Текст книги "Окаянный талант"

– А вообще, я так скажу – тебя, мой друг, еще оценят. По достоинству оценят. Потому что многие твои вещи совершенно нетривиальны. Это поэзия двадцать первого века. И понять всю ее глубину и красоту сможет только новое поколение, которое уже подрастает.

– Пока вырастет это новое поколение, все мы дуба врежем, – с иронией заметил Прусман. – Желудок не может пребывать в состоянии анабиоза до лучших времен, когда творческим людям станут платить нормальные деньги, а не жалкие гроши.

– Умеешь ты опошлить самое святое… – Шуршиков осуждающе покачал головой. – А ты как думаешь, Олежка? – обратился он к Олегу.

– За исключением некоторых наших коллег, особенно удачливых, мы лишние на празднике капиталистической жизни, – мрачно ответил Олег. – Нынче картины подбирают как часть интерьера – в тон обоев. А что там на них написано, всем до лампочки.

– Верно! – воскликнул, загораясь, Вавочкин. – Не в бровь, а в глаз попал. Ходят, ходят вокруг да около, и все торгуются, торгуются… будто покупают не произведение искусства, а барана на шашлык. Никакого понятия…

Вавочкин «выставлялся» в основном на Лобном Месте. Так называлась небольшая площадь в центральном городском парке, где по субботам, воскресеньям и в праздничные дни торговали своими изделиями разнообразные умельцы – гончары, кузнецы, ювелиры, рукодельницы и прочие таланты местного разлива. Почти половину этого «блошиного» рынка занимали художники.

Свое название – Лобное Место – площадь получила в давние времена. Когда-то на месте парка находился детинец[8]8
  Детинец – укрепленная часть поселения-города в Древней Руси; располагался на возвышенности, часто – на высоком берегу реки, окружался деревянными или, позднее, каменными стенами с башнями; с XIV века термин «детинец» был заменен термином «кремль».


[Закрыть], но со временем река обмелела и поменяла русло, поэтому укрепления потеряли свою значимость и постепенно разрушились.

Город, выросший на месте поселения, отодвинулся ближе к реке, а в старом детинце при Иоанне Грозном начали казнить мятежных бояр и разбойников. Отсюда и пошло – Лобное Место.

В конце девятнадцатого века вокруг бывшего детинца посадили деревья. Руины стен и укреплений убрали, образовавшуюся площадь вымостили брусчаткой, и уже в первые годы двадцатого столетия Лобное Место стало для городских обывателей чем-то вроде парка культуры и отдыха времен СССР.

После Великой Отечественной войны, когда началась массовая застройка, город возвратил утраченные территории, и Лобное Место вместе с парком оказалось в центре. С площади открывался прекрасный вид на реку, монастырь и окрестные леса.

Официант принес заказ Олега. Все мигом прекратили разговоры и дружно налегли на выпивку и закуски. Тосты были короткими, но содержательными: «За госпожу Удачу!», «Чтоб мы так жили!», «За искусство!»… и так далее.

Остановились только тогда, когда водки во второй бутылке осталось не более чем на полторы рюмки. Никто на эту порцию из деликатности не позарился.

– М-да, прошлая неделя не задалась, – с пьяной грустью сказал Фитиалов, манерно вытирая салфеткой жирные губы. – Я в полном пролете. У меня купили всего одну картину. Жилье оплачивать надо, за краски задолжал, ботинки вот прохудились… Мрак.

– Вы хоть что-то получаете за свои произведения, – уныло сказал Хрестюк. – А тут приходится издаваться за собственный счет. Дожили! Литературу бросили псу под хвост. Дерьмократы…

– То ли дело прежние времена… – Шуршиков ностальгически завздыхал. – Квартиры и машины без очереди, творческие путевки, выступления перед коллективами предприятий… А шикарные столы, которые накрывали нам благодарные почитатели наших талантов? У меня были две сберегательные книжки: одна – общая с женой, а вторая – личная, о которой она не знала. Бывало, закатишься с красивой лялькой в Сочи… эх!

– Да, у писателей тогда была не жизнь, а малина, – с запоздалой завистью сказал Прусман. – А нам приходилось по шабашкам мотаться, наглядную агитацию оформлять в колхозах и совхозах, чтобы кое-как свести концы с концами.

