Текст книги "Сукино болото"

У Никиты сильно забилось сердце. Он ругал себя последними словами. Нет, он больше не будет ничего таить от этой женщины.

– Исчез, говоришь? А ты как сегодня завтракала, плотно?

– Хочешь меня покормить? Где?

16 июня 2006 года, пятница, ближе к вечеру

Они приехали в ресторан, заняли столик у окна. Скучающая официантка тут же подошла к ним. Посетителей было негусто. Ланцева заглянула в меню, увидела безбожные цены и поставила условие:

– Рассчитываемся по-товарищески.

Булыкин развел руками. Он знал, что возражать бессмысленно.

Заказ был скромный, без спиртного. Официантка ушла с оскорбленным видом.

Булыкин попросил показать ему сумочку.

– Тогда надо проверить и машину, – шепнула Ланцева.

– Проверим и машину. А сейчас – сумочку.

Осмотр показал, что они могут разговаривать спокойно.

Никита придвинулся поближе. Если за ними наблюдают, пусть думают, что они шепчутся о сердечных делах.

Он рассказал все, что знал о Кадровике-Гридасове, его странном исчезновении в «Спарте», о его машине, которую неизвестно куда угнали Чесноки.

Анна пригубила минералки:

– У меня эта коробка из головы не выходит. Неужели в нее могло поместиться тело мужика?

Булыкин объяснил: даже остывшее тело можно сложить как угодно. Достаточно размять суставы. Вспомнил случай: тело взрослого человека поместилось в коробке из-под небольшой стиральной машины.

– Теперь к вам поступит объявление от милиции, – сказал он. – Обнаружен труп с такими-то признаками. На трупе присутствует такая-то одежда. Просим установить личность трупа. Хотя, скорее всего, Гридасова уже не найдут. Пропал же семь лет назад Гриша Федоров. И – с концами. Но мы можем что-то узнать от матери Гридасова. Я сам этим займусь. Давай за твою интуицию, – Булыкин поднял фужер с томатным соком.

– Как говорит Гоша, за чуйку! – подхватила Анна.

– Ох, этот Гоша! – Булыкин поморщился.

– А тебе не показалось кое-что странным? Царьков и наш Гоша сделали вид, что не знают друг друга. А на самом деле, по-моему, хорошо знакомы.

– Гоша – засланный казачок, это однозначно, – подтвердил Никита. – Вообще, безрадостная картина получается. На нашем месте опергруппа должна работать.

– А чего Шокину не доложишь? Пусть даст людей.

Никиту передернуло.

Ланцева с грустью проговорила:

– Господи, что творится? Почему я не еврейка?

– Ну, знаешь! – не поддержал ее иронию Булыкин. – В этом Израиле тоже черт знает что творится. – Ну, ладно, что мы все о деле. Послушай этот аромат.

Никита достал из кармана коробочку с дорогими духами.

– «Сислей», – прочла Анна. – Однако, у тебя вкус. А про то, что аромат не нюхают, а слушают, откуда знаешь?

– Нравится? – спросил Никита.

– Ничего.

– Вот и душись.

– Ой, все испортил! Ну, кто говорит «душись»? А правда, что даже если кости человека сожжены дотла, от них все равно остаются мельчайшие частицы? Это я к тому, что человек не может исчезнуть бесследно.

Никита разочарованно вздохнул. Нет, эту женщину невозможно переключить на лирический лад.

– Для того, чтобы полностью сжечь человеческое тело, Аннушка, нужно несколько кубометров дров. Неэффективный это способ сокрытия трупа.

Они вышли из ресторана и сели в машину. Булыкин повернул ключ зажигания и тронул с места. Но Ланцева движением руки попросила его остановиться. Она кого-то увидела.

Из остановившегося неподалеку шикарного белого «Лексуса-купе» вышла яркая высокая блондинка. Вся в белом, белая даже оправа солнцезащитных очков. В шаге позади нее шел парнишка, видимо, охранник. Хотя для охранника выглядел неубедительно. Роста не хватает, мышечной массы.

– Какие люди в нашей Пырловке! – удивилась Анна. – Знаешь, это кто? Заварзина!

В мозгу Булыкина тут же щелкнуло: в таком случае, не Пичугин ли ее спутник? Особые приметы – неизменная бейсболка и черные очки. А тут – только очки. И вообще не похож на жуткого киллера. По виду совсем пацан.

