Текст книги "Убит в Петербурге. Подлинная история гибели Александра II"

По-своему прочитал письмо императору и генерал Черевин, справедливо полагая, что автора не стоит искать, так как он непременно найдется сам. Так и случилось в Петербурге, когда аноним дал о себе знать именно Черевину, при этом надежным паролем служило своеобразное написание фамилии «Кравченский» вместо «Кравчинский».

Часть III
Флаг для убийц

Между тем появился первый след в деле убийства Мезенцева – по Петербургу стали гулять прокламации, в которых преступление брали на себя социалисты-революционеры. Под заголовком «Смерть за смерть» пространная прокламация как бы устраняла из факта убийства какую-либо политическую составляющую, оставляя главным его мотивом месть за казненного в Одессе Ивана Ковальского: «Во избежание всяких недоразумений, мы объявляем во всеобщее сведение, что шеф жандармов генерал-адъютант Мезенцев действительно убит нами, революционерами-социалистами».

Ковальский был расстрелян по решению суда за вооруженное сопротивление полиции 2 октября 1878 года, а утром 4 октября в центре Санкт-Петербурга зарезали генерала Мезенцева. Такая оперативность «революционеров» не имела ничего общего с местью, так как устранение шефа жандармов, по многим данным, долго и тщательно готовилось. Грубая маскировка политического убийства под месть революционеров была такой же заготовкой, как и само убийство. Российский политический сыск из рук императора получил 4 октября 1878 года анонимное указание места собраний социалистов-революционеров и имя убийцы. Первые аресты и обыски прошли в Петербурге в ночь с 12-е на 13-е по трем выявленным адресам и дали обильный материал для расследования. В деле оказался замешанным кружок молодежи без определенных занятий, именовавший себя «Земля и воля». Сейчас трудно охватить весь массив разнообразной «научной литературы», посвященной этой мизерной организации, нищей материально и духовно. Был, однако, автор Осип Аптекман, член этого кружка, оставивший честные и искренние воспоминания, не лишенные некоторой наивности, но от этого не потерявшие достоверности. Главная ценность мемуаров Аптекмана – это описание численности кружка и характеристики отдельных его деятелей [1].

По данным Аптекмана, кружок составился во второй половине 1876 года, и в первый список вошли 25 человек, которые образовали «основную группу». Актив кружка, одновременно являвшийся его «руководством», представляли: Марк Натансон, Ольга Шлейснер (Натансон), Алексей Оболешев и Андриан Михайлов. К основному составу в следующем 1877 году, в разное время, примкнули еще около 20 в Петербурге и несколько человек по разным городам юга России и центральной ее части, образовав филиалы. Вся «Земля и воля» на начало 1878 года насчитывала 61 человек с филиалами, к которым, по словам Аптекмана, примыкало до 150 человек молодежи и рабочих. Организация, едва насчитывавшая 200 членов и чуть ли не наполовину сосредоточенная в Петербурге, до сих пор составляет главный предмет изучения «освободительной борьбы в России XIX века», изучаемый на академическом уровне. «Земля и воля» была однородна по составу: в нее входила сплошь недоучившаяся молодежь с кругозором обозленных неудавшейся жизнью людей. «Литература», с которой они знакомились на своих собраниях, была вся «противоправительственного свойства», то есть примитивным творчеством их же собратьев в виде различных брошюр и прокламаций на злобу дня. Расходы «Земли и воли» во второй половине 1878 года не превышали 500 рублей в месяц, и кружок едва сводил концы с концами [2]. Нельзя не отметить, что постепенно в среде этого сборища, помимо идей «просвещения народа» и критики правительства, стали мелькать дерзкие мысли сопротивления властям, но все это носило чисто эмоциональный характер и выливалось лишь в отдельные всплески. Сам по себе кружок «Земля и воля» не являлся уникальным, а скорее характерным сообществом молодых людей, потерявших финансовую поддержку своих родителей, бросивших учебу и пытавшихся обрести хотя бы какой-то смысл своего существования. Власть относилась к такого рода обществам и кружкам с подозрением и не всегда адекватно. В течение 1877 года прошли два больших политических процесса: «Процесс 50» и «Процесс 193», где «Особое присутствие Правительствующего сената» рассматривало обвинение против молодежных кружков и обществ под углом зрения «организации тайного сообщества с целью ниспровержения существующего строя». Такой подход судебной власти к молодым людям, потерявшим жизненные ориентиры, был неправомерен и несоизмеримо жесток. Нарождавшаяся русская адвокатура проявила на обоих процессах свои лучшие качества, доказывая судьям отсутствие в кружках молодежи организационного начала, революционных программ и элементарного руководства. Так, присяжный поверенный Г.В. Бардовский в своей защитительной речи прямо указывал на отсутствие в кружках элементов организации:

