Текст книги "Хиппи в СССР 1983-1988. Мои похождения и были"

«Чайник» на «Ноге»

В холодные осенние месяцы активность тусовки резко уменьшилась. Внутри «Туриста» поместиться было трудно, да его и переделали в стояк, до «Джалтаранга» ходить под ветром и дождем тоже было неуютно, да и цены там были неслабые. В общем, пошли мы с Поней и Шурупом в один день искать по центру новое удобное и незастреманное место тусовки. После недолгих поисков нашли его прямо через скверик напротив ЦК КПСС и под боком у ЦК ВЛКСМ, только узнали мы об этом соседстве не в первый и не во второй месяц, так поначалу в «Чайной» на Ноге (пл. Ногина, сейчас Китай-город) было приятно, тихо и чинно, а государственными учреждениями, которыми центр города забит, мы не интересовались. Попросту их игнорировали. Симпатично там было еще то, что очень недорого. Были там оладушки, варенье из лепестков роз, мед в маленьких блюдечках, сосиски, яичница, мягкие кресла и множество хороших столов, так что даже при наплыве публики тут, в отличие от «Этажерки», «Туриста» и «Джанга», можно было поместиться немаленькой компанией, никого не стесняя. Мы старательно высиживали это место, особенно по вечерам, когда вся публика, захаживавшая сюда пообедать из офисов, разъезжалась по домам и было совершенно спокойно. Пипл зазывали сюда всех и отовсюду. В результате место узнали и признали. Часто туда прямо с трассы приезжали иногородние и искали вписки. Зимой как-то вваливается Толик Гродненский с приятелями только что из Средней Азии, из Чуйской долины, затаренные по полной всем тем, чего нельзя. А тут облава, менты с «Березой», которая ради нового нашего места тоже открыла-таки свой филиал поблизости. Пришлось держать оборону, сцепив руки и не давая комсюкам сцапать наших, и даже отбиваться, пока Толик с компанией не исчезли во мраке скверика и далее в подворотне. Я, кстати, думаю, что соседи не сразу нас обнаружили именно из-за того, что собирались мы по вечерам, когда цековцы уходили со своих «работ», но и днем со стороны комсомольцев вряд ли могло быть особое внимание в таком месте, а от ЦК партии нас отгораживала густая зелень великолепного сквера. Интересная еще деталь заключалась в том, что прямо напротив ЦК ВЛКСМ у памятника героям Плевны рядом с единственным в округе общественным туалетом днем, особо ни от кого не прячась, тусовались голубые, которых никто при мне ни разу не винтил. Но они, правда, и опознавательных знаков, в отличие от нас, никаких не носили, поэтому праздно слонявшихся подозрительных мужчин нельзя было точно идентифицировать как подпадавших чисто по виду под УК РСФСР.

В «Чайнике» на «Ноге» «высиживаем место» с Поней и Шурупом

Кстати, насчет ЦК партии. Рассказывает Саша Ришелье (Пробатов, ныне француз без российского паспорта, живущий в Ницце). Как-то раз в начале 80-х, прогуливаясь по Кремлю в позднешкольные свои годы, он проходил к Боровицким воротам мимо Кремлевского дворца. А из него нежданно-негаданно стали выходить вожди. Саша пропустил стариков. Брежнев, выйдя, аж остановился и оторопело уставился на стоявшего в двух шагах волосатого индейца. А индеец ему на чисто русском: «Здравствуйте, Леонид Ильич!» В ответ: «Здравствуйте», и в машину… Без последствий обошлось. Такие патриархальные были времена…