– Мужики, есть предложение сменить тему, – довольно бесцеремонно прервал излияния Прусмана Олег. – Давайте лучше о бабах.

От выпитого в голове появился характерный шум. Так всегда бывало, когда он перебирал лишку.

– Что о них говорить? – страдальчески поморщился Фитиалов. – Тебе хорошо, ты холостяк. А тут придешь домой и начнется курс лекций в исполнении супруги о вреде пьянства, который плавно переходит в обличении не только недостатков вашего покорного слуги, но и пороков всех моих родственников едва не до седьмого колена.

– Надавай ей по мордам, – меланхолично сказал Вавочкин, вороватым взглядом оглядел товарищей, вылил остаток водки в стакан, и коротким кивком головы отправил спиртное по известному адресу, даже не поморщившись. – Бабы уважают только твердую руку.

По части семейной жизни Вавочкину завидовали многие. У него с юности была идея фикс – не просто жениться, а купить себе жену. Мечта исполнилась во времена перестройки. Для глубинки это были полуголодные годы.

Вавочкин исчез из города почти на два месяца. Все это время он искал где-то в Средней Азии свою вторую половину. И нашел, как ни удивительно.

Когда Вавочкин впервые показал супругу приятелям, те ахнули – это была вылитая Шахразада из «Тысячи и одной ночи» – высокая, стройная, с бездонными миндалевидными глазами цвета созревшей сливы и тяжелой копной иссиня-черных волос. Она была тиха, скромна и беспрекословно выполняла все капризы своего суженого.

Потом уже Вавочкин признался, что нашел будущую жену в отдаленном горном кишлаке уж неизвестно какой южной республики и отдал за нее все, что было у него в портмоне, до последней копейки. На эти деньги можно было купить стадо баранов, хвастался Вавочкин.

Жена родила ему одного за другим, без перерывов, четверых сыновей, которые в детстве ходили за ней как привязанные – цепочкой. Это была еще та картина… Когда семья Вавочкиных шла в магазин за продуктами – дальше гастронома он свою жену не пускал – люди с восхищением глазели на них как на какое-то чудо.

Услышав слова Вавочкина, Олег лишь сумрачно ухмыльнулся. Он знал, что его коллега никогда даже пальцем не тронул свою жену.

– Неплохо бы продолжить, – задумчиво сказал Шуршиков, пощелкав ногтем по пустой бутылке.

– Здравая идея, – согласился вмиг повеселевший Фитиалов. – Поскребем по сусекам? – И демонстративно полез в карман за деньгами.

Остальные выжидательно посмотрели на Олега. Увы, он не оправдал доверия гопкомпании (народ явно жаждал продолжения дармовщины) и бросил на стол всего пятьсот рублей. И не потому, что был жаден. Его интересовала реакция собутыльников.

Нужно сказать, что творческие личности стоически вынесли его жлобские замашки. Упрятав разочарование неджентльменским поступком Олега поглубже, они наскребли энную сумму, и спустя пять или десять минут (кто их считает во время застолья?) праздник продолжился.

Вечер плавно перешел в загульную ночь.

Глава 2

«О-о, нет… Без веской причины голова так сильно болеть не может. Или меня ударили чем-то тяжелым по затылку? Нужно пощупать, вдруг там шишка…»

Олег, не открывая глаз, попытался мысленно отдать приказание своей правой руке, но она не послушалась, потому что затекла. Поморщившись, он переменил позу… и услышал чей-то слащавый мужской голос:

– Добрый день, уважаемый Олег Ильич!

Это было настолько неожиданно, что Олег наконец сумел поднять не только свинцовые веки, но и оторвать свое непослушное тело от дивана, на котором он спал, не раздеваясь.

Возле дивана, в кресле с порядком поистершейся обивкой, сидел незнакомый художнику человек в черном. У него было гладко прилизанные, словно смазанные бриолином, черные волосы и длинное худое лицо с квадратным подбородком – несколько бледноватое, словно незнакомец недавно перенес тяжелую болезнь.

Особо впечатляли глаза; они казались металлическими пуговицами, впаянными в изрядно выветрившийся от времени мрамор. Глаза не меняли своего ледяного выражения, даже когда незнакомец улыбался; именно такое – улыбчивое – выражение лица незваного гостя и увидел Олег, когда проснулся.

