Текст книги "Корсары Мейна"

Глава 7. Разбойники

Мэтр Амбруаз производил сильное впечатление. Мишель де Граммон жил в его особняке вторую неделю, но страх перед парижским палачом не проходил, только усиливался, несмотря на любезный прием, оказанный ему благодаря покровительству Пьера де Сарселя. Мишель и хозяин особняка почти не общались, да и не должны были – все-таки де Граммон был дворянином. Кроме того, существовало поверье: тот, кто дотронется до палача, обречен и рано или поздно окажется на эшафоте. Чего Мишелю, естественно, совсем не хотелось.

Мэтром парижского палача прозвали не зря – мсье Амбруаз считался выдающимся заплечных дел мастером. Он был невысокого роста, коренастый и физически очень сильный. Невыразительная плоская физиономия мэтра Амбруаза была очень смуглой, словно в его жилах текла цыганская кровь. Сходства с этим бродячим народом добавляли и черные вьющиеся волосы, чрезвычайно густые и жесткие, как лошадиная грива, превосходно заменявшие палачу парик. Мэтр Амбруаз, несомненно, был умен и грамотен. В его особняке имелась приличная библиотека, хранившаяся в трех шкафах розового дерева, а на столе в кабинете стоял дорогой письменный прибор и лежала стопка бумаги, исписанная убористым почерком.

По вечерам, когда палач возвращался с работы домой, он прежде всего ужинал в гордом одиночестве, а затем закрывался в кабинете и засиживался за писаниной до полуночи. Мишелю очень хотелось подсмотреть, что он там пишет, его так и подмывало забраться днем, когда палач отсутствовал, в кабинет и прочитать рукопись, но юного энергичного юношу угнетало положение затворника и больше интересовало, как идет следствие по дуэли. А о том, что оно ведется, ему сообщил де Сарсель.

Как-то Мишелю де Граммону довелось присутствовать на экзекуции, которую проводил парижский палач; правда, не мэтр Амбруаз, а прежний, который утопился в Сене, – или его утопили, правды никто не знал. Однажды летним днем, когда Мишелю было восемь лет, он увидел уличных мальчишек, бегущих к перекрестку. За ними мчались сломя голову мужчины и женщины. Они толкались, оттаптывали ноги и награждали друг друга бранью; все спешили, поднимались на цыпочки, чтобы лучше видеть. Конечно же Мишель не мог остаться равнодушным к этому переполоху и последовал за толпой.

Вскоре на улице, упирающейся в небольшую площадь, послышался шум, а потом показался старый осел, уныло тащивший деревянную тележку. Осла вел под уздцы сам палач, что удивительно; обычно он распоряжался только на эшафоте, а мелкими делами занимались его помощники. Этот смешной и одновременно ужасный экипаж окружала стража, стараясь оттеснить от него наседавшую толпу. Осел еле плелся, тележка качалась из стороны в сторону, ее большие колеса выписывали по мостовой кренделя и пронзительно скрипели. Единственным пассажиром экипажа оказалась совсем молодая женщина со связанными руками. Бедняжка была одета в белую сорочку, из-под которой выглядывали груди, и рваную юбку; с распущенными волосами, задыхающаяся, грязная, она, как загнанный зверек, безумными глазами смотрела на толпу.

Наконец кортеж остановился посреди площади, и судебный пристав деревянным голосом прочитал, что «…женщина, признанная виновной в нарушении запрещения проституткам входить в школьный квартал, по указу короля приговорена к публичному наказанию розгами на всех площадях того квартала, где она проживает». Палач передал поводья стражнику и со скверной ухмылкой на отталкивающей физиономии подошел к несчастной, которая пыталась освободить руки и прижималась спиной к тележке, словно ища у нее защиты.

Но сопротивлялась приговоренная недолго. Палач грубо повернул ее и, надавливая рукой на шею, заставил нагнуться и подставить спину для наказания. Другой рукой он поднял юбку вместе с рубашкой, и толпа начала хохотать и свистеть. Насладившись унижением бедной женщины, палач начал сечь ее розгами по обнаженным ягодицам. Удары наносились сильно, с оттяжкой, но медленно. Палач упивался процессом экзекуции; со стороны казалось, что у него есть какие-то личные мотивы для такой жестокости.