Концерт Лозы в Политехническом

Раз как-то сидим (рассказ про осень – весну 1985–1986 годов), скучаем в большом собрании в «Чайнике», не знаем, чем заняться. Вдруг вбегает какой-то волосатый и с воплем «Спасите!» просит нас всех идти срочно в Политехнический музей, а то там он не может петь. Никодим сразу признал Юрия Лозу, и все охотно пошли его на дармовщинку послушать. Входим в зал, битком набитый молодыми людьми в костюмах, галстуках и всяких диковинных комсюковских значках, и проходим на первые два ряда, специально для нас освобожденные. Я думаю, что полный состав ЦК ВЛКСМ и руководство «Березы» впервые воочию столкнулись с вражеской Системой в таком количестве и должны были ее мирно терпеть в течение полутора часов прямо у себя под носом. А когда Лоза затянул по третьему разу свой «Плот», волосатые не выдержали и стали в темноте зала вытягивать вверх зажженные зажигалки и спички. Сверху кубарем скатились рядовые березовцы и чуть не собственными пальцами стали тушить огни. А на какую-то песню о мире без войны мы вообще встали и стали громко подпевать, опять-таки пытаясь зажечь огоньки… Так мы разбавили собой то событие, о котором комсюки дома бы горделиво говорили, что они самого Лозу слушали на спецконцерте…

«Чайник» был прекрасен, еще более удобен местоположением и счастлив своим мирным, нескандальным существованием. В «Туристе» то и дело происходили пьяные стычки, а сюда никто из алконавтов типа Алексея Шмелькова не совался. А те, кто приходил, просто преображались. Кстати, и тут Федор Щелковский любил в соседней подворотне угостить «Агдамом», но это было совсем другое дело. Как-то при большом скоплении безденежных и голодных людей, которые даже на чай не могли наскрести, появился Майкл Крэзи, который просто выручил всех, высыпав на кассу всю свою инвалидную пенсию в 30 рублей и заказав всем чая, варенья, хлеба и прочего. Невиданной щедрости поступок, учитывая, что жил он чрезвычайно трудно и никто ему, кажется, не возвратил и части этих денег. Впрочем, он и не рассчитывал, сказав, что все равно их продринчит и проторчит.

Леша Шмельков с женой Мариной

Позже и это милое место переоборудовали в пролетарский жестокий стояк, как ранее «Турист», чтобы нам стало менее удобно.

Московские культурные и политические тусовки в нашей среде

Все шло своим чередом. Много новых людей. Гораздо большая свобода, чем раньше. Всему этому дали импульс фестиваль и послефестивальные тусовки, своей смелостью и напористостью опережавшие «мороприятия» против нас и сплачивавшие новых и старых хиппарей.

Майкл Крэзи с подругой

Например, с человеком, прозвище которого само за себя говорит, Вандерфулей[21]21
  От англ. wonderful (прекрасный, замечательный).


[Закрыть], или просто Фулей, блаженным умницей и стародавним тусовщиком, я познакомился у Клары Голицыной еще в дофестивальные времена. Но видел его еще, возможно, у лианозовцев. То ли художник, то ли поэт, то ли просто святой и нищий, вхожий во многие дома и сообщества, везде был как свеча или живая благость. Говорят, жив до сих пор.

С Колей Храмовым меня знакомили прямо как с Чернышевским, только вышедшим из застенков, на станции метро «Коломенская».

Вечно возбужденный, спонтанный, он, однако, играл временами в Шерлока Холмса, с трубкой во рту и с усилием подавляя на минуту-две порывы вскочить, говорить и бежать куда-нибудь. Его и Сашу Рулевого (Рубченко, сына, между прочим, полковника КГБ) все остерегались, что-то на них наговаривали, типа того, что они провокаторы и политиканы. И вообще, самые главные доверисты. Группа «Доверие»[22]22
  Пацифистская Группа за установление доверия между СССР и США (с 1985 г. – между Востоком и Западом) была создана в 1982 г. и прекратила существование в 1989 г. С 1983 г. в деятельности группы активно участвовал Н. Е. Храмов. Группа распространила предложения правительствам и общественности СССР и США, имевшие целью установление доверия между этими странами. Власти СССР преследовали членов группы.


