Текст книги "В одном чёрном-чёрном сборнике…"

Глава 9

Монах шел по пыльной дороге, молился и перебирал четки. Ссадины и ушибы нещадно горели, но он старался не обращать на это внимания. Возле дома Анны Трофимовны ему пришлось притормозить. Баба Аня стояла у калитки и словно бы поджидала его.

– Боже мой! – воскликнула она. – Что с Вами, батюшка?!

На бабушкин крик из дома выскочила Ника. Мрачно взглянула на священника:

– Ну что, сходили, познакомились?

– Сходил, – виновато ответил отец Роман.

– И с кем же Вам посчастливилось побеседовать? – язвительно поинтересовалась Ника.

– Ника! – прикрикнула Анна Трофимовна. – Помни, с кем разговариваешь!

– Ничего, Анна Трофимовна, ничего страшного. – Тихо сказал священник. – А побеседовал я со Степаном, который все время говорит «ну», и с Глафирой, у которой куча тряпья говорящая. Шипела на меня все время, – неожиданно пожаловался священник.

– Ну понятно. Значит, в дом Вас не пустили Степан-крыса, Степан-топор и Глафира-травница.

– Возможно. Скажите, речка там, в овраге, чистая? Мне бы искупаться… Да подрясник постирать.

– Да зачем же речка, батюшка, дорогой! – воскликнула Анна Трофимовна. – Сейчас баньку затопим! Огород мне сегодня поливать не надо, такой славный дождичек прошел, время есть…

Батюшка оглянулся на сухую пыльную дорогу, на поникшие травки и мелкие цветочки…

– Дождичек? – с недоверием переспросил он. – Какой дождичек? Сухотень кругом.

– А-а… Так это у нас над огородом поливало, а им дождик ни к чему.

Отец Роман ничего на это не ответил, молча поклонился и пошел своей дорогой. Банька – хорошо. Речка – безопаснее.

* * *

Всю ночь батюшка молился. Прочел свое длинное монашеское правило, псалмы, акафист «Слава Богу за все». Только под утро его сморил сон. Тяжелый, страшный, нехороший.

Проснулся отец Роман часа через три с дико болящей головой и ломотой во всем теле. Судя по солнцу, было часов восемь утра.

С трудом, как складная линейка, поднялся с колен (так и уснул перед иконами на коврике, руки и голову положив на табуретку). Немного размялся и решил пойти на речку, еще раз искупаться. Вчера ему там понравилось. Водичка прохладная, чистая-чистая. Даже рыбки какие-то плавают.

Сегодня у него еще одно важное дело – кладбище. Может, панихиду отслужить надо… Починить что, поправить на могилках. Ведьмы этим делом явно не озабочены.

Батюшка снял с гвоздика чистый запасной подрясник (вчерашний, пострадавший в доме Степана-крысы, до сих пор сох в сенях, развешенный на веревке перед печкой), взял полотенце и отправился на речку.

После купания отцу Роману полегчало, и он стал собираться на кладбище. Долго думал, что ему с собой взять, и в результате решил ничего не брать, а сходить только на разведку. Прихватил только Псалтирь и кадило.

* * *

Как и обещала Анна Трофимовна, кладбище он нашел быстро. Налево, в лесочек по тропинке, там полянка и кладбище…

Сразило батюшку другое. Кладбища-то как такового – не было! Ни одного креста, ни одного памятника. С трудом разыскал в траве небольшой холмик. Из этой единственной могилы и состояло все кладбище. В изголовье могилы лежал, наполовину вросший в землю, небольшой серый камень. На передней, кое-как обработанной стороне было написано одно слово: «Степан». Ни дат, ни фамилии.

– Ну, значит, так, – тихонько пробормотал батюшка и принялся разжигать кадило. – Мир праху твоему, Степан.

– Спасибо, – раздался детский голосок со стороны камня. Батюшка от неожиданности подскочил и едва не выронил кадило. Осторожно поднял глаза. Рядом стоял мальчонка лет восьми. Весь испачканный землей, глиной, какими-то корешками, взъерошенный. Бледная, до синевы, кожа и темные впадины глаз.