«Если представитель обвинительной власти обвиняет подсудимых в том, что они создали тайное общество, то он должен доказать, что это общество существовало с правильным уставом и с правильным распределением барышей между участниками и кто был учредителем этого общества» [3].

Адвокат полагал, что тайное общество без устава и стартового капитала, с последующей «дележкой барышей», не имеет никакого смысла.

В этом же духе высказывался на процессах другой известный адвокат В.Д. Спасович:

«Для доказательства реального существования преступной группы обвинение должно указать на “главнокомандующего” и его “штаб”, обнаружить ту “руку”, которая непосредственно направляла “революционные силы” подсудимых, что, в свою очередь, невозможно увидеть в настоящем деле» [4].

Приговоры судов тем не менее были чрезмерно суровы: осужденные за чтение запрещенной литературы и принадлежность к кружку молодые люди получали высылку в Сибирь на поселение и каторжные работы на срок от 5 до 10 лет. Тривиальный молодежный «бунт» возводился в крайнюю степень уголовных деяний.

Кружок «Земля и воля», или, как его называли сами участники, «общество», отличался от прочих большей организованностью и соблюдением правил элементарной конспирации. Общество имело свою программу и устав, типографию и паспортное бюро, фабриковавшее «виды на жительство»; в обществе шла подготовка к выпуску своей газеты.

В этот устроенный мирок «теоретиков и практиков хождения в народ» в мае 1878 года, как комета, ворвался вернувшийся из Европы, после четырех лет эмиграции, Сергей Кравчинский. Личность Кравчинского никогда не подвергалась сколько-нибудь серьезному анализу, ни российскими дореволюционными историками, ни тем более их советскими коллегами. Все годы, проведенные в Европе, «революционер» Кравчинский находился в постоянном поиске приключений, через участие в разного рода беспорядках и конфликтах с властями. В Италии он попал в тюрьму и ждал казни, но был амнистирован. Такой послужной список просто исключает какое-то другое толкование жизненного пути отставного поручика Кравчинского, кроме революционного. И вот такая яркая личность появляется в Санкт-Петербурге сходу вливается в кружок «Земля и воля», причем в его руководящий состав. Он по-джентльменски одет, носит цилиндр, у него тугой кошелек и прекрасные документы, с которыми он свободно фланирует по Невскому, посещает театры и нелегальные квартиры, где производит фурор среди девушек, начитавшихся брошюр «противоправительственного содержания». Какого рода надежными документами располагал Кравчинский, дает некоторое представление агентурная записка, полученная в Третьем отделении от московского коллеги капитана ГЖУ Дудкина:

«В ответ на сообщение капитану Московского ГЖУ Дудкину о том, что имеется сведение о возвращении из-за границы известного Кравчинского и чтобы иметь через нашего Московского агента дознать от любовницы Кравчинского Татьяны Лебедевой, не имеет ли она об этом известия, капитан Дудкин сообщает, что относительно Кравчинского еще ничего не известно, но что Лебедева с нашим агентом находится в столь хороших отношениях, что намерена даже переехать к нему на квартиру в качестве кухарки. К этому капитан Дудкин присовокупляет, что 20 февраля (1879 г.) агент был у Лебедевой и при нем был известный Гольдсмит, бывший редактор журнала “Слово”, причем разговор шел об убийстве Мезенцева; Лебедева и Гольдсмит, оказалось, убийцу хорошо знают; из разговора выяснилось только, что имя его Сергей и что он живет без всякого опасения в Санкт-Петербурге, так как его трудно заподозрить. Если будет так болтать, сказала Лебедева, то он сам себя выдаст. Сережка не из таких, не даром же я ему дал часть денег на покупку лошади, успокаивал Гольдсмит. Агент надеется выведать от Лебедевой более подробные и точные сведения об убийстве генерала Мезенцева и князя Кропоткина» [5].

