Текст книги "Корсары Мейна"

Сверкнула сталь, и солдаты пали, не успев даже подать сигнал об опасности. Лишь с офицером пришлось немного повозиться. В отличие от своих подчиненных, одетых в обычные кафтаны, гордый идальго был облачен в кирасу и шлем-морион. Поэтому де Граммон не стал мудрствовать лукаво, ведь убить опытного вояку, тем более в защитном облачении, непросто, а прыгнул на него из седла, как коршун на цыпленка. Конечно, можно было застрелить испанца из пистолета, но выстрел всполошил бы стражу на стене и на башнях, поэтому корсар орудовал ножом. Офицер все-таки умудрился вывернуться, но острый клинок де Граммона вспорол ему горло прежде, чем он смог что-либо сделать.

Мишель и его люди бросились к башням и ступенькам, ведущим на стену. Теперь нужно убрать стрелков, которые могли скрываться в башнях, а самое главное – не дать испанцам возможности пустить в ход орудия. В каждую башню капитан направил по одному корсару – из самых опытных вояк, превосходно владеющих холодным оружием, а сам поднялся на стену.

Увы, канониров не удалось застать врасплох. Видимо, жизнь приучила их всегда быть настороже. Они внимательно следили за зарослями и дорогой, но появление корсаров на стене оказалось для них неожиданностью. Тем не менее один из них успел все-таки разрядить свой пистолет в матроса из команды Мишеля, но лишь слегка ранил его. А затем корсары смели канониров со стены, как вихрь сухую листву. Мишель де Граммон не сомневался, что в городе услышали выстрел; он лишь надеялся, что ему не придадут особого значения. Он достал из сумки кусок красной ткани и помахал им. Это был знак, что путь открыт.

Заросли ожили, и четыре сотни корсаров и буканьеров ринулись к городу. Пушки на стенах молчали, но худшие опасения Мишеля де Граммона все-таки сбылись. Звук выстрела возле ворот всполошил испанцев, и губернатор, любовавшийся учениями на площади, послал полсотни кавалеристов прояснить обстановку. Едва пираты ворвались в город, как на широкой улице показался отряд всадников, сверкающих хорошо начищенными шлемами и кирасами.

– Буканьеры – вперед! – зычно скомандовал Тим Фалькон. – Стрельба поочередно, плутонгами, по двадцать человек! Пли!

До ворот добрались еще не все; матросы в беге не были сильны, и первыми к городу прибежали вольные охотники. Громыхнули мушкеты, и буканьеров, а также немногочисленных корсаров окутало пороховым дымом. Скачущие впереди всадники очутились на земле, закричали раненые, дико заржали лошади, раздались ругательства, проклятья, слова команд, и кавалеристы пришпорили лошадей, стараясь побыстрее оказаться в гуще врагов, чтобы затоптать их копытами и изрубить на куски. Испанский командир не видел всех пиратов, а небольшая кучка стрелков его не особо впечатлила.

Но буканьеры не прекращали стрелять. Залпы следовали один за другим почти без перерывов. Пока одни стреляли, другие перезаряжали свои чудовищные ружья, пуля из которых валила на бегу самого громадного быка.

– Цельтесь по лошадям! – снова прозвучала команда Тима Фалькона; он видел, что, несмотря на потери, испанцы упрямо скачут вперед.

Опять ударил залп, и тяжелые пули сразили около десятка лошадей. Среди всадников началась страшная мешанина; улица, хоть и широкая, ограничивала маневр, а раненые лошади, которые бились в конвульсиях, мешали скачущим позади.