[Закрыть] почему-то тогда доверием не пользовалась в хипповой среде, несмотря на декларируемый путь к сближению с Америкой, которую все и тогда, и сейчас в развивающихся и загнивающих странах многие почитали, как самую передовую страну. А уж мы, волосатые, всегда вообще брали пример с американских хиппи, зачитывались книжками (кто мог достать и знал язык) о них и о битниках (сейчас-то я думаю, что американские хиппи тоже не много сами написали из-за своей лени…) и рассматривали те редкие фото оттуда, которые до нас доходили в скупой советской печати. То в журнале «Ровесник» что-то проскочит, то в «Комсомолке», то в буклетике с пластинками «Меридиан», то в «Вокруг света», так как в проталкиваемом совком по всему миру пацифистском движении именно волосатые-полосатые играли не последнюю роль своей численностью. Еще у многих валялись стопки пропагандистских журналов «Америка» и «Англия» (последние намного реже), где были статьи про Вудсток, рок-революцию, студенческие тусовки, кино и театр, контркультуру, психоделики, коммуны в Калифорнии и вообще молодежную свободу. Даже свободные посещения лекций студентами, спокойные переходы с одной специальности на другую, из одного университета в другой и запросто получаемые отпуска для размышления без потери места в учебном заведении были для нас шоком, не говоря про сельскохозяйственные и городские коммуны таких сумасшедших

Вандерфуля

Да, Запад, Америка… «Человек, человеческий детеныш… Я встану на его защиту!»[23]23
  Цитата из мультфильма «Ракша» (1967; реж. Р. Давыдов), первого из пяти мультфильмов цикла о Маугли.


[Закрыть] Тогда мы все вставали на защиту других ценностей, отличных от официально декларируемых коммуняками, а в жизни ими же первыми презираемых. Мало того, что лет с 13 все повально слушали очень шумную западную свободную музыку, названную роком, так еще и Воннегутов с Гессе позже почитывали, не говоря об отечественных Стругацких. А фильмы, по-моему, за исключением Тарковского, вообще смотрели только западные. Ну еще «Ежика в тумане» и «Сказку сказок»… Ходили и на «Чучело», и на «Покаяние»[24]24
  Упомянуты короткометражные мультипликационные фильмы Ю. Б. Норштейна «Ежик в тумане» (1975) и «Сказка сказок» (1979), а также игровые фильмы «Чучело» (1983; реж. Р. Быков) и «Покаяние» (1984; реж. Т. Абуладзе).


[Закрыть], а мне посчастливилось в мои дохипповые времена смотреть лучшие спектакли лучших театров того времени – Ленкома, Таганки, студии Беляковича на Юго-Западе и МХАТа на Тверском, которые, без сомнения, было лучшими культурными событиями и достижениями официального театра и хоть сколько-нибудь терпимого властями гуманизма, явления совершенно западного. Попадал я туда в основном благодаря моему однокласснику Вадику Когану и нехватке рабочих сцены в московских театрах, из-за чего им приходилось заключать с институтами договора на оказание помощи студентами.

Как-то Маша с Пессимистом позвали на день рождения к себе. Вернее, не к себе, на «Автозаводскую», а в обширную квартиру Машиного семейства – бабушек и дедушек на «Соколе». Компания «благородных», образованных и интеллектуальных хиппи просто радовала глаз и ухо.