Надо согласиться с Татьяной Лебедевой, что трудно заподозрить в чем-то криминальном человека, живущего в Петербурге с настоящим иностранным паспортом или, что еще лучше, под дипломатическим прикрытием. Других документов, не подлежавших проверке, в то время просто не существовало. Где только выдавали такие надежные документы Сергею Кравчинскому – не в итальянской же тюрьме!

Сразу по прибытии в Петербург Кравчинский изложил свое кредо изумленным пропагандистам-народникам, которое состояло в том, что пропаганда – это не бессмысленное чтение брошюр, а действие, и действие кардинальное, например убийство какого-нибудь сатрапа. При этом он выразил готовность лично исполнить акт возмездия. В качестве жертвы Кравчинский предложил шефа жандармов генерала Мезенцева как ответственного за преследование «революционеров» по занимаемой должности. Такой подход к делу пропаганды встретил неоднозначную реакцию народников, но нашлись и сторонники… Двое из основного кружка вызвались помочь Кравчинскому – это были Александр Михайлов и Александр Баранников, проходившие по списку Аптекмана, соответственно, пятым и пятнадцатым. Этим двум молодым гангстерам было тесно в роли распространителей прокламаций, и живое дело, да еще в компании с человеком из Европы, показалось им интересным. Действовать начали без раскачки: Михайлов, живший под фамилией Соханского, установил место жительства генерала Мезенцева и маршрут его ежедневных прогулок; Баранников, живший под фамилией Тюрикова, на деньги Кравчинского приобрел выездную лошадь с коляской и одежду извозчика. Извозчиком пригласили Андриана Михайлова, который должен был выезжать на лошади по требованию Тюрикова и после поездки возвращать лошадь в тетерсаль (стоянка для лошадей с экипажами). Кравчинский с самого начала операции больше всего заботился о быстром исчезновении с места преступления. Маршрут отхода начали отрабатывать уже в начале июля 1878 года, ежедневно выезжая на центральные улицы Петербурга втроем: Кравчинский и Тюриков с извозчиком Андрианом Михайловым.

Уверенность, с которой жил и действовал в Петербурге Кравчинский, поражала даже близких к нему людей. Восторженная почитательница его многочисленных достоинств Ольга Любатович так описала Кравчинского среди участников общества «Земля и воля»:

«Итак, я очутилась в Петербурге 4-го августа, как раз в день убийства Мезенцева… Софья Лешерн… приняла меня сердечно… и предложила временный приют у себя. Приют этот была скромная комнатка Александры Малиновской, молодой девушки художницы, гостившей в то время где-то на даче и временно передавшей ключ от своего жилища Софье Лешерн. Здесь в этой комнатке близ Забалканского проспекта в Измайловском полку в тот же вечер собралось человек 15-ть совсем незнакомого мне народа. Но которых влекла туда общность борьбы, надежд и страданья. Тут-то впервые я встретила моего названного брата Сергея Кравчинского… Было уже несколько человек в сборе, когда он вошел в комнату; его крупная мужественная фигура и оригинальная голова невольно привлекли мое внимание; он был одет джентльменом, в руках держал высокий цилиндр, а наполеоновская бородка придавала ему вид иностранца. В комнате, кроме меня, еще были две-три женщины, но он прямо подошел ко мне и свободным товарищеским жестом протянул мне руку».

Понятно, что общество собралось для чествования главного героя дня – убийцы генерала Мезенцева. На огонек заглянули, кроме Кравчинского, главные действующие лица: Александр Михайлов и Андриан Михайлов. Когда все собрались, наступил момент для главного сообщения:

«Вечер закончился подробным рассказом события 4-го августа. День моей встречи с Кравчинским был днем похорон Мезенцева… Мне не говорили еще в то время, кто нанес Мезенцеву смертельный удар, мне врезалось только в память, с какой особой настойчивостью Кравчинский старался остановить мое внимание на том, что убийца встретил врага лицом к лицу, один против двух и нанес удар спереди, а не сзади» [6].

Живописная картинка, оставленная нам Ольгой Любатович, добавляет к убийству Мезенцева существенный штрих – в кружке «Земля и воля» об убийстве и убийце знали все. Несмотря на свою видимую доступность, Кравчинский строго конспирировался от своих друзей из «Земли и воли»: никто не знал, где он живет и по каким документам. Это в конечном счете его и спасло.