Наконец, не выдержав убийственного огня, немногочисленные оставшиеся в живых испанцы развернули коней и умчались обратно на площадь, где уже строились в боевые порядки солдаты. За ними с диким ревом понеслась лавина пиратов. Вырвавшись на площадь, они налетели на испанцев как ураган, и началась беспощадная рубка. Вскоре все было кончено. Многих солдат убили, некоторые бежали, а другие сдались в плен…

Ближе к вечеру из ворот выполз похожий на сытого удава караван, состоявший из тяжело нагруженных мулов, пленных испанских идальго и веселых, шумных пиратов. Индейский вождь не обманул – в городе скопилось ценностей, по самым скромным прикидкам, на сумму более трехсот тысяч пиастров. Идальго, среди которых был и незадачливый губернатор, пираты прихватили с собой, надеясь на богатый выкуп, так что сумма награбленного должна была значительно вырасти…

Конуко не отходил от Тима Фалькона ни на шаг. Он оказался умелым бойцом. Подогреваемый ненавистью, аравак дрался как тигр. Будь его воля, он вырезал бы всех испанцев до ноги. А когда они сдались, Конуко потащил Тимка за собой.

Богатый дом, куда вождь привел Тимка, принадлежал хозяину большой асьенды, который из соображений безопасности жил в городе. Плантатор как раз собирался бежать. Вещи и ценности уже были уложены в телегу, запряженную мулами, а испанец, вооруженный до зубов, нес маленького мальчика и тащил за руку женщину необычайной красоты. Она принадлежала к племени гуахиро, представители которого отличались приятным, почти европейским обликом, за исключением цвета кожи, и была очень похожа на испанку.

– Тариана! – вскричал индеец.

Дикая ярость исказила черты его лица, и он вихрем бросился на плантатора, сжимая в руках мачете. Испанец растерялся, и это стоило ему жизни. Сверкнул клинок, и голова плантатора слетела с плеч; Тимко невольно поежился – он не ожидал такой силы от человека со столь незавидными физическими кондициями. Ребенок упал рядом со своим отцом и заплакал. Индианка бросилась к нему и подхватила дитя на руки.

Конуко строго о чем-то спросил, и Тариана нехотя кивнула. На ее лице отразилась гамма чувств: счастье от освобождения из рабства, радость встречи с отцом и страх. Вот только чего она боялась, Тимко поначалу не догадался.

Объяснение пришло очень быстро. Вождь неожиданно вырвал ребенка из рук Тарианы, с брезгливым выражением на лице бросил его на труп отца и поднял мачете с намерением разрубить малыша пополам. Вскричав, как раненая чайка, женщина накрыла собой дитя и принялась скороговоркой причитать на своем языке. Тимко, конечно, ничего не понял из ее речей, но одно уяснил точно: она просила отца не убивать ребенка. Но Конуко был неумолим. Он оторвал ее от малыша и отшвырнул в сторону. Тариана больше не сопротивлялась; она села, закрыла лицо руками, и ее плач, похожий на вой зверя, поднялся к поблекшему от зноя небу. Вождь опять примерился… Но тут его мачете столкнулось с клинком Тимковой сабли.

– Ты что творишь, вождь?! – рявкнул Тим Фалькон. – Это ведь твой внук!

– Сеньор капитан, не суйтесь в наши дела! – окрысился аравак.

– А то что? – тихо, с угрозой спросил Тимко. – Уж не хочешь ли ты проверить, как я владею саблей? Успокойся и прими все как должное. Уже ничего не изменить. Лично я не собираюсь потакать детоубийцам. Пожалей свою бедную дочь. Мало того что Тариану обесчестил этот испанец, так ты еще хочешь принести ей страшное горе – убить ее ребенка. Она этого тебе никогда не простит!

Конуко опустил голову. Видно было, что в нем борются гордость, гнев и трезвый расчет. Какое-то время во дворе царила тишина; даже ребенок, словно сознавая важность момента, перестал плакать и затих на руках матери. Наконец после долгих раздумий вождь сказал:

– Твоя правда, белый! Пусть пока живет. Но его судьбу буду решать не я, а наши жрецы и совет старейшин!

– Я уверен, что на совете племени твое слово будет не последним, – жестко сказал Тим Фалькон. – А чтобы люди племени гуахиро с пониманием отнеслись к моей просьбе, – последние слова он произнес с нажимом, – я дам вам много железных ножей и мачете. Договорились?

– Да… – буркнул Конуко.

– Но и это еще не все. Ты не забыл о своем обещании?

Вождь бросил быстрый взгляд на дочь и ответил:

– У меня хорошая память.

