Текст книги "Семена прошлого"

Когда кончился праздник

Я втиснулась в машину «скорой помощи» рядом с Джори, а вскоре около меня оказался и Крис. Мы оба припали к неподвижному телу Джори, пристегнутому ремнем к носилкам. Он был без сознания, одна сторона его лица представляла собой сплошной кровоподтек, и кровь текла из множества мелких ранок. Я не могла смотреть на эти раны, они ошеломили меня, на его спине таких ранок было поменьше…

Прикрыв глаза, я повернулась в сторону Фоксворт-холла, его огни все еще сияли, как светлячки в горах. Позднее я узнала от Синди, что сначала все гости очень перепугались и не знали, что им делать и как поступить, но Барт устремился к ним и успокоил, сказав, что Джори только слегка ушибся и через несколько дней поправится.

Впереди, рядом с водителем и врачом, сидела Мелоди в черном вечернем платье. Она время от времени оглядывалась и спрашивала, как Джори.

– Крис, он выживет? – не своим от волнения голосом вопрошала она.

– Конечно выживет, – кратко отвечал Крис. Он хлопотал над Джори, перепачкав кровью свой парадный костюм. – Кровотечение я остановил.

Вой сирены напрягал мои нервы; мне казалось, что нас всех скоро не станет в живых.

Как я могла уговорить себя? Как позволила себе поверить, что Фоксворт-холл принесет нам что-либо, кроме горя?

И я начала молиться, закрыв глаза и повторяя без конца одни и те же слова:

– Не забирай Джори у меня. Боже, не дай ему умереть. Он еще слишком молод, он мало пожил. Его дитя, его нерожденный ребенок нуждается в нем.

И только проехав несколько миль, повторив это сотни раз, я вспомнила, что теми же словами молилась за Джулиана. Джулиан умер.

К этому времени Мелоди впала в истерику. Фельдшер собирался было сделать ей какую-то инъекцию, но я вовремя остановила его:

– Нет! Она беременна, это может повредить ее ребенку. – Я облокотилась на спинку переднего сиденья и прошипела: – Прекрати вскрикивать! Ты только повредишь этим и Джори, и своему ребенку.

Но Мелоди не только не прекратила, но и начала бить меня своими маленькими, но сильными кулачками.

– Если бы мы сюда не приехали! Я говорила, я твердила ему, что не надо этого делать… Приезд в этот дом – худшая из ошибок в нашей жизни, и вот теперь он расплачивается, расплачивается, расплачивается…

Она плакала и говорила, говорила, пока не лишилась голоса. И тут вдруг Джори открыл глаза и насмешливо посмотрел на нас.

– Привет, – слабым голосом проговорил он. – Кажется, Самсон все еще жив.

Я вздохнула с облегчением и разразилась слезами. Крис улыбнулся, отмывая кровь с головы Джори каким-то раствором.

– Ты поправишься, сын, обязательно поправишься. Ты только держись.

Джори закрыл глаза и пробормотал:

– Представление было хорошим?

– Кэти, скажи ему, – предложил Крис тихо.

– Ты был бесподобен, милый, – заверила я его и наклонилась, чтобы поцеловать бледное лицо, на котором еще оставался грим.

– Попроси Мел не волноваться, – прошептал он, будто слышал ее крики и рыдания.

Вскоре он уснул под действием снотворного, которое Крис ввел ему в руку.

Мы прошли через холл больницы. Мелоди вся сжалась в комок от напряжения и страха, ее глаза были широко распахнуты.

– Так же, как его отец… – повторяла она. – Так же, как его отец…

Она повторяла эти слова до тех пор, пока они не засели у меня в голове как стальной гвоздь. Я сама была готова кричать и плакать от страха – страха, что Джори умрет.

Лишь для того, чтобы заставить Мелоди замолчать, я обхватила руками ее лицо и притянула к себе на грудь, утешая ее, как мать утешает неразумного ребенка.

Мы все вновь стали заложниками безжалостного мира Фоксвортов.

Как я могла быть счастлива еще полдня назад? Куда делась моя интуиция?

Вместо моей интуиции на сцене жизни теперь главенствовала злая воля Барта, который забрал-таки у Джори то, чему завидовал всегда и что было самым ценным для Джори, – его здоровье, его сильное, ловкое тело.

Несколькими часами позже пятеро хирургов в зеленом вывезли моего старшего сына из операционной. Джори до подбородка был закрыт одеялами. Весь его чудесный загар куда-то девался, и теперь он был таким же бледным, каким предпочитал когда-то выглядеть его отец. Его темные вьющиеся волосы казались мокрыми. Под закрытыми глазами залегли тени.

– С ним ведь все в порядке, правда? – поспешила к быстро движущейся каталке Мелоди. – Скажите… он выздоровеет и будет таким же, как прежде?

От отчаяния ее голос был тонок и пронзителен. Никто ей не ответил.

Они подняли Джори с каталки при помощи простыни, осторожно перенесли на кровать, затем попросили выйти всех, кроме Криса.

Мы с Мелоди остались в холле и ждали, ждали, ждали…

* * *

Мы вернулись в Фоксворт-холл к рассвету, когда состояние Джори стало достаточно стабильным и я чуть расслабилась.

Крис остался в больнице. Он прилег отдохнуть в комнате, используемой для ночного отдыха дежурных врачей.

Я тоже желала остаться, но истеричность Мелоди все возрастала: ей не нравилось, что Джори не открывает глаза, она боялась запахов больницы, ей были неприятны медицинские сестры, входящие и выходящие от Джори с подносами в руках, а также сами врачи, которые избегали прямых ответов.

Мы уехали обратно в Фоксворт-холл на такси. Везде еще горели праздничные огни, дом был освещен. Солнце уже всходило над горизонтом, окрашивая небо в легкий розовый цвет. Птенцы проснулись и осторожно трепыхали едва оперившимися крылышками, а их родители распевали песни, прежде чем улететь на поиски пищи. Я поддерживала Мелоди, провожая ее по лестнице наверх: она была так расстроена, что шаталась и казалась пьяной.

Мы медленно, осторожно поднимались по лестнице, и я каждую секунду думала о ребенке, которого носит Мелоди, и о том, как события этой ночи повлияют на него и на мать. В спальне Мелоди не смогла даже раздеться, так дрожали ее руки. Я помогла ей, надела на нее ночную рубашку, укрыла одеялом и выключила свет.

– Если хочешь, я останусь, – сказала я, глядя на нее, такую несчастную и потерянную.

Она захотела. Ей нужно было узнать мое мнение о том, что с Джори и отчего врачи не сказали ни одного ободряющего слова. Она вновь расплакалась:

– Почему они ничего не говорят нам?

Я не смогла объяснить ей, что это право и манера защиты врача от непредвиденных событий. За всех врачей вместе я заверила ее, что страшного ничего быть не может, иначе бы врачи посоветовали ей остаться.

Наконец она заснула, вздрагивая во сне, называя имя Джори, часто просыпаясь и вновь заливаясь слезами. Это было невыносимо видеть и слышать, и я уже ощущала себя такой же истеричной и издерганной, как сама Мелоди.

Часом позже, к моему облегчению, она погрузилась в глубокий сон, будто знала, что во сне ее спасение.

Я поспала буквально несколько минут, когда внезапно в мою спальню вошла Синди, уселась и стала ерзать на моей кровати, дожидаясь, когда я открою глаза. Я увидела ее лицо, обняла ее и заплакала вновь вместе с ней.

– Что с ним, мама? Скажи, все будет хорошо?

– Милая Синди, с ним сейчас отец. Ему была необходима операция. Теперь он в отдельной палате, спит после наркоза. Когда он проснется, Крис будет с ним. Я собираюсь чего-нибудь перекусить и снова ехать к нему в город. А тебя прошу остаться с Мелоди…

Я уже решила, что поеду без Мелоди: с меня хватит ее истерик.

Синди внезапно запротестовала, уверяя, что хочет поехать сама и увидеть Джори. Я отрицательно покачала головой:

– Мелоди очень тяжело переживает все случившееся, и в ее состоянии нельзя ехать обратно в больницу; по крайней мере до тех пор, пока мы не узнаем правду о состоянии Джори. Я никогда еще не видела столь истеричной женщины, так боящейся больниц. Кажется, она считает больницу чем-то сходным с похоронным бюро. Прошу тебя, останься, скажи ей что-нибудь, чтобы она успокоилась, проследи, чтобы она что-нибудь съела. Дай мир ее душе, она нуждается в этом, а я позвоню вам, как только узнаю что-нибудь.

Я прошла к Мелоди. Она крепко спала, и я поняла, что приняла правильное решение.

– Объясни ей, Синди, почему я не стала дожидаться, пока она проснется…

К больнице я ехала очень быстро.

Поскольку Крис был врачом, я весьма часто ездила по больницам, провожая Криса, встречая его, встречаясь с ним там, чтобы вместе съездить в гости, навестить некоторых его пациентов, с кем он сохранял дружбу. Мы доставили Джори в лучшую больницу в штате. Коридоры были широкие и светлые, окна огромные, везде множество цветов. Больница была оснащена самой современной диагностической аппаратурой. Но комната, в которую поместили Джори, была крошечной, как, впрочем, и все остальные палаты. Окно находилось так высоко, что в него не было видно ничего, кроме центрального въезда и другого крыла здания.

Крис все еще спал, хотя сестра сказала мне, что он приходил взглянуть на Джори раз пять за мое отсутствие.

– Он очень преданный отец, миссис Шеффилд.

Я смотрела на Джори, закованного в тяжелый гипс; на его ноги, которые не были скованы, но не двигались.

Внезапно сзади меня обняла чья-то рука, и теплое дыхание Криса коснулось моей шеи.

– Разве я не приказывал тебе оставаться дома, пока я не позвоню?

Я вздохнула с облегчением: Крис был со мной.

– Но как я могу не быть здесь, Крис? Я должна знать, что произошло, иначе я не смогу заснуть. Скажи мне правду, ведь здесь нет Мелоди, готовой упасть в обморок.

Он тяжело вздохнул и повесил голову. И лишь тогда я заметила, как сильно он устал и что он одет все в тот же забрызганный кровью вечерний костюм.

– Кэти, новости нехорошие. Я не хотел бы говорить до того, как побеседую еще раз с его хирургами и лечащим врачом.

– Не тяни! Я желаю знать правду! Я не пациентка, которая должна думать о враче как о всемогущем Боге. Скажи: у него перелом позвоночника? Будет ли он ходить? Отчего он недвижим?

Крис вытащил меня в коридор, на случай если Джори лежит с закрытыми глазами и слушает нас. Он тихо закрыл за собой дверь палаты и провел меня в помещение, куда входить дозволялось лишь врачам. Он встал, возвышаясь надо мной, предварительно усадив меня в кресло, и предупредил, что разговор предстоит печальный.

– У Джори поврежден позвоночник, Кэти. Ты угадала. Слава богу, повреждение прошло достаточно низко и не задело верхних позвонков. Он сможет владеть руками, а рано или поздно возобновится контроль мозга над мочевым пузырем и кишечником, но сейчас эти органы, так сказать, в шоке.

Он замолчал.

– Позвоночник?! Скажи же мне тогда, что не повреждено.

– Нет, ничего не раздавлено, позвонки в целости, – неохотно уточнил Крис. – Но наступил паралич ног.

Я примерзла от ужаса к полу. О нет! Только не с ним, только не с Джори! Я разрыдалась, подобно Мелоди, потеряв всякий контроль над собой.

– Он никогда не сможет ходить? – прошептала я, чувствуя, что теряю сознание.

Когда я вновь открыла глаза, Крис стоял возле меня на коленях и держал меня за руки:

– Держись… Надо радоваться, что он жив. Это главное. Но ходить он больше не сможет.

Мне казалось, что я погружаюсь все глубже и глубже в хорошо мне знакомое море отчаяния. Одна и та же мысль, как хищная рыба, терзала и терзала мой мозг, доводя до исступления, разрушая мне душу.

– Но это же означает, что он не сможет больше танцевать… не сможет ходить, не сможет танцевать… Крис, что же с ним будет?!

Он притянул меня к себе и зарылся головой в мои волосы, раздувая их своим дыханием:

– Но он жив, милая моя. Он будет бороться – и выживет. Разве мы все не так же боремся с трагедией? Мы в конце концов принимаем все как есть – и берем от жизни то, что можем взять. Мы забываем то, что у нас было вчера, концентрируемся на сегодняшнем дне. И если мы сможем научить Джори, как принять то, что случилось, мы сохраним нашего сына, мы вернем его себе таким, каков он есть: деятельным, интеллигентным, душевно здоровым.

Я продолжала рыдать. Крис гладил меня, нежно касался моего лица, стараясь успокоить.

– Мы должны быть сильными, дорогая, для него, ради него. Плачь сейчас, потому что, когда он откроет глаза и увидит тебя, ты не должна плакать. Нельзя показывать жалость. Нельзя падать духом. Когда он проснется, он посмотрит в твои глаза, он прочтет твои мысли. Все, что отразится на твоем лице, – все это окажет влияние на его самочувствие. Он будет опустошен, поражен тем, что с ним случилось, и мы оба знаем это. Он захочет умереть. Он вспомнит своего отца: как Джулиан сам запланировал и организовал свою смерть, и нам надо помнить об этом. Необходимо будет поговорить с Синди и Бартом, объяснить им их роли в процессе выздоровления и адаптации Джори. Нам надо укрепить семью, собраться всем воедино – во имя Джори, потому что его пробуждение будет трагично, Кэти.

Я кивнула, стараясь удержать слезы. Мне казалось, я сама – Джори, потому что я знала: каждое его мучение будет и моим.

Крис, все еще держа меня в объятиях, продолжал:

– Джори сосредоточил всю свою жизнь на балете, но он никогда больше не вернется в балет. Нет, не смотри с надеждой, Кэти, никогда! Есть еще надежда, что, окрепнув и натренировавшись, он сможет подняться на ноги и подтягиваться на костылях… но он никогда не станет ходить нормально. Прими это, Кэти. Нам надо убедить его в том, что его душевный мир не изменится с неспособностью двигаться, что он – та же одаренная личность. И самое главное, надо убедить себя, что он – тот же… и мы тоже, потому что многие семьи после подобных трагедий меняются, распадаются. Некоторые начинают слишком жалеть больного, некоторые ощущают к нему враждебность, злятся друг на друга… Нам надо ухитриться придерживаться середины и помочь Джори выдержать это.

Но я слышала лишь часть сказанного.

Паралич! Мой Джори – паралитик! Я даже потрясла головой, надеясь, что все это исчезнет, как дурной сон. За что с ним могла так обойтись судьба? Мои слезы падали на грязную, оборванную кое-где рубашку Криса. Как сможет Джори жить, когда узнает, что на всю жизнь приговорен к инвалидному креслу?!

Жестокая судьба

Солнце стояло по-летнему высоко, а Джори еще не открывал глаз. Крис решил, что нам обоим неплохо бы перекусить, а больничная еда всегда была безвкусной, как опилки.

– Попытайся поспать, пока я не приеду, и держи себя в руках. Когда он проснется, старайся не впадать в панику, будь спокойна и улыбайся, улыбайся, улыбайся… Сознание его будет затуманено, он не сможет сразу собраться с мыслями. Я постараюсь побыстрее вернуться обратно.

Я не смогла заснуть; меня терзали мысли о том, что я буду отвечать, когда Джори проснется и начнет задавать вопросы. Как только за Крисом закрылась дверь, Джори пошевелился, повернул голову и слабо улыбнулся мне:

– Привет! Ты что, была здесь всю ночь? Или две ночи? Когда это случилось?

– Прошлой ночью, – хрипло прошептала я, надеясь, что он не заметит волнения в моем голосе. – Ты спал очень долго.

– Ты выглядишь усталой, – проговорил он, трогательно заботясь обо мне даже в таком состоянии. – Почему бы тебе не вернуться домой и не поспать? Со мной все в порядке. Я просто упал, как случалось и раньше; но не пройдет и нескольких дней, как я снова буду с вами. А где моя жена?

Неужели он не замечает, что его торс в гипсе? Только потом по его глазам я поняла, что он все еще находится под воздействием седативных препаратов, которыми его напичкали для обезболивания. Тем лучше… если он не начнет сейчас же расспрашивать меня, это хорошо. Я предпочту, чтобы на вопросы отвечал Крис.

Он обессиленно закрыл глаза и снова впал в кратковременный сон, однако уже через десять минут начал задавать вопросы:

– Мама, я так странно себя чувствую… никогда ничего подобного не ощущал. Отчего это на мне гипс? Я сломал что-нибудь?

– Упали колонны из папье-маше, – почти бессвязно объяснила я. – Упали на тебя и вывели из строя. Слишком реалистичная концовка для балета.

– Я что, разрушил дом или обрушил небо? – усмехнулся Джори, и у него заблестели глаза. – Не правда ли, Синди танцевала великолепно? Ты знаешь, чем больше я вижу ее, тем больше замечаю, как она красива. И у нее в самом деле есть танцевальные способности. Она, как ты, мама, с годами совершенствуется.

Чтобы Джори не увидел, как предательски дрожат у меня руки, я подложила их под себя. Совсем как когда-то моя мать. Я улыбнулась, встала и налила стакан воды:

– Врач приказал тебе больше пить.

Я поддержала его голову, и он попил. Было так невыносимо странно видеть его беспомощным. Он никогда не лежал в постели. Его простуды в детстве проходили в считаные дни, и не было случая, чтобы он из-за них пропустил школу или балетный класс. Разве что для того, чтобы навестить в больнице Барта, в очередной раз поранившего что-нибудь. Джори множество раз растягивал и рвал связки, получал ушибы при падении, но никогда у него не было серьезных повреждений. У всех без исключения танцоров балета бывают большие или малые травмы, но сломанный позвонок, повреждение позвоночника – это сущий кошмар, которого страшится любой танцор. Это конец.

Джори снова впал в забытье, потом открыл глаза и начал задавать вопросы. Присев на краешек его кровати, я без умолку болтала ерунду, молясь о том, чтобы быстрее пришел Крис. Вошла молоденькая, хорошенькая сиделка с подносом в руках. Ланч для Джори, все жидкое. Я обрадовалась: это позволяло мне заняться чем-то. Я повозилась с пакетом молока, раскрыла йогурт, налила в стаканы молоко и сок, повязала Джори салфетку и начала с земляничного йогурта. Он поперхнулся и скорчил мину. Оттолкнул мои руки и сказал, что может есть сам. Но аппетита у него не было.

Я отодвинула поднос в сторону, надеясь, что теперь Джори заснет. Но он лежал, уставившись на меня ясным, осмысленным взором.

– Скажи, почему я так слаб? Почему я не могу есть? Почему не могу шевельнуть ногой?

– Отец отправился купить нам чего-нибудь поесть. Чего-нибудь повкуснее того, что подают в больничном кафетерии. Пусть он тебе все расскажет, когда приедет. Он знает медицинскую терминологию, в которой я ничего не понимаю.

– Мама, я тоже ничего не понимаю в медицинских терминах. Скажи мне просто по-человечески: отчего я не могу двинуть ногами?

Он неотступно следовал за мною своим темно-сапфировым взглядом.

– Мама, я не трус. Я приму как есть все, что ты скажешь. Говори, иначе я сделаю вывод, что у меня переломан позвоночник и парализованы ноги… и что я не смогу больше ходить.

Сердце мое забилось. Я опустила голову. Он сказал это все легко, шутя, будто этого никогда и быть не могло, но он в точности описал свое состояние.

Я не отвечала, и в глазах его появилось отчаяние. Я пыталась подыскать слова помягче, но и они способны были разорвать ему сердце. Как раз в это время вошел Крис, неся пакет с чизбургерами.

– Так-так, кто это тут проснулся и разговаривает? – шутливо спросил Крис. Он взял чизбургер и протянул его мне. – Прости, Джори, но тебе сейчас нельзя ничего твердого. Кэти, съешь это, пока горячее. – Он сел и развернул свой чизбургер. Для себя он купил два больших. С наслаждением откусив от одного, Крис достал колу. – Лайм нигде не нашел, Кэти. Это пепси.

– Она холодная, а это как раз то, что я хотела.

Джори пристально наблюдал за нами. За то время, пока я одолела половину чизбургера, Крис умял оба своих и еще порцию картошки фри. Он снял с шеи салфетку и бросил ее в мусорное ведро.

К тому времени сон опять сморил Джори, но он боролся с ним.

– Папа… может быть, ты скажешь мне правду?

– Да, все, что ты хочешь знать. – Крис подвинулся к Джори и положил свою сильную руку на его.

– Папа, я не ощущаю тела ниже пояса. Пока вы ели, я пытался пошевелить пальцами и не мог… Если я сломал позвоночник и поэтому в гипсе, скажите мне правду; это все, чего я хочу.

– Я скажу тебе всю правду, – твердо сказал Крис.

– У меня перелом позвоночника?

– Да.

– И парализованы ноги?

– Да.

Джори был потрясен. Он закрыл глаза, собрался с силами и задал последний вопрос:

– Я смогу танцевать снова?

– Нет.

Джори сжал губы, закрыл глаза и лежал неподвижно. Я решилась подойти к нему, откинула прядь темных волос со лба…

– Милый, я знаю, чего тебе это стоит. Отцу было нелегко сказать тебе правду, но ты должен знать ее. Ты не одинок в своем горе. Мы сделаем все, чтобы ты привык к своему новому существованию. Время лечит, и через некоторое время ты перестанешь ощущать боль, а потом и привыкнешь к тому, чего нельзя изменить. Мы все любим тебя. Мелоди любит тебя. И в грядущем январе ты станешь отцом. Ты достиг своей профессиональной вершины, пять лет ты был известнейшим артистом балета – большинство людей не достигают таких высот за всю свою жизнь.

Он остановил меня взглядом. В его глазах было столько горечи, отчаяния, столько ярости, что я не выдержала и отвернулась. Вероятно, он ощущал себя обманутым, осмеянным судьбой: ведь у него украли дело всей его жизни еще до того, как он вполне им насытился.

Когда я снова взглянула на него, его глаза были закрыты. Крис щупал ему пульс.

– Джори, я знаю, что ты не спишь. Я дам тебе успокоительное, чтобы ты действительно поспал подольше, а когда ты проснешься, подумай над тем, что твоя жизнь нужна очень многим людям. Не утопай в отчаянии и жалости к себе. Те люди, с которыми ты встречаешься в жизни, никогда не испытывали и не испытают счастья, дарованного тебе. Они не путешествовали по всему свету, никогда не слышали грома аплодисментов и криков «браво», адресованных лишь тебе, они не поднимались на те вершины артистизма, которые были твоими и будут твоими в любой другой области творчества. Твоя жизнь не кончена, мой сын, ты всего лишь споткнулся. Твоя дорога достижений перед тобою, ты просто не сможешь больше бежать по ней. Ты рожден, чтобы побеждать. Ты найдешь себе другое применение, сделаешь другую карьеру… а в семье ты обретешь счастье. Разве не в этом состоит человеческая жизнь? Нам нужен кто-то, кто любит нас, кто нуждается в нас, кто разделит с нами жизнь, а у тебя все это есть.

Но мой сын не поднял опущенных век и ничего не ответил. Он лежал такой спокойный, будто его постигла смерть.

Как внутри меня все плакало и кричало: я ощущала его схожесть с Джулианом. Тот всегда реагировал на потрясения так же. Джори замкнулся в тесной клетке своего сознания, которое отказывалось принимать жизнь без движения и танца.

Крис молча взял шприц, ввел лекарство в руку Джори и проговорил:

– Спи, сын. Когда ты проснешься, тебя навестит жена. Тебе необходимо быть мужественным для ее блага.

Мы оставили его спящего на попечение сиделки, которой было приказано ни на минуту не покидать больного. Мы с Крисом поехали в Фоксворт-холл для того, чтобы переодеться, поспать и возвратиться к Джори. Мы собирались взять с собою Мелоди.

Голубые глаза Мелоди выразили неописуемый ужас, когда Крис как мог более деликатно описал ей состояние Джори. Она слабо вскрикнула и схватилась за живот:

– Вы имеете в виду… никогда? Никогда не сможет ходить? Никогда не будет танцевать?.. – прошептала она. – Но вы же должны чем-то помочь ему…

Крис лишил ее всяких надежд:

– Нет, Мелоди. Когда поражен позвоночник, ноги не получают сигналов от мозга. Джори будет заставлять свои ноги двигаться, но они не будут подчиняться его желаниям. Ты должна теперь воспринимать его таким, какой он есть, и сделать все возможное, чтобы помочь ему пережить это, наверное, самое трагическое событие в его жизни.

Мелоди вскочила на ноги и жалобно закричала:

– Он же стал совсем другим! Вы сами говорите, он отказывается разговаривать, а я не могу ехать туда и делать вид, что ничего не случилось, когда это не так! Что ему делать теперь? Что мне теперь делать? Мы не сможем нигде работать… и как он сможет жить без танца… без ног?! Какой из него теперь отец, если остаток жизни он проведет в инвалидном кресле?

Встав напротив нее, Крис заговорил твердо и решительно:

– Мелоди, не время паниковать и впадать в истерику. Тебе надо быть сильной. Я понимаю, насколько велики твои страдания, но ты должна появиться у него с улыбкой на лице, чтобы показать, что ты по-прежнему любишь его. Люди сочетаются браком не только на радостные времена, но и на горькие тоже. Поэтому сейчас ты примешь душ, оденешься, сделаешь макияж, красиво причешешься и поедешь к нему. Там ты обнимешь его, поцелуешь и скажешь, что ему есть для чего жить.

– Но ему не для чего! – закричала она. – Не для чего больше жить!

Тут она сломалась окончательно и зарыдала.

– Нет, я не это хотела сказать… я люблю его, я люблю… но не заставляйте меня ехать к нему и видеть его, лежащего неподвижно. Я не смогу… я не переживу, пока он снова не улыбнется и не обнимет меня… может быть, тогда я смогу принять его таким, каким он стал… может быть…

О, как я ее ненавидела в этот момент: за истерику, за то, что она отказывалась помочь Джори в самый трудный для него момент. Я встала рядом с Крисом, взяв его под руку:

– Мелоди, неужели ты думаешь, что ты единственная жена и будущая мать, кто обнаруживает, что земля разверзлась у нее под ногами? Нет. Я ждала Джори, когда его отец попал в смертельную для него автомобильную катастрофу. Так что будь благодарна судьбе, что Джори остался жив.

Она опустилась в кресло сломанной, бесформенной куклой, залилась слезами и долго не поднимала глаз. Наконец она взглянула на нас и спросила:

– А не приходило ли вам в голову, что смерть в этой ситуации была бы для него предпочтительнее?

Это было то самое, что мучило и меня. Я боялась, что Джори сделает что-нибудь, чтобы оборвать свою жизнь, как это сделал Джулиан. Я не могла этого допустить. Не должна еще раз допустить.

– Ну тогда оставайся здесь и плачь, – проговорила я с ненамеренной жесткостью. – А я не оставлю моего сына наедине с бедой. Я буду рядом с ним день и ночь, чтобы не позволить ему расстаться с надеждой. Но подумай о том, Мелоди, что ты носишь его ребенка, а это делает тебя самым важным человеком в его жизни. И в моей тоже. Он нуждается в тебе, в твоей поддержке. Извини, если я была груба с тобой, но я обязана думать прежде всего о нем… полагаю, что и ты тоже.

Она безмолвно плакала и глядела на меня. Слезы бежали по ее щекам.

– Скажите ему, что я скоро приеду, – хрипло проговорила она. – Скажите ему это…

Мы сказали ему. Он не открыл глаз, не разомкнул сжатых губ. Но мы оба знали, что Джори не спит: он просто выключил себя из этой жизни.

* * *

Джори отказывался есть, и тогда было решено кормить его внутривенно. Приходили и уходили летние дни, исполненные света и тепла – и такие грустные. Иногда, когда рядом были Крис и Синди, я бывала счастлива, но редко меня согревала надежда.

Ах, если бы были такие слова, которые помогли бы мне начать новый день. Если бы можно было прожить жизнь сначала, тогда бы, возможно, я спасла Джори, Криса, Синди, Мелоди, себя… и даже Барта.

Ах, если бы он не согласился танцевать в тот день эту партию…

Я пыталась сделать все, что могла, как пытались и Крис, и Синди вытащить Джори из той черной дыры, куда он себя загнал. Впервые в жизни Джори был недоступен мне, его душа ускользала от меня, и я не в силах была облегчить его горе.

Он потерял самое важное в своей жизни. Без ног он вскоре потеряет свое чудесное, ловкое тело. А я не могла без слез глядеть на эти красивые сильные ноги, которые были теперь столь неподвижны, столь бесполезны.

Неужели бабушка была права, когда говорила, что мы все прокляты Богом, все рождены для горя и боли? Или она сама так решила и тем самым прокляла нас всех, обрекла на неудачи?

И к чему все успехи, все достижения мои и Криса, если наш сын лежит как неживой, а наш второй сын отказывается даже навестить его?

Увидев Джори, такого беспомощного, с закрытыми глазами, с вытянутыми вдоль тела руками, Барт прошептал: «Боже мой» – выбежал вон из палаты и больше не появлялся у Джори.

Я не смогла уговорить его навещать брата.

– Мама, если он даже не знает, что я приехал, какая польза от моих визитов? А я не могу видеть его в таком состоянии. Прости, я сочувствую ему… но ничем помочь не могу.

И тогда я начала уверять себя, что Джори вновь будет ходить, будет танцевать. Этот кошмар вскоре закончится, говорила я себе, и Джори вновь станет таким, каким он был.

Я рассказала Крису о моем плане убедить Джори, что он вновь будет ходить, если уж не танцевать.

– Кэти, ты не должна подавать ему ложные надежды, – предостерег меня Крис. – Лучше постепенно подводи его к мысли принять то, что поправить невозможно. Дай ему свои силы. Помоги ему, но не надо обещать того, что может не сбыться и вызовет жесточайшее разочарование. Я знаю, как тебе трудно. Я пребываю в таком же аду, как и ты. Но всегда помни: наш ад – это ничто по сравнению с его адом. Мы можем сочувствовать ему, горевать вместе с ним, помогать ему, но мы не можем влезть в его шкуру. Мы не проживем вместе с ним тяжесть его потери – он должен пройти эту муку один. Он лицом к лицу с той агонией, которую мы с тобой едва ли поймем. Все, что теперь в наших силах, – это быть рядом, когда он уже не сможет пребывать дольше в своей защитной оболочке, в своем спасительном сне. Быть вместе с ним, чтобы дать ему надежду, желание жить дальше, – и сделать это должны мы, потому что на Мелоди нечего и надеяться!

Именно это казалось мне столь же ужасным, как и само несчастье с Джори: его собственная жена чуралась его, будто он прокаженный. Мы с Крисом умоляли ее поехать с нами, убеждали, что ей надо быть там, даже если она не скажет ничего, кроме «привет, я люблю тебя».

– Что я могу сказать такого, чего вы еще не сказали?! – кричала в ответ Мелоди. – Он не захотел бы, чтобы я видела его в таком состоянии. Я знаю его лучше вас. Если бы он хотел видеть меня, то сказал бы об этом. Кроме того, я боюсь, что стану там плакать и скажу все неправильно. И даже если я не заплачу, вдруг он откроет глаза и увидит на моем лице такое выражение, что от этого ему станет еще хуже? Я не хочу ответственности, я боюсь! Прекратите настаивать! Подождите, пока он сам не захочет видеть меня… и тогда, возможно, я соберусь с силами…

Она избегала нас с Крисом, будто мы были зачумленные, будто мы могли разрушить ее надежду, что когда-нибудь этот кошмар закончится счастливо.

В коридоре перед нашими комнатами стоял Барт и глядел на Мелоди сочувственным взглядом. Едва я вышла от нее, он гневно взглянул на меня:

– Почему вы не оставите ее в покое? Я ездил к Джори и видел его, и мое сердце чуть не разорвалось от этого зрелища. Мелоди, в ее состоянии, необходимо чувство защищенности, пусть даже только во время сна. Вы постоянно торчите в больнице и не знаете, что Мелоди здесь ходит с безумным взглядом, как во сне, и все время плачет. Она почти ничего не ест. Мне приходится уговаривать ее поесть, попить. Она смотрит на меня, как маленький ребенок, и слушается. Иногда я буквально кормлю ее с ложки. Мама, Мелоди в шоке, а вы беспокоитесь лишь о вашем драгоценном Джори, совершенно не заботясь о том, что происходит с ней.