Текст книги "Обнаженная"

Онъ былъ одинокъ… одинокъ навсегда. Онъ пользовался, правда, любовью этой взрослой дѣвочки, которая только-что вышла изъ мастерской, веселая, безчувственная ко всему, что не льстило ея юношескому тщеславію и здоровой красотѣ. Онъ пользовался привязанностью этого стараго пса – Котонера, который не могъ жить, не видя его, но былъ неспособенъ посвятить ему всю свою жизнь и дѣлилъ свое время между нимъ и другими знакомыми, ревностно оберегая свою безшабашную свободу.

И это было все… Очень немного.

Старость приближалась. Онъ видѣлъ передъ собою рѣзкій, красноватый свѣтъ, который раздражалъ его глаза, и разстилавшійся передъ нимъ пустынный и однообразный путь отчаянія… а въ концѣ его смерть. Смерть! Каждый зналъ о ней; это была единственная твердая увѣренность у людей. И тѣмъ не менѣе люди проводили большую часть жизни, не думая, не вспоминая о ней.

Смерть походила на эпидеміи въ далекихъ странахъ, гдѣ люди гибнутъ милліонами. Объ этихъ эпидеміяхъ говорятъ, какъ о совершившихся фактахъ, но безъ ужаса или страха. «Еще далеко до насъ; нескоро доберется».

И самъ онъ не разъ говорилъ о смерти, но не проникаясь истиннымъ значеніемъ этого слова и чувствуя въ то же время, что онъ живетъ и связанъ съ жизнью иллюзіями и желаніями.

Смерть находилась въ концѣ жизненнаго пути; никто не могъ избѣжать встрѣчи съ нею, но всѣ откладывали это свиданіе. Тщеславіе, желанія, любовь, грубыя животныя потребности отвлекали людей отъ мысли о ней. Такъ лѣса, долины, голубое небо и извилистыя, зеркальныя рѣки занимаютъ путника и скрываютъ отъ него роковой конецъ странствія, черное, бездонное ущелье, къ которому ведутъ всѣ пути.

Для Реновалеса настали послѣдніе дни. Тропа его жизни стала пустынной и печальной, растительность бѣдной, роскошныя аллеи замѣнились сѣвернымъ мхомъ, жалкимъ и рѣдкимъ. До него долетало уже ледяное дыханіе мрачнаго ущелья, онъ видѣлъ его въ концѣ пути, шелъ прямо ко входу. Чудныя поля иллюзій съ цѣпями блестящихъ горъ, замыкавшихъ прежде горизонтъ, остались позади, а вернуться къ нимъ было невозможно. Никто не возвращается на этомъ пути назадъ.

Онъ провелъ полжизни въ борьбѣ за богатство и славу, надѣясь воспользоваться ими впослѣдствіи для наслажденія любовью… А смерть? Кто думалъ о такихъ вещахъ? Это было въ то время далекою и безсмысленною угрозою. Онъ считалъ себя предназначеннымъ для высокой миссіи; смерть не смѣла подступиться и придти раньше, чѣмъ работа его будетъ окончена. Ему предстояло еще въ то время много дѣла… И что же? Все было сдѣлано теперь и на его долю не оставалось человѣческихъ желаній. Bee y него было… Передъ нимъ не вставали больше химерическія укрѣпленія, которыя надо было взять штурмомъ. На очищенномъ отъ препятствій горизонтѣ виднѣлось только одно… забытая имъ смерть.

Онъ не желалъ видѣть ея. Передъ нимъ лежала еще довольно длинная часть пути, который могъ продлиться, смотря по силамъ путника, а y него были здоровыя ноги.

Но, о ужасъ! Идти впередъ втеченіе долгихъ лѣтъ, устремивъ взглядъ на мрачное ущелье, видя только его въ концѣ жизненнаго пути, и не имѣть возможности хоть на минуту избавиться отъ увѣренности, что именно ждетъ впереди, это было сверхчеловѣческою пыткою, которая несомнѣнно побудила бы его ускорить шаги и бѣжать бѣгомъ, чтобы кончить жизнь, какъ можно скорѣе.

Придите, обманчивыя облака, которыя застилаютъ горизонтъ, скрывая дѣйствительность, отравляющую хлѣбъ, омрачающую душу и заставляющую людей проклинать свое появленіе на свѣтъ!.. Приди, славный миражъ, который дѣлаетъ рай изъ мрачной пустыни послѣднихъ дней! Ко мнѣ, иллюзія!

И бѣдный маэстро искусственно раздувалъ послѣдній призракъ своихъ желаній, связывая съ любимымъ образомъ покойной всю силу своего воображенія и желая влить въ него новую жизнь частью своей жизни. Онъ хваталъ пригоршнями грязь прошлаго, всю массу воспоминаній, чтобы создать огромный, очень большой образъ, который занялъ бы всю дорогу, замкнулъ бы горизонтъ и скрылъ бы отъ него до послѣдней минуты мрачное ущелье въ концѣ пути.

V

Поведеніе маэстро Реновалеса вызвало удивленіе и даже негодованіе среди всѣхъ его друзей. Графиня де-Альберка тщательно подчеркивала въ разговорахъ со знакомыми, что ее не связывало съ художникомъ ничего кромѣ ледяныхъ и самыхъ церемонныхъ отношеній.

– Онъ сошелъ съ ума, – говорила она. – Его жизнь кончена. Отъ прежняго Реновалеса осталось одно воспоминаніе

Котонеръ со своею непоколебимою вѣрною дружбою приходилъ въ негодованіе, когда до его ушей долетали разные толки о знаменитомъ художникѣ.

– Вовсе онъ не пьянствуетъ. Все это ложь. He могутъ не сочинять ерунды про знаменитыхъ людей!

Онъ составилъ себѣ опредѣленное мнѣніе о Маріано и зналъ о его жаждѣ бурной жизни и о желаніи подражать молодежи, несмотря на вполнѣ зрѣлый возрастъ; Реновалесъ стремился познать тайны скверной жизни, о которой онъ не разъ слышалъ, не рѣшаясь принять въ ней участія.

Котонеръ относился къ образу жизни маэстро съ большимъ снисхожденіемъ. Несчастный!

– Охота тебѣ безобразничать! – говорилъ онъ другу. – Ты набросился на эти гадости такъ жадно, какъ добродѣтельный человѣкъ, который началъ стариться. Ты ставишь себя въ дурацкое положеніе, Маріано.

Но чувство искренней дружбы побудило его уступить просьбамъ маэстро и принять участіе въ его новой жизни. Онъ согласился наконецъ переселиться въ особнякъ и занять своимъ бѣднымъ скарбомъ одинъ изъ кабинетовъ Реновалеса, окруживъ художника отеческою заботливостью. Старый неудачникъ жалѣлъ друга. Это была самая обыкновенная исторія: «кто не перебѣсился смолоду, тотъ бѣсится на старости лѣтъ». Такъ и Реновалесъ, послѣ серьезной, трудовой жизни, бросился, словно подростокъ, въ бѣшеный круговоротъ, находя удовольствіе въ грубыхъ развлеченіяхъ и видя въ нихъ небывалыя прелести.

Котонеръ часто приставалъ къ нему съ упреками. Къ чему упросилъ его маэстро переселиться въ особнякъ?.. Все равно онъ бросалъ его цѣлыми днями одного въ домѣ, не желая брать съ собою, и оставлялъ его караулить особнякъ, точно вѣрнаго дворецкаго. Старый неудачникъ подробно разспрашивалъ про его жизнь. Ученики Академіи Художествъ, останавливавшіеся по вечерамъ у подъѣзда Академіи, часто видѣли, какъ Реновалесъ проходилъ по улицѣ Алкали, закутанный въ плащъ, съ таинственнымъ видомъ, который невольно привлекалъ всеобщее вниманіе,

– Это Реновалесъ. Вонъ тотъ въ плащѣ.

И они слѣдили съ любопытствомъ, возбуждаемымъ въ людяхъ каждымъ знаменитымъ именемъ, за его странствованіями по широкой улицѣ. Онъ шелъ, нигдѣ не останавливаясь, молча, какъ бы ожидая чего-то. Иной разъ, очевидно, утомившись отъ ходьбы, онъ садился въ кафе за столикъ, и любопытные ученики слѣдили за нимъ, заглядывая въ окна. Онъ опускался на стулъ съ подавленнымъ видомъ и устремлялъ туманный, неподвижный взоръ на стоявшую передъ нимъ рюмку, въ которой всегда было одно и то же – коньякъ. Онъ выпивалъ ее вдругъ залпомъ, платилъ и быстро выходилъ, какъ человѣкъ, принявшій невкусное лѣкарство. И снова пускался онъ на развѣдки, глядя жадными глазами изъ-подъ плаща на всѣхъ одинокихъ женщинъ, возвращаясь назадъ, чтобы идти слѣдомъ за особами на высокихъ каблукахъ, въ темныхъ, развѣвающихся юбкахъ, запачканныхъ уличною грязью. Въ концѣ концовъ онъ исчезалъ, повидимому, сдѣлавъ выборъ, слѣдуя по пятамъ за какою-нибудь женщиною, всегда болѣе или менѣе одинаковаго вида. Ученики знали уже вкусъ великаго художника; онъ предпочиталъ маленькихъ, слабыхъ, болѣзненныхъ женщинъ, граціозныхъ, точно вянущій цвѣтокъ, съ большими, затуманенными, грустными глазами.

Вокругъ имени маэстро создалась легенда о странномъ извращеніи чувствъ. Враги его охотно повторяли эту легенду въ мастерскихъ, а большая публика, которая не можетъ представить себѣ, чтобы знаменитые люди вели такой же образъ жизни, какъ всѣ остальные, и приписываетъ имъ всевозможныя причуды и чудовищныя привычки, стала съ наслажденіемъ говорить о маніи художника Реновалеса.