– Надеюсь…

Вскоре двор хозяина асьенды опустел, если не считать телеги, вещи из которой перекочевали во вьюки, закрепленные на крупах двух мулов. Тимко настоял, чтобы Тариана забрала свое «приданое», а когда они присоединились к остальным пиратам, сообщил им, что это добро принадлежит бывшей пленнице испанцев. Ни корсары, ни буканьеры ничего не имели против. Опустел и город. Жители выходили на улицы и торопились к собору, чтобы поблагодарить Господа за избавление от кровожадных разбойников. На этот раз набег обошелся малой кровью, их почти не трогали, даже девиц – нападавшим нужно было спешить; пираты лишь изъяли ценности, но что такое деньги по сравнению с жизнью?

Солнце неумолимо клонилось к закату. На сельву опускался вечер. Оставшиеся в живых солдаты, стоя на городских стенах, в бессильной злобе наблюдали, как караван пиратов постепенно вползал в лесные заросли. Вскоре о разбойниках напоминала только густая желтая пыль, которая скрыла их от взоров испанцев, словно ширма.

Глава 9. Сокровища Силвер-Бэнкс

Небольшой остров в Карибском море с высоты птичьего полета казался изумрудом в драгоценной золотой оправе из ярко-желтого песка. На берегу мелководной бухты лежал огромный скелет кита – как он туда попал, можно было только гадать, – а чуть поодаль, в тени пальмы, сидел оборванец, в котором вряд ли кто узнал бы капитана корсаров Мишеля де Граммона. Из оружия при нем была только шпага, а голову покрывала широкополая шляпа, сплетенная им собственноручно из какого-то ползучего растения, – защита от неистового солнца. Мишель сидел и размышлял о превратностях судьбы.

А как все поначалу хорошо складывалось… После набега на Сантьяго, по здравому размышлению, нужно было побыстрее возвращаться на корабли и уходить на Тортугу. Того, что взяли в захваченном испанском городе, хватило бы с лихвой всем участникам похода. Ан нет, ему стукнула в голову мысль – вот уж идиот! – напасть на порт и крохотный городок на побережье. Какого дьявола?! Что могло быть ценным в городишке на берегу небольшой гавани кроме смолы, дегтя и канатов? Ах, да, еще и сахара. Именно эти товары были главными предметами торговли в этом месте.

Нет, городок в общем-то премиленький. Он стоял на равнине возле небольшой речки, имел три церкви – ох уж эти испанцы, ни на одно кровавое дело, на которые они большие мастера, не пойдут, пока не отслужат мессу, – и госпиталь, окруженный прекрасным садом. Земля вокруг представляла собой твердую желтую глину, а сам город, что удивительно, испанцы построили на песке. Тем не менее при всей внешней приятности это было очень нездоровое место. Речка и болота с мангровыми зарослями давали много вредных испарений.

По воде от порта до города было примерно две лиги. Большую часть пути речка оставалась широкой, а потом пиратские каноэ оказались в узкой глубокой протоке, окаймленной с обеих сторон красными мангровыми зарослями, которые почти смыкались над головой. В миле от устья русло поворачивало на запад. Здесь испанцы соорудили прочный бруствер, где засела сотня солдат. Похоже, весть о падении Сантьяго уже дошла в эти места, и испанцы приняли меры, чтобы воспрепятствовать высадке пиратов на берег. Ниже, в двадцати ярдах от бруствера, речку перекрывали большие деревья, сваленные крест-накрест так, что десять человек могли сдерживать здесь пятьсот, а то и тысячу нападающих.

Но когда корсары и буканьеры приблизились к брустверу и прозвучали первые выстрелы, испанские солдаты ретировались. Перспектива сразиться с дьяволами Мейна не очень их прельщала. Пиратам пришлось добрый час рубить преграду из бревен, пока они смогли высадиться на берег и двинуться к городу. На пути они не встретили никакого сопротивления и, к огромной своей досаде, ничего стоящего в городке не нашли, кроме покинутых домов. Конечно, там остались вещи, брошенные бежавшими колонистами, но кому они нужны? Да и как увезти все это барахло на каноэ?

