Текст книги "Как стать знаменитым журналистом"

Лекция 5
Свобода слова и смежные свободы

Кажется, Максим Горький, один из величайших русских писателей XX века, и тоже, кстати, журналист (феномен, о котором я еще расскажу в свое время), называл тоску зубной болью в сердце.

Повторюсь, хотя не люблю этого, но в данном случае считаю уместным, что ничего кроме профессиональной зубной боли в сердце не вызывает у меня необходимость рассказывать вам, уважаемые читатели, дорогие студенты и особенно любезные студентки, о свободе слова.

Воистину нет повести печальнее на свете, чем повесть о свободе и печати. Нет повести и яснее, банальней, очевидней. А повторять банальности – разве не тошно и не пошло само по себе. Но, увы, без этого в курсе теории и практики журналистики не обойтись. И хотя многое мною уже сказано в предыдущей лекции, осталось что и добавить.

Чтобы не столько облегчить, сколько облагородить свою задачу и сделать для себя более приятной запись этой лекции, воспользуюсь одним из любимейших моих журналистских приемов – изложу все необходимое в тезисах, опуская всюду, где они (хотя бы для меня) очевидны, доказательства, и необязательные, хотя и модные ныне в России рассуждения. И конечно же без всякого пафоса.

Тезисы о свободе печати

I. «Я не согласен с вашим мнением, но готов отдать жизнь за то, чтобы вы могли его свободно высказывать» – этот афоризм Вольтера, на который любят ссылаться к месту и не к месту, конечно же является максималистским, то есть провозглашает идеал, а не норму и уж тем более не реальность.

ИСТОРИИ НЕ ИЗВЕСТЕН НИ ОДИН ПРИМЕР ТОГО, КОГДА КТО-ЛИБО ПОШЕЛ НА СМЕРТЬ СОБСТВЕННО ЗА СВОБОДУ СЛОВА, ТЕМ БОЛЕЕ ЗА ЧУЖУЮ. НЕ СДЕЛАЛ ЭТОГО И САМ ВОЛЬТЕР.

Люди осознанно идут на смерть за свою семью, свою родину, свою религию или идеологию, наконец – за свою свободу или за свою честь.

Сама по себе свобода слова не относится к настолько абсолютным и всеохватывающим ценностям, как пять перечисленных.

II. «Свобода печати в буржуазном обществе есть зависимость писателя (журналиста тож. – В.Т.) от денежного мешка» – а это утверждение Владимира Ленина. Оно также в определенной степени, но не в такой, как вольтеровское, является максималистским. Ибо на определенном этапе своего развития свобода слова и свобода печати, безусловно, входят в систему основных ценностей либеральной демократии (строя, который, в общем-то, существует сегодня и в России). Между тем, и к ленинскому определению стоит прислушаться.

III. «Свобода слова есть осознанная необходимость денег» – этот несколько циничный афоризм-апокриф приписывается советскому писателю Юрию Нагибину, отличавшемуся из рядным свободолюбием и свободомыслием, но вполне преуспевавшему и в своем творчестве, и в публикации своих книг, и, кстати, в зарабатывании этих самых денег при Советской власти, то есть тогда, когда существовала реальная цензура, главный орган которой назывался Гпавлит. Отсюда, кстати, термин – «залитовать», то есть «разрешить к публикации».

Кнагибинскому афоризму я бы тоже прислушался. Он не догматичен, но безусловно является для многих пишущих (а ныне и снимающих) реальным руководством к действию. Не потому, что пишущий плох. А потому, что писанием он зарабатывает себе на жизнь.

IV. В жизни современного русского общества и современной русской журналистики свобода слова, с одной стороны, без условно, существует, а с другой – как реальность (а не мифологема) может быть точнее всего описана только суммированием вольтеровского, ленинского и нагибинского определений.

