Текст книги "Секреты утра"

Глава 7
Индивидуальные занятия

Теперь, когда я была в старшей группе, страсть к занятиям у меня сильно возросла, особенно по сравнению с первым годом обучения в школе Искусств имени Сары Бернар. Когда я проходила по университетскому городку и видела лица новых студентов, еще зеленых, с беспокойными глазами, то не могла не почувствовать превосходства. Я же занималась у таких звезд, как пианистка мадам Стейчен и оперный певец Саттон.

Я знала, что Агнесса написала бабушке Катлер и обо всем ей доложила, потому что мать во время одного из душевных подъемов позвонила и поздравила меня.

– Рэндольф сообщил мне все, – сказала она, – я очень горжусь тобой, Дон. Это подтверждает, что у тебя действительно есть музыкальный дар.

– Возможно, отец также хотел удостовериться в этом. Почему ты не скажешь, кто он, чтобы я могла рассказать ему о своих достижениях? – спросила я.

– Дон, что у тебя за страсть постоянно затрагивать неприятные темы? Придет этому когда-нибудь конец? – с чувством продекламировала она. Можно было представить, как она звонит, лежа на кровати между двумя большими подушками и накрытая несколькими одеялами.

– А мне кажется приятным узнать, кто мой отец, – съязвила я.

– В таком случае, нет, – быстро ответила она, глубина ее чувств поразила меня. Кто бы мог подумать что все так плохо?

– Мама, – попросила я, – пожалуйста, расскажи мне о нем. Почему это неприятная вещь.

– Иногда, – сказала она очень медленно, понизив голос, подобно джазовым певцам, – хорошие взгляды и шарм могут быть только внешним лоском, скрывающим порочность и злобу. Интеллигентность никак не благословение свыше, как думают многие, она не гарантирует, что перед вами хороший человек. К сожалению, Дон, я больше ничего не могу рассказать.

Какой странный и неожиданный ответ, подумала я. Он вызвал еще больше вопросов и еще больше погрузил меня в тайну моего рождения.

– Мама, скажи, он все еще на сцене?

– Я не знаю, по крайней мере, он все еще жив. Да, и раньше она не говорила, что он умер.

– Одна из причин, по которой я позвонила… – голос матери стал торжественным. – Я подумала, что в связи с увеличившимся количеством выступлений тебе потребуется более роскошный гардероб.

– Я не знаю, мне кажется, что этого достаточно.

– Мы с Рэндольфом посоветовались и решили открыть тебе счета в некоторых лучших универмагах. Он пришлет сегодня инструкции. Будешь покупать все, что тебе нужно, – сообщила она.

– Бабушка Катлер одобряет?

– У меня есть немного собственных денег и они вне ее контроля. – В голосе ее прозвучала гордость и удовлетворение. – Во что бы то ни стало, пиши мне о всех своих достижениях, чтобы я могла порадоваться тоже.

Откуда такой интерес? Я была удивлена. Может быть, проснулись материнские чувства? Но обещать я ничего не стала, так как она стала описывать свое новое лечение и новых докторов. Вскоре она сказала, что устала, и мы прервали разговор.

Все, что мать рассказала о моем отце, было ложкой дегтя в бочке меда, она практически ничего не сказала, но плохой осадок остался на долгое время. Что означают ее слова? Если я унаследовала музыкальные способности отца, то может, и отрицательные черты тоже? Как бы мне встретиться с ним? Почему он уехал, так и не попытавшись увидеть меня? Была ли это рука бабушки Катлер, угрозы, что она изничтожит его карьеру или лишит жизни? Или я не интересовала его, и мама действительно была права? Он был плейбоем? Как мне отыскать правду в океане лжи?

В то время как других студентов посещали только приятные мысли на первых занятиях, я вынуждена была двигаться как в тумане, единственным светлым пятном было пение и игра на фортепиано.

В Нью-Йорке наступила осень, сократились дни, зеленые тона сменились желтыми и коричневыми. Теперь, когда мы с Тришей ожидали переключения светофора, вокруг было все мокрым, перед глазами стояли серые пятна автомобилей, домов. Но как ни странно, весне с ее буйным цветением, я предпочитала дождливую осень. Возможно, потому что ее таинственность больше подходила к моей музыкальности. Как бы то ни было, осенью в зеркале я замечала у себя более знающий, взрослый взгляд.