К счастью, буканьеры отыскали запрятанный в камышах плашкоут, куда погрузили около четырехсот кулей муки, немного смолы, дегтя и пять бухт канатов. Эти вещи на кораблях всегда нужны, поэтому их и отправили на борт. Кроме того, один из захваченных в Сантьяго идальго заплатил за себя выкуп – пригнал со своей асьенды сотню быков. Буканьеры тут же убили животных, а мясо засолили в бочках, которые нашлись в городе. И на этом вся прибыль от похода на этот никчемный городишко закончилась.

Кто-то из пиратов со зла поджег дома, и их долго сопровождало зарево от пылающего городка. Тем не менее Мишель де Граммон чувствовал себя отлично. И причиной тому был невольник, освобожденный пиратами. Оказалось, он бывший маронир, который скрыл свое прошлое от альгвасила Сантьяго. Его судно во время шторма село на рифы, и ему удалось доплыть до берега, где он представился нашедшим его стражникам пленником, бежавшим от французских корсаров. Маронира доставили в Сантьяго, приютили, накормили и даже выделили халупу, где он и влачил жалкое существование поденщика, обслуживающего знатных горожан.

Его даже не брали в качестве прислуги – у колонистов хватало цветных рабов и кабальных слуг, которые работали за похлебку. А белому, да еще соотечественнику, полагалось жалованье. Увы, среди испанских идальго трудно найти человека с широкой душой, да еще и транжиру. Все они были скопидомами и хотели накопить побольше денег, чтобы вернуться в родную Андалузию, Кордову или Сарагосу обеспеченными и даже богатыми подданными испанской короны, что предполагало неплохую карьеру в будущем.

Маронир вполз в душу Мишеля де Граммона как змей-искуситель. Вечером он зашел в каюту капитана и сказал:

– Простите, сьёр, мою вольность, но то, что я вам сейчас расскажу, послужит мне оправданием.

– Валяйте, – ответил Мишель, который под винными парами предавался приятным воспоминаниям о салоне мадам Лулу.

Он чертовски соскучился по ее «курочкам» и вяло злился, что послушался Тима Фалькона и чересчур быстро увел своих людей из Сантьяго. А там было с кем позабавиться…

– В благодарность за мою свободу – а я был, по правде говоря, на положении слуги-простолюдина… – тут маронир высоко вздернул подбородок, как бы напоминая, что он все же испанский идальго, – хочу предложить вам достойное вознаграждение.

– И в чем оно будет заключаться? – без особого интереса спросил Мишель.

– В том, что мы вместе отправимся в некое место, где лежат груды сокровищ. Мы честно разделим их пополам, но даже та часть ценностей, что достанется каждому из нас, сделает меня и вас богатейшими людьми Европы.

– Сильно сказано. Сеньор… как вас там?

– Диего де Альварадо, с вашего позволения.

– Так вот, сеньор Альварадо, я по пятницам не подаю. Сегодня четверг? И по четвергам тоже.

Ему хотелось расхохотаться прямо в лицо бывшему марониру-идальго, но он сдержался: зачем наживать лишних врагов? Гордый испанский дворянин за свою честь не погнушается перерезать ему горло, застав врасплох во сне или напав из-за угла, когда он будет навеселе возвращаться из таверны на корабль. А сойтись в честном поединке с капитаном корсаров у него кишка тонка. На Мейне многие узнали на собственной шкуре, что с капитаном Мишелем де Граммоном лучше не связываться.

Похоже, Диего де Альварадо собирается рассказать ему о кладе, зарытом на необитаемом острове каким-нибудь пиратским капитаном, кости которого давно обглоданы рыбами или болтаются на виселице, выбеленные солнцем. Подобных баек среди корсаров и флибустьеров ходило великое множество, некоторые даже покупались на эти россказни и отправлялись на поиски спрятанного сокровища, но в лучшем случае возвращались с пустыми руками и едва живые, а в худшем бесследно исчезали.