Отец Роман почувствовал, как по спине у него заструился холодный липкий пот. Захотелось убежать.

Но он не убежал. Осенил себя крестным знамением и спросил:

– Ты кто?

– Степан я, – с готовностью ответил мальчонка.

– А что ты здесь делаешь, Степан? Зачем тут гуляешь?

– Я не гуляю. Я тут живу.

– Господи, помилуй, – тихонько пробормотал батюшка. Кажется, он уже все понял, но продолжал расспросы.

– Где живешь? В деревне? Или в Рыбинке?

– Зачем в деревне? Тут живу. – Мальчишка ткнул пальчиком в могилу. – Только мне скушна, вот я и вылазию… Мамка меня веревкой привязала, чтоб по деревне не шлендрал. Вот я и сплю.

– Ты живешь в могиле? – еле дыша, спросил отец Роман.

– Ну да, говорю же тебе! Конь меня убил! – Мальчик посмотрел на небо, на верхушки деревьев и заключил: – Почти сто лет назад. А мамка мне паровоз принесла, чтоб не скучал. – И показал отцу Роману яркоокрашенный, но облупившийся и грязный деревянный паровозик.

– Подожди, какой конь? Нет ведь в деревне живности!

– Ну вот с той поры и нет. Съели, – спокойно ответил пацан.

– И коня?

– Ну а что ж? И коня! Вон он меня как! – мальчишка повернулся, давая батюшке возможность рассмотреть рваную рану на затылке, промятый череп, мешанину из волос, костей, крови и грязи.

Батюшка содрогнулся и только сейчас понял, что разговаривает с призраком! Душу – ее веревкой не привяжешь! А вот призрак… Кто его знает… В призраках отец Роман не разбирался.

– А отвязаться и пойти погулять ты не можешь? – с опаской, осторожно спросил батюшка.

– Нет, – с сожалением проговорил призрак. – Веревку мамка зачаровала. Не развязывается.

– А… А кто твоя мама? – тихо и осторожно спросил батюшка.

– Знамо кто! Верховная!

– А зовут ее как?

– А кто ж знает, – хихикнул призрак.

Батюшка раскрыл псалтирь и хотел подойти поближе, но призрак честно предупредил:

– Не подходи. Укушу!

– Почему? – опешил батюшка.

– Потому что ты – живой. Хотя меня мамка и так оживить обещала. Совсем скоро. Только ей надо, чтоб кто-нить из церковных помер. Инди… Инги…

– Ингредиенты? – невольно подсказал батюшка.

– Ага! Они! Нетути их. Волосы там, ногти свежие… Вот и ждет маманя…

Мурашки забегали по всему телу батюшки, и он отступил от могилы на пару шагов. Он понял, почему деревня терпит под боком присутствие церкви.

А призрак, заинтересовавшись кадилом, протянул руку потрогать позвякивающие бубенчики на цепочках. Длины детской руки явно не хватало, и призрак, прикованный веревкой к могильному камню, стал руку отращивать… Отрастив ее метра на два, наконец, коснулся кадила…

Батюшка, не выдержав всего этого, развернулся и позорно бежал.

А вслед ему несся по полям и лесам довольный, звонкий детский смех и издевательское, насмешливое карканье ворон…

Глава 10

До самого дома, подхватив полу подрясника, батюшка бежал. Такого ужаса он не испытывал никогда. Даже в злом доме Степана-крысы.

Добежав до своей избушки, он увидел, что на крыльце сидит старый, сгорбленный, насупившийся дед.

– Господи, помилуй, – прошептал отец Роман и перекрестился. – Это еще кто?

Дед услышал шаги и поднялся навстречу священнику.

– Здравствуй, батюшка, благослови, – и подставил ладошки лодочкой. – Раб Божий Савелий.

В руках у батюшки была тяжелая книга и кадило. Он слегка запутался, перекладывая вещи из одной дрожащей руки в другую. Наконец освободил правую и благословил деда.