V. СВОБОДА СЛОВА (И В ИДЕАЛЬНОМ ДЕКЛАРИРОВАНИИ, И В РЕАЛЬНОМ ФУНКЦИОНИРОВАНИИ) ЯВЛЯЕТСЯ ОДНИМ (НЕ ЕДИНСТВЕННЫМ) ИЗ КРАЕУГОЛЬНЫХ КАМНЕЙ СОВРЕМЕННОЙ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ, НО НЕ ВЫСШЕЙ ЦЕННОСТЬЮ НИ САМОЙ ЭТОЙ СИСТЕМЫ (ЕЕ ВЫСШИМИ ЦЕННОСТЯМИ ЯВЛЯЮТСЯ ВЫЖИВАНИЕ, ИЛИ САМОСОХРАНЕНИЕ, И ЭКСПАНСИЯ), НИ ТЕМ БОЛЕЕ ЖИЗНИ ВООБЩЕ.

Свобода слова ни как идеал, ни как реальность не стоит выше даже, например, свободы собственности или свободы конкуренции.

VI. В наиболее развитых западных демократиях свобода слова тем не менее, даже юридически, не говоря уже о том, что политически, отнесена к числу почти абсолютных ценностей. Хорошо известно, что первая поправка к американской конституции гласит, что свобода слова не может быть ограничена ни при каких условиях.

Между тем, как тоже хорошо известно, ограничения свободы слова в западных демократиях встречаются повсеместно, хотя чаще всего эти ограничения проводятся либо политически корректными, либо закулисными, либо психологическими способами и уж во всяком случае – никогда не впрямую от имени государства (власти), за исключением таких его органов, как спецслужбы, и за исключением таких периодов, как участие в военных действиях.

VII. Прагматизм рыночной демократии (и вытекающая из этого прагматизма ее высокая конкурентоспособность) приводит к тому, что человеческие инстинкты в рамках этой демократии стараются не подавлять, а использовать во благо сохранения самой демократии как формы существования общества и государства.

Просто запретить нельзя. Но можно запретить выражать определенные мысли публично. Религиозные государства, а равно тоталитарные государства вводят прямую систему запретов. Демократические – косвенную. Например, как это принято в любом обществе, системой моральных запретов, определенных общественных и политических табу, а также путем воспитания общественного конформизма.

Нарушение этих запретов не является преступлением, но может создать и создает для нарушителя множество серьезных, иногда прямо трагических проблем. Закон, однако, чист, власть – ни при чем, «священная корова» свободы слова остается неприкосновенной.

Прагматический подход к проблеме свободы слова сказывается еще и в том, что практика рыночной демократии, в отличие от практики (но не теории) марксизма, разделяет правду и истину.

Правда – это всего лишь известный нам на сегодня объем истины, но не вся истина. Если запретить движение от правды к истине (то есть свободное высказывание различных идей и мыслей, пусть кажущихся кощунственными сегодня), то конкурентоспособность такого общества будет подорвана – вперед вырвутся другие.

В демократических обществах свобода слова существует не потому, что это высшая ценность, а потому что без нее нельзя обеспечить выживаемость и экспансию этого общества.

Кроме того, практики демократической политики хорошо знают, что то, что запрещено, во-первых, больше привлекает, во-вторых, чаще выходит из-под контроля.

СВОБОДНО ВЫРАЖЕННУЮ МЫСЛЬ ГОСУДАРСТВУ ЛЕГЧЕ КОНТРОЛИРОВАТЬ, ЧЕМ МЫСЛЬ НЕ ВЫСКАЗЫВАЕМУЮ.

VIII. Наконец, и в практическом смысле это, пожалуй, самое главное, западная политическая демократия строится по принципу ограничения одних властных институтов другими. Взаимодействие законодательной, исполнительной и судебных властей оказалось недостаточным для сохранения баланса сил в этой системе.

Бюрократию, деньги и общественные пороки не удается контролировать ни самой демократической системе, ни ее судебной ветви, ни явно отмирающей в качестве универсального морального института религии. Это может сделать либо тотальная власть государства (что разрушило бы самою демократию), либо тотальная власть общества, то есть граждан.

СВОБОДА СЛОВА И ЯВЛЯЕТСЯ ИНСТИТУТОМ ТОТАЛЬНОЙ ВЛАСТИ ОБЩЕСТВА НАД САМИМ ГОСУДАРСТВОМ, БЮРОКРАТИЕЙ, ДЕНЬГАМИ И ОБЩЕСТВЕННЫМИ ПОРОКАМИ.

Институт свободы слова – это религия современного демократического общества.

IX. Церковь часто контролировала светскую власть, но когда дело доходило до угрозы самому существованию либо власти, либо государства, либо общества, государственная власть не боялась противостоять и Церкви. Тем более не боится противостоять институту свободы слова.

В современном демократическом обществе наиболее очевидно противоречащими институту свободы слова являются институты спецслужб, государственной тайны и даже коммерческой тайны.

Прагматизм демократического общества нашел простой и эффективный выход из этой проблемы, действуя по принципу «и овцы целы, и волки сыты». Исходя из здравого смысла, решено, что журналист не может узнать государственную тайну сам. Он может либо получить ее из уст или рук сотрудника спецслужб или госчиновника, либо воспользоваться их халатностью. Поэтому в демократических странах никогда не будут судить за разглашение гостайны журналиста, но всегда – источник его информации.

Этого различия до сих пор часто не делает российская власть, подставляя себя под удар западного общественного мнения.

X. Нелишне заметить, что политическая, общественная и государственная лояльность воспитаны в западных журналистах в такой мере, что лишь единицы из них – и то крайне редко, стремятся рассказать миру о подлинных, реально значимых секретах собственной страны.

Анархизм и безответственность российских журналистов, напротив, сегодня очень часто ведут к, по сути, нелояльным действиям в отношении собственной страны и собственного общества.

XI. В России в некоторых журналистских, политических (что вообще странно) и правозащитных кругах сложилось мнение, что исключительно злая воля и недемократизм российской власти, военных и спецслужб приводят к постоянному нарушению принципов свободы слова и печати во время военных действий, контртеррористических операций (в том числе и по освобождению заложников), вообще чрезвычайных ситуаций. Смешно было бы утверждать, что наша власть самая демократичная, а военные и спецслужбы – самые открытые.

Но глупо также не понимать того, что всякое военное действие всегда и всюду (не в России только) сопровождается и не может не сопровождаться нарушением целых групп прав и свобод, которые в обычной обстановке хуже или лучше, но соблюдаются в той или иной стране.

И дело тут не в чьей-либо злой воле (она может лишь усугубить ситуацию), а в фундаментальной, несмотря на все декларации, неравнозначности для общества и отдельных (практически всех) людей таких ценностей, как жизнь, безопасность и свобода слова или свобода печати.

В «Войне и мире» Лев Толстой писал: «Началась война, то есть самое противоестественное всему человеческому дело». Насколько «противоестественно» убийство одних людей другими, к сожалению, можно поспорить, но то, что война есть не просто чрезвычайное искривление обычной жизни, а иная жизнь, жизнь по иным правилам, это точно. И законы войны (и схожих событий) в принципе не предусматривают существование многих обычных для мирной жизни свобод и прав. Это главная и самая фундаментальная причина крушения института свободы слова и свободы печати во время войны.

Вторая причина: свобода слова и свобода печати (и некоторые другие свободы) мешают достижению главной цели войны, то есть победе над врагом, противником. Война предполагает обман (напасть там, где противник не ждет), дезинформацию (внушить противнику прямо противоположное тому, что ты собираешься делать), широчайшую разведывательную деятельность (то есть воровство чужих секретов), наконец – убийство других людей и сокрытие правды о собственных потерях ради поддержания боевого духа и способности к сопротивлению у своей армии и своего населения.

Как может вписаться свобода слова и печати во все это? Разве только как преступление против собственной армии и собственной страны!

Наконец, третья причина. Войны (а равно и всякие спецоперации) ведутся силами специально (по закону) организованных групп людей (армия, милиция, спецслужбы), для которых законом же демократические формы организации заменены иерархически-авторитарными. Недемократические структуры не могут действовать демократически.

Восприятие далеко идущей войны (например, чеченской) как чего-то отдельного от нашей мирной жизни, где должны царить свобода слова и печати, является нонсенсом, синдромом обывателя, не ощущающего единства общества и нации. Отсюда и рождаются странные требования к военным: там, на поле боя, вы можете хранить свои военные секреты, а мы, в Москве (у нас же мир и должны соблюдаться права и свободы человека), имеем право знать о ваших действиях всю правду.

Сказанное не означает, что пресса и ее аудитория не должны желать получить максимум правдивой информации «с фронта».

Но природа войны такова, что, пока есть «фронт», никто конечно же правды, да еще максимума правды, никогда не получит.

XII. Свобода слова сегодня в России не только существует. Как и во всех обществах, находящихся на стадии анархо-демократии, она по сути абсолютна.

Данное утверждение, с которым очень многие и в самой России, и вне ее не согласятся, не является таким скандальным, как кажется. Иногда (правда, не часто) оно находит поддержку с самой неожиданной стороны, а именно: на Западе. Хотя, как правило, в выводимых там рейтингах стран Россия по уровню свободы прессы обретается на неприлично низких местах, случается и иное. Приведу удивительный (впрочем, только для тех, кто не знаком с интимными деталями функционирования западных СМИ) пример, обнародованный еженедельником «Эксперт» (12–18 апреля 2004 г.) со ссылкой на доклад «International Council Human Rights Policy», подготовленный в марте 2004 года по заказу Европарламента. «По данным этого доклада, – пишет "Эксперт", – Россия заняла третье место среди всех европейских стран по степени свободы прессы и журналистов, уступив лишь Великобритании и Испании». Сами авторы доклада расценили полученные результаты как сенсационные. Один из советников ICHRP, комментируя доклад, сказал буквально следующее: «Сегодня русским журналистам их западные коллеги могут лишь позавидовать, ведь даже во многих развитых странах журналисты нередко поставлены перед выбором: говорить то, что им прикажут, либо искать другую работу».

Может быть, авторы упомянутого доклада и чрезмерно перегнули палку в сторону, противоположную расхожим представлениям. Но профессиональный и объективный наблюдатель, безусловно, не может отрицать, что ни к каким отщепенцам по уровню реальной свободы журналистики Россия не относится.

Это не означает, что в России нет проблем со свободой слова и угроз для нее.

Эти проблемы и угрозы связаны с тремя факторами:

• неумением и нежеланием государства, провозгласившего свою демократичность, действовать в соответствии с демократическими нормами и правилами в этой сфере;

• безответственным использованием свободы слова журналистами, что вызывает ответную, часто неадекватную реакцию государства;

• продолжающейся холодной гражданской войной внутри российского общества, его нестабильностью, когда задача политического, а порой и физического выживания отдельных лиц, групп и самой власти или даже страны заставляет их нарушать любые законы, в том числе и законы, охраняющие свободу слова.

XIII. В предыдущих тезисах я, как правило, употреблял лишь один термин – «свобода слова». Между тем для серьезного, а не поверхностного или конъюнктурного анализа данной проблемы нужно различать, как минимум, пять терминов и, соответственно, пять социальных ценностей и выстроенных на основе их социальных институтов: свобода слова, свобода печати, цензура, свобода конкретных СМИ, свобода массовой информации.

Свобода слова сегодня в России реальна и абсолютна – практически в западном смысле: можно говорить что угодно и где угодно. И чаще всего даже с меньшей ответственностью за свои слова, чем на Западе.

Свобода печати закреплена законодательно, наличествует в реальности, но для общества в целом воплощается как совокупность текстов и образов во всех российских СМИ, а не в каждом в отдельности. В принципе – это приемлемый стандарт.

Цензура запрещена законодательно, фактически отсутствует в практике всех СМИ, кроме корпоративной цензуры, юридически, впрочем, тоже не существующей. Отдельно я указал бы как на значимые сегодня в России такие факторы: самоцензура самих журналистов, связанная с их политическими пристрастиями (это особенно проявляется по линии водораздела «коммунисты – антикоммунисты», причем с обеих сторон), и, как я ее называю, цензура друзей – очень эффективная. Позвонить другу – главному редактору или известному журналисту и о чем-то его попросить в России является нормой. Отказать в такой просьбе очень трудно. Но не потому, что страшно, а потому, что неприлично: неприлично отказать другу в дружеской просьбе. Так пока по привычке функционирует русский политический класс.

Ко мне, в бытность мою главным редактором общенациональной газеты, с такими просьбами обращались десятки раз люди, с которыми у меня сложились очень хорошие или дружеские отношения: начиная от премьер-министров и вплоть до ключевых заместителей министров, не говоря уже о просто крупных политиках без должностей. Прямых же запретов печатать что-либо или угроз я в своей практике не встречал – кроме, разумеется, запрета «Независимой газеты» в ряду других демократических изданий 19 августа 1991 года, «цензурного казуса» 5–6 октября 1993 года (о нем я еще расскажу подробно) и двух самых эффективных сегодня форм цензуры – цензуры финансовой и цензуры угрозой лишиться работы или должности. Обе эти формы я, разумеется, испытывал на себе – когда возглавлял «Независимую газету», к финансированию издания которой подключился г-н Березовский (с 1995 года). Последние годы нашей «совместной» работы его недовольство тем, что я поддерживал (в целом) политику Владимира Путина, сначала выражалось в том, что деньги на издание газеты приходили с большими перебоями и не в нужном объеме, а поскольку своей линии я не изменил, г-н Березовский просто освободил от меня «Независимую газету», а меня – от нее.

Свобода конкретных средств массовой информации различна, как это всегда бывает. Она ограничивается и в слишком многочисленных государственных СМИ (включая и даже в наибольшей степени – СМИ, принадлежащие или подконтрольные региональной и местной власти), и, естественно, в частных – как минимум, интересами их владельцев, часто к тому же зависящих от государства, а также интересами главного менеджмента и самоцензурой (добровольной или корыстной) главных редакторов или самих журналистов.

Свобода массовой информации в России наличествует не в полной мере – прежде всего из-за многочисленных табу, негласно налагаемых на те или иные темы как государством, так и частными владельцами СМИ и близкими им по бизнесу или политическим интересам группами.

Характеризуя ситуацию в целом, я с полной ответственностью могу сказать, что отдельные ограничения всех этих свобод и, напротив, отдельные элементы неофициального цензурирования с лихвой перекрываются особенностями функционирования уже свободной, но пока еще не до конца ответственной русской прессы в обществе со слабой властью, воюющими друг с другом элитами (информационные войны, в которых используется много лжи, дают и громадные выбросы самой запредельной правды) и общей анархией.

XIV. Наконец, последнее, что я хотел бы и обязан сказать на сей счет – это «проблема денег».

Бедное общество, будучи в чем-то всегда лучше богатого, страдает и многими дополнительными пороками, в богатых странах минимизированными.

Девяносто процентов русских журналистов (особенно вне Москвы) – очень мало зарабатывают официально. И это, безусловно, приводит к возникновению ряда дополнительных проблем для свободы СМИ в России. Совсем небольшие суммы могут обеспечить как появление информации, которая расширяет поле свободы печати, так и, напротив, сокрытие информации, что, естественно, сужает это поле.

И второе в этом же направлении. Бедная аудитория менее требовательна к работе журналистов, не способна материально поддерживать нужный тонус конкурентной борьбы. Советские времена, когда одна семья выписывала по пять-шесть газет и еще два-три журнала, давно прошли. Сегодня большинство семей либо ограничиваются просмотром телевидения, правда, довольно разнообразного, либо выписывают, плюс к этому, всего одну газету, причем чаще всего – не центральную, а местную, как правило, либо очень слабую профессионально, либо максимально ангажированную одной из местных бизнес-группировок.

Поэтому я всегда говорю (ссылаясь на свой пример), что

СВОБОДА ПЕЧАТИ В РОССИИ СУЩЕСТВУЕТ ДЛЯ ТЕХ ЖУРНАЛИСТОВ, КОТОРЫЕ СПОСОБНЫ И ИМЕЮТ ВОЗМОЖНОСТЬ РАБОТАТЬ В ЕЕ РАМКАХ, А СВОБОДА МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ – ДЛЯ ТЕХ, КТО ИМЕЕТ ВОЗМОЖНОСТЬ СЛЕДИТЬ ЗА ПЕРЕДАЧАМИ ВСЕХ ОСНОВНЫХ ТЕЛЕКАНАЛОВ И РЕГУЛЯРНО ЧИТАТЬ ШЕСТЬ-СЕМЬ ГАЗЕТ И ДВА-ТРИ ЕЖЕНЕДЕЛЬНИКА РАЗНЫХ ПОЛИТИЧЕСКИХ НАПРАВЛЕНИЙ.

Впрочем, это проблема не собственно свободы слова и свободы печати, а более глубокая общественная проблема.

XV. СВОБОДА СЛОВА (ПЕЧАТИ) ДЛЯ ЖУРНАЛИСТА – ТАКАЯ ЖЕ ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ ПОТРЕБНОСТЬ, КАК И ЯЗЫК, ПИСЬМЕННОСТЬ.

Без языка нет развитой, профессиональной и полноценной журналистики, хотя некоторые сообщения можно передавать и жестами, мимикой, рисунками или фото– и видеоизображениями. Но сложные мысли нуждаются для своей передачи в развитой лингвистической системе, с помощью которой можно сформулировать не только конкретные, но и абстрактные понятия.

Свобода слова (печати) – это просто более полная возможность оглашать и публиковать все мысли, а не их ограниченный набор.

Но и языком одни люди пользуются примитивно, в пределах нескольких сотен слов, а другие – максимально широко, используя не только почти все языковое богатство, но и творя новую лингвистическую реальность. Возможности у всех равны, а потребности и искусство их использования у каждого разные. Равным образом и свобода слова (печати) лишь создает возможность свободно говорить и писать, а отнюдь не потребность в этом и тем более не умение это делать. Со времен начала гласности, перестройки и демократических реформ в России с помощью возможностей, открытых свободою слова (печати), было произнесено и опубликовано столько ахинеи, что порой даже самые твердокаменные либералы задумываются о пользе цензуры. Но, увы,

ЦЕНЗУРА НЕ СПАСАЕТ ОТ ГЛУПОСТИ, ТАК ЖЕ КАК И СВОБОДА ПЕЧАТИ НЕ ГАРАНТИРУЕТ ПОЯВЛЕНИЕ ЛИШЬ УМНЫХ ТЕКСТОВ.

XVI. Теперь нелишне перечислить реально существующие практически во всех демократических странах (в более или менее жесткой юридической форме) многочисленные легальные изъятия из принципа свободы печати.

• Как правило, в конституциях или законах, специально по священных СМИ, запрещены (то есть цензурированы):

• призывы к свержению существующего строя;

• призывы к войне (между тем войны ведутся и с чего же, как не с призыва соответствующего государственного деятеля, они начинаются?);

• призывы к разжиганию межнациональной, расовой и религиозной розни.

• Кроме того, всюду в законодательстве существует понятие государственной и/или военной тайны, под соусом чего цензурируются целые пласты информации.

• Деятельность некоторых спецслужб во всех крупных демократических государствах фактически (в некоторых своих аспектах) вообще законодательно выведена из-под контроля СМИ.

• Почти повсеместно наказуема в судебном порядке клевета, под определение которой часто попадает просто документально не доказанная правда.

• Во многих странах судебно наказуемы также разного вида публичные оскорбления физических лиц.

• Законом охраняется корпоративная тайна.

• Законом охраняется тайна личной жизни.

Какой объем важной для общества информации выводится таким образом из-под контроля свободы печати (контроля СМИ)? Никто точно не может это сказать. Но ясно, что это не 1–2 %.

Другое дело, нужна ли, полезна ли обществу абсолютно реализованная абсолютная свобода печати? И что с обществом случится, если кто-либо в виде эксперимента на это решится?

Наконец, в последнее время особенное распространение получили не закрепленные законодательно, но реальные ограничения свободы печати по принципу так называемой политкорректности – ограничения, часто вполне абсурдные. В России это, например, проявилось в бессмысленных рассуждениях, что-де постыдно употреблять выражение «лицо кавказской национальности». Причем никто из борцов против этого выражения не пояснил, как, например, обозначать в тех же милицейских сводках основные приметы задержанных, если при них нет документов и своих имен они не называют? Да и сами борцы за «политкорректность» вряд ли всегда с ходу определят, кто из пяти представленных им людей разной национальности является азербайджанцем, армянином, грузином, чеченцем или аварцем.