В большинстве своем пираты были людьми неглупыми, опытными и рисковыми. После возвращения из похода какому-нибудь Анри, Вильяму или Педро, которому чудом удалось не утонуть во время шторма, не умереть от отравленной индейской стрелы, избежать тропической лихорадки, свалившей с ног треть экипажа и половину заболевших отправившей на небеса, которому пришлось увидеть во множестве ужасные мучения своих товарищей и смерть, косившую всех направо и налево, при дележе добычи доставалось несколько тысяч пиастров. Станет ли он зарывать их в землю острова, к которому неизвестно когда вернется, да и вернется ли? Конечно, нет! Ведь если он погибнет, кому нужны будут эти деньги? Так стоит ли их прятать? Лучше прогулять свою добычу и повеселиться всласть, пока жив!

Мишель де Граммон хорошо знал, как распоряжались корсары, буканьеры и флибустьеры большими деньгами, добытыми потом и кровью. Оказавшись на Тортуге или в Пти-Гоав, они за месяц спускали все, что нажили, точнее награбили, за год или полтора. Пираты хлестали ром и бренди, словно воду, вино покупали бочонками, выбивали затычки и пили до тех пор, пока бочонок не опустеет. День и ночь они шатались по тавернам Тортуги и других селений. Некоторые умудрялись за ночь прокутить две-три тысячи реалов, да так, что к утру у них не оставалось даже рубашки на теле.

Один пиратский капитан, Рок Бразилец, платил гулящей девке пятьсот реалов лишь за то, чтобы взглянуть на нее голую. Он частенько покупал бочонок вина, выкатывал его на улицу, выбивал затычку и садился рядом. Все проходившие мимо должны были пить вместе с ним, а если кто упирался – впрочем, такие попадались редко, – то его угощали под ружейным дулом, ведь с мушкетом Рок Бразилец не расставался. А иногда он покупал бочку масла, вытаскивал ее на улицу и швырял масло прямо на одежду прохожих или им в голову. Уязвленные и оскорбленные этим поступком, конечно, были, но связаться с Роком Бразильцем значило отправиться к праотцам раньше времени.

– Вы правильно делаете, сьёр де Граммон, что не верите мне, – спокойно ответил испанец, пропустив мимо ушей колкость Мишеля. – Я бы и сам не поверил. Но, во-первых, порукой тому, что я говорю правду, будет моя жизнь. К вашему сведению, я ценю ее очень высоко. А во-вторых, дайте мне слово дворянина, что услышанное вами никогда не попадет в чужие уши. И тогда вы поймете, обманываю я вас или нет.

Мишель немного поколебался и ответил:

– Даю слово. Клянусь покровителем моряков, святым Николаем Мирликийским!

– Что ж, такой клятве, да еще из уст корсара, нельзя не верить… На отмелях Силвер-Бэнкс к северу от Гаити во время страшного шторма потерпели крушение шестнадцать галеонов золотого флота Испании. Шестнадцать! И все они были доверху набиты слитками серебра и золота! Не говоря уже о драгоценных камнях.

Мишель скептически хмыкнул:

– Об этом многие знают.

– Знают, но не всё. И потом, отмели Силвер-Бэнкс тянутся на многие мили. К ним так просто не подойти. Где искать место гибели галеонов? У меня был друг-маронир, один из немногих, кто спасся в ту ночь. Он служил вторым помощником капитана на одном из галеонов, поэтому хорошо разбирался в картах и отлично ориентировался в море. Так вот, умирая от ран на моих руках, он дал мне карту, нарисованную на пергаменте несмывающимися чернилами. У Энрике – так звали моего друга – были только престарелые родители, я думаю, их уже нет в живых. Собственно, он так и сказал. Тем не менее я пообещал ему позаботиться о них в любом случае – добуду сокровища или нет. И слово свое сдержу!

– Где эта карта?

– Вы согласны отправиться вместе со мной на отмели Силвер-Бэнкс?

– Да, черт вас побери! – Мишель де Граммон стукнул кулаком по столу. – Эй, кто там?! Юнга! Рому! Нет, лучше бренди! Чтобы утопить в нем мою жадность и глупость. Ваша взяла, сеньор Альварадо, я купился.