Во всѣхъ учрежденіяхъ, торгующихъ живымъ товаромъ, отъ приличныхъ квартиръ скромнаго буржуазнаго вида на лучшихъ улицахъ до вонючихъ и сырыхъ притоновъ, выбрасывающихъ свой товаръ по ночамъ на грязныя улицы, повторялась исторія одного господина, вызывавшая всюду искренній смѣхъ. Онъ являлся, закутанный въ плащъ, съ самымъ таинственнымъ видомъ, быстро слѣдуя за какою-нибудь несчастною женщиною въ шуршащихъ, накрахмаленныхъ юбкахъ. Онъ входилъ въ грязный подъѣздъ съ нѣкоторою боязнью, поднимался по крутой и извилистой лѣстницѣ, на которой пахло жильемъ, жадными руками торопилъ женщину обнажить тѣло, точно у него не хватало времени, и онъ боялся умереть раньше осуществленія своего желанія, и вдругъ бѣдной женщинѣ, которая съ безпокойствомъ слѣдила за его лихорадочнымъ молчаніемъ и голодомъ хищнаго животнаго, сверкавшимъ въ его глазахъ, приходилось съ трудомъ сдерживать смѣхъ. Художникъ безжизненно опускался на стулъ и весь уходилъ въ созерцаніе нагого тѣла, не слыша грубыхъ словъ, которыя вылетали изъ устъ изумленной женщины, не обращая вниманія на ея пригласительные жесты и пробуждаясь отъ этого состоянія только, когда оскорбленная въ своемъ самолюбіи женщина начинала снова одѣваться. «Еще, еще немного». Подобныя сцены кончались почти всегда жестомъ отвращенія, выражавшимъ горькое разочарованіе. Иной разъ живые манекены замѣчали въ глазахъ этого человѣка печальное и болѣзненное выраженіе, точно онъ собирался расплакаться. Въ такихъ случаяхъ онъ поспѣшно убѣгалъ, закутавшись въ плащъ, стыдясь самого себя, съ твердымъ рѣшеніемъ никогда болѣе не возвращаться въ такія мѣста и побороть въ себѣ демона голоднаго любопытства, который неизмѣнно пробуждалъ въ немъ при встрѣчѣ съ женщинами неудержимое желаніе разсмоьрѣть ихъ обнаженное тѣло.

Эти слухи долетали до ушей Котонера въ видѣ слабыхъ отголосковъ. Маріано! Маріано! Старый другъ не рѣшался высказывать ему въ лицо порицанія за ночную жизнь, изъ боязни вызвать бурю протеста со стороны вспыльчиваго маэстро. Надо было вліять на него осторожно. Но что открыто вызывало строгую критику со стороны стараго друга, это тѣ люди, которыми окружилъ себя художникъ.

Вторая, ложная весна жизни побуждала его искать общества молодежи, и Котонеръ ругался на пропалую, когда, по выходѣ изъ театра, заставалъ друга въ кафе среди новыхъ товарищей, большинство которыхъ годились ему въ сыновья. Это были почти исключительно начинающіе художники; нѣкоторые изъ нихъ были довольно талантливы, другіе же отличались только длиннымъ языкомъ; всѣ они гордились дружбою съ знаменитымъ человѣкомъ, находя, точно самолюбивые карлики, удовольствіе въ томъ, чтобы обходиться съ нимъ, какъ со старымъ пріятелемъ, насмѣхаясь даже надъ его слабостями. О, ужасъ!.. Нѣкоторые, наиболѣе нахальные шли даже такъ далеко, что говорили ему ты, относились къ нему, какъ къ старой развалинѣ и позволяли себѣ дѣлать сравненія между его творчествомъ и тѣми произведеніями, которыя они создадутъ со временемъ. «Маріано, искусство идетъ теперь по инымъ путямъ».

– Ну, какъ же тебѣ не стыдно! – возмущался Котонеръ. – Ты похожъ на школьнаго учителя среди малолѣтнихъ учениковъ. Стоило бы выдрать тебя хорошенько. Такой человѣкъ, какъ ты, и терпитъ дерзости этихъ мелкихъ людишекъ.

Реновалесъ отвѣчалъ старику невозмутимымъ добродушіемъ. Эти люди были очень симпатичны; они развлекали его, онъ находилъ въ нихъ юношескую радость жизни. Они ходили вмѣстѣ съ нимъ въ театръ, въ music-halls, къ женщинамъ, знали, гдѣ можно найти красивыхъ натурщицъ. Съ ними онъ могъ ходить во многія мѣста, гдѣ не рѣшался появляться одинъ. Его преклонные годы, серьезный видъ и физическое безобразіе проходили незамѣченными среди этой веселой компаніи.

– Они оказываютъ мнѣ большія услуги, – говорилъ бѣдный великій человѣкъ, подмигивая съ наивнымъ двусмысленнымъ видомъ. – Я развлекаюсь въ ихъ обществѣ. Кромѣ того, они учатъ меня многому… Мадридъ, вѣдь, не Римъ. Здѣсь почти нѣтъ моделей. Ихъ очень трудно найти, и эти ребята руководятъ мною.

И онъ подробно говорилъ о своихъ широкихъ художественныхъ планахъ – о картинѣ Фрины съ ея безсмертною наготою, которая снова воскресла въ его головѣ, и о любимомъ портретѣ, продолжавшемъ стоять на прежнемъ мѣстѣ и не подвигавшемся дальше головы.

Реновалесъ не работалъ. Потребность въ живой дѣятельности, заставлявшая его видѣть прежде въ живописи необходимый элементъ существованія, выливалась теперь въ словахъ, въ желаніи видѣть все, узнать «новыя стороны жизни».

Когда Сольдевилья, любимый ученикъ маэстро, являлся къ нему въ мастерскую, Реновалесъ осыпалъ его разспросами и требованіями:

– Ты несомнѣнно знаешь красивыхъ женщинъ, Сольдевильита. Ты долженъ быть очень опытенъ при твоей херувимской мордашкѣ. Возьми меня какъ-нибудь съ собою. Представь меня кому слѣдуетъ.

– Что вы, маэстро! – изумлялся молодой человѣкъ. – Да еще полгода нѣтъ, какъ я женился! Я никогда не провожу вечера внѣ дома!.. Что это вы шутите?

Реновалесъ отвѣчалъ ему взглядомъ презрѣнія. Что за человѣкъ этотъ Сольдевилья! Ни молодости… ни радости жизни! Онъ ушелъ весь въ пестрые жилеты и высокіе воротнички. И какой разсчетливый! He получивъ въ жены дочери маэстро, онъ женился на одной очень богатой барышнѣ. И сверхъ всего неблагодарный человѣкъ. Видя, что изъ Реновалеса ему не выдоить больше ровно ничего, онъ перешелъ на сторону его враговъ. Реновалесъ глубоко презиралъ его. Жаль, что онъ взялъ его подъ свое покровительство и доставилъ себѣ столько непріятностей… Все равно Сольдевилья не былъ художникомъ.

И маэстро обращался съ искреннею любовью къ своимъ ночнымъ товарищамъ, веселой, злоязычной и непочтительной молодежи, признавая за всѣми этими людьми художественный талантъ.

Слухи объ этой безпутной жизни долетали до дочери художника на крыльяхъ сплетенъ, окружающихъ каждаго знаменитаго человѣка.

Милита хмурилась и съ трудомъ сдерживала смѣхъ, глядя на эту перемѣну. Отецъ обратился въ форменнаго повѣсу.

– Папа!.. Папа!.. – говорила она комическимъ тономъ упрека.

А папаша старался оправдываться, какъ лживый шалунъ-мальчишка, и еще болѣе смѣшилъ дочь своимъ смущеніемъ.

Лопесъ де-Соса относился къ своему знаменитому тестю снисходительно. Бѣдный! Всю-то жизнь трудился онъ и терпѣлъ больную жену – очень добрую и симпатичную, но отравлявшую ему существованіе! Она прекрасно сдѣлала, что умерла, и маэстро былъ правъ, желая немного вознаградить себя за потерянное время.

Чувство взаимной симпатіи, свойственное всѣмъ людямъ, ведущимъ легкій и разсѣянный образъ жизни, побуждало спортсмэна защищать и поддерживать тестя и относиться къ нему съ большею симпатіею за его новыя привычки. Heчего сидѣть вѣчно взаперти въ мастерской, съ угрюмымъ видомъ пророка, и разсуждать о вещахъ, которыхъ почти никто не понимаетъ.

Зять съ тестемъ встрѣчались по вечерамъ въ театрѣ вь послѣднемъ антрактѣ или передъ послѣднимъ отдѣленіемъ въ music-hall'ѣ, когда публика аккомпанировала пѣснямъ и канкану бурею дикаго рева и стукомъ каблуковъ. Они раскланивались, улыбались другъ другу, какъ старые пріятели, отецъ освѣдомлялся о здоровьѣ Милиты, и каждый присоединялся къ своей группѣ; зять шелъ въ ложу къ своимъ товарищамъ по клубу, одѣтымъ во фракъ, такъ какъ они являлись въ театръ съ почтенныхъ собраній, а художникъ отправлялся въ партеръ вмѣстѣ съ нѣсколькими длинноволосыми юношами, составлявшими его свиту.

Реновалесу доставляло удовольствіе, что Лопесъ де-Соса раскланивается съ самыми нарядными и дорогими кокотками и улыбается разнымъ дивамъ съ видомъ стараго пріятеля.

У молодого человѣка были превосходныя знакомства, и Реновалесъ видѣлъ въ этомъ косвенную заслугу зятя передъ нимъ.

Маэстро не разъ увлекалъ за собою Котонера отъ чопорныхъ собраній и сытныхъ, важныхъ обѣдовъ, на которыхъ тотъ бывалъ постоянно, чтобы не порвать связи съ обществомъ, составлявшимъ весь его капиталъ.

– Сегодня вечеромъ ты пойдешь со мною, – таинственно говорилъ ему маэстро. – Мы пообѣдаемъ, гдѣ захочешь, а потомъ я покажу тебѣ одну вещь… одну вещь…

Онъ велъ его въ театръ и нетерпѣливо ерзалъ на креслѣ, пока всѣ хористки не появлялись на сценѣ. Тогда онъ толкалъ локтемъ Котонера, который сидѣлъ, удобно развалившись на креслѣ, съ открытыми глазами, но въ состояніи пріятной дремоты послѣ сытнаго обѣда.

– Вотъ… смотри внимательно. Третья справа, маленькая… въ желтомъ плащѣ.

– Ну, вижу. И что же? – спрашивалъ другъ кислымъ тономъ, недовольный этимъ неожиданнымъ нарушеніемъ его пріятнаго состоянія.

– Вглядись внимательно. На кого она похожа? Кого она напоминаетъ тебѣ?

Котонеръ отвѣчалъ равнодушнымъ фырканьемъ. Должно-быть похожа на свою мать! Что ему за дѣло до такихъ вещей? Но онъ окончательно приходилъ въ себя, когда Реновалесъ высказывалъ, что находитъ въ ней сходство съ покойною женою, и возмущался отсутствіемъ наблюдательности у стараго пріятеля.

– Но, Маріано, гдѣ у тебя глаза? – возмущался въ свою очередь Котонеръ. – Ну, что можетъ быть общаго между бѣдной Хосефиною и этою метлою съ истасканною физіономіею? Стоитъ тебѣ увидѣть худую женщину, какъ тебѣ чудится Хосефина, и кончено дѣло.

Реновалесъ раздражался сперва, сердясь на друга за его слѣпоту, но въ концѣ концовъ соглашался. Очевидно, онъ ошибался, разъ Котонеръ не находилъ никакого сходства. Старикъ долженъ былъ помнить покойную лучше, чѣмъ онъ, потому что относился къ ней безпристрастно.

Но черезъ нѣсколько дней онъ снова приставалъ къ Котонеру съ таинственнымъ видомъ: «Мнѣ надо показать тебѣ кое что… пойдемъ со мною». И разставаясь съ веселою молодежью, которая раздражала стараго друга, Реновалесъ велъ его въ musichаll и показывалъ ему другую безстыжую женщину, которая скандально подкидывала ноги или виляла животомъ, обнаруживая подъ маскою гримма малокровную блѣдность.

– А эта? – умолялъ маэстро со страхомъ, какъ бы не довѣряя своимъ глазамъ. – Тебѣ не кажется, что въ ней есть что-то общее съ Хосефиною? Она не напоминаетъ тебѣ покойную?

Котонеръ приходилъ въ бѣшенство.

– Ты съ ума сошелъ. Ну, какое ты видишь сходство между бѣдняжкою, такою доброю, нѣжною, воспитанною и этою… безстыжею сукою?

Послѣ нѣсколькихъ неудачъ, поколебавшихъ въ немъ вѣру въ правильность воспоминаній, Реновалесъ не рѣшался больше обращаться къ другу за совѣтомъ. Стоило ему высказать желаніе пойти съ другомъ въ театръ, какъ Котонеръ мигомъ уклонялся.

– Опять открытіе? Довольно, наконецъ, Маріано, пора тебѣ выкинуть эти глупости изъ головы. Если люди узнаютъ объ этомъ, тебя примутъ за сумасшедшаго.

Ho несмотря на гнѣвъ старика, маэстро упорно настоялъ однажды на томъ, чтобы Котонеръ отправился съ нимъ вмѣстѣ посмотрѣть «Красавицу Фреголину», испанку, пѣвшую въ одномъ маленькомъ театрѣ въ нижнемъ кварталѣ. Имя ея крупнѣйшими буквами красовалось на всѣхъ углахъ Мадрида. Реновалесъ ходилъ ежедневно смотрѣть на нее втеченіе двухъ недѣль.

– Ты долженъ непремѣнно посмотрѣть ее, Пепе. Хотя бы одну минутку. Умоляю тебя… Надѣюсь, теперь то ты не скажешь, что я ошибся.

Котонеръ уступилъ горячей мольбѣ друга. Имъ пришлось долго ждать появленія на сценѣ «Красавицы Фреголины»; сперва шли танцы, потомъ пѣніе подъ аккомпаниментъ рычанья публики. Это чудо приберегалось для послѣдняго номера. Наконецъ, въ торжественной обстановкѣ, среди взволнованнаго шопота ожиданія, оркестръ заигралъ вступленіе, хорошо знакомое всѣмъ поклонникамъ дивы, розовый лучъ прорѣзалъ маленькую сцену, и изъ-за кулисъ выпорхнула «Красавица».