– Жить у тебя буду, – дед безапелляционно поставил священника перед фактом. – Я из Рыбинки. Мои все перемерли давно, одному плохо. Вот я, значит, к тебе… Не прогонишь?

– Нет, – разглядывая большой серебряный крест на шее у деда, ответил отец Роман. – Живите. А как вы узнали, что я приехал?

– Ты печку вчера топил? Дом-то на пригорке, далеко видно. Вот я и догадался. – Довольный дед прищурился и добавил: – Ну и стрекоза ваша, Вероника, разнесла ужо по всей деревне. Все свои запасы привез.

Дед подошел к стоявшей неподалеку тачке и стал перечислять:

– Картоха, капуста, огурцы, сало… Ну да сало тебе ни к чему, сам съем… Мука вот. Сахар. Соль. Все, что было, выгреб и привез вот.

Съестным припасам отец Роман обрадовался, но больше, конечно, он обрадовался тому, что рядом с ним будет жить обычный, нормальный человек.

«Уверен, что обычный? – сам себя спросил монах. И сам же себе ответил – Уверен!»

– Спаси тебя Господь, дед Савелий! – от всей души поблагодарил деда монах, не в силах сдержать улыбку.

– А где был-то? – неожиданно спросил дед.

Отец Роман помрачнел:

– На кладбище ходил.

– Ох, беда! Что ж тебя, милок, к призраку-то понесло! Ох, беда-а! – вдруг по-бабьи запричитал дед. – Они ж тапереча от тебя не отстанут!

– Кто? Ведьмы?

– Они, – подтвердил дед, опасливо оглядываясь по сторонам. – Пока к нему никто не ходил, они спокойны были. А таперича им оживлять его надоть! Да поскорее!

– Что ж делать-то, дед?

– Тебе кто дорогу-то указал?

– Анна Трофимовна.

– Анна? Ох, не к добру это, ох, не к добру.

Тут батюшка и заподозрил, что Анна Трофимовна и есть та самая верховная ведьма… А он ел у нее…

– Так, дед Савелий, я очень рад, что ты пришел! Будем начинать служить! Вот прямо в это воскресенье и начнем! Только вот в Озерки съезжу, просфоры у них возьму. А потом уж сами научимся… В Рыбинке, насколько я понял, церкви нет?

– Не-ет, – протянул дед Савелий, – лет шестьдесят ужо, почитай, как нет. И к тебе они ходить не будут. Не приучены.

* * *

Этим же вечером отец Роман стоял у себя в келье и пытался молиться. Молитва не шла. В голову лезли веревки, грабли, крысы, призраки.

«И все это за два дня, – тоскливо размышлял батюшка. – Подумать только, всего два дня назад я бы даже не поверил, если бы мне все это рассказали…»

Он закрыл молитвослов и вышел на улицу. Там дед Савелий, кряхтя, пытался подвязать кусок рельса к дереву.

– Вот, колокол у нас будет, – отдуваясь, сказал он.

– Дед Савелий, ну чего ж сам-то? Позвал бы меня!

– У тебя свои дела, батюшка! Ты не смотри, что мне сто лет, я еще ого-го!

– Сколько? – поразился батюшка.

– Да-да! – довольный произведенным эффектом, подтвердил дед. – Сто! Ну вот, готово! – дед подергал веревки, потуже затянул все узлы. Поднял с земли неизвестно где раздобытый им металлический прут и тихонько ударил им по рельсу. Железяка послушно отозвалась тихим звоном.

– Во! – сказал довольный дед. Отец Роман заулыбался.

– Дотянуть до Пасхи – вспомнилось ему, – а что! И дотянем!

Спальное место дед Савелий отвоевал себе в сенях, на большом сундуке.

– И за печкой присмотрю! – был его главный аргумент. – А тебе, отец Роман, келья нужна! Иди вон, молись за нас!

Попили чайку, дед завалился спать, а отец Роман вернулся в келью. Поправил фитилек лампадки, зажег несколько свечей и приготовился к молитве. И вдруг заметил на окне, под горшком с фиалками, какую-то записку. Сердце пропустило один удар, а потом бешено заколотилось.

