Текст книги "Убит в Петербурге. Подлинная история гибели Александра II"

«Я согласился на это предложение, разделяя со всем обществом нелюбовь к шпионам и веря всем обещаниям Петра Ивановича, который за это время успел меня привязать к себе. По счастливой случайности, в кв. № 35 дома Яковлева оказалась свободная комната, а хозяйка квартиры Анна Петровна Кутузова действительно была агентом 3-го Отделения, в чем она и призналась недели через 3–4 после переезда моего к ней; переехал же я к ней 5-го или 6-го декабря 1878 года.

Получив в течение месяца до 300 рублей от Петра Ивановича, я своей щедростью, проигрышами в карты и своим тихим поведением скоро вошел в доверие Кутузовой, и когда она узнала, что я приехал искать места, обещала похлопотать за меня».

Хозяйка квартиры действительно прониклась доверием к новому постояльцу и впоследствии рассказывала:

«Я сначала советовала ему обратиться в разные учреждения, а затем объявила, что у меня есть в Третьем отделении… знакомый чиновник, которому я могу его рекомендовать, но не знаю, пожелает ли он там служить. На это Клеточников ответил, что он охотно готов служить в Третьем отделении, так как там обеспечивается хорошая пенсия. После того однажды начальник агентуры г-н Кириллов стал просить у меня рекомендовать ему переписчика с хорошим почерком, на что я объявила, что у меня есть квартирант, нуждающийся в занятиях и имеющий хороший почерк. Кириллов просил прислать к нему на следующий же день к 8 утра Клеточникова, что я и исполнила» [13].

Версия трудоустройства в изложении Клеточникова несколько отличается от рассказа Кутузовой: Николай Васильевич утверждал, что трудоустройство затягивалось, и он даже хотел уехать назад в Крым:

«Между тем, не найдя у нее притона, не видя результатов ее хлопот и наскуча своим положением, я уже хотел бросить дело и уехать, но Петр Иванович, с которым от времени до времени я продолжал видеться в трактирах и кондитерских, убеждал меня подождать еще месяц. В конце января 1879 года Кутузова наконец сказала, что хлопоты ее увенчались успехом, чтобы я шел на другой день к чиновнику Третьего отделения Григорию Григорьевичу Кириллову» [12].

Несмотря на рекомендации Кутузовой, Клеточникова принимали на работу, предварительно списавшись с его рекомендателями. На время проверки Клеточников получил место агента с месячным окладом 30 рублей. Служебное положение Клеточникова поменялось с 8 марта 1879 года, когда его оформили сверхштатным сотрудником «на правах чиновника для письма», с окладом 900 рублей в год. На такие деньги в Петербурге того времени можно было сносно существовать. К тому же, имея в лице Петра Ивановича, заинтересованного покупателя «сведений», Николай Васильевич мог рассчитывать на неплохой гешефт. Его допустили к работе, которая давала полное представление об агентурных возможностях всего Третьего отделения С.Е.И.В. Канцелярии. Жизнь скучающего провинциала круто поменялась, в материальном плане тоже: кроме жалованья в Третьем отделении, Петр Иванович выплачивал Клеточникову наградные за особо ценные сведения.

Приятель Клеточникова по совместной работе в Третьем отделении архивариус Чернышев так описывал круг обязанностей Клеточникова:

«Обязанности Клеточникова в агентуре заключались в переписке агентурных записок, в составлении оных, шифровании и дешифровании телеграмм, переписке более секретных бумаг, как на квартире статского советника Кириллова, так и в агентуре. Вообще, все то, что делалось в агентуре, Клеточников должен был знать, и даже более секретное ранее других служащих».

Место, на которое определил Клеточникова Петр Иванович, оказалось непростым. Как человек неглупый Николай Васильевич быстро сообразил, что после переписки некоторых бумаг сам становился секретоносителем. Эта простая мысль мучила его:

«Не провел я ни одного дня спокойного, то ожидая, что дело раскроется, и я буду арестован, то опасаясь, при сокрытии сведений, быть убитым социалистами… Часто мне приходило в голову, не игрушка ли я мистификации и не служу ли способом для удовлетворения нескольких праздных людей, не верилось в их организацию…».