Обоняние мое, правда, так и не приучилось к запаху косяка, который курили у себя в комнате мои ровесники, а по хипповым меркам олда, хипповавшая со времени окончания школы. Там была, как я ее назвал, «архитектурная тусовка» – Вася, два Федора, очень красивая Арина, Олег Пудель, Стас Миловидов (вот уж фамилия кому точно соответствовала, хотя и остальные их друзья были так же милы и умны!), Саша Иванов, нудный Андрей Дубровский, Синоптик и энциклопедист Сережа Терещенко, который впоследствии открыл свое издательство, а потом, уже во времена благоденствия и свободы 90-х, внезапно повесился. Компания по багажу знаний, хипповому опыту и вообще общей культуре превосходила не только меня, но и всю уличную на тот момент компанию, вместе взятую. Это были, во-первых, люди с высшим гуманитарным, архитектурным в основном, образованием, подкрепленным постоянным чтением самых развивающих книг и правильным общением, а во-вторых, те, кто начал тусоваться в гораздо более продвинутые времена и имел привычку интеллектуального соревнования. Тогда хиппи были как будто и начитаннее, и воспитаннее, и вообще, наверное, в большинстве из хороших семей, проживавших недалеко от Стрита. Единственное, что было у нас общего, – это возраст. Я затусовался тогда, когда они уже оттусовались, но сохраняли еще долго длинные, большими трудами отращенные волосы. К тому времени они стали домашними хиппи, а я еще был уличным тусовщиком, хоть и не красноштанного и багириного типов, но не совсем им неровня. То, что я на тот момент узнавал, они уже начинали забывать. Их удалые времена пришлись на те годы, когда я уныло ходил в стенах Московского энергетического института (где я учился в 1978–1981 годах) и по вечерам в общежитии на дискотеках влюблялся в накрашенных недалеких студенточек. В технических вузах было не так много интересных людей, а в МЭИ царили особенная пустота, скука и провинциальность.

В середине 80-х, судя по рассказам Иры Фри и некоторым намекам Боба Шамбалы, были уже какие-то центры, домашние собрания на тему восточных мудростей и даже некие умельцы, которые постигли некоторые из этих мудростей в плане практического лечения душевно неуравновешенных и психотропно зависимых людей, а также в плане духовного просветления и освобождения своего «астрального тела» от мирской суеты. Йога и оккультизм шли в первых рядах этого всего. Но кажется, что такие люди, как правило, просто замыкались в себе.

Добавление от Пуделя и Пессимиста (2022). Оказывается, года с 81-го или 82-го выставки старались устраивать два раза в год – весной и осенью. По крайней мере в 82-м Пудель хорошо помнит две такие – одну 17 июля, которая проходила в руинах Царицынского дворца, и участвовали человек 20 со своими работами. А дату второй забыл, она была вроде на берегу канала им. Москвы. Участники: Никита Головин, Миша Сталкер, Втататита, Валера Царевич (с фамилией Курочка), наверное, сам Пудель тоже. При плохой погоде выставки проходили у кого-то на даче.

Из записей конца 80-х: «Году в 87-м ходили на мрачный, но важный фильм “Письма мертвого человека”[25]25
  «Письма мертвого человека» – фильм Константина Лопушанского (1986).


[Закрыть], где я второй раз в жизни видел живого Ролана Быкова, который выступал перед премьерой. На меня кино произвело такое сильное впечатление, что, когда народ стал вставать в конце с мест, я закричал о науке, которая погубит мир, обслуживая партию и армию. Кстати, и ходили в тот раз по приглашению от самого Быкова, им подписанному. Билетерша растерялась, пошла за администратором, а за это время я пропихнул с десяток хиппарей без всяких билетов и приглашений».

Вообще-то больше всего любили ходить, и не по одному разу, на мультики, которые стали только-только появляться, – «Властелин времени», «Корабль-призрак», «Сказка сказок», «Кэтти»[26]26
  Упомянуты полнометражные мультфильмы «Властелин времени» (1982; реж. Р. Лалу), «Летающий корабль-призрак» (в советском прокате «Корабль-призрак»; 1969; реж. Х. Икэда), «Кэти» (1984; реж. Х. Л. Моро, С. Моро) и короткометражный фильм «Сказка сказок».


[Закрыть] и т. п., которые были для нас событиями. Дневной билет стоил 10–20 копеек – цена одной пачки мороженого.