Дав ей двенадцать ударов, от которых спина и ягодицы женщины покрылись кровавыми полосами, палач опустил юбку с сорочкой, и несчастная жертва продолжила свое печальное путешествие до следующей площади, где ее снова должны были сечь с тем же церемониалом. Несколько позже Мишель узнал, что экзекутор и впрямь был неравнодушен к наказуемой проститутке. Будто бы она отказала ему в близости, и мстительный палач не преминул воспользоваться служебным положением.

После этого случая Мишель де Граммон разлюбил подобные зрелища; он даже не бегал на Гревскую площадь, где часто совершались казни, хотя для парижских мальчишек это развлечение заменяло театр, куда могли попасть только представители высшего света. Он не боялся вида крови, а став старше, часто пускал ее, когда дрался на дуэлях, но смотреть, как измываются над беспомощным человеком, категорически не желал, чем здорово удивлял приятелей.

И все же Мишель не утерпел и пробрался в кабинет мэтра Амбруаза. Это случилось на десятый день его добровольного заточения в особняке парижского палача. А началось все с появления де Сарселя. Бретёр улыбался и весело шутил, хотя Мишелю было не до шуток.

– Сегодня прекрасная погода, – соловьем заливался де Сарсель. – Ах, каким удивительным было утро! Вчерашняя гроза отмыла Париж дочиста, и бродить по перелескам предместья – одно удовольствие. Свежий воздух, запахи травы и цветов, птички поют… нет, положительно, уеду из Парижа! Прикуплю себе небольшое имение и буду доживать среди девственной природы, не загаженной городскими нечистотами.

«Как же, уедет он! – саркастически подумал Мишель. – Сначала пусть испросит разрешения у Великого Кэзра, который вряд ли на это пойдет. Такой человек, как де Сарсель, ему нужен именно в Париже, а не в каком-нибудь захолустье».

Для него уже не было большим секретом, что бретёр появился в Париже не случайно и что он крепко связан с воровским сообществом. В чем точно заключалась эта связь, Мишель не знал, но в том, что де Сарсель исполнял заказы короля воров и нищих, он не сомневался. За это ему очень хорошо платили, но еще больше получал Великий Кэзр, потому как заказчиками выступали представители высшего света. Чего стоит лишь недавняя схватка наставника с хорошо известным всему Парижу дуэлянтом Фернаном дю Плесси.

Похоже, этот неумный молодец, считавшийся непобедимым, кому-то здорово насолил, и чтобы наказать его, обратились к Великому Кэзру, а тот, в свою очередь, поручил разобраться с дю Плесси своему человеку в лице де Сарселя. До этого два бретёра избегали встреч, хотя – в этом Мишель был уверен – страстно желали скрестить шпаги, чтобы наконец доказать всему Парижу, кто из них лучший. Но оба были чересчур опытными бойцами, чтобы рисковать понапрасну, поэтому старались не становиться на пути друг у друга. Тем не менее де Сарсель вызвал дю Плесси на дуэль и убил его, хотя и сам получил небольшое ранение. Зато компенсация за рану, видимо, превышала все его ожидания, потому что де Сарсель в последнее время был радостно возбужден и начал поговаривать о намерении обзавестись усадьбой в провинции и наконец жениться.

– Мне бы ваши заботы… – буркнул Мишель.

– А мне бы ваши годы, мсье, – парировал де Сарсель.

Он мечтательно сощурился, немного помолчал, а затем продолжил:

– Да-а, погулял я… И понял, что судьба человека в целом зависит от него самого. Всевышнему нет никакого дела до ничтожной букашки, что бегает по земле, суетясь в поисках смысла жизни, которым большинство считает обогащение любой ценой. Нет, я не отрицаю, что Бог иногда помогает людям, но только тем, кто этого достоин. А это надо заслужить, часто потом и кровью.

– Вы заслужили? – с иронией спросил юный дворянин.

– Если бы… – де Сарсель вздохнул. – Видите ли, мой любезный друг, мои заслуги слишком часто входили в противоречие с христианской моралью, так что мне стоит полагаться только на себя, на свое везение. А что касается вас, то вам повезло – к молодым людям Бог относится снисходительно.

– Как так? – оживился Мишель.

– Очень просто: с сегодняшнего дня все подозрения по поводу запрещенной королевским эдиктом дуэли и последовавшей за ней смерти одного из лучших офицеров гвардии с вас сняты.

– Не может быть!

Де Сарсель снисходительно посмотрел на молодого человека и ответил:

– В нашем мире, мсье, все может быть. Мир – это кукольный театр. Главное – знать, за какую веревочку дернуть, чтобы паяц ожил и начал двигаться в нужном направлении.

– Но ведь там были свидетели…

– Да что вы говорите? Служители правосудия, увы, не нашли свидетелей. Правда, была некая госпожа, которая утверждала, что офицера убил некий Мишель де Граммон, сосед по улице, но полицейские лишь посмеялись. Они просто не поверили, что юнец, молокосос, мог так лихо расправиться со столь известным воином, побывавшим не в одном сражении. А потом и сама мадам прибежала к прево и отказалась от своих слов – сказала, что ошиблась по причине слабого зрения и мигрени, которая мучила ее с утра.

– Значит, я могу вернуться домой…

– Э-э, нет, мой любезный друг! Вам нужно уехать из Парижа на какое-то время. Дело может принять нежелательный оборот в любой момент. Особенно после того, как выяснится, что бравый офицер-гвардеец завещал все свое состояние невесте – вашей сестре Колетт. У него могут быть родственники, которым не понравится столь странное решение человека, который находился при смерти.

– Как при смерти?! Он ведь умер до того, как я ушел с места дуэли!

– Позвольте спросить – вы лекарь?

– Нет! Но…

– Вот и я об этом. У гвардейца хватило сил вызвать нотариуса, который в присутствии свидетелей и составил соответствующий акт.

– Это невозможно!

Де Сарсель весело хохотнул.

– Невозможно укусить себя за локоть, – сказал он добродушно. – В Париже и не такие штуки случаются. Особенно если у человека есть хорошие друзья. Правда, когда ваша сестра получит причитающиеся ей денежки, она должна будет отдать небольшую сумму на некие расходы… Об этом вы лично напишете ей в своем письме.

Мишель все понял; похоже, де Сарсель использовал связи Великого Кэзра. А за это конечно же нужно заплатить.

– Обязательно напишу! – воскликнул юный дворянин. – Спасибо вам, мсье!

Он нахмурился, сокрушенно покачал головой и продолжил:

– Но что мне делать за пределами Парижа? Я ведь уже говорил, у меня нет родственников или людей, готовых меня приютить.

– А это и не требуется. Скажите, вам нравится море?

– Увы, я никогда не был даже на морском берегу, так что трудно сказать. Однако же это, наверное, чертовски интересно – корабли, паруса, веселое морское братство…

Де Сарсель скептически хмыкнул и сказал:

– Не такое оно и веселое… Но море и впрямь прекрасно. Если кто-то влюбится в него, то это на всю жизнь.

– Но почему вы завели этот разговор?

– Единственное место, где вас могут приютить, притом с полным содержанием, это школа юнг в Дьеппе. У меня там есть хороший знакомый, который позаботится о том, чтобы вас туда приняли и оказали содействие в продвижении по служебной лестнице. По-моему, для такого молодого человека, как вы, это самое подходящее предложение. Сейчас французский флот на подъеме, ему требуется много специалистов, и вы, как человек грамотный, будете на своем месте. Наконец, у вас будет возможность проверить себя в настоящих сражениях! Ну как, вы согласны?

– Да!