Он осторожно потянул записку за уголок и вытащил небрежно вырванный из тетради листок.

Сел за стол, положил записку перед собой, но, прежде чем прочесть ее, сидел и долго молился. Опять стало страшно.

«… Дорогой брат во Христе! Это проклятое место, уезжай отсюда поскорее! Ни в коем случае ни с кем не разговаривай! Никому не доверяй, брат, никому! По деревне не ходи! На кладбище ни ногой! Если заговоришь с ними – они выпьют из тебя все соки, сделают шизофреником и параноиком с манией преследования. Уезжай! Храни тебя Господь – твой брат во Христе иерей Божий Николай (Правдин)

УЕЗЖАЙ!»

Отец Роман дважды прочел записку. Задумчиво сложил ее вчетверо и подсунул обратно под фиалки. Все равно все запреты он уже нарушил.

Открыл молитвослов и принялся за молитву.

Глава 11

Кое-как пережили с дедом осень. Отец Роман научился печь просфоры, дед приловчился звонить в рельс, звук получался, как у настоящего колокола. Только вот на службу этот колокол звал только одну Анну Трофимовну. Она же пела на клиросе. Ника в церкви не показывалась.

Изводила батюшку то дерзостями, то вдруг ангельской улыбкой с опущенными ресницами.

В свободное время батюшка и дед Савелий ходили по грибы, сушили и солили на зиму.

Наконец полили непрерывные дожди, все засели по домам. Серая, промозглая осень настроения не улучшала.

Отец Роман и дед Савелий все время проводили в церкви. Если не молились, то просто сидели, прижавшись спинами к боку теплой печки, и слушали дождь.

К отцу Роману повадилась таскаться Куча Тряпья. Смотрела в окно и шипела:

– Не нашш штоятель… не нашш…

Иногда слышалось ржание лошадей, лай собак, похрюкивание и повизгивание. Хохот, свист, вопли…

Монах и дед молча переглядывались и принимались дружно читать девяностый псалом.

Иногда отцу Роману звонил Владыка и каждый разговор начинал с осторожного: «Живой, батюшка?»

Частенько ночью приходил Степан-топор и молча пялился на них в окно.

А в ночь перед Рождеством пришел мальчишка-призрак. Видимо, мать, Верховная ведьма, выпустила его погулять. Призрак тоже остановился под окном и стоял там очень долго, не мигая глядя на людей и нарядную елочку. На голове и плечах его уже образовались целые сугробы, но он не обращал на это внимания.

Рождественская ночь оказалась самой страшной. На улице выло, ржало, колотилось в дверь и окна, по крыше кто-то ходил, а во все окна пялились непонятные существа. Батюшка узнал только двоих – Кучу Тряпья, шипение которой было слышно даже сквозь двойные рамы и вьюгу, да призрака Степана.

Для батюшки все дни стали сливаться в один длинный, непрекращающийся кошмар. Его повсюду преследовали крысы, тряпки, какие-то шепотки за спиной, смех. Стоило лечь спать, как под окном появлялся призрачный ребенок. Спать батюшка перестал, есть тоже. Ходил изможденный, с красными глазами, служил еле-еле.

Если и удавалось поспать, то только днем, пару часов, под присмотром деда Савелия. Ночей отец Роман стал откровенно бояться.

Так дотянули до Великого поста.

От батюшки остались одни глаза, и те он старался спрятать. Остерегаться он начал даже Анну Трофимовну. Та все видела и понимала, но только горько вздыхала.

Глава 12

А на Пасху Анна Трофимовна умерла. И отец Роман тут же перестал ее подозревать. Хотя, если подумать, какая уже разница?

Ночью втроем отслужили Пасхальную Службу, вдоволь накричались «Христос Воскресе! – Воистину Воскресе!» – благо, нечисть в эту ночь вела себя ниже травы, тише воды.

Дед Савелий умудрился извлечь из рельса почти пасхальный перезвон, то стуча по ней железным прутом с разных сторон, то вдруг начинал мелкими перестуками пробегаться сверху донизу и обратно. В общем, звон получился что надо! Даже батюшка слегка порозовел.

А Анна Трофимовна вышла из церкви, присела на лавочку подышать. Подозвала отца Романа и вдруг сказала:

– Обман все. Я все вспомнила! Прости, батюшка! Господи, помилуй! – закрыла глаза, сделала последний вдох, и Анны Трофимовны не стало.

* * *

Дед Савелий сколотил гроб, выстругал красивый крест. Батюшка ни столярничать, ни плотничать не умел, поэтому чувствовал себя очень неловко.

Выкопали на сухом высоком холме могилку, вдвоем отнесли туда гроб, с трудом, на длинных полотенцах, опустили его в могилу. Ника стояла рядом, глаза ее были сухими, но красными, а лицо бледным, почти белым.

– Христос воскресе, Анна Трофимовна! – еще раз напоследок сказал иеромонах Роман, и так же, втроем, вернулись в церковь.

Дед Савелий устроился поспать в сенях – устал.

Отец Роман и Ника прошли в келейку монаха.

Ника молча села на табуретку возле окошка. Отец Роман подошел и также молча погладил ее по голове. Девушка обернулась и сказала:

– Ну что, отец Роман, вы выиграли.

– Не понял, Ника, – удивился монах. – Что выиграли?

– Все, – устало ответила девушка. – Помните, я говорила вам про договор? Кто отслужит здесь пасхальную службу, того и место?

– Честно говоря, Ника, я уже и подзабыл. Не до того было. А теперь мне интересно, кто заключал договор?

– Нет никакого договора. Я неправильно выразилась. Решение такое ведьмы приняли. А ведьмы никогда не врут.

– Хорошо, конечно, но что дальше? Монастырь я так и не нашел…

– Будет вам ваш монастырь. Мы уходим.

Отец Роман помолчал, переваривая услышанное. Потом вскинул на Нику пораженный взгляд:

– Мы? Ты сказала – мы? Ника!

– Степан, поди-ка сюда, малыш! – позвала вдруг Ника. Из ничего, из воздуха и теней, соткалась мальчишеская фигурка. Отец Роман моментально узнал малыша-призрака. – Покажись дяде.

Мальчишка с готовностью повернулся. Круглый чистенький затылок, без единой царапинки, светлые шелковые волосенки, которые так и хочется погладить…

Отец Роман смотрел на мальчишку, еще не до конца понимая, что все это значит.

– Видишь? – сказал пацан. – Мама сказала, что оживит меня, и оживила!

– Но подожди! – закричал священник. – Ты говорил, что твоя мама – Верховная ведьма!

– Ну да…

– Ника! – отец Роман в ужасе повернулся к Нике. Та сидела как ни в чем не бывало. О чем-то думала…

– А знаешь, монах, я ведь тебя приворожила…

– Что? – задохнулся отец Роман. – Что ты сделала?

– Да в общем, в результате ничего. Твоя любовь к Богу оказалась сильнее моих приворотов. Так что живи спокойно.

– А Анна Трофимовна? Что за травки ты ей давала?

– Наведенную память поддерживала. Я ж лет на двести ее старше, – вдруг хихикнула Ника. – Внученька…

– Ну а болота? – почти жалобно спросил отец Роман.

– Нет никаких болот, – вздохнула ведьма. – Нет! Или что же, монах, ты хотел, как твой Бог, по болоту, аки посуху?..

Монах опустил лицо в ладони и так просидел довольно долгое время.

«Да… Если вам дороги жизнь и рассудок, держитесь подальше от торфяных болот[2]2
  Отец Роман немного путает цитату из книги Артура Конан Дойля «Собака Баскервилей».


[Закрыть]…» – вдруг вспомнилась одна из любимых книжек детства.

– А крестик, Ника! Ведь ты носишь крестик!

Ника молча вытянула из-под свитера веревочку. К ней крепко-накрепко был пришит потертый кожаный мешочек. Амулет.

– Значит, ты все-таки ведьма, – еще раз, словно не желая примириться с очевидным, прошептал батюшка.

– Верховная ведьма! А это мой сын Степан. Живите спокойно. Мы уходим.

Батюшка молча смотрел, как ведьма и маленький колдун превращаются в два серо-голубых облачка и медленно вытягиваются в распахнутую форточку.

«Вот и все, – устало подумал монах. – А монастырь я так и не нашел»…

Его свалил сон. Строгий пост, бессонные ночи, длинные службы и потрясения последних событий отняли у батюшки почти все силы.

* * *

Проснулся он от дикого крика деда Савелия. Вскочил, уронив табуретку, и выбежал в сени. Что-то неуловимо изменилось, но монаху было не до этого. Дед пронзительно и невнятно кричал где-то снаружи, совсем рядом.

Отец Роман выскочил из избушки, и сразу же со всего маху влетел в спину орущего деда.

– Дед! Дед Савелий! Что ты?! Что?!

Дед замолчал, обернулся, взглянул на монаха шальными глазами и одними губами прошептал:

– Смотри…

Отец Роман посмотрел. Вынул из кармана подрясника смартфон, поелозил пальцем по экрану и сказал:

– Владыка, Вы должны это видеть! Срочно! Уверен. Да.

Вместо пыльной жуткой деревни, немой и страшной, за ночь вернулся утраченный монастырь.

Толстые каменные стены ограды, кирпичные постройки, в которых явно угадывались трапезная, братский корпус, домик игумена. И, конечно, великолепный красавец-храм с высокой, крепкой колокольней. Даже снизу было видно, что колоколов там намного больше, чем один…

Их избушка тоже оказалась в ограде монастыря и служила, по-видимому, сторожкой.

Отец Роман вместе с дедом Савелием поднялись по ступенькам, перекрестились, дед потянул ручку двери. Она неожиданно легко распахнулась перед пришедшими.

Отец Роман шагнул в церковь первым.

И ахнул. Ни пылинки, ни паутинки, сверкает золото окладов, горят все лампадки…

Царские врата расписаны вручную и украшены резьбой в виде цветов, птиц и виноградной лозы. Алтарь тоже сиял и переливался чистотой и красотой.

– Господи! – закричал отец Роман, падая на колени. – Слава Тебе, Господи!

– Батюшка! – тихонько позвал монаха дед Савелий. – Вот она!

Отец Роман вскочил, вышел из алтаря и увидел посреди церкви коленопреклоненного деда и аналой[3]3
  Высокая тумбочка в церкви, куда кладется праздничная икона, или икона дня.


[Закрыть], на котором лежала ОНА – чудотворная икона Божией Матери «Взыскание погибших».

Икона мироточила, а по всей церкви плыл неземной, свежий, чудесный аромат.

* * *

Игумен[4]4
  Настоятель.


[Закрыть] отец Роман отложил псалтирь, встал и посмотрел в окно. К Троице в монастыре было уже около тридцати братий – трудники, послушники, монахи… Дед Савелий жил в сторожке и был счастлив.

Игумен смотрел на монастырский двор, и ему вспоминалась страшная мертвая деревня.

– Да… – подумал он неожиданно, – а ведь через год-два все будет казаться дурным сном. Надо записать, пока не забыл. Ни у одного монастыря нет такой летописи, – грустно усмехнулся отец Роман.

Покопался в ящике стола, вытащил оттуда толстую чистую тетрадь, раскрыл ее и написал:

… – Внимание! – гнусаво сказал вокзальный громкоговоритель… – Поезд номер… Повторяю…

Громкоговоритель расположился как раз над моей головой, поэтому в повторах я не нуждался. Подхватил сумку, чемодан и двинул на перрон. Я люблю дороги… Кто знает, что ждет тебя с той стороны?..

Игумен отложил ручку… К Никто любит меня то ж ему поверит? Ну и пусть. Он просто напишет, как все было…

… Да, как все было. Или не было…