После приключения в музее я стала внимательней присматриваться к манерам других девушек и чаще рассматривать себя в зеркале, где я видела семнадцатилетнюю девушку, образ жизни которой круто изменился и эти изменения стерли невинность в ее глазах. Линия губ стала более твердой, шея и плечи более изящными, грудь полнее, талия уже.

Возможно, я была все же еще не женщиной, но стояла уже на пороге. Конечно, я не рассказала Михаэлю Саттону ничего из того, что случилось со мной после побега с бокалом вина из музея, и очевидно, он ни о чем не догадывался.

Пришло время индивидуальных занятий. Когда я пришла, то увидела Ричарда Тейлора за фортепиано. Михаэль Саттон еще не появлялся. Из слов и действий Ричарда я поняла, что пунктуальность не была отличительной чертой маэстро.

– Вчера, – сухо сказал Ричард, – он не появлялся до конца первого часа, с мадам Стейчен все иначе. Она – королева точности. – Ричард сел за фортепиано и начал проигрывать гаммы. Я начала повторять домашнее задание. Через пятнадцать минут в дверях появился Михаэль Саттон, даже не извинившись за опоздание, он заявил, что ненавидит точность. Это было одним из недостатков занятий с ним.

– Творческие люди не должны зависеть от времени, они люди настроения, – разглагольствовал он, разматывая легкий синий шарф и снимая мягкое шерстяное пальто, – школьная администрация не понимает этого, – он бросил вещи на стул и подошел к фортепиано.

– Мы начнем с дыхания. Дыхание, – подчеркнул он, – ключ к вокалу. Забудьте про мелодию, забудьте о примечаниях, забудьте свой голос, думайте только о дыхании, – проповедовал он.

Как только я начала, он прервал меня и обратился к Ричарду Тейлору.

– Можете идти, фортепиано нам сегодня не понадобится, как я вижу, здесь преподавание шло не на должном уровне.

Ричард свернул ноты и, не говоря ни слова, даже не попрощавшись со мной, удалился. Как только за ним закрылась дверь, Михаэль повернулся ко мне и улыбнулся.

– Он талантливый молодой человек, – сообщил он, поглядывая на дверь, – но слишком серьезный, – он наклонился и зашептал мне на ухо, – он нервирует меня. – Михаэль подошел к двери и плотнее закрыл ее. – Но, – продолжил он, возвращаясь, – я остановился на дыхании, вы слишком напрягаете свое горло. Держу пари, после получаса пения вы уже начинали сипеть.

Я кивнула.

– Конечно же, попробуем снова. Я буду учить вас тому, чему меня научил преподаватель вокала в Европе.

Он обхватил меня и покрутил несколько раз вокруг себя.

– Расслабьтесь, – прошептал Саттон в самое ухо. Я чувствовала его дыхание на своей шее, его грудь касалась моих плеч, приятный аромат исходил от его лица. Он нажал правой рукой между моих грудей на диафрагму. – Теперь глубоко вдохните, – сказал Михаэль, – и когда я уберу руку, выдохните.

Я чувствовала его правую кисть возле моей левой груди, и некоторое время ничего не могла делать. Саттон решил, что дыхание у меня не развито, и предстоит еще много работы. Конечно, он тоже чувствовал мое тело, биение сердца, его дыхание участилось.

– Продолжим, вдохните глубоко.

Я вдохнула, плечи поднялись, его рука скользнула вниз, к животу, оказавшись на талии.

– Хорошо, у вас сильный пресс, концентрируйтесь только на моей руке, отталкивайте ее, отталкивайте.

Я делала так, как он требовал, он просил повторить. И так дюжину раз, до тех пор, пока моя голова не закружилась, а ноги стали ватными. Голова закружилась, и он подхватил меня.

– Вам плохо? – спросил Саттон. Я попробовала ответить, но голос меня не слушался.

Я услышала его смех.

– Вы передышали, это не страшно. Уровень кислорода поднялся у вас в крови. Посидите немного спокойно, – сказал он и подвел меня к скамье. Михаэль присел рядом и взял мою руку. – Вы не против? – Измерив пульс, он встал.

Мое лицо покраснело от прилившей к голове крови, сердце бешено колотилось, так что я боялась, лопнут барабанные перепонки, вместо голоса вырывался сип. Я посмотрела на Саттона и увидела чудесный свет у него в глазах. Мое тело стало горячим, тысячи маленьких иголочек впились в него, сердце, казалось, стало таким огромным, что должно было разорвать мою грудь.

– Немного посидите и все будет хорошо.

– Можно встать? Я знала, что время урока подходит к концу, а кроме постановки дыхания мы еще ничем не занимались.

– Талант это хорошо, – Саттон взял меня за плечи и подвел к пианино, – природные способности это уже замечательно, но когда вы будете петь правильно, то раскроетесь полностью и станете истинной актрисой, и все будут меркнуть даже в вашей тени. Вы знаете, что случилось со мной, когда я был подобен вам? – он расхаживал по комнате, все больше и больше волнуясь. – Сейчас я чувствую себя моложе, сильнее, способным на большие дела, это чувство исходит от моих способностей, разросшихся шире, чем я мечтал. – Саттон рассмеялся и подошел к пианино.

Когда маэстро запел, то, казалось, все фальшивые звуки оставили мир. Он пел о романтичной любви, очень известную песню. Он кивнул, чтобы я присоединилась. Мне это было несложно, мелодию я знала. Когда я запела, глаза Михаэля расширились, в них легко читались удовольствие и удивление. Он оставил пианино, подошел ко мне, взял за руки, и мы пели, как на сцене, перед большой публикой. Когда песня закончилась, я с удивлением обнаружила все тот же класс, все те же стены. На сцене все должно было закончиться поцелуем. Я никогда бы не подумала, что он сделает это. Но сначала я почувствовала горячее дыхание Михаэля на своем лице, он привлек меня ближе, еще ближе к себе… Я знала, что должно было произойти, закрыла глаза, и его губы коснулись моих, сначала нежно, как будто они были сделаны из воздуха, потом все сильнее и сильнее. Через меня прошел электрический разряд, и мои губы начали искать…

Саттон медленно отстранил меня, я открыла глаза, я увидела в нем столько отчаяния, такую страсть, такую безумную страсть и вспомнила его слова: «страсть делает нас отчаянными». Я была так испугана, что едва не потеряла сознание.

– Я не мог поступить иначе, – мягко проговорил Саттон. – Вы пели так прекрасно, мне даже показалось, что мы выступаем на сцене, я и вы. Я поступил как на настоящей сцене. Это марка профессионала, я уверен, что вы поймете.

Я не поняла, но кивнула. Он улыбнулся мне, и снова проникновенно посмотрел своими карими большими глазами.

– Не очень-то плодотворным получился урок, – сказал мистер Саттон. – Вы не чувствуете этого?

Я чувствовала сейчас так много различных вещей, что не знала, как ответить. Я все еще была выбита из колеи его поцелуем, дыханием, сильным взглядом.

– Штрафной, – он рассмеялся и поцеловал меня. – Вы очень красивая молодая леди. Вы не догадываетесь об этом? Редко у кого можно встретить красивый голос и красивое лицо. Я вас не смущаю?

Я медленно покачала головой, мой взгляд был прикован к маэстро.

– Я так бы сказал любому из своих студентов, но для вас я вкладываю особый смысл. У вас много различных способностей, даже более старшим студентам требуется больше репетиций. Вы же более чувствительны. Подобно мне вы растете с каждым днем. Педагоги не знают ничего об этом, – его голос наполнился тоской, лицо стало жестким. – Они работают по книге, даже здесь. Но мы будем разными, потому что мы разные. Вы не задумывались об этом?

Я не понимала, что он хочет сказать этим, но на всякий случай ответила «да», и оно прозвучало тихо-тихо. Так что ни я, ни он не были уверены, сказала я что-нибудь или нет.

– Хорошо! – воскликнул Саттон. – Хорошо, – повторил он тише и пошел к стулу, на котором оставил свои вещи. Когда он начал наматывать шарф вокруг шеи, то улыбнулся и сказал: – Я убегаю, у меня сегодня еще дюжина дел, намечена вечеринка, никого особенно не приглашал, будут только поклонники и поклонницы, – когда он надел пальто, то опять приблизился ко мне. – Можете ли вы быть благоразумны?

– Благоразумны?

– Хранить тайну, – улыбнулся он, – особенно, если это нужно.

– Конечно, могу, я делюсь только со своей подругой и то не всем.

Я подумала, что он попросит не говорить никому о поцелуе.

– Хорошо, – он оценивающе взглянул на меня, как бы думая, продолжать разговор или нет. – Должен заметить, что сегодня соберутся люди, которые могут заинтересовать вас, только… – он прошелся к двери, чтобы убедиться, что она была закрыта. – Администрация скорее всего превратно воспримет мое приглашение. Очевидно, они ограничивают подобные контакты, но я хотел бы вас пригласить. – О, я буду держать слово!

Он приложил указательный палец к моим губам и выразительно посмотрел на дверь.

– Даже стены имеют уши.

Я кивнула, и маэстро улыбнулся.

– Я живу на восточной улице семьдесят два, квартира 4Б, – сказал он. – Все собираются к восьми, но помните, никому ни слова, даже подруге. Обещаете?

– Да, – выдохнула я.

– Смотрите, не опаздывайте, – крикнул он уже в дверях.

– Как мне одеться?

– Ничего специального, как вам захочется. Долгое время я просто стояла, ни о чем не думая.

И не могла понять, почему он так боится, что кто-нибудь услышит? Я посмотрела на пианино, немого свидетеля всего происшедшего. Я положила руку на сердце, как будто измеряя пульс, потом медленно, словно боясь испугать мечту, собрала вещи и ушла.

Триша, как только я вошла, заметила, что со мной что-то не так. Она была полна своей обычной энергией. Она смаковала все школьные новости, в течение пятнадцати минут я просто слушала, на моем лице застыла улыбка вежливости, говорила Триша, но я слышала другой голос, голос Михаэля.

– Ты хотя бы слышишь меня? – внезапно спросила Триша.

– Что? О, да, да, – ответила я, так и не успев предотвратить появление румянца на своем лице. Мне показалось, что она слышит мои мысли. Триша наклонила голову и стала пристально меня рассматривать, внезапно ее глаза расширились и она подскочила.

– Я знаю этот взгляд! – воскликнула она. – Ты с кем-нибудь встречалась? Он так тебе понравился, что даже твои пятки горят от любви. Расскажи мне обо всем, – она придвинулась ближе.

– Я…

– О, Дон, – с нетерпением воскликнула Триша, – ты можешь довериться мне. Я очень многое рассказала тебе, и еще столько же расскажу, и ты мне рассказывала самое интимное, самые личные моменты своей жизни. Я никогда никому об этом не говорила, хорошо?

– Да, никому, – согласилась я.

Меня так и подмывало рассказать, что произошло на уроке вокала. Потребность поделиться с кем-то росла во мне подобно воздушному шару, заполняемому воздухом. Я боялась, если не расскажу, то волнение разорвет меня. И все же, я помнила обещание, данное Михаэлю. Ведь он спросил, умею ли я хранить тайну. Другими словами, можно ли на меня положиться. Как можно в первый же раз предать человека? Что если Триша расскажет кому-нибудь, и все вернется обратно к Михаэлю? Я бы повесила на свои губы амбарный замок, чтобы не проговориться.

– Хорошо, – Триша встала и отошла от меня, – захочешь – расскажешь!

– Да, – призналась я, – я повстречала человека.

– Я знаю это, по твоим глазам сложно было не прочесть. Так кто он? Он старше тебя, правильно? Это не Эрик Ричард, да? Я видела, как он проходил мимо, смотрел на тебя и что-то шептал друзьям. У него такие задумчивые глаза! Это он? – на одном дыхании проговорила Триша.

– Нет, – возразила я, – это не он.

Я прокляла свою болтливость, я не могла не сказать, и не имела права сказать.

– Тогда кто это? Скажи мне!

– Он не студент.

– Он не… – В глазах Триши разочарование мгновенно сменилось еще большим любопытством.

– Нет, он намного, намного старше, – сказала я, и глаза, и рот Триши одновременно распахнулись. – Я встретила его у Лонселотта, – соврала я, – мы много разговаривали, потом он встретил меня по дороге из школы сегодня.

– Сколько ему лет? – спросила Триша, задержав дыхание.

– Около тридцати.

– Тридцати!

Я кивнула.

– Как его зовут?

– Алан, Алан Хигнс. Но ты поклянись, что никому не скажешь, обещай.

– Никому. Конечно, никому, – Триша замком скрестила пальцы на своих губах. – Как он выглядит?

– Он высок, около шести с половиной футов, глаза цвета миндаля и темно-коричневые волосы. У него очень чувствительное лицо человека, которому хочется доверять. Он очень, очень вежливый и коммуникабельный.

– Но ему же за тридцать! – взмахом головы Триша откинула волосы. – Что он от тебя хочет? – взгляд Триши стал жестоким. – Он не женат?

– Был, но жена умерла после трех коротких лет совместной жизни. Он сказал, что до сих пор не смотрел ни на одну женщину, а заговорил со мной, потому что я очень напоминаю его жену.

– Чем он занимается? – продолжала допрос Триша.

– Он бизнесмен, и преуспевающий, потому что проживает на Парковой Авеню. Он пригласил меня на сегодняшний вечер.

– Сегодня вечером! Что же ты собираешься делать? – спросила она.

– Я хочу пойти, но я не хочу, чтобы Агнесса знала, куда я иду. Я скажу ей, у меня намечается специальный урок по фортепиано, и мне необходимо в библиотеку, чтобы кое-что изучить. Ты поддержишь меня в случае чего?

– Но идти в квартиру к человеку, с которым только что познакомилась, к тридцатилетнему человеку!

– Я могу доверять ему, я знаю, что могу. Он так приятен. Мы собираемся слушать музыку и разговаривать.

Триша непонимающе покачала головой.

– Был ли он у Лонселотта, когда мы заходили туда вместе?

– Да, но ему не хватало смелости подойти и заговорить со мной, это еще раз подтверждает его вежливость и робость.

– Я все равно не понимаю этого, – с сожалением говорила она. – Ты представишь нас?

– Да, когда он будет готов к этому. Сейчас он скорее всего откажется.

Я ждала, как она воспримет мою историю.

– Все в порядке, – сказала Триша, – я поддержу тебя во время обеда, если Агнесса будет расспрашивать, но ты и сама будь поосторожней.

– Спасибо, я всегда знала, что тебе можно доверять.

– Больше тридцати, – пробубнила Триша себе под нос.

Я улыбнулась и пошла выполнять домашнюю работу, чтобы встреча с Михаэлем Саттоном не сказывалась на учебе.

Несмотря на то, что Михаэль сказал мне специально не одеваться, я одела более красивый свитер и блузку, купленную матерью перед поездкой в школу, которая теперь плотнее обтягивала мой бюст. Я выбрала темно-синюю шерстяную юбку и синие колготы. Волосы решила оставить распущенными.

– Почему ты так сегодня оделась? – спросила Агнесса.

Я ответила, что у меня сегодня специальное занятие по фортепиано, и кое-кто может прийти меня послушать. Также я сказала, что мне нужно посетить библиотеку, чтобы просмотреть кое-какие материалы. Во время моего рассказа Триша строила заговорщические физиономии. Агнесса чуть было не изобличила мою ложь, когда сказала:

– Ведь твой библиотекарь сегодня не работает.

– Я договорилась с другой девушкой. Она приняла мою отговорку, и я ушла. Михаэль жил в сказочном доме, коридор был отделан золотым мрамором, красная кожа обтягивала диваны и кресла, столы были стеклянными, все в тонких узорах, не серийной выдувки. Привратник проводил меня к лифту. Я долго не могла попасть пальцем в звонок, так дрожали мои руки. Когда Михаэль открыл дверь, я была поражена великолепием его наряда. На нем был серый, цвета древесного угля костюм из такой мягкой кашемировой шерсти, какую только можно представить.