– Вот и отлично. Тем более что вам не нужно заботиться о своей семье: ваша матушка замужем, а сестра получит хорошее приданое и найдет себе достойного супруга…

На том они и распрощались. После ухода бретёра Мишель в задумчивости поднялся по лестнице на второй этаж, и тут ему показалось, что кабинет хозяина открыт. Обычно так бывало, когда мэтр Амбруаз находился дома. Но сегодня он, видимо, торопился и забыл запереть дверь. Уж неизвестно, чего боялся палач; скорее всего, воров, которые могли порыться в массивном железном ящике, где хранились его сбережения. Но для них мэтр Амбруаз был чересчур крепким орешком, тем более что в особняке всегда присутствовали вооруженный привратник и еще один слуга, его помощник в заплечных делах, звероподобный верзила, только вид которого развязывал языки самым упертым узникам. И потом, какой вор решится залезть в апартаменты парижского палача? Для этого нужно быть не просто смелым, а совсем конченым человеком.

Бес любопытства лишь показал свои рожки, но молодому человеку и этого хватило. «Да!» – решительно сказал он себе и вошел в кабинет мэтра Амбруаза. Его не интересовали деньги или другие ценности; да и не мог он обворовать человека, который его приютил, пусть из меркантильных соображений, а не по доброте душевной. Мишелю хотелось прочитать, что написал палач.

Стопка исписанной бумаги была приличной высоты. Но де Граммон не стал читать все подряд, он взял несколько верхних листков и вскоре понял, что мэтр Амбруаз пишет… мемуары! Похоже, ему не хватало той известности, которую он имел; видимо, парижский палач хотел прославиться и как сочинитель.

Мишель де Граммон, как и большинство дворянских отпрысков той эпохи, не очень утруждал себя изучением разных наук, его не волновали даже куртуазные романы, которые почитывала сестра Колетт, не говоря о более серьезных книгах. Тем не менее острый, пытливый ум молодого человека все же требовал духовной пищи, и он с жадностью начал вчитываться в ровные строки, словно рубленные мечом палача, которым так искусно владел мэтр Амбруаз, обладающий твердой рукой и верным глазом, что немаловажно в его профессии.

Палач описывал казнь дворянина, который пытался убить какую-то вельможную особу. Судя по тому, что мэтр Амбруаз избегал называть имена, возможно, это был сам король, вот только непонятно какой – Людовик XIII или его юный сын, которого опекала Анна Австрийская. Палач-сочинитель называл преступника просто Шевалье.

Мэтр Амбруаз писал: «…Шевалье был взят из тюрьмы и принесен в кожаном мешке; в нем помещалось все тело преступника, кроме головы, так как после пыток он не мог ходить. Из жаровни на эшафоте, где горела сера, доносился удушливый запах. Наверное, такой ужасный дух стоит в аду, подумал я и невольно содрогнулся. Шевалье привязали к помосту, а руку, которая пыталась нанести удар, сожгли в сере. Эта первая часть казни продолжалась три минуты. Далее последовало вырывание клещами кусков мяса из тела преступника. На раны лили то кипяченое масло, то горящую смолу, то серу или расплавленный свинец. А несколько позже присутствовавшие на казни увидели сцену, которую трудно описать словами. Шевалье сняли с платформы и привязали к деревянным брусьям, сбитым в виде Андреевского креста, а со стороны рук и ног прикрепили постромки четверки лошадей. По моему знаку лошади двинулись вперед. Они так резво рванули, что одна упала на мостовую. Руки и ноги осужденного чрезвычайно вытянулись; но сам он был еще жив, и хриплое дыхание его было подобно шуму кузнечного меха. Должен признаться, все это привело в смущение исполнителей приговора: священник лишился чувств, актуарий закрыл лицо плащом, а среди зрителей послышался глухой ропот. Тогда врач бросился в ратушу и объявил комиссарам-следователям, что четвертование будет безуспешным, если его предоставить только усилиям лошадей и не поспособствовать разрезом толстых сухожилий. Судьи приказали исполнить это. Лошади снова рванули вперед, и дело пошло на лад – сперва отделилось бедро, затем другое, потом рука. Но шевалье еще дышал. И лишь немного спустя небо сжалилось над этим изувеченным телом. Когда мои помощники начали отвязывать от креста останки, чтобы бросить их в костер, то все заметили, что черные волосы шевалье стали белыми, как снег».