Не слишком корректное с научной (этнографической) точки зрения выражение «лицо кавказской национальности» объявили, фактически пытаясь цензурировать печать, некорректным политически. На Западе возник еще более обширный круг тем, проблем, коллизий и слов, которые фактически являются запретными, то есть подцензурными, по соображениям политкорректности.

Эти казусы показывают, что

НЕ ТОЛЬКО ВЛАСТЬ ПЕРИОДИЧЕСКИ ИСПЫТЫВАЕТ НА ПРОЧНОСТЬ ИНСТИТУТ СВОБОДЫ ПЕЧАТИ. ЭТО ДЕЛАЕТ И САМО ОБЩЕСТВО, В ТОМ ЧИСЛЕ САМОЕ СВОБОДНОЕ И САМОЕ ЛИБЕРАЛЬНОЕ.

XVII. Более всего уязвимость некоторых как цензурных ограничений, так и борьбы с ними показывает, на мой взгляд, такой пример. Почти повсеместно в демократических странах призывы к насильственному свержению существующей власти находятся под запретом. Само по себе это похвально, но не стоит все-таки забывать, что большая часть истории всех этих стран есть история революций и государственных переворотов. Россия – не исключение. Только в последние годы мы видели, как минимум, три таких события: август 1991 года, декабрь 1991 года, сентябрь – октябрь 1993 года.

Остановить историю нельзя ни цензурным запретом, ни табуированием отдельных слов и понятий. И журналисты и политики не должны забывать об этом не только тогда, когда они борются против цензуры, но и тогда, когда, победив в этой борьбе, начинают сами цензурировать или табуировать – и не только прессу, но и самою жизнь.

XVIII. Завершу свои тезисы о свободе печати утверждением, которое может претендовать на универсальность и афористичность одновременно:

СВОБОДА ПЕЧАТИ ЕСТЬ ОДИН ИЗ КРАЕУГОЛЬНЫХ КАМНЕЙ СВОБОДНОГО И ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА, КОТОРЫЙ, ОДНАКО, ОЧЕНЬ ЧАСТО ИСПОЛЬЗУЕТСЯ И В КАЧЕСТВЕ КАМНЯ ЗА ПАЗУХОЙ, И БУЛЫЖНИКА КАК ОРУЖИЯ, ПРИЧЕМ ПРОЛЕТАРИАТОМ РЕЖЕ, ЧЕМ ДРУГИМИ СОЦИАЛЬНЫМИ ГРУППАМИ.

* * *

С тезисами о свободе слова покончено, но ясно, что в ходе дальнейших лекций я неизбежно коснусь, особенно на уровне конкретных примеров, того, что проиллюстрирует слишком категоричные, на чей-то вкус, утверждения из этой лекции.

В XIV тезисе я упомянул о том, что имею возможность читать несколько газет и еженедельников, а также смотреть передачи (в основном, естественно, политические и информационные) нескольких телеканалов. Эта возможность связана, как вы понимаете, не столько с определенным уровнем материального достатка (редкий московский журналист выписывает газеты себе домой, то есть за собственные деньги), сколько с моими служебными возможностями.

Итак, я могу это себе позволить. Но вопрос в том, а стоит ли себе это позволять, стоит ли тратить на это время и, если иной возможности нет, личные деньги?

Вопрос не праздный, ибо современная русская журналистика сильно поскучнела и, кстати, стопка регулярно просматриваемых мною изданий значительно похудела. Еще четыре-пять лет назад она включала почти двадцать названий, а сегодня – едва насчитывает десяток.

Десяток – но не два-три, как в советское время, когда я без особой пользы для своей информированности выписывал домой «Правду», «Известия», «Комсомольскую правду», «За рубежом» и «Литературную газету» (толстые и специальные журналы – не в счет).

Современная русская пресса, к сожалению, очень ущербна, но все-таки это конкурирующая пресса. Конкуренция – форма ее существования сегодня. Поэтому с неизбежностью необходимо бросить хотя бы недолгий взгляд сначала на историю современной российской прессы, а затем на нынешнюю систему русских СМИ в целом. И это я сделаю в двух следующих лекциях.