Другие художники

Побывал у Нины Коваленко, очень самобытной художницы-самоучки из Сибири, которая стремилась всеми силами уехать на Запад и вступила ради этого в группу Батоврина и Шатравки «Доверие». Отцов-основателей группы уже на тот момент в ней не было: Батоврин выехал, Шатравка после попытки бежать в США оказался в тюрьме. Возглавляли ее какие-то то ли Глейзеры, то ли Медведковы, а потом вообще стал заправлять жирный, мерзкий и ловкий Кривов, с которым меня потом столкнула судьба уже во Франции, где я ему сильно помог, а он в конце нашего общения не удержался и проявил свою гадкую натуру…

Сосед с дачи, старше меня лет на пять, работавший в Парке Горького, привел меня в их обширную мастерскую и познакомил с главным художником этого парка Владиславом Поляковым. У него готовилась выставка в ЦДХ, прямо напротив Парка, и все его картины, штук 80, были развешаны и расставлены в этой мастерской. В основном он писал на оргалите с гладкой стороны (в отличие от Сольми, который для своих цветных пастелей использовал шершавую сторону). По проработанности работ, совершенно ренессансной, по точности сюжетов и благородству стиля я не видел на московских выставках ни одного подобного современника, а портрет его жены, который он сделал в духе Моны Лизы, недавно привозившейся тогда в Москву (я не пошел ее смотреть), вызвал у меня такой восторг, который не проходит и по сей день. Этот художник, по какой-то загадочной причине не ставший новым российским классиком, остается в моих воспоминаниях сильнейшим и значительнейшим из тогдашних современников. Даже картины мною любимого Худякова на Малой Грузинской были написаны с чуть меньшим вкусом, хотя и более сложны технически.

Илья Гущин. 1984

Вездесущий Миша Безелянский привел меня в мастерскую модного тогда по Малой Грузинской (и по ранее проходившим в конце 70-х квартирным выставкам нонконформистов) художника и бывшего хиппаря Игоря Каменева, который довольно приветливо, но несколько устало, в духе Карла Брюллова, нас принял и показал много своих картин. Тогда у него в картинах было много неподдельного романтизма и великолепного мастерства. На прощание Игорь нарисовал мой портрет практически одной линией, который оказался лучшим из всех моих кем-то нарисованных. Позднее я познакомился с Борисом Жутовским, легендой еще хрущевских времен, увидев работы которого Никита Сергеевич назвал этих необычных колхозному взору творцов пидарасами. Жутовский имел мастерскую, заваленную его странными скульптурами, где-то на Маяковке, был сангвиником и неутомимым рассказчиком. Мы у него бывали с Ильей Гущиным, выпускником Училища 1905 года (где меня даже не допустили к экзаменам), и Шурупом. Борис рассказывал и о хрущевских временах, о которых Илья уже много знал, и о своем друге Эрнсте Неизвестном (которого я видел много позже единственный раз на присуждении «Триумфов», устроенном Березовским в роскошном дворце на Елисейских Полях)[27]27
  Премия «Триумф» присуждалась в 1992–2010 гг. фондом «Триумф – ЛогоВАЗ», учрежденным Б. А. Березовским.


[Закрыть], и о множестве других людей и держал себя с нами вовсе не как старший мэтр, а как ровня.

Вообще художников, официальных и неофициальных, и их мастерских в Москве было, наверное, полгорода. Это были и специально отстроенные здания на Нижней Масловке, в которых я никогда не был, и всевозможные прочие обширные помещения, распределяемые Союзом художников, как, например, в одном типовом под школьное здание на улице Вавилова у Черемушкинского рынка, Горкомом графики и еще бог знает кем. Основные же помещения неофициальных художников, как тогда называли «самодеятельных», находились или в квартирках, как у Вербового в нашем доме на Ленинском, или в тесных подвалах и жэковских комнатушках дворников, истопников и слесарей. Я, признаться, в отличие от Андрея Фролова, собутыльника всех мало-мальски известных художников, редко попадал в эти святая святых, но об одном человеке хочу рассказать.