– Кто… кгм!… Кто вы? Что вам угодно? – растерянно спросил художник, безуспешно пытаясь связать в голове мятущиеся обрывки хаотических мыслей.

Голос у него стал сиплым, будто Олег был простужен, и вопрос прозвучал не очень внятно. Тем не менее, незнакомец все понял и ответил, продолжая дружелюбно улыбаться:

– Зовут меня Карл Францевич. Мы договаривались с вами сегодня встретиться.

– Который час? – морщась от боли, которая перебралась из затылка в виски, тупо спросил Олег.

Незнакомец достал из кармана жилетки золотой брегет и ответил:

– Уже одиннадцать. А вы назначили мне встречу на десять.

– Простите… – буркнул художник и осмотрелся.

Оказывается, он уехал из ресторана не домой, а в свою мастерскую. Там царил все тот же беспорядок, что и раньше, к которому добавилось лишь несколько неприятных штрихов. Наверное, вчера он нетвердо держался на ногах, потому что у двери лежало перевернутое ведро и швабра, а палитра упала на пол согласно «правилу бутерброда» – рабочей частью с остатками свежей краски книзу.

– Как вы сюда попали? – Художник перевел взгляд на Карла Францевича.

– Чего проще… – Аскетическое лицо гостя снова перекосила доброжелательная улыбка. – Входная дверь мастерской была не только не заперта, но и открыта едва не настежь.

– М-м… – промычал смущенный Олег и начал массировать виски – боль все усиливалась. – Однако…

– Бывает, – снисходительно сказал Карл Францевич.

– Вчера я немного… того…

– Я так и понял. Поэтому предпринял по своей инициативе кое-какие меры, способные подлечить ваш организм.

С этими словами Карл Францевич шустро поднялся и подкатил к дивану столик на колесиках, накрытый сверху двумя большими салфетками потрясающей белизны. Судя по монограммам на них, они принадлежали близлежащему ресторану «Калинка».

Жестом фокусника Карл Францевич снял салфетки, и потрясенный художник увидел отменно сервированный металлический поднос с вензелями, на котором стояла водка в запотевшем хрустальном графине, маслины и паюсная икра в вазочках, масло в керамической масленице, белые маринованные грибы в глубокой тарелочке и горшочек с горячим (как это не удивительно) жульеном.

– За продолжение нашего знакомства! – провозгласил Карл Францевич короткий тост и интеллигентно, мелкими глотками, выпил свою стопку.

Все еще не в себе, Олег махнул рюмку водки, как за себя кинул. Она вонзилась в желудок словно нагретый докрасна вертел, мгновенно взбодрив мышцы, взбурлив кровь и немного упорядочив мыслительный процесс.

Что касается головных болей, то и здесь наступило облегчение. Ломота в висках постепенно рассосалась, и только в затылок все еще размеренно был молоток, обмотанный тряпками – чтобы не проломить череп.

«Ничего не помню… – думал обескураженный художник, налегая на маринованные грибы и восхитительно ароматный жульен. – Это же надо так нализаться… Хрестюк, сукин сын! Если он начинает пить, то до ручки. Как клещ вцепился… Однако, кто этот Карл Францевич? И когда я с ним договаривался? Когда и о чем?»

Словно подслушав мысли Олега, гость сказал:

– Я имел честь присутствовать на открытии вашей персональной выставки…

Теперь художник вспомнил. Карл Францевич был в числе тех, кто купил его полотна. Только тогда он был одет в менее мрачные одежды и показался ему иностранцем, скорее всего, немцем, настолько мог Олег судить по обрывкам разговора, который вел этот любезный господин с миловидной девушкой-гидом.

Но с ним Карл Францевич разговаривал по-русски.

– Вас заинтересовали еще какие-нибудь мои картины? – оживился Олег.

– Должен вам сказать откровенно – вы зрелый мастер… – Тут Карл Францевич запнулся, подыскивая нужные слова, но все-таки продолжил: – Однако натюрморты и пейзажи не ваша стихия.

Художник настороженно помалкивал. Куда клонит этот любезный Карла?