Эйфория от безнаказанности убийства породила настоящий культ Кравчинского в «Земле и воле», отодвинув на задний план остальных амбициозных деятелей, рассчитывавших на лидерство. Это обстоятельство особенно проявилось в раздраженном письме Александра Михайлова, направленного руководству кружка 20 сентября 1878 года. Первопричиной письма стало кооптирование Кравчинского в члены кружка без процедуры голосования, предусмотренной уставом. Кроме того, Кравчинский принял на себя роль главного редактора готовившейся газеты «Земля и воля», также без общего согласия основных членов кружка. Характерен тон письма Михайлова – возмущенный и решительный:

«В 1876 году в декабре-месяце мы, соединяясь, положили начало кружка. Необходимо было, чтобы работою руководили везде одни и те же принципы; чтобы кружок и его члены преследовали одни и те же организаторские цели; чтобы, наконец, выбором и принятием новых товарищей повсюду руководили одни и те же взгляды на члена организации как на правоспособного деятеля… В настоящее время выяснилось отсутствие у нас единства взглядов на практические задачи данного времени. Это печально, но при разнообразии специальностей и при свободном выборе их выносимо. Но если у нас не будет единства взглядов на наши взаимные отношения – это будет невыносимо и пагубно. Я первый постараюсь разрушить такой шаткий и бессильный союз, в надежде на создание лучшего, при более подходящем составе» [7].

Письмо содержит целый ряд требований в части приема новых членов, редакционной политики газеты и т. д., высказанных в категорическом тоне. Неизвестно, обсуждалось ли письмо Михайлова в кружке и принимались ли по этому письму какие-то решения. Письменная форма обращения к своим товарищам, да еще в ультимативной форме – необычное явление для нелегальной организации, действующей в условиях конспирации. Михайлов через некоторое время отправился с каким-то поручением от кружка в Ростов-на-Дону, а после его отъезда начались повальные аресты в Петербурге. В кружке никто и ничего не знал, что причина арестов – тоже письмо, но анонимное, и направленное самому императору. Два письма: одно – за подписью Михайлова, с обещанием своим товарищам разрушить «шаткий и бессильный союз», а другое, без подписи, уже выполняющее обещание, никогда не рассматривались историками вместе, как эпистолярные усилия одного и того же лица. Письмо Михайлова хранилось в архиве «Земли и воли», а письма анонима – в архиве секретной агентуры Третьего отделения – вот и все, что их разделяло, кроме почерка. Письма написаны в конце сентября 1878 года, а уже в середине октября все главные фигуранты писем: Ольга Натансон, Алексей Оболешев, Андриан Михайлов и многие другие – оказались в Петропавловской крепости.

Полицейской облавы счастливо избежал только Сергей Кравчинский – первопричина возникшего эпистолярия.

После первой волны арестов и обысков император получил 21 октября 1878 года следующее послание анонима:

«По последним известиям убийца генерала Мезенцова Кравченский не проживает у Малиновской, но только бывает там нередко вместе с другими сотоварищами, делающими ему различные овации. Держат они себя довольно свободно; даже говорят, что Кравченский представляет от себя какие-то статьи в редакцию какой-то газеты. Почему надо думать, что он носит не свою фамилию» [8].

Это письмо, с пометкой царя, подшито к делу «По обвинению в государственном преступлении Малиновской…» и проходит по описи как «Агентурная записка». Письмо написано сразу после первых арестов и несет в себе явное сожаление, что «Кравченский» не попался, и сообщает о нем некую новую информацию, как направление поиска: для представления статьи в редакцию легальной газеты нужны совершенно надежные документы. Вся игра в «письма Государю» приняла окончательно форму доноса на конкретное лицо с целью его нейтрализации.

На Кравчинского в Петербурге началась настоящая охота, и, понимая, что кольцо сжимается, он покинул столицу и выехал в Европу уже в первых числах ноября. Дело было сделано – кружок «Земля и воля» перестал существовать. Осип Аптекман в своих воспоминаниях констатировал:

«Удар был почти роковой, крушение полное. Оставшиеся на свободе члены организации не имели ни денег, паспортов, у них не было даже возможности снестись с провинциальными организациями, так как они не знали их места пребывания. Такая дезорганизация грозила, разумеется, новыми провалами».