Саша Жданов, бывший несистемный волосатый и участник легендарной Бульдозерной выставки у меня под домом, по виду из-за растрепанной бороды и неухоженной шевелюры мог бы сойти на пацифиста на пенсии, если бы не его буйный нрав, которого боялись даже менты. Его мастерская в форме стакана с пятиметровыми потолками находилась между Новослободской и Лесной улицами на первом этаже какого-то старого здания. И он, представлявшийся донским казаком, при этом грозно зыркая глазом, очень шустро организовывал у себя вернисажи. Покупалась пачка в 100 листов ватмана и тушь. Ничего больше. Листы он раскладывал на полу, выливал на каждый немного туши и размазывал ее слегка половой щеткой. Давал высохнуть, развешивал на всю высоту стен и зазывал публику. Где он добыл столько телефонов иностранцев, работавших в Москве, я не знаю, но вся стена в прихожей рядом с аппаратом у него была ими исписана. Надо сказать, что иностранцы боялись не прийти, по его словам. Уж не знаю, какие меры воздействия он имел, но припералась страшная толпа корреспондентов, консульских и посольских работников, студентов и т. д. Все с деньгами. И не было случая, по свидетельству людей, его знавших, чтобы после такого вернисажа оставался хоть один непроданный лист и чтобы в течение следующей недели деньги от продажи не были пропиты самим творцом и теми из публики, кого он не отпустил восвояси. Бывали случаи, что какой-нибудь журналист, искусствовед или студент пропивался у него дотла уже после пропитых от продажи «шедевров» денег… и уходил от него разве что не в трусах. Не знаю уж, кто на него и за что жаловался, скорее всего, соседи, но частенько в конце разгула, когда хозяин уже должен был лишаться вроде бы сил, заявлялась милиция. Наверное, чтобы отодрать и отправить в лоно семей незадачливых собутыльников. Саша сопротивлялся, его доставляли каким-то чудом, наверное дождавшись, когда он уснет, в отделение. Оттуда он несколько раз просто уходил, разметывая всех и все на своем пути. Тогда же никаких клеток или камер в отделениях у ментов не было. Последний раз его приковали наручниками к двадцатисекционной батарее, которую не способны поднять даже пятеро крепких мужчин, в чем я убедился, когда работал дворником на Лермонтовской и в том доме меняли батареи отопления. Саша проснулся и дошел домой вместе с батареей. Никто его не преследовал, потому что в отделении происходил форменный потоп обжигающей воды… Он изображал из себя маститого художника, а маститые, как известно, ездят на этюды с натуры, и Саша все мне говаривал: «Я тебя научу писать кусты!» Почему кусты, а не воздушную перспективу, лес, озеро или скамейки с целующимися парочками, я так и не понял…

Другой пример «подпольного», а на тот момент уже вполне неплохо устроившегося художника представляла собой Натта Конышева, занимавшая тоже не самую маленькую мастерскую прямо за церковкою напротив высотки на Котельнической, в Серебряническом переулке. Они все, семидесятники, своим упорством, количеством и организованностью сумели добиться от разомлевшего к началу 80-х годов государства мастерских и выставочных площадей. Натта с удовольствием принимала гостей, поила чаем с вареньем, часто их быстро и похоже, но очень грубо писала и показывала несметное количество своих маляк. Меня с первой женой она запечатлела минут за 30–40. Бабка была тоже вполне прихиппованная и просто сменила уличные тусовки на художественные по мастерским и выставкам, зато к ней дорогу знали многие поколения хиппарей. Она, Клара Голицына и другие женщины периодически устраивали свои отдельные выставки на Малой Грузинской, отделяя женское искусство от мужского. В 2022 году ее не стало, но еще за два месяца до ее кончины, как мне рассказывал один шустрый антиквар и ее приятель, Натта появлялась, хоть и почти немощная, на каких-то выставках, и ей устраивали собственные вернисажи.

В группе «Доверие», куда я несколько раз попадал по приглашению сначала Храмова и Рубченко, а потом Арыча и Нины Коваленко, я познакомился еще с одним чрезвычайно симпатичным художником, прошедшим путь от гонений до успеха за границей, Сашей Калугиным, у которого были проблемы со здоровьем, но который при этом создавал великолепные графические картинки, описывающие красоту и нелепость русского быта. Смесь злой карикатуры и доброй улыбки. Он и его семья тогда не так давно переехали с Трубной, где прямо с помоек набрали и перевезли сюда отличную коллекцию икон, хоругвей и других предметов старины. Их гостеприимству не было пределов, и мы с женой уезжали от них сытые, убаюканные добрыми советами и интересными рассказами несколько заикавшегося Саши и его разговорчивой и милой жены.

Почему-то, хоть они все и бывали на наших выставках, я не приглашал их в них участвовать. Скорее всего, просто блюл чистоту собственно хипповых рядов, но и подозревал, что они на своих квартирниках уже отвыставлялись и заново начинать этим заниматься, не имея перспектив тут хорошо продаваться или иметь хорошую рекламу, было просто неинтересно. У них уже покупали из мастерских или из дома заезжие коллекционеры или дилеры, которые давно делали им имена на Западе.

Многие, наверное большинство, этих «неофициальных» художников 60–70-х годов были представлены в коллекции Лени Талочкина. Он жил в доме на Новослободской улице, в ее конце, рядом с Вадковским переулком, на восьмом этаже. Вся его немаленькая квартира была завалена рядами картонов, холстов на подрамниках и в огромных свертках, папок с рисунками и всевозможными причудливыми композициями и рулонов. Могучий старик, с острым взглядом умных глаз и длинными седыми волосами, часами показывал свое богатство и, как всякий коллекционер, гордился случаями, когда работы тех или иных известных людей доставались ему почти даром или в подарок. Он их всех знал лично, многим помогал, другим просто наливал и ставил перед ними мольберт с холстом и красками. Говорил увлеченно, с большим знанием всех направлений, отношений между художниками и событий их жизни. Много смеялся. Я, честно говоря, первый раз в жизни видел столько хлама. Он, наверное, сейчас стоит больших денег; Леня уже тогда называл сумму в один миллион долларов, что сейчас можно смело удвоить или утроить, но на мой вкус там не было ничего интересного. Во-первых, художники под ящик водки, даже самые незаурядные, вряд ли способны на что-то стоящее, а во-вторых, в их время вообще все авангардили в пику совковому реализму. Так что получилось, что только подписи под этими каляками-маляками имели материальную ценность у чумовых коллекционеров, а художественная составляющая роли в них не играла…

Леша Фашист. 1985

Валера Царевич с женой и сыном на Арбате. 1988

У Лени была новая жена, сильно моложе меня, стройная, тихая, хрупкая, и маленький ребенок. У него я встретился впервые с Лешей Фашистом, имевшим густой хайр ровно до пояса, который он состриг сразу после этого дня. Первая встреча с ним была мимолетной, уже когда я выходил от Талочкина, а Алексей заходил. Кажется, он на тот момент уже что-то обо мне слышал, поэтому сразу обменялись телефонами, а в дальнейшем стали очень близкими друзьями.

Вообще встречи и знакомства с художниками старшего поколения как-то образовывались в то время сами собой, без всякого напряга.

Молодых и не очень художников среди хиппи и близких тусовке тоже подобралось десятка с два: Валера Царевич, Дима Кретов, Илья Гущин, Никита Головин, Миша Сталкер, Сергей Сольми, Саша Иосифов, Витя Топ (Захаров), Боб Шамбала (Борис Волчек), Арыч (Артур Церих), Алиса шуруповская, Милорд и другие.

Миша Сталкер

Андрей Аксенов

На кухне у Аксеновых при ремонте. Наташа рязанская с короткой стрижкой, Пушкин, Лена рязанская, Ира Жужа и другие