– Примерно два года назад мне посчастливилось приобрести портрет, написанный вами еще в студенческие годы… – Гость уколол Олега острыми буравчиками своих темно-коричневых глаз.

От последней фразы Карла Францевича даже боль в затылке куда-то улетучилась. Олег подобрался, как перед прыжком, и враждебно уставился на своего визави.

– Почему вы не пишите портреты? – между тем продолжал иностранец (или кто он там). – Вы потрясающий портретист. К тому же, этот вид живописи сейчас в моде и приносит талантливым художникам большие деньги.

– Это все, что вы хотели мне сказать? – Голос художника, очистившийся от хрипоты, завибрировал. – Спасибо за лестную оценку моих скромных способностей. А что касается портретов, то скажу вам прямо – заниматься этим делом я не хочу.

– Почему?

– Без комментариев, – отрезал Олег.

– Но я принес вам хороший заказ.

– По заказам не работаю. Я художник, а не ремесленник.

– В этом у меня нет никаких сомнений. Иначе я не ступил бы и на порог вашей мастерской. Уж поверьте, в живописи я разбираюсь неплохо. Изобразить внутреннюю сущность натуры несколькими мазками может только большой мастер.

Олег неожиданно обозлился. Не отдавая себе отчета в причинах столь непонятного порыва, он резко встал и молвил с плохо скрытой враждебностью:

– Я не принадлежу к большим мастерам. Извините, мне нужно работать. Благодарю за заботу. Сколько я вам должен? – указал Олег на столик с ресторанными яствами.

– Что вы, что вы! Какие расчеты? Я угощал.

– И все-таки?

– Вы упрямый человек, – то ли с сожалением, то ли с восхищением констатировал Карл Францевич. – Как-нибудь сочтемся… – Он посуровел и тоже поднялся. – И все же я думаю, что двадцать тысяч долларов за один-единственный портрет вам бы не помешали. Это для вас максимум три недели работы. Возможно, месяц. А потом вы можете отдыхать, сибаритствовать в свое удовольствие сколь угодно долго.

Олег сначала подумал, что ослышался. Но, глядя на серьезное лицо гостя, он вдруг понял, что тот и не думает шутить.

Двадцать тысяч! Баксами! Умереть и не встать…

С такими деньгами в кармане он может работать над новыми картинами минимум год, не думая о хлебе насущном. Всего лишь написать чей-то портрет… возможно, этого Карлы.

Нет! Никогда! Он не может, не имеет права нарушать собственное табу.

– Сожалею, но… – Олег развел руками. – Я давно не писал портреты, и очень сомневаюсь, что у меня получится. А подвести заказчика – это последнее дело.

– Получится, получится! – горячо сказал Карл Францевич. – Будьте спокойны.

– До свидания, – отрезал художник. – Приятно было познакомиться.

– А мне как приятно… Всего вам доброго. Премного благодарен… – Иностранец начал раскланиваться. – Кстати, мой вам совет – поезжайте куда-нибудь в глубинку… отдохните на природе. Вам это пойдет только на пользу. Уж поверьте мне. Еще как пойдет… Вот моя визитка. Там указан телефон гостиницы, где я остановился. Я все же надеюсь, что вы измените свое решение, и позвоните мне… – Карл Францевич криво улыбнулся тонкогубым ртом и пошел к выходу, опираясь на резную трость; он немного прихрамывал.

Дверь захлопнулась, мягко щелкнув язычком английского замка. Олег не сел, а упал на диван, и выпил еще одну рюмку водки. Ему вдруг начало казаться, что он уже когда-то был в такой ситуации… или читал о чем-то подобном… а может, видел в кино?

Однако, как художник ни напрягал все свои извилины, так ничего вспомнить и не смог.

«Дежа вю…», – буркнул он себе под нос не без внутреннего смятения и подошел зеркалу. На него глянула похмельная небритая физиономия длинноволосого блондина «нордической наружности», как называла Олега сокурсница, на которой он так и не женился.

Вспомнив студенческие годы, Олег ностальгически вздохнул, затем причесал непокорные вихры и пошел умываться.

Дверной звонок подал голос, когда художник чистил зубы. Неужто иностранец вернулся? А чтоб его!…

Быстро прополоскав рот, он поспешил к выходу и отворил дверь, даже не спрашивая, кто там.