Первое время работы с Клеточниковым Михайлов изолировал его от других членов кружка и общался с ним строго индивидуально. Клеточников потом вспоминал:

«Я был принят в агенты 25 января 1879 г., а в начале февраля перешел на другую квартиру, куда ко мне стал заходить Петр Иванович, чтобы узнавать о моих успехах… …Я продолжал сообщать разнородные сведения, для чего он раз в неделю заходил ко мне, а другой раз встречались в условленном месте, как то: в трактире “Сергиевском” на Литейном проспекте и “Пекине” на Садовой и в кондитерских Исакова и Андреева на Невском. Сообщал я устно, а тот интересные для него сообщения отмечал на клочке бумаги или в записной книжке» [13].

Из немногих и обрывочных сведений, оставшихся для нас в протоколах допросов и внутренней полицейской переписке, складывается, однако, довольно широкий и разнообразный массив информации, которым владел переписчик секретных бумаг 3-ей экспедиции Клеточников. Становится очевидным, что трудоустройство совершенно постороннего человека в самую секретную структуру империи не могло произойти без скрытого участия человека, хорошо знавшего схему замещения должностей в Третьем отделении. Александру Михайлову такая схема была недоступна, но с помощью Черевина он справился с трудной проблемой. Определив Клеточникова к генералу Кириллову, Михайлов получил доступ к секретам, касавшимся лично императора и его семьи: их передвижениям, мерам охраны, персональному составу охранников и многим другим сведениям. Доходную часть своего бизнеса Клеточников открыл только на личной беседе с министром внутренних дел Лорис-Меликовым, сразу после своего ареста 29 января 1881 года, заявив, что «….делал это за определенное ему денежное вознаграждение, сперва по 150 р. в месяц, а впоследствии единовременными выдачами от 30 до 40 р. за каждое сообщение».

Такого рода информация была полезна и самому Черевину, ибо не все детали императорского обихода были доступны даже Товарищу Главного начальника Третьего отделения. Михайлов «качал» информацию от Клеточникова избирательно, но не вызывая у него подозрений, хорошо приплачивая за особо ценные сведения.

Товарищ Главного начальника Третьего отделения С.Е.И.В. Канцелярии генерал П.А. Черевин использовал время замещения своего шефа генерала Дрентельна в ноябре-декабре 1878 года по максимуму. Главным его достижением была вербовка своего личного секретного агента в самом кружке «Земля и воля» по фамилии Михайлов. Надежность вербовки гарантировалась полным изобличением Михайлова показаниями арестованного писаря А.И. Жданова и признанием Михайловым своего авторства анонимных писем императору. Оказавшись на свободе, Михайлов обрел новые надежные документы и пусть поначалу небольшой, но возобновляемый по мере необходимости денежный фонд. С помощью своего нового конфидента он устроил крымского интеллигента Клеточникова на престижную работу в Третье отделение и приобрел для себя и своего куратора важный источник информации.

Тем временем семейный конфликт в окружении императора, спрятанный за стенами Зимнего дворца, набирал остроту и требовал разрешения. Вторая семья Александра II в лице княжны Долгорукой с детьми перестала быть мифом и реально существовала рядом с покоями императрицы, здоровье которой продолжало неуклонно ухудшаться. Отношения с наследником только внешне можно было считать нормальными, и напряжение возрастало с каждым днем. Император не мог не чувствовать возникшей неприязни, но должного значения этому не придавал, полагая, что власть, которой он обладает, может удержать все на своих местах. Внешне все окружение императора только делало вид, что ничего не происходит, понимая, что развязка неминуема. Конфликт в царской семье шагнул за стены дворца и стал генерировать общую обстановку созревающего убийства. Убитый Мезенцев как индикатор показывал – снаряды начинают падать совсем близко. Окончательно определившись с направлением своей деятельности, в соответствии с пожеланием своего куратора в Третьем отделении С.Е.И.В. канцелярии, Александр Михайлов твердой рукой повел еще совсем небольшую группу своих сторонников по пути политических убийств, пока не объявляя главной цели. В устрашающей акции 13 марта 1879 г. против нового Главного начальника Третьего отделения Дрентельна многие увидели закономерность действий против руководителей охранительных структур. Все, однако, было несколько проще. Михайлову подвернулся экзальтированный молодой человек из разорившихся польских шляхтичей, некто Леон Мирский, который участвовал в кружковых сборищах «Земли и и воли». Так как Мирский горел желанием затмить славу убийцы Мезенцева Сергея Кравчинского, ему предоставили такую возможность. Молодой человек пожелал осуществить нападение на Дрентельна верхом на коне. В распоряжении Михайлова был отличный жеребец, которого переоформили на Леона Мирского, и дали ему возможность объездить коня на проезжих улицах в центре Петербурга. Леон любил покрасоваться перед дамами в жокейском наряде, и когда конь стал его более или менее слушаться, Михайлов вручил ему револьвер системы Веблей. Мирскому указали карету, в которой следовал по делам Дрентельн, и сын польского шляхтича на полном скаку дважды выстрелил в окно кареты, но безуспешно. Дерзость неизвестного наездника, разумеется, взбудоражила общество, не успевшее еще остыть после убийства харьковского губернатора князя Кропоткина 9 февраля, совершенного тоже молодыми людьми и тоже неизвестными.