– Ты уверена, что это Заварзина?

– Ну, не на сто процентов, – отвечала Ланцева. – Я ее вживую не видела. Только на экране, на фотографиях.

Заварзина (если это была она) и ее спутник скрылись в дверях ресторана. «Ну и что делать?» – лихорадочно соображал Булыкин.

– Аня, тебе придется поймать частника.

– Ну, вот, – с иронией отозвалась Ланцева. – Не надолго же хватило твоей галантности.

Никита усмехнулся:

– Поражаюсь замечательным людям нашего уголовного мира. Хотят, чтобы их не поймали, но при этом не желают ни в чем себе отказывать. Если бы не этот двухместный «Лексус», мы бы их не заметили. Аннушка, ты приносишь удачу.

– Не пугай меня, – отозвалась Ланцева. – Удачи рано или поздно заканчиваются. А я, между прочим, не на «Лексус» обратила внимание. У этой Заварзиной внешность леди. В нашей Пырловке такие не водятся. А в чем, собственно, дело? Чего она так тебя взволновала?

– Не она, а этот тип в очках. Это, Аннушка, некто Пичугин. Как тебе фамилия?

– Птичья фамилия. И что?

– Это киллер особого разряда, штучной подготовки. Отирается у нас с апреля.

Брови у Ланцевой поползли вверх, глаза округлились:

– Слушай, – воскликнула она, – а Ваню Томилина и Макарова – не он?

– В том-то и дело, что по почерку – он!

– А чего молчал?

– Я думал, он свалил.

У Булыкина зазвонил мобильник. Это был Гоша:

– Командир, на вас смотрит видеокамера ресторана. Между прочим, у «Спарты» тоже скрытые видюшники по всему периметру. А вы не могли бы сейчас уехать?

Булыкин вскипел: бывший гопник, непутевый мент и раздолбай Гоша отдает ему распоряжение! Отводит удар от киллера Пичугина? А как еще понимать? Только так.

– Командир, нам приказано активизировать работу, я – активизирую, – пояснил помощник. – Только чего нам толкаться, мешать друг другу? Некорректно это.

«Если отводит угрозу от киллера, я уже не смогу помешать, – подумал Никита. – Лучше показать, что Пичугин меня не интересует».

– Частник отменяется, Аннушка, – сказал он, включая зажигание.

– За Пичугиным следить не будем?

– Отменяется. Гоша запрещает.

16 июня 2006 года, пятница, вечер

Свищ бродил по микрорайону, искал, на ком бы сорвать злость. Еще лучше было бы чем-то отличиться. Чтобы в «Спарте» поняли, как его недооценили. Увидев на автостоянке бухого сторожа, Свищ сообразил, что это именно то, что ему нужно.

Тренер устроил ему спарринг с Мировухой. Так звали тяжеловеса «Спарты». А это все равно, что устроить драку слона и Моськи. Мировуха имел коричневый пояс по кикбоксингу, забивал до полусмерти самых накачанных грифов. Он бил Свища не в полную силу, но все равно это были удары молотом. Естественно, Свищ стал искать пятый угол. Тренер обвинил его в трусости и велел надеть женское платье. Так наказывали в Спарте. Отказаться было невозможно. Откажешься – совсем выгонят, за неподчинение старшему. А жить одному – не жизнь.

Свищ был пацан с гонором и амбициями. В ближайшем будущем он видел себя рядом с Русланом, по правую или левую руку, это неважно. Надо только подрасти и подкачаться. А потом он сменит Руслана, когда того посадят или отвезут на кладбище. Свищ знал, что у него те же перспективы, но это не пугало, а только вдохновляло его. Он был карьерный пацан.

Лешка Барминов принимал на автостоянке очередного клиента, едва держась на ногах. Он был пьян, как сто китайцев. Свищ подошел и сказал, что стоянка без того полная. Надо делиться. Иными словами, надо отказать клиенту под предлогом, что все свободные места заняты. Пусть ставит машину возле подъезда и платит Свищу.

– Исчезни, – сказал Лешка.

– Пожалеешь, – пригрозил Свищ.

– Исчезни! – рявкнул Лешка.