Мишель выскочил из кабинета с такой прытью, словно за ним гнались все дьяволы преисподней. Он был весь в поту, а в его воспаленном воображении очень зримо представали картины казни несчастного шевалье. Прочь, прочь отсюда, из обители человека, который занимается таким гнусным ремеслом! Бежать, куда угодно бежать из Парижа, хоть гребцом на галеры! Если до этого у Мишеля де Граммона и были некоторые сомнения по поводу будущей профессии, то теперь ему стало все равно…

Дилижанс был тесным, пыльным, и Мишель проклял все на свете, едва проехав в его грохочущем нутре десяток лье[17]17
  Лье – старинная французская единица измерения расстояния. Существовали сухопутное лье = 4445 м, морское лье = 5557 м и почтовое лье = 3898 м.


[Закрыть]. Поначалу ему даже нравилось – юный дворянин еще никогда не испытывал «прелестей» дальнего путешествия по скверной дороге. Тридцатилетняя война превратила все пути сообщения во Франции в инструмент для пытки, так много осталось на разбитых дорогах рытвин, ям, вывороченных камней и глубоких колей, которые даже дилижанс с его большими колесами преодолевал с трудом.

Впрочем, большие колеса с длинными спицами крепились только сзади; передние ставили несколько меньшими по диаметру, чтобы не так трясло на колдобинах. Мишелю повезло, что он попал в дилижанс, который подвергся некоторым приятным для пассажиров изменениям, заимствованным у венгров, – его кузов был подвешен на ремнях и подрессорен с помощью пружин. Бывалые путешественники восхищались этим нововведением; кроме того, что оно облегчало им жизнь, подрессоренный экипаж был более устойчив и ездил с гораздо большей скоростью, не рискуя перевернуться. Но Мишель де Граммон не имел возможности сравнить ощущения, поэтому дилижанс на вторые сутки пути казался ему гробом на колесах.

Внутри экипаж был отделан темно-коричневой кожей, прибитой гвоздями с большими бронзовыми головками, багаж пассажиров лежал на крыше, а тягловую силу этого грохочущего монстра представляли собой четыре довольно резвые лошадки. Рамы двух оконец и колеса были окрашены в красный цвет, а на дверках нарисован герб Парижа. Билет до Дьеппа стоил шестнадцать су[18]18
  Су – вариант названия французской монеты «соль». Поначалу чеканилась из серебра, впоследствии из биллона и меди. 1 су = 12 денье.


[Закрыть], пассажиры имели право провезти бесплатно четырнадцать фунтов[19]19
  Фунт – единица измерения массы. В эпоху феодальной раздробленности в некоторых странах (например, во Франции) его значение имел право устанавливать каждый феодал, поэтому даже в начале XVIII века в Европе было более 100 разных фунтов. 1 французский фунт = 453,6 г.


[Закрыть] багажа и доплачивали по два су за каждый лишний фунт. Но с этим у Мишеля де Граммона все было в порядке – кроме шпаги и плаща, никаких других вещей он не имел.

К пыли и грохоту в дилижансе добавлялась духота. Конечно, были и другие виды экипажей, более пригодные для путешествий в жаркую летнюю пору, – ландо и баруши, – да кусалась стоимость проезда, а денег у Мишеля было всего ничего. У ландо имелось два откидных верха, смыкавшихся посередине, которые делали его всепогодным. В дождь и холод ландо легко превращалось в закрытый экипаж, а в хорошую погоду крыша раскладывалась, позволяя пассажирам наслаждаться солнцем и свежим воздухом.

Ландо в дальние поездки выпускали редко; это был идеальный экипаж для расстояний не более пяти лье или дневной прогулки по парку, а заодно способ показать свою знатность и финансовые возможности – на дверцах многих ландо красовались фамильные гербы. Баруш отличался от ландо тем, что имел откидной верх только над задней половиной, поэтому считался летним экипажем. Ландо и баруши были довольно большими и тяжелыми, поэтому в них обычно запрягали четверку лошадей. Престижнее ландо были только кареты – полностью закрытые, с жесткой крышей. Но позволить себе карету могли лишь избранные.