Это была маленькая, стройная женщина, худоба которой граничила съ изможденностью. Ея недурное лицо, нѣжное и грустное, было красивѣе фигуры. Изъ-подъ колоколообразной черной юбки съ серебряными нитями выглядывали хрупкія, худыя ноги, состоявшія почти изъ одной кожи да костей. Вымазанная бѣлилами кожа надъ газовою оборкою декольте слегка приподнималась на груди и на выступающихъ ключицахъ. Первое, что бросалось въ глаза, были ея глаза, ясные, большіе, дѣвственные, но не чистой, а испорченной дѣвушки. Временами въ нихъ вспыхивалъ огонекъ сладострастія, не мутившій, впрочемъ, ихъ ясной поверхности.

Она двигалась по сценѣ, какъ начинающая артистка, подбоченившись, угловато выставивъ локти, смущаясь и краснѣя, и въ этой позѣ она пѣла фальшивымъ голосомъ отвратительныя сальности, которыя рѣзко контрастировали съ ея кажущеюся робостью. Въ этомъ и состояла ея заслуга, и публика встрѣчала ея отталкивающія слова одобрительнымъ рычаньемъ, довольствуясь этими прелестями и не требуя, изъ уваженія къ ея священной неподвижности, чтобы она задирала ноги или виляла животомъ.

При появленіи ея художникъ толкнулъ друга локтемъ. Онъ не рѣшался заговорить, тревожно ожидая мнѣнія старика и слѣдя однимъ глазомъ за выраженівмъ его лица.

Другъ оказался великодушнымъ.

– Да… нѣкоторое сходство есть. Глазами… фигурою… манерами она напоминаетъ Хосефину; она даже очень похожа… Но что за обезьяньи гримасы она строитъ! Какія гадкія слова!.. Нѣтъ, это уничтожаетъ всякое сходство между ними.

И, словно его раздражало это сходство между милой покойницею и этою безголосою и противною дѣвченкою, Котонеръ насмѣшливо повторялъ всѣ циничныя выраженія, которыми оканчивались куплеты.

– Прелестно!.. Очаровательно!..

Но Реновалесъ оставался глухъ къ этой ироніи. He отрывая глазъ отъ «Фреголины», онъ продолжалъ толкать друга локтемъ и шептать:

– Это она, не правда ли?.. Совсѣмъ она; такая же фигура… Кромѣ того, Пепе, у этой женщины, видно, есть талантъ… и грація.

Но Котонеръ насмѣшливо качалъ головою. Конечно. И видя, что по окончаніи номера Маріано собирается остаться еще на второе представленіе и не встаетъ съ кресла, онъ рѣшилъ было распрощаться съ нимъ, но въ концѣ концовъ остался и поудобнѣе усѣлся въ креслѣ, съ намѣреніемъ подремать подъ музыку и говоръ публики.

Нетерпѣливое прикосновеніе маэстро вывело его изъ пріятныхъ мечтаній. «Пепе… Пепе». Тотъ повернулъ голову и сердито открылъ глаза. «Чего тебѣ?» На лицѣ Реновалеса появилась хитрая, медовая улыбка. Очевидно, маэстро собирался поднести ему какой-нибудь сюрпризъ въ сладкой оболочкѣ.

– Мнѣ пришло въ голову, что мы могли-бы зайти на минутку за кулисы и посмотрѣть ее вблизи…

Другъ отвѣтилъ ему съ искреннимъ негодованіемъ. Маріано воображалъ себя, повидимому, молодымъ человѣкомъ и не отдавалъ себѣ отчета въ своей внѣшности. Эта госпожа подниметъ ихъ на смѣхъ и разыграетъ роль цѣломудренной Сусанны, къ которой пристаютъ два старика… Реновалесъ замолчалъ, но вскорѣ опять заставилъ друга очнуться отъ дремоты.

– Ты могъ бы пойти одинъ, Пепе. Ты опытнѣе и смѣлѣе меня въ такихъ вещахъ. Ты можешь сказать ей, что я желаю написать съ нея портретъ. Понимаешь ли, портретъ за моею подписью!..

Котонеръ расхохотался надъ наивностью человѣка, дававшаго ему такое порученіе.

– Спасибо, сеньоръ. Я очень польщенъ вашимъ довѣріемъ, но не пойду за кулисы… Экій дуракъ!.. Да неужели ты серьезно воображаешь, что эта дѣвчонка знаетъ, кто такое Реновалесъ, или слышала когда-нибудь твое имя?

Маэстро изумился съ дѣтскимъ простодушіемъ.

– Голубчикъ, но вѣдь имя мое… не разъ повторялось въ газетахъ… а мои портреты… Скажи лучше прямо, что не желаешь итти.

И онъ замолчалъ, обидѣвшись на друга за отказъ и за предположеніе, что слава его не долетѣла до этого уголка. Друзья часто бываютъ глубоко несправедливы и выказываютъ неожиданное презрѣніе.

По окончаніи спектакля маэстро почувствовалъ потребность сдѣлать что-нибудь, не уйти безъ того, чтобы послать «Красавицѣ Фреголинѣ» какого-нибудь доказательства своего поклоненія. Онъ купилъ у цвѣточницы прелестную корзину, которую та собиралась унести домой, огорчившись, что торговля идетъ плохо въ этотъ вечеръ, и попросилъ немедленно отнести ее сеньоритѣ… «Фреголинѣ».

– Хорошо, Пепитѣ, – сказала женщина фамильярнымъ тономъ, точно та была ея близкою знакомою.

– И скажите ей, что это отъ сеньора Реновалеса… отъ художника Реновалеса.

Женщина покачала головою, повторяя имя. Хорошо, отъ Реновалеса. Она произнесла это имя совершенно равнодушно, какъ любое другое, и безъ малѣйшаго удивленія приняла отъ художника пять дуро на чай.

– Пять дуро! Дуракъ! – пробормоталъ Котонеръ, потерявъ всякое уваженіе къ маэстро.

Котонеръ не давалъ больше другу увлекать себя въ театръ. Тщетно разсказывалъ ему въ восторженномъ тонѣ Реновалесъ ежедневно про эту женщину, подробно распространяясь о перемѣнахъ въ ней въ зависимости отъ туалета. To она появлялась въ свѣтло-розовомъ платьѣ, очень похожимъ на одно платье, висѣвшее въ шкафу его особняка, то – въ огромной шляпѣ съ цвѣтами и вишнями, слегка напоминавшей маленькую соломенную шляпку, которая хранилась среди старыхъ вещей покойной. О, какъ ясно помнилъ онъ бѣдную Хосефину! И каждый вечеръ воспоминанія еще разжигались въ немъ видомъ этой женщины.

Въ виду нежеланія Котонера сопровождать его по вечерамъ, Реновалесъ ходилъ въ театръ смотрѣть на «Красавицу» вмѣстѣ съ нѣсколькими молодыми людьми изъ его непочтительной свиты. Эти ребята говорили о дивѣ съ почтительнымъ презрѣніемъ, какъ лиса въ баснѣ глядѣла на недоступный виноградъ, утѣшая себя тѣмъ, что онъ кислый. Они расхваливали ея красоту, которою любовались на разстояніи, и называли ее лилейною, святою красотою грѣха. Эта женщина была недоступна имъ; она вся сверкала драгоцѣнностями и, судя по слухамъ, имѣла могущественныхъ покровителей изъ среды молодхъ людей во фракахъ, являвшихся въ ложи къ послѣднему дѣйствію и ожидавшихъ ее у выхода, чтобы ѣхать вмѣстѣ ужинать.

Реновзлесъ сгоралъ отъ нетерпѣнія, не находя возможности познакомиться съ нею. Каждый вечеръ посылалъ онъ ей корзины цвѣтовъ или большіе букеты. Дива, очевидно, знала, отъ кого получаетъ эти подношенія, потому что искала глазами въ публикѣ этого некрасиваго и очень пожилого господина, удостоивая его милостивой улыбки.

Одкажды вечеромъ маэстро увидѣлъ, что Лопесъ де-Соса раскланивается съ пѣвичкою. Зять могъ, значитъ, познакомить его съ нею. И дерзко, потерявъ всякій стыдъ, Реновалесъ подождалъ его у выхода, чтобы попросить о помощи.

Ему хотѣлось написать ея портретъ; это была великолѣпная модель для одного задуманнаго имъ произведенія. Пробормотавъ это, маэстро покраснѣлъ, но зять засмѣялся надъ его робостью и выказалъ полную готовность помочь ему.

– Ахъ, Пепита! Красивая женщина, даже теперь, когда стала стариться. Если бы вы видѣли ее на попойкѣ, съ этимъ невиннымъ личикомъ институтки! Сосетъ, какъ губка! Настоящее животное!

Затѣмъ, съ самымъ серьезнымъ видомъ, онъ изложилъ тестю обстоятельства. Она жила съ однимъ изъ его пріятелей, провинціаломъ, который усиленно добивался популярности. Добрая часть его состоянія утекала при азартной игрѣ въ клубѣ, а остальную онъ спокойно предоставлялъ пожирать этой дѣвчонкѣ, дававшей ему нѣкоторую извѣстность. Лопесъ де-Соса поговоритъ съ нимъ, они – старинные пріятели. Вѣдь, папаша не замышляетъ ничего дурного, не правда-ли?.. Ее нетрудно будетъ уговорить. Эта Пепита обожала все оригинальное; она была слегка… романтична. Онъ объяснитъ ей, кто этотъ великій художникъ, и какая огромная честь служить ему натурщицею.

– He стѣсняйся деныами, – тревожно пробормоталъ маэстро. – Обѣщай все, что она пожелаетъ. He бойся оказаться слишкомъ щедрымъ.

Однажды утромъ Реновалесъ призвалъ къ себѣ Котонера и радостно сообщилъ ему большую новость.

– Она придетъ!.. Придетъ еще сегодня послѣ завтрака!

Старый пейзажистъ сдѣлалъ жестъ изумленія. «Кто придетъ»?

– Да «Красавица Фреголина»… Пепита. Зять сообщилъ мнѣ, что уговорилъ ее. Она придетъ сегодня въ три часа. Онъ самъ приведетъ ее.

И онъ съ отчаяніемъ оглядѣлся въ своей рабочей мастерской, которая была запущена за послѣднее время. Надо было навести порядокъ. Оба друга съ лакеемъ немедленно принялись за уборку большой комнаты.

Портреты Хосефины и послѣднее полотно съ одною ея головою были поставлены въ уголъ, лицомъ къ стѣнѣ. Маэстро самъ убралъ ихъ лихорадочными руками. Къ чему эти призраки, когда предъ нимъ должна была предстать дѣйствительность?.. На мѣстѣ ихъ онъ поставилъ большой бѣлый холстъ и взглянулъ на его дѣвственную поверхность съ искреннею надеждою. Чего только не создастъ онъ въ этотъ день! Онъ чувствовалъ въ себѣ небывалыя силы къ труду!..

Когда художники остались вдвоемъ, Реновалесъ обнаружилъ сильное безпокойство. Ему все казалось, что чего-то не хватаетъ для встрѣчи гостьи, которую онъ ждалъ съ большимъ нетерпѣніемъ. Цвѣтовъ не хватало; надо принести цвѣтовъ, наполнить ими всѣ старинныя вазы въ мастерской, создать пріятную, продушенную атмосферу.

Котонеръ помчался съ лакеемъ въ садъ, опустошилъ оранжерею и вернулся съ охапкою цвѣтовъ. Онъ былъ послушенъ и покоренъ, какъ настоящій другъ, но въ глазахъ его свѣтился насмѣшливый упрекъ. Все это для «Красавицы Фреголины»? Маэстро былъ, видно, не въ своемъ умѣ, впалъ въ дѣтство на старости лѣтъ. Можетъ-быть эта встрѣча заставитъ его очухаться!..

Но это было не все. Надо было приготовить на столикѣ въ мастерской сласти, шампанское и все, что Котонеръ найдетъ вкуснаго. Но тотъ предложилъ послать лакея, отговариваясь кучею работы для встрѣчи этой дѣвчонки съ невинною улыбкою и невѣроятными сальностями.

– Нѣтъ, Пепе, – умолялъ маэстро. – Пойди ты. Я не хочу, чтобы лакей зналъ объ этомъ. Онъ – сплетникъ… дочь моя постоянно пристаетъ къ нему съ разспросами.

Котонеръ ушелъ съ покорнымъ видомъ и, вернувшись черезъ часъ, увидѣлъ, что Реновалесъ приготовляетъ какія-то платья въ уборной для моделей.

Старый другъ положилъ свои пакеты на столъ, развернулъ бутылки и разложилъ сласти на старинныхъ тарелкахъ.

– Готово, баринъ, – сказалъ онъ насмѣшливо-почтительно. – He прикажете-ли еще чего-нибудь?.. Все семейство поднято на ноги изъ-за этой важной особы. Твой зять самъ привезетъ ее, я служу тебѣ, какъ лакей… не достаетъ только, чтобы ты вызвалъ дочь помочь ей раздѣться.

– Спасибо, Пепе, большое спасибо, – воскликнулъ маэстро съ дѣтскою признательностью, ничуть не обижаясь на насмѣшки друга.

Къ завтраку маэстро вышелъ въ столовую тщательно причесанный и одѣтый, съ закрученными усами, въ лучшемъ фракѣ и съ розою въ петлицѣ. Старикъ расхохотался отъ души. Только этого не хватало!.. Онъ съ ума сошелъ. Ну, и посмѣются же люди надъ нимъ!

Онъ еле дотронулся до ѣды и послѣ завтрака сталъ одиноко шагать по мастерскимъ. Какъ медленно тянулось время!.. Шагая взадъ и впередъ по тремъ комнатамъ, онъ смотрѣлъ при каждомъ поворотѣ на старинные часы изъ саксонскаго фарфора, стоявшіе на столикѣ изъ цвѣтного мрамора передъ большимъ венеціанскимъ зеркаломъ.

Уже три часа… У маэстро явилось подозрѣніе, что гостья не пріѣдетъ. Четверть четвертаго… половина четвертаго. Нѣтъ, она не пріѣдетъ, уже поздно. Такія женщины живутъ въ вѣчномъ круговоротѣ и не располагаютъ ни единою свободною минутою!