– Привет, – сказал он. – Вы на редкость точны, другие мои гости должны у вас поучиться.

Он отступил внутрь. Квартира была роскошная, от мраморной прихожей до зала красный шелк обтягивал стены и мебель, большое окно в черной металлической раме и огромный камин. Пол был покрыт мягким белым ковром, шторы были из белого драпированного шелка. Сейчас они были раздвинуты, чтобы можно было полюбоваться видом позднего вечернего неба. Я вошла в комнату и услышала тихо звучащую стереозапись Чайковского «Спящая красавица».

– Какая замечательная квартира.

– Спасибо, небольшой дом вдалеке от дома, – ответил Михаэль, закрывая за мной дверь. – Вы никому не сообщили, куда идете? – заинтересованно спросил он.

– Конечно, нет.

– Хорошо, – он улыбнулся и жестом пригласил сесть.

– К сожалению, я не могу предложить вам коктейль, – сказал Михаэль, став позади меня, – но у меня есть неплохое белое вино. Не откажетесь?

– Спасибо.

– Чувствуйте себя непринужденно.

Я переместилась на софу, волнение мое было столь велико, что я не знала, куда положить руки. Сначала я сложила их на коленях, потом мне показалось это глупым – как у школьницы, сидящей за партой, и левую я откинула на спинку софы.

– Вы очень хорошо выглядите, – сказал Михаэль, подавая бокал вина.

– Спасибо, – я приняла бокал обеими руками, боясь расплескать вино из-за сильной дрожи.

– Действительно, – Михаэль присел рядом со мной, – я рад, что вы пришли раньше других гостей. Это дает нам возможность узнать друг друга в неофициальной обстановке. – Он взял бокал из моих рук, поставил его на стол и придвинулся так близко, что мы почти касались друг друга. – Давайте будем откровенны, – глаза его стали синими, – я знаю, что вы посещали частную школу в Ричмонде, исполнили там сольную партию и имели большой успех.

– Я выступала там на вечере, среди многих, многих других, – пояснила я.

– Да, и тогда ваша семья, обнаружив талант, послала вас в школу Искусств. Вы не испугались уезжать так далеко?

– Нет, – ответила я, наверное, чересчур быстро. Михаэль поднял брови и кивнул.

– Да, ведь и частная школа располагалась не близко. Но вы лишились общества брата и сестры, это не беспокоит вас?

– Не слишком, – ответила я, не в силах скрыть сарказм.

– Я понимаю, мы тоже не слишком ладим, я и мои два брата. Мы редко видимся, они не были ни на одном из моих представлений, вам еще повезло, семья относится благосклонно к вашему пристрастию. Все оплачено для хорошей молодой леди, к тому же талантливой.

– Спасибо, – почти неслышно проговорила я, не в силах сдержать слезы.

– Что-нибудь не так?

Я покачала головой, я ненавидела все эти титулы, деньги. Михаэль был так искренне предан пению и так замечательно относился ко мне, что я не могла врать ему.

– Дон?

Я взглянула ему в глаза и увидела там беспокойство.

– О, Михаэль, я ненавижу свою семью, – сказала я, – моя мать почти всю жизнь провела в спальне, боясь пошевелить рукой или ногой, моя сестра искренне ненавидит меня, а брат… мой брат…

– Что?

Я разрыдалась как маленькая, мои плечи вздрагивали, и Михаэль положил руку на них.

– Теперь не может быть так плохо, все осталось позади. Вы далеко от этого, вы в школе Искусств, вы работаете со мной, – он поцеловал меня в макушку, достал из кармана жакета носовой платок и начал вытирать мои слезы, мне показалось, что я вернулась в детство, где вновь романтические мечты становятся реальностью, я поняла, что он прочитал все это на моем лице, потому что его глаза изменились, стали серьезными.

– У вас очень серьезные проблемы, Дон. Я понял это сразу, еще когда впервые увидел вас в аудитории. Минуту, другую вы молодая наивная девушка, но вдруг ваше лицо меняется, и вы становитесь познавшей жизнь женщиной, женщиной, которая точно знает, что делает.

Я подумала, что он ошибается, я никогда не стремилась быть соблазнительной, я никогда не плакала для этого. Я покачала головой и прошептала:

– Нет.

Он погладил мою щеку.

– О, да, вы делаете так, возможно, несознательно, не осознавая своей женской власти, которую вы имеете и будете иметь. Некоторые женщины, подобные вам, за секунду могут сотворить из мужчины мальчика… Но только подобные вам. И весь мир лежит у их ног, умоляя о благосклонности. Я был везде, я видел многих женщин, некоторые из них делали из меня глупца, так что я знаю, что говорю.

Его красивые большие глаза наполнились слезами. Как глубоко он все чувствовал и умел передать словами. Он был прав, когда говорил, что большие актеры, большие певцы, большие исполнители все чувствуют глубже.

– Я не хочу сказать ничего плохого. Вы не можете быть плохой. Вы можете быть только прекрасной. Если кто-нибудь страдает из-за вас, это его собственная ошибка, – Михаэль злобно выделил каждое слово. Но потом его лицо снова смягчилось, он улыбнулся и мягко коснулся моей щеки. – Вы будете использовать эту власть на сцене, так мне кажется. Публика почувствует все.

Я заулыбалась, но он оставался серьезным.

– У вас немного парней, неправда ли?

– Да.

– Я доволен, – сказал он настолько ясно, что я удивилась, – мне нравится работать с чистыми и невинными детьми. Когда вы будете петь со мной, наша песня будет подобна зарождению любви, и она будет зарождаться в каждой песне заново.

Он замолчал, но я не знала, какого ответа ожидает маэстро. Петь с ним? Где? Когда? Тишина легла между нами, но он не поднимал своих глаз. Кончики его пальцев скользнули вниз по моей щеке к губам.

– Я был очень увлечен вами сегодня, – прошептал Михаэль, – особенно после того, как я поцеловал вас в конце песни. И вы действительно поняли это. Вы знаете отличие между сценическим поцелуем и настоящим?

Я покачала головой.

– Сценические поцелуи выглядят страстно, но два актера сдерживают свою страсть. Я должен был бы поцеловать женщину, которая мне безразлична. Но с вами было все по-другому. Между нами стоял кто-то невидимый и толкал в объятия друг другу. Мне неприятно видеть ваши губы вдалеке от своих. Это пугает вас?

– Нет, – несколько фальшиво сказала я.

У меня возникло ощущение, что Михаэль говорит пошлости маленькой невинной девочке. Но у меня еще была мечта, что он скажет самое главное.

Он опять забрал бокал у меня и поставил его на стол, потом повернулся ко мне и медленно стал приближаться, наши губы так же медленно соединились. В момент, когда мы соприкоснулись, я закрыла глаза. Мы застыли в долгом поцелуе. Когда он отнял губы от моих, я начала открывать глаза, но Михаэль закрыл их поцелуем, потом он покрыл поцелуями мои щеки, продвигаясь все ниже и ниже к шее.

– О, Дон, – шептал Михаэль, – ты, любимая, самая изящная, я видел многих красивых женщин, но ты самая…

Я? Самая красивая женщина в мире? Он обманывает меня.

– Мы завоюем мир, мы будем звездной парой, я не могу дождаться, когда мы наконец споем вместе. Мы вложим всю страсть в наши голоса, и наше пение будет самым… Ты хочешь этого?

Что я могла ответить? Я мечтала о своих афишах, украшенных огнями, и вдруг Михаэль Саттон говорит, что мое имя облетит весь мир, что мы выступим вместе на Бродвее. О нас бы снимались фильмы. Бабушка Катлер умерла бы в жесточайших муках, увидев мое имя во всех рекламах, услышав его во всех анонсах.

– Да, – выдохнула я, мечтая унизить бабушку. – О да, да…

– Хорошо, – Михаэль прижал меня, – ты не должна бояться глубоких чувств, глубокой страсти. Ты должна раскрывать их своим голосом, они скрыты внутри тебя и ждут, пока их обнаружат. Я помогу тебе найти их, – его руки опустились к моей талии. Пальцы Михаэля забрались под свитер и быстро нащупали мои груди, он сжал их и притянул меня еще ближе, так что мы оказались на диване. Михаэль внимательно посмотрел на меня. – Я хочу довести тебя до экстаза, – шептал он, – быть первым, кто доведет тебя до высот, о которых ты только читала… или мечтала. Я понял это сегодня в конце нашего урока. Мы разделим самую великую страсть, ту страсть, на которую я только способен. Я научу тебя петь, человек не может петь, не испытав любви. Ты понимаешь, что я говорю? – В его голосе было столько страсти, что я испугалась. Но я уже ничего не могла сделать, закрыла глаза и отдалась во власть маэстро. – Дон, – прошептал он, – ты первый луч солнца, – я скользила по дивану под его руками, Михаэль поднял меня и, поцеловав в кончик носа, понес в спальню.

– Но… Как же другие гости…

Он улыбнулся и покачал головой.

– С их стороны было бы невежливым являться так поздно. Мы не откроем дверь, даже если они придут.

Михаэль принес меня в маленькую комнату, ее освещала только небольшая лампа, стоявшая в изголовье кровати. Одеяло было раскрыто. Михаэль нежно опустил меня на кровать. Он снял жакет, белую рубашку и бросился ко мне, покрывая мое лицо поцелуями. Я попробовала открыть глаза, но он положил на них пальцы и прошептал:

– Не открывай глаза, пока я не скажу.

Я слышала шелест снимаемой одежды и вскоре почувствовала его, лежащим подле. Я еще раз попробовала открыть глаза, но он поцеловал их, как бы навечно желая запечатать. Он снял с меня свитер. Я лежала спокойно, защищенная темнотой закрытых глаз, сердце мое билось ровно.

– Теперь открой глаза, – нежно проговорил он. В глазах Михаэля было столько любви, что я потонула в них, но смотреть куда-нибудь еще было страшно. Он сначала просто лежал рядом со мной, не, касаясь, не целуя, не двигаясь. Его грудь была в дюйме от моей. Мое тело дрожало в ожидании контакта. Нетерпение было подобно пытке.

– Ты ошеломляющая, ты слишком красивая, ты подобна цветку, которого нельзя касаться, ибо он увянет. Но я обещал довести тебя до экстаза и я сделаю, это будет счастье двух талантливых, красивых людей, соединенных любовью.

Михаэль крепко поцеловал меня, теперь даже плоть не разделяла нас, с каждым прикосновением его губ, рук меня пронзал электрический разряд, во мне осталось только одно желание. Он с силой сжал мои груди и поцеловал каждую из них, его поцелуи были похожи на капли теплого дождя, руки Михаэля разыскали самое интимное у меня, и я ощутила в себе чужую плоть. Он поднял мои ноги и уложил их на свой торс. Я начала вскрикивать, так как он входил все глубже и глубже. Даже в постели он оставался преподавателем, а я студентом, его горячее дыхание обжигало мою плоть. Он упал вперед, его орган полностью вошел в меня. Дыхание становилось все тяжелее и учащенней. Потом он отодвинулся от меня, некоторое время полежал молча, затем поцеловал меня и встал.

– Правда, замечательно? – спросил он. – Не было ли это самым приятным за сегодняшний день, мы почувствовали взлет к самым большим вершинам! Хорошо? – С некоторым раздражением говорил он, когда я не ответила немедленно.

Но я пыталась мысленно прожить самое великолепное, приятное, как сказал Михаэль, чувство за сегодняшний день. Проблема была в том, что я сомневалась в своих талантах любви.

– Да, ответила я.

Он удовлетворенно улыбнулся.

– Я говорил, что страсть делает нас отчаянными, но сделавшись отчаянными, мы возносимся на такую высоту, что можем презреть любую опасность, наша сущность подвергается полному перевоплощению. Ты будешь великой певицей, – он рассмеялся. – Любовь всегда пробуждает мой аппетит. – Он начал быстро одеваться, я села и собрала свои вещи. – Ты не хотела бы немного перекусить?

– Нет, – ответила я, – спасибо. Но я хотела бы принять ванну.