Морская школа юнг располагалась в Дьеппе. Всего каких-то пятьдесят с лишним лье, верхом на лошади это была бы потрясающе увлекательная прогулка. Но не было у Мишеля коня, да и с деньгами на проезд получилось не очень хорошо. Де Сарсель предлагал ему тридцать пистолей[20]20
  Пистоль (луидор) – французская золотая монета XVII–XVIII вв. Впервые выпущена в 1640 году во времена Людовика XIII. Прообразом новых монет стали испанские дублоны, получившие во Франции название пистолей. В течение долгого времени названия луидор и пистоль были синонимами. Пистоль чеканился из золота. 1 пистоль = 10 турских ливров = 300 турских су.


[Закрыть] безвозмездной помощи, но юный дворянин решительно отказался, лишь попросил два пистоля на дорогу и на первое время, пока не обустроится в Дьеппе, и то взаймы.

Бретёр выразил недовольство отказом, но Мишель почему-то думал, что его наставник рад такому обороту дела. Все-таки тридцать пистолей – большие деньги. А юноша знал о сокровенной мечте де Сарселя: собрать нужную сумму для покупки загородного имения, где он хотел бы жить, имея собственный выезд и преданного друга – пса. Поэтому Мишелю не хотелось обременять своего спасителя, который и так сделал для него очень много…

По бокам дилижанса большими буквами были написаны место отбытия и место назначения. Кучер и охранник, по виду нормандец, занимали облучок, а на передней лошади гордо восседал форейтор в зеленом камзоле. Скрипя и грохоча всеми своими частями, дилижанс полз со скоростью приблизительно четыре мили в час. Если дорога шла в гору, пассажиров иногда просили выйти, чему Мишель был несказанно рад, – чтобы лошади не надорвались, взбираясь на холм.

Контора, которая занималась пассажирскими перевозками, наняла охранника не от хорошей жизни – больно много развелось в последнее время разбойного люду. Когда Мишель увидел толстенького, кругленького нормандца с красным носом, указывающим на то, что он не дурак выпить, то лишь недоверчиво хмыкнул. Юного дворянина не успокоил даже солидный мушкет, за который охранник держался, как утопающий за соломинку, последнюю свою надежду, – сразу было видно, что он изрядно трусит.

Что касается кучера, то его вооружение составляли два пистоля и устрашающего вида тесак, но физиономия прожженного плута не вызывала никакого доверия. В общем, дилижансом правила интересная компашка, если не сказать больше. Только форейтор, помощник кучера, был расторопным малым. Он успевал везде и всюду. Видимо, он долго добивался этой работы, потому что старался угодить всем, а в особенности своему непосредственному начальнику. Но оружия ему почему-то не доверили – у парня был лишь длинный нож.

Компания попутчиков подобралась весьма своеобразная. Перед Мишелем сидела молодая пара, скорее всего, молодожены. Что их погнало путешествовать к морю в столь неудобной колымаге, можно было лишь гадать. Судя по богатой одежде и дорогим итальянским пистолетам, которые имел при себе молодой дворянин, в средствах он не нуждался и мог бы преспокойно заказать дорогое ландо. Молодожены почти не отводили взглядов друг от друга и всю дорогу ворковали, как голуби, не обращая внимания ни на тряску, ни на въедливую пыль, ни на соседей по дилижансу.

Рядом с де Граммоном расположился аббат – изрядно располневший бургундец с глазами-щелками на хитрой физиономии; он мусолил молитвенник – делал вид, что читает, но Мишель, все чувства которого почему-то были обострены до предела – скорее всего, из-за неудобной позы, – лишь саркастически посмеивался про себя. Аббат не сводил глаз с молодой девушки и, похоже, думал о весьма скабрезных вещах, которые совершенно не должны волновать святого отца.

К тому же оказалось, что аббат весьма дружен с Бахусом. Когда путешественники остановились на ночлег в Жизоре, аббат, вместо того чтобы помолиться в старинном храме Святых Гервасия и Протасия, направился в таверну «Золотая шпора», где налакался до положения риз. Его привели в гостиницу на станции дилижансов под руки, и святой отец, пугая ревом постояльцев, всю ночь пытался опорожнить желудок в миленьком садике, среди благоухающих роз, которые посадил станционный смотритель, отставной гвардеец.