– Вы не пожалеете! А карта всегда при мне, зашита в одежду. Видите, я доверяюсь вам всецело.

– Ну и напрасно. В этом мире нельзя верить никому, даже самому себе.

– Мне сказали, что честность и порядочность капитана Мишеля де Граммона вне всяких сомнений! Поэтому я и открылся вам до конца.

«Врет, поди… – подумал Мишель. – Касаемо отмелей Силвер-Бэнкс он, возможно, говорит правду. А вот насчет карты с точным указанием места крушения галеонов – увольте. Таких глупцов среди пиратов трудно сыскать. Карта, конечно, имеется – а как же. Да вот только она фальшивая. Несомненно, сеньор Диего де Альварадо перестраховался. И укажет, где утоплены миллионы пиастров, только тогда, когда мы станем на якорь в нужной точке. Но, я уверен, это еще не все. В его замысле есть какой-то подвох, но вот в чем он состоит, я пока не могу понять».

Маленькая одномачтовая шхуна стояла на якоре в бухте полуострова Самана. Казалось, она любовалась своим отражением в прозрачной водной глади, кокетливо покачиваясь на едва ощутимых волнах. Шхуна и впрямь была красива; ее построили совсем недавно, хорошие мастера, и она изящными обводами радовала глаз Мишеля де Граммона, который сидел на берегу под пальмами и настороженно вслушивался в голоса сельвы.

Откровенно говоря, он опасался индейцев. Их осталось немного – испанцы постарались, вырезая непокорные племена под корень, – но никто не мог дать гарантий, что близлежащие лесные заросли не раздвинутся и не появится отравленный наконечник длинной стрелы. А уж стреляли индейцы, населявшие Саману, выше всяких похвал.

Когда почти двести лет назад Христофор Колумб со своей командой высадился на берег полуострова Самана, то был встречен шквалом стрел, выпущенных воинами индейского племени таино. Поэтому Колумб и назвал место высадки Бухтой Стрел. Именно здесь бросила якорь шхуна искателей сокровищ утонувших испанских галеонов. Отсюда до отмелей Силвер-Бэнкс было чуть больше пятидесяти морских миль, и Мишель решил устроить базовый лагерь в Бухте Стрел. Тем более что Диего де Альварадо обещал найти на полуострове опытных индейцев-ныряльщиков, без которых их миссия могла закончиться, так и не начавшись, ведь многие моряки панически боялись глубины, и редко кто из них отваживался нырнуть глубже двух туазов. Возможно, этот страх происходил оттого, что морские воды были их последним пристанищем. А кто добровольно захочет заглянуть в свою могилу?

Полуостров Самана был восхитительно прекрасен. Белоснежные песчаные пляжи и аквамариновые воды океана, к которым спускались поросшие кокосовыми пальмами горы, величественные мысы, погруженные в океанские глубины, где яркие коралловые рифы изобиловали разноцветными рыбами и омарами, стремительные кристально-чистые реки и шумящие водопады, бегущие с изумрудных холмов, пышная зелень тропических зарослей и шепот легкого бриза, крики попугаев и пение цикад в звездной ночи… Все это великолепие завораживало и даже пугало своей неземной красотой, похожей на ту, что существует в Эдеме, райском саду.

В водах полуострова обитало множество самых разных рыб – от макрели, скумбрии, парусника и дорады до барракуды, неуловимого гигантского саргана и легендарного голубого марлина. На Тортуге, где в ходу были в основном букан и солонина, мясо голубого марлина считалось деликатесом и стоило бешеных денег. А в зимние месяцы у берегов Саманы появлялись сотни горбатых китов, среди которых встречались настоящие гиганты. Мишелю уже довелось видеть это зрелище, и мощь огромных животных его потрясла.

Но самым привлекательным местом для любителей острых ощущений была Пасть Дьявола – расщелина в скалах возле берега. Во время шторма из нее вырывался грохочущий столб воды, поднимавшийся едва не до серого мрачного неба, а затем раздавался дикий вой, будто все исчадия ада вот-вот вырвутся наружу.

В кустах зашуршало, матросы – все с ружьями наготове – встрепенулись, но тревога оказалась ложной. Из зарослей, широко улыбаясь, вышел де Альварадо, а за ним, цепочкой, около десятка индейцев. Мишель присмотрелся к ним и встревожился – это были не профессиональные ныряльщики таино, а караибы, известные на всем Мейне своей жестокостью и коварством! Они были вооружены луками и мачете.

– Сеньор Альварадо, по-моему, эти индейцы совсем не похожи на ныряльщиков-таино, – холодно сказал де Граммон.

– Ваша правда, сьёр, – ответил испанец. – Но найти таино просто невозможно. Их осталось очень мало, и они прячутся глубоко в лесах. Пришлось обратиться к вождю племени караибов, с которым меня однажды свели некие жизненные обстоятельства, и он совсем за мизерную сумму предоставил мне этих бравых парней. Должен вам сказать, что караибы тоже превосходные ныряльщики. Просто слава таино из-за добычи жемчуга, в чем им и впрямь нет равных, разнеслась по всему Мейну, оставив в тени другие индейские племена.

– В том числе и караибов, – фыркнул Мишель де Граммон. – Хотя бы потому, что они занимаются совсем другим делом – вылавливают для испанцев рабов по всей Вест-Индии.

– Ну, не будем судить их за это слишком строго. Караибы – воины. Это у них в крови. Вот они и воюют… как могут. Чтобы выжить, ведь за рабов им платят хорошие деньги.

– Понятно… – буркнул Мишель. – Посмотрим, чего они стоят…

Он нетерпеливо скомандовал:

– А теперь – все на корабль! Мы поднимаем якорь.

Караибы и впрямь несколько выделялись среди индейских племен Мейна. Они были выше, стройнее, с великолепными мышцами и с постоянным угрюмым выражением на татуированных физиономиях, в отличие от других индейцев, лица которых почти всегда были улыбчивыми и приветливыми. Мишель знал, что у караибов есть два языка – мужской и женский. Вероятно, они появились тогда, когда караибы начали смешиваться с араваками, – они истребляли их, оставляя одних женщин, – такое разделение поддерживалось и среди детей.

Но главным, что смутило Мишеля при виде ныряльщиков, было то, что караибы поддерживали более-менее дружеские отношения только с испанцами. Сами воины до мозга костей, они уважали силу, а уж идальго показали им, где раки зимуют. После многочисленных кровавых стычек караибы примирились с испанцами, и те начали их подкармливать – снабжать продовольствием и оружием, – за что индейцы исполняли роль охотничьих псов: поставляли испанским колонистам рабов и ловили тех, кто не мог вынести изнурительного труда на плантациях сахарного тростника и от отчаяния подавался в бега.

Карта Диего де Альварадо, как и предполагал Мишель, оказалась фикцией. Испанец уверенно направил шлюп в другое место. И сразу же ныряльщики наткнулись на россыпь золотых и серебряных слитков, разбросанных на пространстве окружностью в милю. Сам галеон поглотили пески, виднелись лишь обломки надстроек, но сокровища вымыли частые шторма. Когда они начинались, над отмелями Силвер-Бэнкс стоял рев, а огромные водяные валы обрушивались на многочисленные островки с такой силой, что крошили камни и поднимали наверх все, что скрывалось под песчаным покровом дна.

Пиратам повезло еще и в том, что место, указанное де Альварадо, напоминало каменную щетку, в зубьях которой застряли драгоценные слитки. Лишь местами углубления были заполнены песком, но ныряльщики каким-то образом умудрялись замечать ценности и под наносами и выковыривали их оттуда, как дятел – личинки из-под древесной коры.

Караибы и впрямь оказались великолепными ныряльщиками. Их смуглые мускулистые тела вспарывали прозрачную воду, словно дельфинья стая. Каждый слиток, поднятый на поверхность, вызывал радостные стоны у команды шлюпа – такие богатства! Все мысленно подсчитывали, сколько кому достанется, и от этих подсчетов кружило голову. Матросы, которым Мишель строго-настрого приказал стоять на местах и зорко следить за караибами, забыли про свои обязанности. Они сгрудились у того борта, где работали ныряльщики, и наблюдали за ними сквозь толщу вод.

Лишь один Мишель де Граммон чувствовал себя не в своей тарелке. Конечно, он, как и все, обрадовался такой невероятной удаче, но червь сомнения точил его, не унимаясь. Прежде всего ему не нравился испанец. Лицо Диего де Альварадо стало вдруг хищным и злобным. При нем был только длинный нож, но это не очень успокаивало Мишеля. Уж он-то знал, как умеют испанцы обращаться с этим оружием. Да и матросы неизвестно как себя поведут, глядя на груду сокровищ посреди палубы. Мишель де Граммон не сказал, зачем они идут на отмели Силвер-Бэнкс, и теперь боялся, что пираты не выдержат и захотят поделить все «по-честному», – то есть выбросят за борт и капитана, и испанца, а потом и сами передерутся.

Мишель не захотел подвергать искушению своих ближайших помощников. И потом, ведь кому-то надо оставаться на хозяйстве. А в качестве заместителя кого-то лучше верного Матиса Дюваля он и представить не мог. Только ему он сказал, куда и с кем направляется, – как раз Дюваль и покупал шлюп для похода, – но о цели экспедиции промолчал, а его первый помощник не страдал повышенным любопытством, он привык доверять своему капитану во всем. Не говорит, зачем отправляется к черту на рога, значит, так нужно. Мишель де Граммон набрал команду из опытных корсаров, которые, как ему казалось, готовы пойти за него в огонь и воду.

Была у него мысль привлечь к поиску сокровищ затонувших галеонов и Тима Фалькона, с которым он здорово сдружился. В его честности и порядочности он ни капельки не сомневался. Но тот уклонился от этой темы, сославшись на какие-то безотлагательные дела, требующие его обязательного присутствия, и неожиданно исчез с Тортуги. Не оказалось его и в Пти-Гоав, хотя корабли Тима Фалькона стояли у причала, а буканьеры гуляли в тавернах с таким размахом, словно по меньшей мере побывали в закромах мифического Эльдорадо. Впрочем, они и впрямь получили при разделе добычи кучу денег, и теперь весь пиратский Мейн только и говорил о походе на Сантьяго-де-лос-Кабальерос.

Немного понаблюдав, как работают караибы, Мишель удалился в свою каюту, в тень, – на открытой палубе стало жарко, как в раскаленной печи. Он всегда отличался предусмотрительностью, и на этот раз не изменил своим жизненным принципам. В углу каюты стоял большой крепкий сундук с закрывающейся на замок крышкой. Мишель погладил его и криво ухмыльнулся: знал бы Диего де Альварадо, да и остальные, какие «сокровища» в нем хранятся.

Там лежал последний довод де Граммона для взбунтовавшихся матросов – несколько мешков пороха, которым обычно пользуются буканьеры. Он действовал значительно сильнее, чем обычный, и посылал пулю гораздо дальше. Сбоку в сундуке было просверлено отверстие, откуда выглядывал кончик фитиля. Случись бунт, у капитана оставалось два выхода: если он не договорится с матросами по-доброму, то ему придется взорвать судно вместе с собой и командой, ведь, попади он в руки разъяренным пиратам, его смерть будет долгой, мучительной и страшной; или проделать то же, но самому спастись.

Мишель приготовился ко всему – за поясом у него торчали заряженные пистолеты, а на столе в специальном закрытом сосуде с отверстиями для свободного доступа воздуха тлел фитиль. Он поднял крышку и, убедившись, что фитиль не погас, подошел к задней стене каюты. Там висел изрядно потертый гобелен, сделанный в парижской мануфактуре семейства потомственных ткачей Гобелинс и неизвестно какими путями попавший на Тортугу. Он прикрывал потайное окно, которое по приказу Мишеля де Граммона вырезал его корабельный плотник. Каюта находилась на корме, так что можно было прямо из окна сигать в воду – так, чтобы никто не заметил.