Операция по ликвидации «Земли и воли» была проведена хирургически точно: в тюрьме исчезла руководящая группа кружка, а за границей скрылся ее новоявленный лидер Сергей Кравчинский.

Формирование нового общества, с тем же названием, но при непременном условии «создания лучшего, при более подходящем составе», началось практически без паузы. На передний план выдвинулся «вернувшийся из Ростова» Александр Михайлов по кличке «Дворник». Мы не станем описывать возвращение Михайлова из Ростова 30 октября 1878 г., его попадание в полицейскую засаду на квартире одного из членов кружка и счастливый побег от схватившей его полиции. Этот эпизод не имеет никаких документальных подтверждений, кроме рассказа самого Михайлова. Однако остается фактом – возвращение Михайлова в Петербург остановило повальные аресты и полностью изменило картину развала «Земли и воли». Новый лидер умелой рукой наводил порядок. Откуда-то появились деньги и кассовые книги, которые по инерции продолжали вести, зафиксировали рост расходов кружка с 1 500 рублей в декабре 1878 года до 17 500 рублей в марте 1879 года. Дальше записи расходов не велись, так как цифры расходов стали слишком красноречивыми. Вновь сложившуюся ситуацию, хотя и с большой осторожностью, описал Л.А. Тихомиров, ставший впоследствии одним из руководителей нового кружка и правой рукой Александра Михайлова:

«Я прибыл в СПБ. 1878 г., поздней осенью. Не помню ни месяца, ни числа, но когда я переваливал в Новороссийске Небержайское ущелье, в горах выпал первый снег. Приехал я в СПБ. без всего: не было паспорта, не было денег, и я совершенно не знал, кто и где из товарищей или знакомых… За несколько месяцев, что я пребывал на Кавказе, в революционном мире произошли многие важные события».

Так как вновь прибывший знал о событиях в Петербурге только из газет, то наиболее интересным является его описание встречи с Александром Михайловым:

«Приехав в Петербург, я еще не был членом никакого кружка. Александр Михайлов встретил меня с радостью, как и я его. Мы друг другу сразу понравились, и не мудрено, потому что, в сущности, по характерам и способностям совершенно дополняли друг друга. Скоро он, переговоривши со своими, принял меня в кружок “Земля и воля”… Спросив меня о желании вступить в кружок, Михайлов привел меня на одну квартиру – чужую: своих квартир мне еще не должно было открывать… Александр Михайлов совершал церемонию с серьезностью и торжественностью, которые меня очень забавляли. Он привел с собой свидетеля, не помню кого, который должен был слушать мои ответы. Сначала Михайлов прочел мне программу кружка – о целях его. Эти цели были довольно чепухисты и сводились к созданию строя, который бы осуществлял идеалы народа относительно общности земель, федерации и т. п. Обыкновенная народническая чепуха. Я согласился с этими целями, хотя, в сущности, у меня уже начинали складываться несколько иные понятия. Но, во всяком случае, в общем я ничего не мог возразить и принял программу. После этого Михайлов предложил мне вопрос о принципах действия: признаю ли я принцип «цель оправдывает средства», централизацию и дисциплину и еще что-то, чуть ли не террор, как средство, дезорганизующее правительство. Тогда Михайлов объявил мне, что я принят в кружок, если приму самый устав. Уставу я заранее подчинился, и Михайлов его, спрашивая за каждым параграфом, принимаю ли я. После этого Михайлов сообщил мне имена всех членов кружка, дал отчет о состоянии его дел, о его средствах и, наконец, сообщил шифры, условные знаки и квартиры. Однако же я все-таки узнал не все. Согласно духу устава, Михайлов, фактически уже почти бывший главным начальником, вводил систематически самую строгую конспирацию. Каждый член, говорил он, должен знать подробно лишь то, чем занимается, а не все, – остальное должен лишь иметь возможность узнать, если понадобится» [9].

Александр Михайлов, которого Тихомиров воспринял как главного начальника, поставил дело вербовки новых членов кружка на совершенно другую основу: полная конспирация, дисциплина и объединяющий лозунг «цель оправдывает средства». «Народническую чепуху» вроде общности земель и какой-то федерации оставили в программе исключительно для декора, а точнее, как флаг, который ни к чему не обязывал, так как цель определял главный начальник, а точнее «Хозяин», как его за глаза стали называть в обновленной «Земле и воле». Под новый флаг, после разгрома старого кружка, встали несколько новых членов, которых Михайлов отбирал по принципу профессиональной специализации, причем отдельные группы формировались как самостоятельные и не зависящие друг от друга.