Михайлов помог Мирскому скрыться из Петербурга и быстро забыл, как его звали, потому что в повестке дня была задача посерьезнее. Готовилось покушение на императора. Началось все с публикации в печатном органе «Земли и воли», так называемом «Листке» в № 2–3 от 14 марта 1879 г., статьи без подписи со зловещим заголовком «О значении политических убийств». Этот своеобразный анонс предлагал читателям впредь не задумываться над тем, почему и кем совершилось убийство того или иного персонажа:

«Политическое убийство – это осуществление революции в настоящем. “Неведомая никому” подпольная сила вызывает на свой суд высокопоставленных преступников, постановляет им смертные приговоры – и сильные мира чувствуют, что почва теряется под ними, как они с высоты своего могущества валятся в какую-то мрачную неведомую пропасть…»

Столь универсальная формула устранения любого лица под флагом «революции» была изобретена близким приятелем Александра Михайлова и автором статьи Н.А. Морозовым, будущим советским почетным академиком, выдающимся графоманом и демагогом. Морозов тогда был близок с Михайловым и в качестве молодого, задиристого теоретика обеспечивал идеологическую подготовку будущих акций «неведомой никому подпольной силы». С этой статьи, собственно, и началась пропагандистская подготовка устранения императора.

В конце 1878 г. в Петербург вернулся некто Александр Соловьев, 33 лет, в прошлом учитель, оставивший свою профессию и ушедший в народ. Ради просвещения народа Соловьеву пришлось оставить семью – жену и сына. Так как Соловьев был вхож в кружки «Земли и воли», то встреча с Михайловым была естественной и неизбежной. Вначале Михайлов не знал, что ему делать с товарищем по хождению «в народ», совершенно опустившимся и обнищавшим. Когда Соловьев попросил достать ему яда и сообщил, что хочет убить царя, картина немного прояснилась. Соловьев обитал у родителей на Каменном острове по своим документам, то есть был вполне легальным жителем Петербурга. Это важное обстоятельство и осознанное желание убить царя делали его интересным и достойным внимания. Михайлов стал подкармливать его в трактирах и за тихой беседой понял, что перед ним персонаж новой оригинальной пьесы. Внешний вид героя-убийцы напоминал бомжа, и Михайлову пришлось потратиться на приличную одежду. Между тем в марте в Петербург явилась еще одна пара искателей приключений. Это были два представителя южных губерний Григорий Гольденберг и Людвиг Кобылянский. Они еще не остыли от убийства харьковского губернатора князя Крапоткина и снова рвались в бой. Григорий Гольденберг, 24 лет, сын купца из Бердичева, 9 февраля 1879 года застрелил в карете харьковского губернатора Крапоткина. В марте, по приезде в Петербург, он вошел в контакт с деятелями «Земли и воли» Ароном Зунделевичем и Александром Михайловым и выдвинул предложение об организации покушения на Александра II [14]. Михайлов, посовещавшись с Гольденбергом и Зунделевичем, сказал им, что на роль исполнителя уже имеется претендент и надо решить, кому доверить серьезное дело. На последующих совещаниях присутствовали уже все три претендента на роль цареубийцы: Гольденберг, Кобылянский и Соловьев. В обсуждении принял участие еще один приближенный к Михайлову деятель – Александр Квятковский. Совещались, естественно, в трактирах, и не самых плохих: «раз в “Северном” на Офицерской улице, другой раз где-то на Садовой». Уединялись в отдельных кабинетах и толковали по нескольку часов. Вначале определились с исполнителем: отпали кандидатуры Григория Гольденберга и Людвига Кобылянского. Гольденберга забраковал Зунделевич, заявив, что участие еврея в таком деле вызовет репрессии против всех евреев без разбора. По таким же соображениям отпал и Кобылянский, по происхождению поляк. В свою очередь, Соловьев подтвердил свою решимость убить императора и даже отказался от помощника в лице того же Гольденберга. После всех обсуждений в узком кругу Михайлов посчитал необходимым вынести вопрос на общее собрание «Земли и воли».

Обсуждение проходило в четверг 29 марта 1879 года. Ходоки в народ и честные пропагандисты, как громом, были поражены сообщением Михайлова, что в Петербург приехал один из их собратьев с целью убить царя и его намерение следует рассмотреть как «главную акцию» из всех запланированных. Никакого сочувствия эта идея не вызвала, наоборот, многие высказывались резко против подобных действий. Самый проницательный отзыв на поступившее предложение исходил от Г.В. Плеханова:

«Единственная перемена, которую можно с достоверностью предвидеть после удачи вашей самой главной акции, – это появление трех палочек вместо двух при имени “Александр”».

Замечание Плеханова в данном случае попало в точку. То, что будущий лидер российской социал-демократии называл «появлением трех палочек вместо двух», реально и было единственной целью «главной акции» Михайлова. В конце концов, решили оказать помощь Соловьеву, не принимая участия в деле непосредственно. Для Михайлова такой результат обсуждения был приемлемым, так как развязывал ему руки. Информируя своего конфидента Черевина о возможности использовать внезапно появившегося фанатика, он получил полное согласие на акцию. В создавшейся ситуации Михайлову пришлось действовать вопреки мнению большинства членов «Земли и воли», на свой страх и риск, привлекая только немногих энтузиастов.

Последние дни перед покушением Соловьев провел, общаясь с Гольденбергом и Михайловым. С Гольденбергом они ездили упражняться в стрельбе на Семеновское стрельбище, и оказалось, что Соловьев неплохо стреляет; вместе покупали патроны к револьверу. От Морозова Соловьев получил револьвер системы «Веблей» № 500, предназначенный для медвежьей охоты; на квартире Михайлова он провел последнюю перед покушением ночь. Михайлов одел Соловьева как ответственного чиновника гражданского ведомства, с соблюдением всех характерных деталей. Без описания одежды, бывшей на Соловьеве в момент покушения, невозможно понять, как была спланирована вся акция. Полицейские протоколы дают полное представление о проделанной Михайловым работе, изрядно потрудившимся над гардеробом Соловьева, покупая в магазинах готовую одежду и нанимая портных на ее подгонку [15]. В результате вчерашний оборванец превратился в солидного «чиновника особых поручений». На нем было «двубортное пальто без талии с одним внутренним и четырьмя наружными карманами». Два нижних кармана пальто были из черного коленкора. Особо устроен был нижний правый карман: «с правой же стороны карман также из черного коленкора, распорот по ширине и затем продолжен, пришитою в виде мешка, замшею. Замша, составляющая продолжение этого кармана, светло-желтого цвета, новая немытая и мало загрязненная. По устройству этого кармана в него совершенно входит, вполне свободно может быть вынут приложенный к делу револьвер». Далее шла форменная фуражка, «установленная для чинов гражданского ведомства, с темно-зеленым бархатным околышем, серебряной кокардою и кожаным козырьком». Остальные вещи были из той же чиновничьей коллекции, но тоже с «изюминкой»: «сюртук малоношеный, касторовый, темно-коричневого цвета, двубортный, на черной ластиковой подкладке; брюки тиковые, темно-серые, малоношеные. Левый карман их белый коленкоровый, в отверстие для правого кармана вшит удлиненный четырехугольный мешок, из зеленой простой клеенки, вместо оборванного коленкорового кармана. Клеенчатый карман сшит и прикреплен черными нитками, по размерам его в нем совершенно свободно и вполне помещается револьвер, приложенный к делу». Прочая одежда без секретов: «жилет одинаковой материи с брюками, мало поношенный; рубаха белая, бумажная, стиранная с полотняной грудью, воротником и нарукавниками; штиблеты кожаные, поношенные; галстух черный, перчатки лайковые, черные и ремень с пряжкой желтый». Одним словом, Соловьев был одет не для прогулки по Дворцовой площади, а для посещения серьезного учреждения. Два кармана, вшитых в брюки и пальто, служили для того, чтобы иметь возможность переложить револьвер из кармана брюк в карман пальто или наоборот, по мере надобности.

Существует несколько описаний того, что происходило на Дворцовой площади утром 2 апреля 1879 года, но все они грешат явными неточностями, притом, что есть рассказ очевидца, который почему-то никогда и нигде не приводился. Вахмистр рижской полиции Франц Милошевич, прикомандированный к Третьему отделению, дал подробное показание о случившемся, как потерпевший:

«2-го апреля настоящего года, в 9 часов 5 минут, Государь Император изволил выйти на прогулку из Главного подъезда Зимнего Дворца. В это время я находился у Александровской колонны, от которой первоначально прошел к Комендантскому подъезду, а затем, увидев, что Государь Император изволил повернуть по Зимней канавке, я поспешил к Певческому мосту и, дождавшись прохода мимо себя Его Величества, я пошел за Государем шагах в 20-ти расстояния. Когда Его Величество поравнялся с воротами Гвардейского штаба, то я вдруг около Государя Императора увидел неизвестного мне человека, вышедшего, как мне показалось, из ворот Штаба. Человек этот был в длинном пальто, в левой руке держал он форменную фуражку гражданского ведомства с зеленым околышем и кокардой, а правой, внезапно выхватив из кармана пальто револьвер, произвел из него два выстрела, направленных в Государя Императора. Выстрелы эти следовали один за другим, и Государь Император, отступивши, сошел с тротуара на площадь. В это время я успел броситься к преступнику, когда я находился на линии между Государем и преступником, то преступник выстрелил в третий раз, причем я, должно быть, и был ранен в правую щеку, хотя в то время никакой боли не почувствовал. Сделавши третий выстрел, преступник бросился бежать через площадь; пробежав некоторое расстояние, он, споткнувшись, упал и, подымаясь, произвел 4-й выстрел. Затем преступник, продолжая бежать по взятому им направлению, достиг почти до тротуара у подъезда князя Горчакова, но тут я, догнав его, успел схватить за пальто, и в это же самое время преступник был окружен собравшимся у дома князя Горчакова народом. Как только преступник был окружен народом, то он произвел пятый выстрел, прямо вверх; после этого выстрела его свалили и задержали, причем между другими к преступнику подбежал капитан Кох, стоявший до того у подъезда князя Горчакова. По задержании преступника к этому месту изволил подойти Государь Император, который приказал прекратить побои. Затем Государю Императору был подан экипаж, и только после отъезда Его Величества во Дворец я заметил, что кровь, которой был облит, течет из раны на щеке» [15].

Показания Милошевича говорят об одном – император был обязан спасением только самому себе: под прицельным огнем он сумел уклониться от пуль и практически не пострадал. В самом эпизоде есть несколько важных деталей, которые прямо указывают на осведомленность организатора нападения, знавшего расписание прогулок императора, их примерный маршрут и возможность преодоления внешнего оцепления. Михайлову, при всей его изобретательности, такое было не под силу. Царь гулял в оцеплении переодетых агентов, и просто так преодолеть эту цепь, а тем более оказаться внутри ее было невозможно. Соловьев был доставлен Михайловым к Штабу гвардейского корпуса и вошел туда, имея для этого какой-то формальный повод, скорее всего, запечатанный пакет. Сфабриковать пакет с надписями и печатями Михайлову помогли. Соловьев, одетый чиновником гражданского ведомства, вошел в Штаб, передал пакет и на выходе из ворот штаба на Дворцовую площадь оказался внутри оцепления совершавшего прогулку императора, и мало того – прямо на его маршруте. Наблюдательный Милошевич не мог не заметить, откуда появился вдруг возле императора неизвестный в длинном пальто. Скорее всего, выходившего из ворот Штаба гвардии господина заметил не только Милошевич, но и другие охранники, следившие за прогулкой царя. Следствие по данному факту проводилось в закрытом режиме и нигде не комментировалось. Гвардейским корпусом командовал наследник-цесаревич, но со своего поста был смещен помощник главнокомандующего войсками гвардии великого князя Николая Николаевича, генерал-лейтенант Р.Г. Бистром, ведавший пропускным режимом в Штабе. Дневник военного министра Д.А. Милютина (запись от 4 апреля 1879 г.) четко зафиксировал кадровые перестановки:

«Сегодня утром представил я Государю вчерне проектированный указ в присутствии генерала Дрентельна. Тут же окончательно решены все назначения: в Петербурге генерал Гурко назначается временным генерал-губернатором и вместе с тем помощником главнокомандующего войсками округа вместо барона Бистрома, назначаемого в Военный Совет» [16]. Не барону ли Бистрому (или его адъютанту) вручил пакет переодетый чиновником Соловьев утром 2 апреля 1879 года? Официальное следствие по делу Соловьева проводил сенатор С.И. Леонтьев. За два месяца сенатор допросил всех родных Соловьева, и они отметили метаморфозу в одежде Соловьева в последнее время. Один из его родственников, Алексей Вишняков, сообщил, что видел Соловьева 17 марта, тот был щегольски одет в длинный черный английский сюртук, в пенсне. Соловьев заходил к Вишнякову по случаю именин. Леонтьеву удалось разыскать магазин, где был куплен револьвер. Владелец магазина «Центральное депо оружия», купец 2-ой гильдии Эдуард Вениг на допросе показал: «Предъявленный мне револьвер системы Веблей 500 я признаю за тот револьвер, который в прошлом году был куплен в моем магазине, как отмечено у меня по книгам 10 мая 1878 года, доктором Веймаром, за 30 рублей». Доктора Веймара арестовали, но доказать его связь с покушением Соловьева не удалось, так как револьвер сменил с момента покупки несколько хозяев. Сенатору Леонтьеву не удалось выявить никаких связей Соловьева с социалистами, а сам он такую связь отрицал. Кто предоставил ему форменную одежду и как он попал в штаб гвардейского корпуса, Соловьев объяснить отказался, но упомянул о некоем Федоре, оказавшем ему содействие:

«По поводу прочитанных мне показаний Милашевича и протоколов осмотра револьвера и моей одежды я никаких замечаний представить не желаю… Адресов лиц, которые, проживая в Петербурге, посвятили себя социально-революционной деятельности, я при приезде сюда не имел, и только после случайной встречи с Федором, упоминаемым мною в прежних показаниях, установилась чрез него связь между мною и петербургскими деятелями социально-революционной партии. Федор этот – человек развитой и более образованный, чем я. Он высокого роста, плотный, без усов и бороды, с темно-русыми, курчавыми на голове волосами. Человек это, по-видимому, не нуждающийся и имеющий, по словам его, отца или дядю, который дает ему средства к жизни» [17].

Соловьев хотя и несколько исказил образование и внешность Александра Михайлова (Федора), но все же верно указал спонсора своих приобретений и руководителя всей операции. Явным преувеличением выглядит оценка Соловьевым образования Михайлова, который едва закончил гимназию в Путивле и не одолел даже года обучения в Технологическом институте. Что касается источника средств Михайлова, то здесь «заблуждение» Соловьева было просто разительным – вся его амуниция приобреталась на средства из фонда секретной агентуры Третьего отделения. Вот как далеко могут завести человека заблуждения…

Верховный Уголовный суд проштамповал А. Соловьеву смертный приговор. Так его и повесили, как одиночку-террориста, ничего от него не добившись. Казнь на Смоленском поле выглядела простой формальностью.

Реакция Александра II на нападение была, на первый взгляд, не совсем адекватной, по предложенным им мерам. Дневник Д.А. Милютина отметил эту тему специально:

«Государь приказал нам сегодня же собраться и составить предположение об учреждении в обеих столицах и других больших городах временных военных генерал-губернаторов с применением правил военного положения. Государь казался спокойным и судил в умеренном смысле; присутствовавший при этом наследник цесаревич высказывался гораздо энергичнее и круче».

Последовавшие затем отстранение Р.Г. Бистрома и назначение генерал-адъютанта И.В. Гурко одновременно на две должности – помощником главнокомандующего войсками гвардии и округа, а также временным генерал-губернатором Санкт-Петербурга показали, однако, что у Александра II появились первые подозрения относительно роли наследника-цесаревича в происшествии на Дворцовой площади: знание преступником маршрута передвижения по штабу корпуса и специально подобранная для этого одежда наводили на грустные мысли.

В «Земле и воле» выстрелы Соловьева заставили всех вздрогнуть – мирным народникам стало понятно, что курс кружка, нацеленного на пропаганду в народе, стал кардинально меняться. Близким к руководству «Землей и волей» Г.В. Плеханову, М.Р. Попову и другим ничего не оставалось, как наблюдать действия Александра Михайлова, уже самостоятельно определявшего тактику «освободительной борьбы». Он на деле показывал им, кто Хозяин в доме, причем все увереннее. Вокруг Михайлова, как из-под земли, стали возникать сторонники нового направления, сначала называвшие себя группой «Свобода или смерть», но затем, по здравому размышлению, сменившие вывеску на более умеренную.