На пороге встал молодой парнишка, совсем Олегу незнакомый, но в одежде, которая сразу указывала на его профессию. Судя по хорошо знакомой монограмме, вышитой на сюртуке парня, он был официантом «Калинки».

– Мне бы… забрать… – смущаясь, сказал официант.

– А… – Художник понимающе кивнул и пропустил парнишку в мастерскую. – Момент… – Он быстро перелил водку из графина в бутылку, а остатки еды переложил на красивое керамическое блюдо, которое обычно использовал при написании натюрмортов, смахнув с него пыль рукавом.

Официант, собрав пустую посуду в пакет, ушел. Олег снова устроился на диване и продолжил упражнения с бутылкой, вскоре показавшей дно. В конечном итоге в голове настолько прояснилось, что он начал пересчитывать деньги, оставшиеся от вчерашнего загула.

Пересчитал – и задумался. С долгами все и так предельно ясно – отдать их в ближайшем обозримом будущем он точно не сможет. А на прокорм в городских условиях ему хватит этих денег недели на две, на три – если экономить.

Оставалось последнее – плюнуть на все, взять этюдник, кисти, краски, и уехать на пленэр. В какой-нибудь Богом забытой деревушке можно месяц-другой продержаться и с теми деньгами, что у него остались. А там еще есть и подножный корм, благо сейчас середина лета и на огородах полно овощей, в садах начали созревать разнообразные фрукты, а в лесу столько ягод и грибов, что хоть косой коси.

«Все, решено, еду!» И, не откладывая исполнения спонтанного решения в долгий ящик – чтобы не передумать, Олег начал собираться в дорогу…

Электричка была переполнена. Олега сильно помяли, пока он не залез в вагон. Хорошо, что ему помог какой-то малый с круглой лунообразной физиономией и жиденькими усиками, из-за которых он сильно смахивал на кота.

Доброхот вскричал «Поднатужимся, граждане!» и сильным толчком в спину вогнал Олега в дверь вагона как пробку в узкое горлышко бутылки.

Устроившись возле окна, Олег с интересом наблюдал за пейзажами, пробегающими мимо электрички. Его душа вдруг наполнилась тихой радостью и предвкушением необычных приключений.

Олег всегда любил поездки на пленэр. Он мог подолгу – часами – рисовать какой-нибудь чахлый кустик, добиваясь полного сходства. Для него природа была живым организмом, который умел разговаривать. Временами ему казалось, что он понимает ее язык.

Это чудесное слияние с природой случалось нечасто; в такие минуты Олег замирал, стараясь даже не дышать, и буквально впитывал кожей мелодичные голоса деревьев, цветов, разнотравья… Он чувствовал себя крохотной частичкой мироздания, гармонично встроенной в какой-то сложный механизм.

И потом его долго переполняла радость и невероятная энергия, рвущаяся наружу с неистовой силой…

Он доехал до конечной остановки. У Олега не было никаких планов; он просто плыл по течению и ждал, куда его вынесет речная волна.

Станция была крохотной и провинциальной – дальше некуда. Возле нее паслись две козы, а на перроне, посыпанном крупным речным песком, сидела дворняжка, посматривая на Олега умными и доброжелательными глазами. Она даже язык высунула, изображая приветственную улыбку.

Кроме него, в этот конец света приехали всего несколько человек. Они тут же рассосались, разбрелись по тропинкам, уходящим вглубь лесного массива. Наверное, где-то там были деревушки или дачи.

Олег никогда здесь не бывал и не знал этих мест. Немного поколебавшись, он подошел к крепко сбитой тетке в форменной одежде железнодорожника и сказал:

– Добрый день!

– Добрый, добрый… – ответила тетка, не поднимая головы и не переставая махать метлой.

Олег невольно удивился – перрон блистал чистотой и ухоженностью. Где она видит мусор?

– Не подскажете, как пройти в ближайшую деревню? – спросил Олег, при этом чувствуя, что вопрос звучит как-то по-дурацки.

Шорк, шорк, шорк… ш-ш-шр… Метла остановилась, словно затормозила. Тетка подняла на Олега большие коровьи глаза и уточнила:

– В Мелентеевку?

– Ну… в общем, да, – не очень уверенно подтвердил Олег.