Любопытный Мишель решил после ужина немного побродить по городишку. Он знал, что Жизор возник во времена правления первых франкских королей – легендарных Меровингов, которые, согласно легенде, вели свой род от Иисуса Христа. В конце XII века в замке-крепости, который возвели Меровинги, обосновался орден рыцарей Христа – храмовников, или тамплиеров. Они обладали несметными богатствами. В Жизорской крепости содержался перед казнью и последний магистр ордена, Жак де Моле. В народе верили, что тамплиеры спрятали свои сокровища в подземельях замка Меровингов и что они до сих пор лежат там и ждут своего часа.

Мишель обошел вокруг холма, на котором высился замок, посмотрел на мрачный донжон, на башню внешних укреплений, которая до сих пор потрясала воображение своей несокрушимой мощью, – ее будто вчера построили, вспомнил о кладе тамплиеров и облизнулся, как кот на миску со сметаной, – с его удачей о больших деньгах можно забыть…

Еще интереснее была парочка, которая устроилась на откидных сиденьях, прикрепленных к дверям. Судя по постным физиономиям и неброской одежде в серых тонах, это были клерки – лица духовного звания, которые занимались различными денежными операциями под крышей святого престола. По сравнению с аббатом в церковной иерархии они были совершеннейшими ничтожествами, поэтому боялись его панически.

Но он не обращал на них никакого внимания, будто их вовсе не было. Аббата интересовали в пути лишь две вещи – девушка и вино. Поскольку в дилижансе было жарко, на второй день путешествия она надела легкое платье с большим декольте, открывающим прелестную лебединую шейку и мраморной белизны грудь. Бедный аббат пожирал ее глазами, то становясь бледным, как смерть, то наливаясь кровью; Мишель начал побаиваться, что она брызнет изо всех его жил. Но и это еще полбеды: из-за большого волнения аббат начал вонять, как боров. Даже привыкший к миазмам предместий молодой сорвиголова чувствовал себя несколько неуютно рядом с выгребной ямой в виде похотливого святоши.

Клерки, судя по всему, перевозили деньги. Они хранились в невзрачном кожаном саквояже, с которого бедняги не сводили глаз. Судя по весу саквояжа – они едва тащили его, – там весьма приличная сумма, и их опасения были вполне понятны. У Мишеля перед Жизором даже мелькнула нехорошая мысль: а что, если ночью, во время отдыха, изъять саквояж у клерков и раствориться на просторах Франции? Его никто не знал по имени, собственно, как и он своих попутчиков, поэтому поиски вряд ли что-то дадут.

Но мысль пришла и ушла; Мишелю вовсе не улыбалась перспектива стать изгоем, беглецом. Ведь потом путь в Париж ему будет заказан. Он был грамотным человеком и знал, что в конечном итоге любое преступление может быть раскрытым, а попасть в руки мэтра Амбруаза у него не было ни малейшего желания…

Неприятность случилась после того, как дилижанс покинул гостеприимный городишко Нефшатель, где путешественники не преминули отведать превосходного сыра того же названия. Ранее на месте городка находилось селение Нефшатель-ан-Бре, и нормандские крестьяне умудрились изготовить такой превосходный продукт, что король пожелал, чтобы они платили налоги не деньгами, а своим знаменитым сыром. Он был, пожалуй, самым древним в Нормандии; о нем знали уже в X веке.

Наверное, расслабляющая сытость после вкусного обеда в придорожной таверне, где королем блюд, понятное дело, был сыр «нефшатель», и послужила причиной тому, что толстый страж дилижанса проморгал разбойников – попросту говоря, задремал. Когда он схватился за мушкет, было поздно; оружие у него бесцеремонно отобрали, а самого пинками погнали прочь, в кусты, куда благополучно улизнул и молодой форейтор, – уж чего-чего, а прыти ему было не занимать. Кучера разбойники не тронули, что было весьма странно, лишь забрали у него пистолеты, оставив тесак.

Когда распахнулась дверь дилижанса и пассажирам явилась разбойничья физиономия, все замерли в ужасе, в особенности клерки, а молодая супруга дворянина со слабым вскриком потеряла сознание.

– Ба-ба-ба, какая прелестная птичка! – воскликнул разбойник при виде девушки. – Шарло, глянь!

Возникла еще более отвратительная рожа второго разбойника.

– Нам здорово повезло. Кроме денежек, которые покоятся в кошельках этих господ, мы получим на закуску еще и сладенькое… гы-гы-гы…

Разбойники заржали, а дворянин схватился за пистолеты. Увы, это нужно было делать раньше. Шарло сунул ему под нос дуло мушкетона, и первый разбойник, возможно вожак шайки, отобрал пистолеты со словами:

– Такие игрушки младенцам ни к чему. Верно, Шарло?

– Гы… Угу…

Когда человека грабят, всегда неприятно. А уж если отбирают последние монеты, то это и вовсе скверно. Мишель с невольным страхом подумал, что будет делать в Дьеппе с пустыми карманами. Ведь пока его примут в морскую школу, пока поставят на довольствие, пройдет не менее недели, так сказал де Сарсель. Как жить все это время? На какие шиши?

Решение пришло моментально. Но самое интересное – Мишель де Граммон совсем не испугался разбойников. В походах по Парижу во главе хулиганистой компании он и не таких образин встречал, как эти двое. В столице Мишель покорился бы неизбежному; там спорить с грабителем значило немедленно получить удар ножом или чем-нибудь зубодробящим – обитатели Двора чудес не ценили ни свою жизнь, ни чужую. Но терпеть позор из-за того, что какие-то провинциальные олухи отберут у него последние деньги, он не намеревался.

Его шпагу грабители не заметили; вечерело, а она стояла в углу, по правую руку от юноши. К сожалению, шпага была в ножнах, а в дилижансе не развернешься, но это не смутило юного бретёра. Он схватил свое оружие и сильным тычком резко ударил главаря в ямку под кадыком. Тот захрипел, схватился за горло и опрокинулся назад, на Шарло, который от неожиданности выстрелил. К счастью, пуля ушла вверх, и, пока разбойники пытались прийти в себя, Мишель выскочил из дилижанса и обнажил шпагу.

Все дальнейшее случилось молниеносно – два удара и два трупа. Ошеломленные непредвиденным отпором разбойники даже не подумали защищаться. Но Мишель заметил третьего их товарища, прилично одетого и вполне приятного с виду. Он стоял возле лошадей и мирно беседовал с кучером; оба улыбались. Было заметно, что они давно знают друг друга. Увидев, как предполагаемая жертва расправилась с его друзьями, разбойник свирепо оскалился, выхватил шпагу и бросился к юноше. Похоже, он имел какое-то отношение к дворянскому сословию. «Значит, я ошибся, – мелькнула мысль в голове Мишеля, – наверное, вожаком шайки был именно этот господин».

Сшибка произошла знатная. Третий разбойник владел оружием отменно и поначалу оттеснил Мишеля к дилижансу, лишив его маневра. Но он конечно же понятия не имел, что в наставниках юного дворянина ходил один из лучших бретёров Франции. Отбив первые атаки, Мишель хладнокровно, словно на тренировке, сначала применил правый кварт, затем левый, притом проделал это настолько быстро, что разбойник растерялся, а Мишель произвел блистательный фланконд – удар в бок, под руку противника, не выворачивая кисть, чтобы замаскировать свое намерение.

Разбойник пошатнулся и упал на правое колено; несмотря на то, что по-прежнему держал шпагу в руках, он был беспомощным. Его оставалось только добить, но Мишель благородно сказал:

– Сдавайтесь, сударь! Игра сделана.

– Лучше смерть от клинка, чем виселица! – крикнул разбойник и попытался встать.

Но у него не получилось, и он медленно завалился на пыльную дорогу. Кучер, наблюдавший эту картину, вынул тесак из ножен и начал осторожно подбираться к Мишелю сзади.

– И не думай! – резко сказал юноша, не поворачивая головы. – Уж тебя-то, пес, я не пощажу! Уноси ноги, пока я добрый!