В причинах провала первого состава «Земли и воли» никто не разбирался, и так как об анонимных письмах царю никто не знал, то случившиеся аресты отнесли к досадной случайности. В тех условиях малочисленные народники, разобщенные и напуганные арестами, были далеки от мысли искать предателя в своих рядах.

Первый исследователь темы арестов осени 1878 года Н.С. Тютчев, обнаруживший в секретном архиве Третьего отделения анонимные письма Александру II, прошел мимо очевидного вопроса: почему следователями не был установлен автор писем, ведь круг подозреваемых был довольно узок. Ответ только один: анонимный автор писем не только информировал императора и его спецслужбу, но и предлагал себя в качестве секретного агента. Он это место получил и, по совместительству, возглавил остатки «Земли и воли» для выполнения специального задания, на которое и нацелил своих новых сторонников. В личном формуляре генерала Черевина есть любопытная запись:

«Шефом жандармов с Высочайшего Государя Императора соизволения поручено управление Третьим отделением С.Е.И.В. Канцелярии, которое исполнял с 16 ноября 1878 года по 3 января 1879 года» [10].

Запись означает, что по докладу Шефа жандармов Дрентельна генералу Черевину поручили все оперативное управление Третьим отделением вместо ушедшего в отставку тайного советника Шульца. Передавая дела именно Черевину, Шульц передал ему, с рук на руки, и всю действующую агентуру и дела по недавно арестованным деятелям «Земли и воли». Опытный Шульц разъяснил коллеге, что самый удобный способ завести свою личную агентуру – это завербовать погрязшего в уликах арестанта. В этом качестве в октябре 1878 года у Черевина был большой выбор. Именно в этот промежуток времени судьба свела этих двух людей: Александра Михайлова, инспирировавшего анонимные письма императору, и самого могущественного на тот момент человека в Петербурге – генерала Черевина.

Через руки Черевина шли все материалы допросов и агентурные записки; по его указанию людей помещали в Петропавловскую крепость или выпускали на свободу. Петр Александрович только приступил к исполнению своих обязанностей, и ему позарез требовались личные секретные агенты, способные «освещать» революционную среду изнутри. Как попал в руки Черевина Михайлов? С фамилией Михайлов полицию познакомил арестованный писарь одного из полицейских участков Александр Жданов. Он попался на краже служебных циркуляров. В докладе начальника ГЖУ Санкт-Петербурга от 1 ноября 1878 года приводится живописный рассказ Жданова о том, как со своим приятелем Березневским он торговал секретными полицейским документами:

«С Березневским познакомился лет пять назад по совместной службе в 3-ем участке Московской части. Затем, будучи без места, перед масленицей 1877, в одном из трактиров С.Петербурга встретился с Березневским, откуда по приглашению Березневского поехал к нему на квартиру, где тот сказал Жданову: не можешь ли, когда поступишь на место, доставать секретные приказы. Спустя несколько минут после этого разговора в квартиру взошел мужчина лет 29, роста выше среднего, блондин. Березневский, указав на Жданова, сказал: если нужны приказы, то вот он будет доставать. После этого пришедший господин вынул 10 рублей и сказал: вот вам на расходы, – а когда он ушел, то Березневский сказал, что его фамилия Михайлов. Поступив вскоре вместе с Березневским в 1-ый участок Московской части, Жданов на квартиру Березневскому стал носить секретные приказы, где их прочитывал упомянутый Михайлов и возвращал обратно» [11].