За три года отсидки он потерял чувство реальности. Он жил старым представлением, что младшие должны знать свое место. Он не придал значение словам брата Славки, когда тот сказал ему, что грифы окончательно поработили бармалеев. Не знал, что самый плюгавый гриф может запросто наехать на самого крутого бармалея, и тот должен уйти в сторону, если не хочет, чтобы ему пересчитали зубы.

Лешка сдал смену и пошел на неверных ногах домой. Путь ему преградил сквер со стелой в честь павших героев и Вечным огнем. Лешка нарвал на газоне гвоздик и положил на плиты. Отдал честь. В глубине души он был большой патриот. Если бы его не посадили за хулиганку, а отправили служить, он бы не подгадил. Он бы доказал, что за Родину он горой.

Он постоял немного, потом сел прямо на плиты, у газового пламени. Горелка издавала легкий гул. Лешку тут же сморило газом. Если бы мимо шли люди, они бы что-то сделали. Но в сквере было пусто. Один только Свищ стоял в кустах и соображал, что лучше сделать: поджарить лоха со стоянки или дать ему надышаться газа. Свищ подошел к Лешке и пнул его в живот. Лешка даже не шелохнулся. Свищ наступил ему на голову. Никакой реакции.

Свищ огляделся – никого. Перевернул лоха на живот и подтянул ближе к огню. Еще раз оглянулся и положил лицом прямо в огонь. Думал, лох заорет от боли и мигом придет в себя. Но пьяный в лоскуты лох сделал два-три судорожных глотательных движения и затих. Противно запахло жареным мясом.

Свищ скрылся в кустах.

Прохожие заметили неладное, когда на Лешке загорелась одежда. Когда его оттащили от огня, лица у него практически не было. Приехала «скорая». Тело положили на носилки и укрыли с головой.

Вскрытие обнаружило в организме пострадавшего запредельную степень алкогольного опьянения. Горожане сходились во мнении – ужрался, скотина. Свищ похвастал среди грифов, что это его рук дело.

Его вызвал Руслан.

– Ладно тебе звездеть.

– Падлой буду, я его зажарил, – поклялся Свищ.

– За что ты его?

– Делиться не хотел. Грубил. Я все-таки гриф. А он кто?

Руслан почувствовал замешательство. В этом возрасте он бы такое не смог. Он жесток, но не до такой степени. «Подрастет и когда-нибудь меня поджарит», – подумал он о Свище.

19 июня 2006 года, понедельник, утро

Бюро технической инвентаризации размещалось в цокольном этаже старинного особняка. Булыкин припарковался напротив. Сновали люди. Можно представить, что там внутри: забиты все коридоры. БТИ без очередей – не БТИ.

Внутренний голос подсказывал Никите – не лезь напролом. Эта шарашка и раньше-то жила на подношениях и взятках. А сейчас… Стоит тебе проявить интерес к планировке, об этом тут же станет известно Царькову.

Нужно было придумать благовидный предлог. А пока неплохо бы заглянуть в кабинеты. Не может быть, чтобы не встретилось ни одного знакомого лица.

Побродив по БТИ, Никита приметил двух женщин. Одна проходила по делу об изнасиловании в качестве потерпевшей. Давно это было, но она узнала Булыкина и даже поздоровалась. Наверно, вспомнила, что опер беседовал тактично и сочувственно. Другая сделала вид, что видит Булыкина впервые. Будто не проходила свидетельницей по делу об ограблении банка «Феникс».

Булыкин подошел поближе:

– Не узнаете?

– Ой, простите, – бухгалтерша покраснела.

– Сменили профессию?

– Не совсем.

– А чем здесь занимаетесь?

– Ой, я обыкновенный техник. Обмериваю, обсчитываю. В смысле, вычисляю. А вам что-нибудь надо?

Булыкин посмотрел женщине в глаза.

– Дачу покупать собираюсь. Хочу узнать, какие требуются документы.

Соврал неудачно. Документы требуются не покупателю, а тому, кто продает.

– Ну и как здесь? – он сделал характерный жест пальцами: в смысле, как платят.

– Мне хватает. И – никакого риска.

Никита огляделся по сторонам и спросил, немного ерничая:

– У меня до сих пор не выходит из головы, почему вы тогда не нажали тревожную кнопочку? Ведь кнопочка, как показал следственный эксперимент, у вас под ногой была, а?

Бухгалтерша тоже огляделась и ответила в тон:

– А вы знаете, когда рядом убивают, то тут не до героизма. Чего вы хотите, я все-таки женщина.

– Кстати, а где сейчас работает ваша напарница, кассирша? – спросил Никита, прикидываясь шлангом.

– Как? – сильно покраснев, выдохнула бухгалтерша. – Разве вы не знаете? Утонула. Заплыла и… То ли ногу свело, то ли…

– И когда это было? – продолжал прикидываться Булыкин.

– Через месяц примерно после того случая, – бухгалтерша имела в виду налет.

Надо было брать эту тетку тепленькую, пока она трепещет от страха. Потом придет в себя, и тогда ее уже ничем не проймешь.

– Покажите мне план здания особняка, где раньше был универмаг, – потребовал Никита.

Судя по его тону, любые возражения были неуместны.

– Не могу, не имею права, – пролепетала бухгалтерша.

– Я посмотрю этот план здесь, и вы тут же положите его в сейф.

– Я не могу. План не в моем сейфе. Мне его не дадут. Мне скажут: для кого? И тут же позвонят Царькову.

– А вы сами можете взглянуть на этот план?

Бухгалтерша ответила после короткого раздумья:

– Скажите, что вам нужно, и я постараюсь это сделать.

– Мне нужно знать, есть ли в плане подвал.

– Хорошо, я постараюсь.

«А что если она сейчас позвонит Царькову? – думал Булыкин, уходя от из БТИ. – А, что будет, то будет».

19 июня 2006 года, понедельник, полдень

Разговор с Гридасовой вначале шел через цепочку. Женщина наотрез отказалась открыть дверь. Какая еще милиция? К ней только вчера приходили. Снова, что ли?

– Вы телевизор смотрите? Я подростками занимаюсь. Меня часто показывают. Вспомнили? Как вас зовут? – ласково говорил Булыкин.

– Валентина Петровна.

Гридасова то ли узнала, то ли ответила на мягкое обращение – сняла цепочку, открыла дверь. Это была крупная женщина с властным лицом.

– Что случилось, Валентина Петровна?

Гридасова подняла глаза, в которых стояла боль:

– Я уже никому не верю.

Из прихожей была видна маленькая кухонька. Старенькие шкафы, старенький стол. Видна была и комнатка: старый гарнитур, старый палас. Все куплено еще в советское время. Хорош Кадровик, не удосужился поправить материальное положение матери.

– Сын жил не с вами, Валентина Петровна?

Женщина кивнула.

«Ну, конечно, разве мог он жить в таком убожестве».

– Вы часто отчитывали сына, что он неправильно живет. А он вам говорил, что только сейчас начал жить нормально, так? У вас были вторые ключи от квартиры сына. У вас их забрали, так?

Гридасова молча кивала.

На кухонном столе фотоальбом. Ну, правильно. Чем еще может заниматься мать, потерявшая сына? Чем ей теперь жить, если не прошлым?

Из глаз Гридасовой покатились слезы:

– Они забрали все фотографии Толи.

Она имела в виду современные фотографии. Но были, наверное, ранние. Почему были? Они-то как раз и должны остаться.

Шалопайское лицо Анатолия Гридасова говорило о том, что воинская служба – не для него. Зачем тогда пошел в военное училище? Ладно, не это сейчас важно.

– Валентина Петровна, неужели ни одной современной фотографии не осталось?

Гридасова достала из серванта снимок сына в форме. Что же ему не служилось? Тоже не важно. Сейчас не важно даже, кто пришел и забрал ключи от съемной квартиры.

– Вы знаете, где жил Анатолий? Адрес?

Гридасова развела руками. Ну, правильно, зачем ей знать. Но и ему, Булыкину, тоже не так важно. Квартира уже подчищена.

На подоконнике – стопка учебников русского языка и литературы. Не иначе, как Валентина Петровна педагог, занимается репетиторством.

– Те, кто к вам приходил, показали удостоверения? Или вы им поверили на слово?

– Кому сегодня можно верить на слово? Один был в форме, – сказала Гридасова. – Две маленькие звездочки. Другой в штатском.

– Этот, с двумя маленькими звездочками, небритый?

– Да, странно как-то, в форме и со щетиной. Неужели вам это разрешают?

– Мода, Валентина Петровна.

Гридасова самолюбиво поджала губы:

– Этот модник мог бы повежливей разговаривать со старшими.

Булыкин попросил:

– Валентина Петровна, если этот модник снова появится, не говорите, что я был. Мы с ним в салочки играем.

Зазвонил мобильник. В трубке был голос бухгалтерши:

– Чертеж здания заменен, и подвал на нем не обозначен.

«Ай да Царьков! – воскликнул про себя Никита. – Что же у него в подвале? Как это узнать?»

– Как вы можете так работать? Неужели самим не противно? Вас так не любит народ! – сказала на прощанье Гридасова.

Никита озадаченно почесал в затылке.

– А помните, что говорили в советское время порядочным людям, которые не хотели вступать в партию?

– Помню. Вступайте, и партия будет лучше.

– Вступили?

– Не вступила.

– Не жалеете?

– Жалею.

– Ну, вот, сейчас в милиции примерно такая же ситуация. Не идут порядочные люди. Ничего больше не скажете, Валентина Петровна?

Гридасова несколько секунд колебалась, потом шепотом сообщила:

– У сына в коробке из-под обуви хранились паспорта на машины и ключи. Я как-то нечаянно увидела. Спрашиваю, зачем это тебе? Занимаюсь, говорит, перепродажей машин. Знаете, дети о стариках думают, что они совсем из ума выжили.

– Где эта коробка?

– Изъяли.

«Ну и что происходит? – думал Булыкин. – А то, что тут организация, и Гоша играет в ней не последнюю роль. А его раздолбайское поведение – всего лишь маска. А я суечусь (или суетюсь?), как мама на перроне, поезд все время уходит из-под носа. Я даже приблизительно не знаю, сколько людей в этой организации».

Сделав этот оскорбительный для себя вывод, он по совершенному наитию спросил:

– Валентина Павловна, а вы случаем не считали, сколько было связок ключей?

– Коробка была полна-полнешенька.

«Сотни две ребят в этой организации есть. Это только тех, у кого машины, – подумал Булыкин. – А нас трое. Ха-ха!»

19 июня 2006 года, понедельник, ближе к вечеру

Работать дальше бок о бок с Гошей Булыкин не мог. Впрочем, и работы совместной не было. Помощник то развлекался с компьютером, то ошивался непонятно где. Все мог решить откровенный разговор. Но если предположить, что помощник – оборотень, подобная разборка была бы, как мертвому припарки.

И все же Никита не выдержал:

– Ну и что означает твой вчерашний звонок? Как это все понимать? Да прекрати ты жевать эту гадость!

Гоша выплюнул в корзину жвачку и мрачно смотрел прямо перед собой. Тяжко вздохнул:

– Я, конечно, понимаю, командир, ваши чувства, но…

– Что но? – взорвался Никита. – Если ты сейчас же не внесешь ясность, топай к Шокину и проси, чтобы тебя перевели в другой отдел.

– Объяснение будет позже, командир, потерпите еще немного.

– Хватит с меня. Лопнуло мое терпение.

Зазвонил телефон. Гоша первым схватил трубку.

– Давай-ка я буду снимать, – процедил Булыкин.

Гоша развел руками: мол, как скажешь, командир.

Никита ждал звонка. Ребята из ДПС должны были задержать Чесноковых. Просто так, для профилактики. Братья ездили за город каждое утро. А ближе к вечеру ездили еще раз. И все в то же место – в лесной массив Топельник. Вести за ними наблюдение, оставаясь при этом незамеченным, было практически невозможно. Все подъезды к лесу – как на ладони. Ребята из ДПС должны были осмотреть машину. Вдруг братья что-то возят?

Сегодня утром на выезде из города дорожно-постовая служба не зафиксировала Чесноковых. Похоже, изменили маршрут. Нужно ждать вечера. И вот на часах восемнадцать ноль ноль, а ДПС молчит.

Звонок раздался в 18.20. Милиционер говорил со сдерживаемым волнением:

– Надо бы вам приехать, товарищ майор. Тут такое дело. Они не дают осматривать машину. Взятку предлагают. Сто тысяч, десять процентов от суммы. У них с собой миллион, товарищ майор, – в голосе милиционера звучало большое уважение.

Булыкин сказал, что сейчас приедет, и стал убирать со стола в сейф бумаги.

Выйдя из кабинета, он постоял несколько мгновений в коридоре, возле приоткрытой двери. Гоша разговаривал с кем-то по мобильнику и одновременно спешно отключал компьютер. Судя по выражению лица, он был полон рвения.

Никита спустился вниз. Он только сел за руль и включил зажигание, как зазвонил мобильник. Секретарша Шокина срочно просила зайти.

Булыкин взвился:

– Скажите, что я буду через полчаса.

– Полковник велел зайти немедленно, – проскрипела секретарша.

– У меня давление. Я только что выпил таблетку, мне нужно прийти в себя, – соврал Никита, рассчитывая за полчаса управиться.

– Майор, ты где? – зарокотал в трубке голос полковника. – В машине? Я тебя вижу, – Шокин стоял у окна. – Сейчас пришлю к тебе нашего медика.

Никита готов был, скрепя сердце, подчиниться. В конце концов, двадцать-тридцать минут, которые он потратит на Шокина, ничего не решат. Дэпээсники не отпустят Чесноковых. Но из управления выбежал Гоша и бросился к своему «жигуленку».

Булыкин отключил связь с полковником и выскочил из машины наперерез Гоше:

– Ты куда?

– У меня приказ.

– Какой приказ?

– Командир, есть начальники повыше вас.

Булыкин бросился к своей машине. Но Гоша на секунду опередил его – выдернул ключ из замка зажигания.

– Ты что, охренел? Ты что творишь? – заорал Булыкин.

– Для вашего же блага, командир.

У Гоши были странные глаза. Никакой обычной вялости, только решимость. Никита понял, что не справится. Ключа ему не вырвать.

– Потом поговорим, командир, – Гоша побежал к своему «жигуленку».

Булыкин поднялся к Шокину. Секретарша сказала, что начальник занят, у него совещание. Велел ждать.

Булыкин опустился на стул. Ясно, он должен быть на глазах. Перед глазами забегали мухи. Кажется, у него в самом деле подскочило давление. Секретарша накапала корвалолу. Нет, это ему уже не поможет. Вот если энап или эгилок…

Все было у секретарши: и от давления, и от сосудистого криза, и от инфаркта. Работать под началом полковника Шокина было непросто.

Вместо обычного вдувания Никиту ждала через полчаса форменная трепанация черепа.

– Майор, что ты себе позволяешь? – ревел полковник. – Тебе что, служить надоело? Хочешь машины на стоянке охранять? Где твой рапорт? Ты, кажется, рапорт писал? Где он?

– А вы что себе позволяете? – тихо спросил Булыкин.

Спросил и почувствовал, как екнуло сердце. Немудрено – за 23 года службы ни разу не давал начальству отпора. Ни в каком виде. Субординация сидела на нем, как кожа. И вот не выдержал, сорвался.

Но полковник Шокин, этот хам из хамов, неожиданно поперхнулся:

– Ты что имеешь в виду? – в глазах его стояла растерянность.

«Что имею, то и введу», – грубо подумал Булыкин. Он уже не испытывал страха. Только недоумевал: чего же так испугался начальник?

– Будет вам рапорт, – не спрашивая разрешения, Никита вышел из кабинета.

19 июня 2006 года, понедельник, вечер

Постовой ДПС, совсем молодой парень с двойным подбородком, толстыми ляжками и походкой пингвина, сообщивший Булыкину о задержании братьев Чесноковых, наотрез отказался говорить об этом случае.

– Это все ваши игры, а мы люди маленькие, нам лучше держаться подальше, – пробормотал он, посматривая по сторонам.

Ясно, Гоша с ним уже поработал. Почти наверняка постовому и его напарнику хорошо заплатили. Может, не обещанные сто тысяч, поменьше. Но – не обидели.

Никиту трясло от злости, но ответил он спокойно, без враждебности, тоном старшего товарища:

– Ты меня к этим играм не приплетай. Ты только подумай, какую работу могут делать сопляки, если у них с собой миллион?

– Это не наш профиль, – милиционер сплюнул на мостовую. Слюна была тягучая, похмельная. Половину полученных вчера от Чесноковых денег он и его напарник оставили в ресторане.

– Кто велел отпустить Чесноков? Небритый?

– Мне пора, – постовой взглянул на часы. – Служба.

Никита недобро на него посмотрел:

– Скажу-ка я тебе пару высоких слов. Служат, парень, закону. А если не закону, то это не служба. Это по-другому называется. – И добавил более понятные слова. – Зря ты так со мной, парень. Еще не раз пересечемся. Мало ли что, вдруг пригожусь.

Постовой боязливо огляделся.

– У них была карта. Схема какая-то. Значки, цифры. Они за эту карту больше мандражили, чем за деньги. Все, товарищ майор, больше ничего не могу сообщить, при всем желании.

Никита задумался.

– А ты не мог бы эту карту воспроизвести?

– Нет, при всем желании, – постовой категорически помотал головой. – У меня зрительная память хреновая. Но если что-нибудь всплывет, обязательно звякну.

– Ты вспомнишь. У тебя просто нет другого выхода. Это останется между нами, – напирал Булыкин.

– По-моему, это – карта Топельника, – сказал постовой. – Самолет, когда летит из Москвы, делает там круг. Очертания те же. Топельник пересекает высоковольтная линия. И на карте она обозначена.

19 июня 2006 года, понедельник, вечер

Отношения Царькова с Лещевым стали прохладными. С Олегом они вообще теперь не здоровались.

– Что-то мы стали плохо друг друга видеть, – саркастически заметил Царьков.

Олег ничего не ответил. Он ненавидел помощника своего отца. Он часами колесил по городу, следил за его передвижениями. Теперь у него всегда была при себе видеокамера. Зачем – он не мог объяснить самому себе. Чтобы потом предъявить запись Даше? Глупо.

Охрана Царькова заметила слежку, но только посмеивалась над парнем и называла его в женском роде – Отеллой.

Сегодня Олега ждал еще один неприятный сюрприз. На центральном рынке открылся аптечный киоск под вывеской «Дашенька».

На глазах у Олега Царьков подвез Дашу и с интересом следил за выражением ее лица. Увидев вывеску, девушка вздрогнула и растерянно посмотрела по сторонам. Ей вдруг показалось, что над ней смеются.

– Ты чего? Не нравится? – озадаченно спросил Царьков.

– Снимите сейчас же, пожалуйста, – прошептала Даша.

Царьков кивнул своим ребятам. Те принялись снимать вывеску.

– Спасибо, – сказала Даша.

Киоск был на два продавца и оборудован по последнему слову.

– Будешь старшей, считай, что это твое владение, – сказал Царьков.

Даша не знала, что на это сказать. Она совсем запуталась.

Олег ждал у подъезда дома. Он с облегчением отметил, что сегодня Даша смотрит на него гораздо приветливей. Зашли в квартиру, сели пить чай.

– Мне плохо, – призналась Даша. – Я совсем не знаю, как дальше жить.

– Я тоже, – сказал в ответ Олег.

Они проговорили допоздна и тепло попрощались. Чувствуя себя на седьмом небе, Олег сел за руль и дал по газам. Обычно он выезжал на улицу одним и тем же маршрутом. Это хорошо знали те, кто готовил ему пакость. Когда он увидел перед глазами в свете фар какую-то полоску, было уже поздно. Он упал вместе с мотоциклом, чувствуя, как под ворот рубашки стекает кровь.

Он тут же вскочил и увидел толстую проволоку. Один ее конец валялся на асфальте, другой был прикручен к дереву. Ему повезло. Если бы проволока была прикручена чуть выше и если бы он ехал чуть быстрее, рана на горле могла оказаться смертельной.

21 июня 2006 года, вторник, утро

Кодацкий проводил планерку. В отличие от Ланцевой, он считал работу информагентства профессиональной.

«Нигде столько не говорят о своем профессионализме, как в провинциальной прессе, – думала Анна. – Что за страсть такая? Комплекс, видно, играет. Серость муниципальной журналистики непоправима, как родовая травма».

Заиграл мобильник, Анна обрадовалась. Был повод выйти в коридор. Звонил Максим:

– Мама, к тебе какие-то дядьки приходили. Я дал твой телефон. Они тебе звонили?

– Никто не звонил. А что за дядьки? – Анну охватило нехорошее предчувствие.

– Наши земляки из Таджикистана.

Странно, кто бы это мог быть? Все близкие знакомые Анны давно жили в России.

– Русские или таджики?

– Русские.

Если к тебе приходят домой в твое отсутствие, а потом не звонят, хотя имеют твой телефон, в этом нет ничего хорошего.

Ланцева тут же набрала Булыкина. Не отвечает. Никита в это время был на планерке у Шокина. Позвонила Радаеву.

– Не волнуйся, – сказал Павел, впервые обращаясь на «ты».

Через полчаса он был в квартире Ланцевой. Прошел на кухню, попросил у мальчика чаю.

– Сколько их было, Максим?

– Двое.

– Что они делали, когда вошли?

Максим сказал, что сначала спросили, как его зовут. Потом стояли в прихожей и говорили, что им нужна мама. Они были всего несколько минут. Ни в кухню, ни в комнаты не проходили.

– А в туалет никто не просился?

– Один заходил в туалет, – припомнил мальчик. – А потом в ванную, руки помыл.

Радаев зашел в туалет. Открыл дверцу, закрывающую трубы канализации. Люди обычно используют эту нишу в качестве кладовой. Чего здесь только не было. Банки, склянки, коробки. Павел запустил руку вниз и стал шарить. Пусто.

Осмотрел ванную. Здесь, кажется, тоже все чисто.

Вернулся в туалет. Еще раз осмотрел нишу. Внимание привлек баллончик для фиксации волос. Анна волосы не фиксирует. Оля? Насчет Оли он был не уверен. Но он знал, что наркоторговцы используют баллончики с аэрозолями в качестве контейнеров.

В дверь неожиданно позвонили. Павел положил баллончик в карман. Кто бы это мог быть? Радаев посмотрел в глазок. По ту сторону двери стоял Гоша. Рядом еще двое, лиц не разобрать.

– Это он приходил? – прошептал Павел.

Максим посмотрел в глазок:

– Нет.

– Откройте, милиция! – голос Гоши.

Павел бросился к окну. Внизу газон. Земля – не асфальт, но четвертый этаж – это примерно двенадцать метров, высоковато. Он неминуемо подвернет ногу и далеко не уйдет. Можно, конечно, просто выбросить баллончик в окно и остаться в квартире. Нет, баллончик могут найти, с отпечатками его пальцев.

Рядом балкон соседей. Там тихо. А если там засада? Если засада, с ним не стали бы играть в прятки.

Ему повезло. Понятых взяли как раз из этой квартиры. Чета пенсионеров, боязливо переглядываясь, уже стояла на лестничной площадке.

Максим открыл дверь. Радаев в это время перелезал на другой балкон. Он успел заметить, как из подъехавшего «опеля» выскочила Ланцева и вбежала в подъезд.

Голос лейтенанта Тыцких звучал официально, словно раньше они не встречались.

– Гражданка Ланцева, вы можете добровольно заявить о нахождении в вашей квартире запрещенных предметов и веществ. Добровольная выдача приравнивается к явке с повинной.

– Каких, к черту, предметов? Каких веществ? – вскричала Анна. Она была вне себя от ярости.

– Не надо изображать невинность. Оружие, наркотики.

– Ну да, а еще станок для печатания денег.

– Ведите себя корректно, – потребовал лейтенант. – Итак?

Ланцева ответила нервно, обращаясь к понятым и чеканя каждое слово:

– В квартире может оказаться какой-то предмет или какое-то вещество, поскольку час назад здесь, в отсутствие взрослых, побывали двое мужчин, назвавшихся моими знакомыми из Таджикистана. Никаких знакомых я не ждала. Это провокация. В квартире можно найти только то, что могли принести и подложить эти мужчины. А теперь прошу показать ордер на обыск. Вы же с обыском пришли, не так ли?

Тыцких вынул из кармана бумагу. Анна понятия не имела, как выглядит ордер на обыск. Знала только, что требуется подпись прокурора и, разумеется, печать прокуратуры.

Бумага, кажется, была подлинной.

Гоша распорядился:

– Приступаем. Прошу понятых следить за каждым нашим движением. Чтобы потом никто не сказал, что мы что-то подложили. Начнем с кухни, ванны и туалета.

Поскольку туалет был у входной двери, начали с него. Один из ментов, недолго думая, полез в нишу. Вышел с озадаченным видом и что-то шепнул лейтенанту.

Гоша полез в нишу самолично. Но и он не находил того, что должен был обнаружить. Он вышел в коридор и уставился на Максима.