– Это нужно идти вон туда, – указала тетка. – Пройдете километра два, а потом возле старой сосны – у нее молнией сшибло верхушку – повернете направо. Там ужо недалеко.

– Извините… еще один вопрос… – Олег замялся. – Я смогу там снять квартиру месяца на два?

– В Мелентеевке вряд ли, – уверенно ответила тетка.

– Почему?

– Там почти все избы выкупили городские – под дачи. Квартирантов они не пущают.

– Тогда где?… – Олег растерялся.

– Может, в Башеево… – Тетка с глубокомысленным видом хлопала длинными ресницами.

– Ты ить, Танюха, не смушшай парня, – неожиданно раздался из-за спины Олега мужской голос.

Олег невольно вздрогнул, отступил в сторону, и обернулся. Перед ним стоял мужичок с ноготок – весь какой-то взлохмаченный, с рыжей неухоженной бороденкой и веселыми голубыми глазами; ну вылитый леший.

Несмотря на теплынь, он был в ватной безрукавке и пимах. На голове «лешего» красовалась летняя шляпа – вся в мелких круглых дырочках. Она была нелепого розового цвета, мятая и грязная. Из-под шляпы выбивались клочья нечесаных рыжих волос.

– А, это ты, Беляй… – Тетка, как показалось, Олегу, смутилась и стушевалась.

– Мы, Таньча, мы, – ответил «леший», именуя себя как царственную персону – в множественном числе. – Жилье ищешь? – спросил он, окидывая Олега с ног до головы цепким взглядом.

– Да. На пару месяцев.

– С удобствами? – хитро сощурился Беляй.

– Без разницы.

– Хе-хе… Свойский парень. Пойдешь ко мне?

– Пойду. Куда?

Краем глаза Олег заметил, что тетка порывается вступить в разговор, даже губами беззвучно шевелит, но какая-то неведомая сила, казалось, держит ее за язык.

– Тут недалече… – отмахнулся Беляй. – Всего ничего…

– Сколько?…

– Сговоримси. Я не жадный, много не возьму. Энто что, все твои вещи?

– Я ведь не беженец, а всего лишь дачник.

– Хе-хе… Умные слова и, главное, вовремя сказанные. Что ж, потопали, мил человек…

«Леший» взял спортивную сумку Олега, в которой лежала одежда и прочие вещи художника, и пошел за угол станционного здания, похожего на обычную деревенскую избу, только сложенную с кирпича. Олег, поправив на плече ремень тяжелого этюдника, поспешил вслед за ним.

За углом его ждала приятная неожиданность. Там находилась коновязь, возле которой стоял, запряженный в двуколку, конь потрясающей масти: голова, шея и живот – золотистая охра; круп, хвост и грива – охра красная; а ноги – в белых «чулках».

Надо же, подумал Олег с веселым изумлением – хозяин рыжий и конь как подсолнух.

– Ваше благородие, экипаж подан! – Улыбающийся Беляй сделал широкий жест и, несмотря на преклонные годы, бодро запрыгнул на подножку двуколки. – Устраивайси. Не сумлевайся, сильно трясти не будеть. Я намедни рессоры поставил новые. Правда, Тишка содрал с меня не по-божески… ну да ладно, у него большое семейство. Тишка – энто кузнец, – объяснил он Олегу, отвязывая вожжи от перекладины на передке. – Живет в Башеево. Большой мастер. Ероплан сварганил. Да, точно, вот те крест. Промежду прочим, уже второй. Первый утопил в болоте. Летел, летел, а потом мотор дыр-дыр-дыр – и бултых в топь. Думали, амба Тишке. Ан, нет, выполз ить как-то. Знать, его Дедко пожалел.

– Кто такой Дедко?

– Хе-хе… Узнаешь… опосля. Не все сразу. Но, пошел, залетный! – с силой дернул он за вожжи.

Одр недовольно фыркнул и с вызывающей неторопливостью поплелся по едва приметной грунтовой дороге, которая уводила в лес.

Откуда-то издалека послышался шум движущегося железнодорожного состава. Над станцией закружило, закаркало воронье, но двуколка все больше и больше углублялась в заросли, и вскоре все посторонние звуки растворились в густой зеленой листве лесного разлива.