выезд из нее были закрыты. Пика народное волнение достигло 22 июня 1831 г. Главным лозунгом восставших был «Холеры вовсе нет! Ее придумали доктора! Поляки и немцы травят народ!».

На Сенной площади располагался Сенной рынок, на котором самым желанным и доступным для простонародья был обжорный ряд – в нем продавали пирожки, вареную требуху и прочие кушанья. Из-за эпидемии власти прикрыли торговлю дешевой едой, и это вызвало всеобщее негодование, подогреваемое науськивающими на врачей торговцами снедью. Рядом с Сенной площадью, в Таировом переулке (пер. Бринько) находилась центральная холерная больница. Обезумевшая толпа ворвалась в помещение больницы и начала её громить. Докторов-отравителей избивали и выкидывали из окон, выгоняли больничную прислугу и ходячих больных, вместе с кроватями вытаскивали наружу лежачих, уничтожали все химикаты и лекарства. «В ком признавали «холерного человека», того до смерти затаптывали всей толпою. Холерные больницы и бараки разносились в клочья» (М. Раздольский; https://ihospital.ru/).

Император Николай I усмиряет толпу на Сенной площади. Рисунок 1856 г.

Полиция не вмешивалась и наблюдала за бунтом издали. К ночи волнение несколько стихло, но на следующий день на Сенной вновь собралась многотысячная толпа. О бунте доложили Николаю I, который пережидал эпидемию в Петергофе. Император с несколькими приближенными поспешил на площадь. Карета остановилась в гуще возбужденной толпы. Неожиданное появление царя вызвало у людей шок. Вокруг площади сосредоточились Сапёрный и Измайловский батальоны, а также взвод жандармов.

Из многих часто противоречивых воспоминаний очевидцев вырисовывается следующая картина поведения монарха. Одни очевидцы рассказывали о том, что Николай, встав в коляске во весь рост и покрыв бунтовщиков «площадной бранью», указал на Сенновскую церковь и громоподобно гаркнул: «На колени!», после чего тысячи людей бухнулись на колени и стали истово креститься на церковь, а потом покинули площадь.

Однако большего доверия вызывают свидетельства очевидцев, которые приводят краткую и пламенную речь самодержца, обращенную к бунтовщикам.

«До кого вы добираетесь, до меня ли? – воскликнул император. – Я никого не страшусь, вот я!..» Николай взял целую склянку лекарства от холеры и выпил ее. Лейб-медик Н.Ф. Арендт ужаснулся: «От такой дозы могут выпасть волосы и зубы у Вашего Величества!» Царь бросил ему: «Тогда сделаешь мне вставную челюсть! Не знаю, что страшнее, холера или дурь! – И продолжил свою речь к народу: – Вчера были учинены здесь злодейства, общий порядок был нарушен… Я пришёл просить милосердия Божия за ваши грехи; молитесь Ему о прощении; вы Его жестоко оскорбили. Русские ли вы? Вы подражаете французам и полякам; вы забыли ваш долг покорности мне; я сумею привести вас к порядку и наказать виновных. За ваше поведение в ответе перед Богом – я. Отворить церковь, молитесь в ней за упокой душ невинно убитых вами… Вы учинили здесь злодейство, здесь прогневали вы Бога. На колени, и просите у Всевышнего прощения!» – призвал он, поцеловал одного старика из толпы, что вызвало всеобщее умиление, слезы, крики «Умрём за батюшку царя!», и удалился в Петергоф.

Столица, а может, и страна была спасена от стихии. На этот раз сбылось пушкинское: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!»

Всего от холеры в период эпидемии погибло 100 тыс. человек. Несколько бунтовщиков были арестованы и преданы суду.