Писарь Жданов был арестован 28 октября 1878 года и сразу во всем покаялся. Указал он и человека, кому последнее время носил секретные приказы, оказавшегося неким Трощанским. Таким образом, 31 октября, когда Михайлов был схвачен на квартире Трощанского, полиция уже знала его приметы и роль во всем деле. Упустить Михайлова никак не могли – для важных арестов выделялись многочисленные полицейские чины крепкого сложения. Такой прокол вызвал бы обширную переписку, которой в деле нет и в помине. Сказку про свой счастливый побег от полиции из квартиры Трощанского Михайлов рассказал своим товарищам по кружку, точно зная, что проверить ее невозможно. Странно, что историки до сих пор тиражируют очевидную ложь Михайлова. Далее Михайлов был немедленно опознан Ждановым и выйти на свободу мог только одним путем: объявив свое авторство анонимных писем лично генералу Черевину, что легко устанавливалось неправильным написанием во всех письмах фамилии «Кравченский». Такую подробность мог знать только автор. Все остальное было делом техники. Сколько дней потребовалось Черевину для того, чтобы обменяться со своим новым агентом взаимными гарантиями? Дня два, от силы три, а потом Михайлов был выпущен как ошибочно арестованный. Его короткого отсутствия в суматохе никто не заметил…

Тайна вербовки – самая трудно раскрываемая тайна. Как правило, она оставляет только косвенные следы. Вербовка Михайлова оставила очевидный след: вдруг после страшного разгрома аресты в Петербурге прекратились, а кружок «Земля и воля», как ни в чем не бывало, возобновил свою деятельность, но уже с новым лидером во главе. Александр Михайлов, разобравшись с нерадивым руководством «Земли и воли» и отправив за границу ее новоявленного вождя Сергея Кравчинского, перехватил лидерство в группе. Появление у нового лидера «Земли и воли» твердого финансового обеспечения стало еще одним косвенным подтверждением перерождения вчерашнего верстальщика брошюр и разъездного распространителя нелегальной печатной продукции в безоговорочного руководителя растерявшихся народников.

Михайлов, в полном смысле слова, держал кассу: никто не знал, из каких источников она пополняется, но у Михайлова на все важные дела деньги были всегда. Он объяснял это пожертвованиями каких-то мифических персонажей, и такое объяснение всех устраивало, так как дела не стояли и прежняя деятельность продолжалась. Никто не заметил, как Михайлов стал непременным участником обсуждения всех вопросов кружка, с правом решающего голоса. Его санкция требовалась на все: выпуск газеты, наем квартир, оформление видов на жительство и выдачу пособий. Одобрение или сомнение Михайлова означало выделение или отказ в выделении денег на запланированное мероприятие. Делал он это вполне демократично, всякий раз подробно разъясняя, чем вызвано то или иное решение. К такому порядку привыкли, он всех устраивал, потому что решение сразу подкрепляли деньги. Постепенно понятие «Хозяин» укрепилось в головах остальных членов кружка и стало непременным атрибутом организации. Именно такой процесс застал в «Земле и воле» прибывший в Петербург глубокой осенью 1878 года Лев Тихомиров.

Активное сотрудничество Александра Михайлова с генералом Черевиным омрачало опасение, которое испытывали оба партнера, о возможном случайном аресте того или иного члена вновь формируемого кружка. Для обеспечения безопасности работы нелегальной группы была нужна оперативная информация из первых рук. Черевин посоветовал внедрить одного из членов кружка в агентурную часть Третьего отделения и объяснил, как это можно сделать с помощью специальной съемной квартиры, где шла постоянная вербовка агентуры. Михайлов лихорадочно искал кандидата на необычное трудоустройство, пока случайная встреча в студенческой квартире с чиновником из Крыма Николаем Клеточниковым, искавшим, где бы пристроиться в Петербурге, не оказалась из ряда вон удачной.

Николай Васильевич Клеточников представлял собой идеальную личность для внедрения куда угодно: тридцатилетний интеллигент, благообразного вида, в очках и с рекомендательными письмами от приличных людей из провинции. После нескольких встреч в трактирах и портерных они стали приятелями, и Михайлов, представлявшийся Петром Ивановичем, обещал подобрать для Николая Васильевича хорошее место. В задушевной беседе за рюмкой вина Петр Иванович поведал Клеточникову, под большим секретом, что он по убеждениям социалист и стремится к облегчению участи народа: «путем развития и объяснения, как ему выйти из бедственного положения, к полному самоуправлению; что прежние движения не удавались, потому что действовали в разброд, что теперь… нужен центральный кружок, что для устройства этого кружка нужно обезопасить себя от шпионов, узнать, кто они и где собираются, что мне как лицу, ни в чем не заподозренному в глазах правительства, это сделать легче…» [12]. Петр Иванович предложил Клеточникову поселиться в одной из квартир, где по его сведениям находился притон шпионов. Доверчивый Клеточников не устоял: