Текст книги "Корсары Мейна"

– Одиннадцать… Одиннадцать! Дьявол!

За столом воцарилась мрачная пауза. Мишель взял кости и посмотрел на шулера. Похоже, тот был несколько разочарован своим броском. Тем не менее мошенник скептически ухмылялся; он не верил, что юноша сможет выбросить двенадцать очков. Это было просто невероятно.

Откуда у шулера такая убежденность? Кости! Мишель внимательно присмотрелся к ним и почувствовал холодок под ложечкой – шулер подменил их! В кубиках из слонового бивня, которыми играли до этого, не существовало ни единого изъяна. А сейчас кости в руках Мишеля были составными – из двух склеенных половинок. На первый взгляд это незаметно, и только хорошо вглядевшись, можно определить, что на идеально подогнанных половинках немного не стыкуются мелкие прожилки.

Юноша знал, что в Тулоне существует мастерская по изготовлению игральных костей. Там же находилась и лавочка, где их продавали. Поэтому заказать точно такие же кости, как те, которые принадлежали, скорее всего, Огюсту Дюамелю, не составляло особого труда. Так же как и внести в них некоторые «усовершенствования». Но в чем они заключались?

Кости шулера оказались несколько тяжелее прежних. Грани у них были идеально ровными, без скосов, значит, мошенник сделал себе комплект переводных костей. Они считались более сложными в изготовлении, чем кости с металлическими вставками, зато исключался риск, что в компании найдется еще кто-то кроме шулера, который нечаянно откроет их секрет и сумеет этим воспользоваться. Переводные кости подчинялись лишь своему владельцу.

Мишель вспомнил, как шулер метал кости. Он долго держал их в ладони, а затем бросил с подкруткой, чтобы кубики легли в одной плоскости. Значит, и ему нужно немного погреть кости в руках, чтобы ртуть успела перетечь в сторону, противоположную грани с шестью точками. Какое-то время юноша изображал нерешительность – по правде сказать, сердечко у него и впрямь ёкало, – а потом сделал филигранный и молниеносный бросок, за которым трудно было уследить, – все-таки уроки фехтования не прошли даром.

– Двенадцать… – прошептал шулер, пораженный в самое сердце.

Он не верил своим глазам. Такого просто не могло быть! Его кости ему изменили! Шулер до скрипа стиснул зубы и с ненавистью посмотрел на Мишеля, лицо которого вдруг превратилось в каменную маску. Юноша стал хладнокровным, невозмутимым и очень опасным. Мишель де Граммон готов был драться за свой выигрыш с кем угодно, хоть со всем миром.

– Однако… – только и произнес Огюст Дюамель, потрясенный до глубины души.

Остальные игроки ничего не сказали. На их глазах свершилось настоящее чудо, которое они пока не были в состоянии ни осмыслить, ни объяснить. Только шулер наконец сообразил, в чем дело, но благоразумно промолчал.

Забрав деньги, Мишель поторопился покинуть таверну Одноглазого Люка. У игроков, оказавшихся в выигрыше, существовало хорошее правило – держаться подальше от тех, кто знает, какая сумма скрывается в их кошельке. Он быстро шел по узким улочкам Тулона, направляясь в дортуары морской школы. На перекрестке Мишель нечаянно толкнул господина в шикарной шляпе со страусиными перьями и в коротком «мушкетерском» плаще с серебряными галунами, только темно-фиолетового цвета и без нашитых на нем крестов из бархата.

– Пардон, мсье, – извинился юноша. – Я нечаянно.

– Я не принимаю ваши извинения! – резко ответил господин… и вдруг весело рассмеялся. – Мишель де Граммон! Вот так встреча!

– Мсье… это вы?!

Удивлению Мишеля не было границ – перед ним стоял Филипп Бекель! Под плащом синяя куртка-брасьер, расшитая серебряными нитями, шпага на дорогой перевязи, два пистоля, заткнутые за пояс, высокие новенькие сапоги, кружевной воротник… В таком элегантном наряде Филипп Бекель совсем не напоминал разбойника с большой дороги, а скорее был похож на придворного щеголя.

– Как здорово, что я вас встретил! – выпалил юноша, когда справился с изумлением.

Он быстро отсчитал пятьдесят пистолей, которые занял ему Филипп Бекель в Дьеппе, добавил еще десять – проценты – и протянул монеты предводителю разбойников.

– Возвращаю свой долг, – сказал он, церемонно поклонившись. – Чрезвычайно благодарен вам за участие в моей судьбе, ваши деньги мне здорово помогли, и я молю небеса, чтобы у меня появилась возможность отплатить вам той же монетой.

– Какие пустяки… – небрежно отмахнулся Филипп Бекель. – Уж я-то должен вам гораздо больше. Жизнь человеческая вообще бесценна… хотя иногда за нее не дают и ломаного гроша. Кстати, о процентах мы не договаривались, так что десять монет, если они жмут вам карман, лучше потратить на добрую пирушку по случаю нашей встречи. А пятьдесят пистолей, честно признаюсь, мне очень пригодятся. Я немного поиздержался – купил пинассу[25]25
  Пинасса, пинас – парусное судно XVII века. Пинас был длиной до 44 метров, водоизмещение – 150–800 тонн. Пинас использовался как посыльное или разведывательное судно, а также как канонерская лодка. У пиратов пинасса пользовалась приоритетом из-за своих небольших размеров и приличной скорости хода.


[Закрыть], а теперь мне нужен провиант. Скажу по секрету, ибо вам можно его доверить, хочу податься на Мейн[26]26
  Мейн, Испанский Мейн – первоначально название материковой части Северной и Южной Америки, прилегающей к Карибскому морю. Впоследствии это название относилось ко всему Карибскому бассейну, где хозяйничали испанцы.


[Закрыть]. Что-то тесновато мне стало в доброй старушке Франции. Уж больно много появилось у меня кредиторов, которые мечтают проверить мою шкуру на прочность хорошим ударом шпаги. Кстати, я набираю команду на пинассу. Не хотите ли пойти ко мне лейтенантом?

– Увы, я еще учусь… – уклончиво ответил Мишель де Граммон. – Чтобы водить корабли, нужно многое знать.

Ему никак не подходила перспектива стать пиратом, изгоем общества.

– И то верно, – согласился Филипп Бекель. – Что ж, вольному воля… А меня манит океан. Я ведь вырос на воде и очутился на суше не по своему желанию. Ну так что, мы идем в таверну?

– Непременно!

Приязненно улыбнувшись друг другу, они направились в «Золотую ступку», благо до нее было рукой подать. Эта таверна, чуть похуже, чем «Краб и селедка», находилась у пристани, здесь бражничали в основном моряки и контрабандисты, что предполагало простоту нравов. Оказавшись на суше, они спускали весь свой заработок, нередко до последнего су, поэтому для хозяина его заведение было и впрямь ступкой из чистого золота, которая исправно снабжала его манной небесной.

Часть вторая. Корсары Мейна

 
В борт ударили бортом,
Перебили всех гуртом
И отправили потом
На дно морское!
Если встретишь – так убей,
Ведь на всех не хватит рей.
Кто теперь на чертов Мейн
Пойдет со мною?
 

Старинная пиратская песня

Глава 1. Кафа

В начале лета 1663 года у одного из причалов бывшей генуэзской крепости Кафы[27]27
  Кафа (Каффа) – современный город Феодосия.


[Закрыть] бросил якорь французский парусно-гребной трехмачтовый фрегат под названием «Вандом». Корабль был увеличенной копией быстроходных фрегатов дюнкерских корсаров[28]28
  Корсары, каперы, приватиры – частные лица, которые с разрешения государства использовали военные корабли с целью захвата купеческих суден неприятеля. То же название применялось и к членам их команд. Их главным отличием от пиратов было каперское свидетельство (лицензия, патент) от властей.


[Закрыть], разбойничавших в проливе Ла-Манш. Собственно говоря, именно для борьбы с ними он и был построен.

Для праздного люда прибытие французского корабля не было чем-то из ряда вон выходящим. Торговцы из многих стран Европы и Азии слетались в Кафу – так цитадель переименовали османы, – словно грифы на падаль. Из-за моря купеческие суда привозили много разных товаров: оружие, одежду, ткани, пряности, а также лошадей – скакуны, особенно арабской породы, в Крыму ценились очень высоко.

Иноземные купцы продавали татарам-крымчакам промышленные изделия и редкости, а закупали крымскую соль, пшеницу, рыбу и пряную солонину в бочках. Но больше всего они хотели заполучить, чтобы загрузить трюмы на обратный путь, особо ценимый в Европе и Турции товар – невольников, захваченных татарскими чамбулами в набегах на земли Украины и России.

Пленников, связанных за шеи по десять человек, продавали с аукциона на многолюдной площади – невольничьем рынке Кафы, который назывался Базары-кебир – Большой базар. Торговцы, набивая цену, громогласно возвещали, что новые невольники простые и бесхитростные, из королевского – то есть польско-литовского – народа, а не из московского. Род московитов, к которому причисляли и запорожских казаков, как хитрый и лживый, ценился весьма дешево. Хитрость и лживость состояла в их непокорности и постоянной угрозе для хозяина потерять не только раба, но и свою жизнь. Поэтому уделом многих русских мужчин и казаков-запорожцев становились «каторги» – гребные суда.

Фрегат «Вандом» был военным кораблем, и его присутствие в Кафе вызывало по меньшей мере удивление. Но вскоре все разъяснилось – после недолгих таможенных процедур на дощатый настил пристани сошел вместе с двумя помощниками и переводчиком французский посол в Турции маркиз Шарль де Нуантель. В сопровождении эскорта янычар он направился в цитадель, где находился бейлербей-паша – губернатор. Вслед за послом на берег спустились и два офицера – капитан фрегата Мишель де Граммон и его первый помощник, лейтенант Матис Дюваль.

– Ишь, как быстро поскакал наш любезный маркиз, – глядя вслед процессии во главе с послом, иронично заметил де Граммон. – Он чувствует прибыль, как крыса – сыр. Использовать военный корабль для личных нужд – верх нахальства. Сукин сын… А вы какого мнения обо всей этой истории, лейтенант?

– О начальстве или хорошо, или ничего. Вот мой девиз. Нам ли судить столь сиятельную персону?

– Однако… – де Граммон улыбнулся. – Что-то я не замечал такого отношения ко мне с вашей стороны. А ведь я на корабле – и король, и закон, и могу в любой момент вздернуть вас на рее без суда и следствия.

– Пардон, мой капитан, я исправлюсь… – лейтенант изобразил смущение. – Просто не было подходящего случая выказать вам мое нижайшее почтение.

– Если не считать доброго удара шпагой, которым вы спасли мне жизнь в бою с испанцами…

– Это была благодарность за то, что вы, забрав меня на свой корабль, освободили мою шею от петли, которую уже намылил прево Тулона.

Мишель де Граммон фыркнул и ответил:

– Этому вешателю только дай повод… Ваша вина заключалась лишь в том, что вы отправили на тот свет племянника прево. Но ведь он сначала оскорбил вас, а потом имел наглость вызвать на дуэль. И что вам оставалось делать? Подставить грудь и ждать, пока вас убьет расфуфыренный щеголь? Да ваш знаменитый дед в гробу перевернулся бы, узнав о таком позоре!

Они приязненно посмотрели друг на друга и улыбнулись. Капитан и лейтенант «Вандома» были хорошими приятелями. И один, и другой любили покутить, а при случае – и подраться.

Мишеля де Граммона после его памятного выигрыша большой суммы денег в таверне «Краб и селедка» словно подменили. Необузданный нрав записного бретёра наконец вырвался наружу и наделал в морской школе немало переполоха. В течение месяца он успел сразиться на дуэли со всеми, кто этого страстно желал и кто просто косо на него посмотрел, и всех победил. В Мишеля будто вселился сам дьявол. Кутежи следовали за кутежами, он менял гулящих женщин как перчатки, и не было недели, чтобы де Граммон не подрался с матросами, которых хлебом не корми, а дай налакаться какого-нибудь крепкого пойла и после этого почесать кулаки.

Несмотря на невзрачный вид, в драке Мишель всегда был на высоте. Он с такой скоростью перемещался, что за ним невозможно было уследить. А уж кулаком бил, словно молотом. Вскоре о нем пошла слава как о непревзойденном бойце, и матросы-забияки стали обходить его стороной.

В общем, когда пришла пора выпускать его из стен Королевской морской школы, начальство облегченно вздохнуло. Тем не менее, несмотря на многочисленные дисциплинарные взыскания, сьёр Мишель де Граммон получил отличную характеристику, ведь учился он прилежно и был одним из лучших.

Де Граммон быстро завоевывал чины и в двадцать один год уже командовал королевским фрегатом, вооруженным для морских набегов с острова Мартиника. В качестве добычи Мишель получал большие суммы, ведь ему, как капитану, полагалась пятая часть приза, но он тратил все деньги не на улучшение своего благосостояния, а на пирушки и азартные игры. Такое мотовство и сопутствующие ему дикие загулы не понравились флотскому начальству, и его отозвали во Францию – чтобы под надзором он несколько поумерил свой пыл.

Тем не менее изгнать из флота столь перспективного, хоть и молодого, но уже бывалого офицера не решились; более того, Мишеля назначили капитаном на новый фрегат «Вандом», командуя которым он отличился в сражениях с испанцами. К сожалению, полагающегося ему содержания катастрофически не хватало на пирушки, а уж на женщин – тем более. Призы если и попадались, то их делили на всю эскадру, и офицеры получали от этого пирога сущие крохи. И Мишель де Граммон начал подумывать о том, чтобы вернуться на Мейн, но уже в качестве корсара. Да вот беда: денег на покупку корабля у него не было, а подчиняться кому-либо он не хотел.

В Константинополь Мишеля де Граммона направили для того, чтобы на своем фрегате он доставил в столицу Турции полномочного посла Франции: Средиземное море в последнее время стало слишком опасным для путешествий. Если раньше законодателями разбойной моды были французские корсары, то теперь балом правили мусульманские пираты. Французы не выдержали конкуренции с ними и перебазировались в Карибское море.

Европа оказалась не в состоянии истребить пиратов и предпочитала платить им дань. Но даже выплаченная Францией дань не давала гарантий, что они не захватят в плен посла и не потребуют за него выкуп. Поэтому маркиза де Нуантеля решили отправить не на торговом судне, как обычно, а на военном. А поскольку в порту Тулона как раз стоял готовый к отплытию фрегат «Вандом» с капитаном, не раз доказавшим свою храбрость, ему и выпала такая честь.

Едва прибыв в Константинополь, маркиз, пользуясь тем, что фрегат еще в его распоряжении, решил посетить Крым. Но Мишель де Граммон был не прав, когда обвинил посла в том, что он намерен извлечь из поездки в Кафу только личную выгоду. Капитан «Вандома» не знал, что де Нуантель – большой ценитель разных древностей, известный этнограф и собиратель восточных сказок. Его давно интересовал Крым, земля, которую освоили еще античные греки. Но больше всего его привлекали предметы старины, которыми на рынках Крыма торговали татары, как в Париже лоточники – сдобными булочками. И стоили эти раритеты сущие гроши, потому что принадлежали неверным.

Семья маркиза пользовалась уважением во Франции. Если сам де Нуантель писал научные труды, высоко ценимые среди французских академиков, то его сын, финансист Луи де Бешамель, занимающий почетный пост гофмейстера при королевском дворе, ударился в кулинарию, где достиг больших высот. Чего стоил лишь один его соус «бешамель», от которого сам король Людовик XIV был в восторге. Правда, злые языки утверждали, что этот соус приготовил придворный повар Франсуа Пьерр де ла Варенн, а ловкач Луи де Бешамель заплатил ему энную сумму и преподнес соус королю как свое личное изобретение.

– А найдем ли мы здесь, мой друг, местечко, где можно выпить чего-нибудь покрепче, чем кофе? – озабоченно спросил Мишель де Граммон. – Пока маркиз будет улаживать свои дела, у нас есть свободное время, которое можно убить с толком.

Лейтенант с сомнением покачал головой и ответил:

– Здесь живут одни мусульмане. А они, согласно их законам, не употребляют вино, и уж тем более ром.

– Может, ты и прав, но я почему-то думаю, что в любом законе бывают исключения. Поэтому неплохо бы нам найти какого-нибудь смышленого малого, который знает язык франков, чтобы он стал нашим гидом и показал крепость и ее злачные места. Если, конечно, таковые имеются…

Кафа впечатлила любопытного Мишеля де Граммона еще на подходе к причалу. Цитадель казалась неприступной. Ее мощные стены, сложенные из тесаных камней, тянулись до высокой горы. Их окружал глубокий ров. Мрачные башни грозно смотрели на море, и даже мысль штурмовать их с помощью кораблей должна была приводить врагов турецкого султана в трепет. В плане городская крепость напоминала амфитеатр, сценой которого выступала бухта.

Отдав необходимые распоряжения и оставив вместо себя второго помощника, Мишель де Граммон в сопровождении Матиса Дюваля вошел в Портовые ворота – он уже знал, что турки называют их Искеле-капу, – и оказался в цитадели. Стража при виде франкских офицеров взяла под караул; Франция была единственным европейским государством, которое поддерживало с османами дружеские отношения, поэтому к французам относились весьма предупредительно.

– Осталось найти проводника по этому лабиринту, – сказал Матис Дюваль, с сомнением вглядываясь в узкие улочки, веером расходившиеся от площади перед воротами внутри крепости. – Задача, как мне кажется, трудновыполнимая… если вообще здесь кто-то знает наш язык.

– Думаю, возле ворот мы вряд ли кого найдем. Здесь все торопятся побыстрее убраться с глаз стражи. Поэтому пойдем по этой улице. Куда-нибудь она да приведет.

– Сьёр, а почему вы выбрали именно эту улицу?

– А ты разве не заметил, что она наиболее многолюдная? По идее, эта улица ведет в центр Кафы, что нам и нужно.

Скверно вымощенная булыжником улица и впрямь привела их на площадь, где бурлил многолюдный базар. Первым делом они попали в рыбные ряды. И едва не оглохли от криков зазывал, предлагавших свой товар.

– Тезкез, лаврак, ускумбру, беркер, яхуд, кефал!.. – кричали торговцы, указывая на корзины с рыбой.

Мишель де Граммон из этого многообразия названий уяснил, что лаврак – это морской окунь, ускумбру – скумбрия, а кефаль она и есть кефаль. Остальные представители морской фауны были ему неизвестны; такую рыбу не продавали даже на богатых рынках приморских городов Дьеппа и Тулона, не говоря о Париже.

– Пойдемте отсюда, сьёр! – сказал лейтенант. – Иначе мы оглохнем. У торговцев такие голосищи, что мертвого поднимут из могилы.

– Господа офицеры – французы? – вдруг раздался чей-то голос позади.

Они дружно обернулись и увидели невысокого смуглолицего человека в облачении, которое несколько отличалось от одеяний татар. Как уже успел определить Мишель де Граммон, мужское татарское платье состояло из длинной цветной рубахи до колен и полосатых штанов. Рубаху они носили без пояса, под камзолом. На голове каждого татарина обязательно присутствовала тюбетейка, поверх которой некоторые надевали войлочную шляпу.

Мужчина средних лет, стоявший перед французами, был одет в белую рубаху, длинный сюртук из дорогой ткани и цветастые шаровары, а на голове у него красовалась шапка из высоко ценимых смушек – шкуры ягненка трех дней от роду. Единственным признаком, сближавшим его с татарами, было отсутствие бороды. Но главное – он обратился к офицерам на французском языке.

– Именно так, мсье, – любезно подтвердил Дюваль.

– Ах, как здорово, что я вас встретил! – воскликнул знаток французского. – Позвольте представиться – Акоп Сафарогло, армянин, исповедую христианскую веру.

По-французски Сафарогло говорил довольно бегло, хотя и с сильным акцентом. «Уж не турецкий ли это шпион?» – встревоженно подумал Мишель. Ведь Высокая Порта[29]29
  Высокая Порта – двор турецкого султана и турецкое правительство.


[Закрыть] вряд ли могла оставить визит французского посла в Кафу без внимания и надзора. Но Акоп постарался развеять подозрения.

– Я торговец, – сказал он, улыбаясь. – Веду дела и с Францией, где живут мои братья. Поэтому ваш язык мне пришлось выучить поневоле.

«Что-то я не встречал в Париже армян», – подумал Мишель. Своим объяснением Акоп Сафарогло лишь усилил подозрения офицеров, но по здравому размышлению и денье, найденный на дороге, пригодится. Они не злоумышляют ни против повелителя османов, ни против татарского хана, поэтому присутствие шпиона в их компании лишь придаст остроту ощущениям во время пребывания в Кафе.

– Мсье Сафарогло, нам бы покушать и выпить… если, конечно, это возможно, – сказал Мишель де Граммон.

– У нас все возможно, – лукаво глянув на офицеров, ответил Акоп. – Я отведу вас в таверну, которую содержит армянин. У него есть вина на любой вкус и по приемлемой цене. А уж еда – пальчики оближешь.

– Экий плут… – пробормотал Матис Дюваль.

В отличие от своего капитана, любившего авантюры и готового броситься без особых раздумий хоть в геенну огненную, лейтенант был человеком осторожным и недоверчивым.

Армянская таверна оказалась уютным местечком, где офицеров накормили от пуза. И главное, там нашлась бутылка рома. Повеселевшие французы, изрядно подогретые крепким напитком, вывалились на улицу в отличном настроении. Там их ждал Акоп Сафарогло.

– Покажите нам Кафу, – попросил де Граммон. – За то, что вы потратите на нас свое время, мы заплатим.

– С большим удовольствием! – просиял армянин. – Только мне не нужны ваши деньги, господа офицеры. У меня появилась великолепная возможность попрактиковаться во французском языке, а это дорогого стоит.

– Что ж, отлично. Тогда вперед!

Акоп рассказал, что у крепости две стены – внутренняя и наружная. Со стороны суши в крепость вели четверо двустворчатых ворот с подъемными мостами: Куле-капу (башенные ворота), Якуб-ата-капу (патриарха Якуба), Юсуф-хан-капу (ворота хана Юсуфа) и Арслан-капу (львиные). Прочие ворота располагались вдоль берега залива. Главными были Искеле-капу (портовые) и Лиман-капу (ворота залива). Остальные, встроенные в куртины фасада, представляли собой обычные железные калитки.

В цитадели Ич-хисар размещались резиденция губернатора – Дворец пашей, таможня, склады и другие строения. Все здания построили генуэзцы. Местное население в обиходе именовало эти укрепления чаще всего крепостью франков – Френк-хисар. Наряду с цитаделью имелась еще одна крепость – Нарын-хисар, которая стояла на вершине выдающегося в море скалистого холма. Там находилось сорок пять домов, зерновой амбар, оружейный склад, мечеть и дом начальника крепости – диздара.

Нужно отметить, что Акоп Сафарогло оказался отличным гидом. Он с увлечением рассказывал о Кафе, не забывая при этом вызывать на разговор и французов. Но красоты крепости не очень впечатлили Мишеля де Граммона.

В Кафе было будто бы два города: один – с маленькими глинобитными и деревянными домишками, крытыми дерном и утрамбованной глиной, а второй – с вымощенными белым камнем улицами и большими каменными домами под крышами из красной черепицы, где жили вельможи и чиновный люд. Но опять-таки, все эти солидные здания были старыми, еще генуэзской постройки. Некоторые разрушились, но татары и турки, чурающиеся ручного труда, даже не подумали их восстановить.

– В Кафе есть кварталы греческие, армянские и даже цыганские, – перечислял Акоп. – Только у цыган не совсем дома, а кибитки, – он улыбнулся. – Кочевой народ, что с них возьмешь…

– Жителей в Кафе много? – спросил Дюваль, чтобы сказать хоть что-то.

Блуждания по узким улочкам ему изрядно надоели, но он понимал, что любознательный капитан все равно не вернется на корабль, пока не составит о Кафе полного представления. Мишель де Граммон с особым интересом присматривался к укреплениям города, и лейтенант даже начал побаиваться, как бы их не приняли за шпионов. Создавалось впечатление, что капитан мысленно прикидывает, как легче взять крепость.

– В городе около десяти тысяч домов, – ответил армянин. – А жителей более семидесяти тысяч. Это если брать с пригородами и слободами. В Кафе сорок три караван-сарая, больше тысячи лавок… три из них принадлежат мне, – в голосе Сафарогло прозвучали горделивые нотки, – и четыре рынка. Если вы когда-нибудь будете путешествовать посуху и заглянете в Кафу, то я порекомендовал бы вам останавливаться в лучших караван-сараях – Ходжа Касым-паша-хан или Сачанлы-хан. Они расположены в крепости франков. Кстати, господа, а не выпить ли нам по чашечке кофе? В городе более двадцати великолепных двухэтажных кофеен с певцами, музыкантами и рассказчиками.

– Кофе – это хорошо… – согласился де Граммон. – Но ведите нас туда, где играет только музыка. И где можно без лишней суеты и шума выкурить трубку.

– Отлично! – обрадовался армянин. – Я знаю кофейню, где вам предложат наргиле и великолепный табак. Вы получите истинное наслаждение, клянусь всеми святыми.

Наргиле! Мишель де Граммон много слышал об этом восточном курительном приборе, но никогда прежде не имел возможности попробовать, что это такое.

– Что ж, отличная идея, – ответил он и бросил взгляд на Матиса Дюваля.

Услышав про кофейню, лейтенант повеселел и зашагал быстрее. Он сейчас напоминал лошадь, которая после тяжелой дороги наконец узрела родную конюшню, – Дюваль терпеть не мог сушу, а тем более долго бить ноги по городским улочкам. Будь его воля, он и жил бы на корабле со всей семьей. Впрочем, Матис еще не женился, но его отец, тоже бывший моряк, и мать были живы.

Кофе оказался отменным – густым, ароматным, а уж наргиле – вообще выше всяких похвал. Когда они покинули кофейню, их охватила эйфория. Весело и беспричинно смеясь, французы шли к порту, и встречные жители Кафы с пониманием улыбались. Уж они-то знали, что в армянской кофейне в табак для наргиле подмешивают гашиш…

Чтобы сократить путь и по дороге показать гостям Кафы еще кое-какие достопримечательности, Акоп Сафарогло повел их к Узун-Чаршу – Длинному рынку. Это был главный рынок Кафы, куда стремились все приезжие купцы. На улице, по которой шли французы, стояло много минаретов, и от истошных воплей муэдзинов они едва не оглохли – наступило время полуденной молитвы «зухр», как объяснил Сафарогло. И Мишель де Граммон, и его первый помощник с некоторым удивлением наблюдали, как люди, до этого бежавшие куда-то по своим делам, вдруг падали на четвереньки и много раз кланялись неизвестно кому, при этом что-то бормоча на своем языке.

– Дикари, – с осуждением констатировал Матис Дюваль. – Ишь, как припекло, и до мечети не добежали, чтобы помолиться.

– У них так заведено, – сказал армянин. – Не важно, где ты находишься: в степи, в море или на городской улице. Главное – совершить намаз, помолиться Аллаху в определенное время.

– Такие же сумасшедшие, как и наши святоши, – тихо пробурчал Мишель де Граммон.

Чем старше он становился, тем меньше верил в Бога. Это тем более удивительно, что все моряки отличались повышенной набожностью. А как иначе выжить в бушующем океане? Только с верой, что спастись среди сплошного мрака и ужасного грохота, от которого останавливается сердце и душа в любой момент готова покинуть тело, поможет святой Николай-угодник – покровитель мореплавателей.

Когда Мишель перебирал лишку в компании приятелей, таких же сорвиголов, как и он сам, если речь заходила о вере, он говорил: «Пока не увижу Бога, ангелов и дьявола собственными глазами, не поверю в них!» Его считали безбожником, и это могло стоить ему карьеры. Правда, дело пока не дошло до доносов в святую инквизицию, потому что де Граммон для вида посещал церковные службы и не распускал язык среди незнакомых людей, но столь вольное отношение к вере когда-нибудь могло выйти ему боком.

Улица закончилась на большой длинной площади, окруженной мечетями и минаретами.

– Базары-кебир, – объяснил армянин. – Невольничий рынок.

По странному взгляду, который Акоп бросил на французов, Мишель де Граммон понял, что армянин привел их сюда специально. Наверное, в Кафе невольничий рынок был сродни театру; он представлял собой одновременно чудное, чарующее и страшное зрелище.

Невольники сидели – те, кто не мог держаться на ногах, – и стояли. Покупатели ходили среди живого товара, прицениваясь и высматривая здоровых работников, красивых детей и женщин. Отдельными группами людоловы держали суровых, угрюмых мужчин; все они были босыми, в изорванных шароварах и сорочках, задубевших от пота. У многих имелись ранения – как старые, поджившие, так и свежие, перевязанные тряпками, и у всех на крепких загорелых шеях висели деревянные православные кресты.

– Это запорожские казаки, – объяснил Акоп Сафарогло с нотками страха в голосе. – Очень нехорошие люди, разбойники.

– Но ведь они христиане, – сказал Мишель. – Вам-то чего их бояться? Тем более что вас защищают мощные стены крепости, взять которую вряд ли кому по силам.

– А они брали! Мне отец рассказывал. Четырнадцать тысяч жителей Кафы вырезали! Наша семья спаслась потому, что в доме был подвал, где прятались мой отец и тетки. Страшные люди эти казаки! Разве вы о них ничего не слышали?

– Не приходилось, – признался Мишель де Граммон.

– Если когда-нибудь встретитесь с ними в море, берегитесь!

– У этих… коссак… есть военные корабли?

– Что вы, конечно, нет! Их суда – это большие лодки.

Матис Дюваль фыркнул.

– Наш канонир потопит любую лодку с первого выстрела, – заявил он несколько высокомерно.

– Возможно, не спорю. Но у них много лодок. Их суденышки сидят в воде очень низко, поэтому они замечают парусник или галеру раньше, чем могут быть замечены сами. Казаки опускают на своих лодках мачты и стараются плыть за кораблем так, чтобы солнце до самого вечера было у них за спиной. За час до заката они быстро гребут к судну, пока не окажутся на расстоянии одного лье, и стерегут его, чтобы не потерять из виду. Где-то около полуночи казаки тихо подплывают к борту, и можете представить ужас капитана и команды, когда те спросонья увидят, что их берут на абордаж какие-то страшные дьяволы, словно вынырнувшие из морской пучины. Захватив корабль, казаки забирают все найденные деньги и товары малых размеров, которые не испортятся в воде, а также пушки и все то, что, по их мнению, может пригодиться, а потом пускают судно вместе с людьми на дно.

– Однако… – удивился Матис Дюваль. – Но вам-то откуда известно, как действуют эти разбойники?

– Об этом у нас знают даже малые дети. Никого нет свирепее в бою, чем запорожские казаки. Они даже своих убивают, если те переходят в мусульманскую веру.

– А лодки – это интересно… – задумчиво пробормотал Мишель де Граммон. – Ни один корабль не устоит, если незаметно подкрасться к нему ночью и взять на абордаж…

Он смотрел на невольничий рынок во все глаза. Картина была нереальной: кругом роскошные, хоть и старинные, здания, умиротворяюще журчат фонтаны, на небе серебристые тучки, синее чудное море плещется почти у ног, пестро одетые купцы словно пришли на праздник; веселый говор, смех… и изможденные, измученные дальней дорогой невольники в лохмотьях, тихо и безропотно ждущие своей участи.

Мишеля де Граммона мало трогали их страдания; это чужая варварская страна, чужие люди, к которым он не имел никакого отношения. Невольники всегда были ходовым товаром, даже во Франции – королевские эмиссары обычно покупали рабов в Леванте и использовали их в качестве гребцов на галерах; так чему тут удивляться и о чем печалиться?

Тем не менее он почувствовал себя несколько неуютно. Особенно после того, как Сафарогло сказал:

– Стариков и немощных татары обычно побивают камнями и бросают в море. Или отдают для военных упражнений молодежи, не видавшей еще человеческой крови. Для пожилых и больных, конечно, есть возможности освободиться из неволи – выкуп или обмен на пленных татар. Но это случается редко…

Они еще немного поболтались по городу, Акоп Сафарогло вцепился в них словно клещ и все старался показать как можно больше достопримечательностей. Он даже хотел затащить офицеров в баню, которую называл местом отдохновения души, но французы были не очень большими любителями водных процедур и отказались. В Кафе имелось много прекрасных бань, как рассказал Акоп. Но лучшими считались две – Татлы, построенная знаменитым архитектором Синаном по велению Сулейман-хана, и Хаммам-капу. Последняя и впрямь впечатляла. Она представляла собой отделанное светлым мрамором внушительное здание с решетчатыми оконцами, двумя большими и четырьмя малыми куполами. Кроме мечетей в крепости были армянские и греческие храмы, еврейская синагога. Но это совсем не интересовало изрядно уставших французов, и они наконец распрощались с Акопом Сафарогло, пообещав при возможности продолжить знакомство.