Текст книги "По Уссурийскому краю. Дерсу Узала"

XVI
Залив Владимира

Река Ольга. – Ночевка около китайской фанзы. – Китайские морские промыслы. – Осьминог.

Пока я был на реке Арзамасовке, из Владивостока прибыли давно жданные грузы. Это было как раз кстати. Окрестности залива Ольги были уже осмотрены, и надо было двигаться дальше. 24 и 25 июля прошли в сборах. За это время лошади отдохнули и оправились. Конское снаряжение и одежда людей были в порядке, запасы продовольствия пополнены.

Дальнейший план работ был намечен следующим образом: Г. И. Гранатману было поручено пройти горами между рекой Арзамасовкой и рекой Сибегоу (приток реки Тадушу), а А. И. Мерзляков должен был обойти реку Арзамасовку с другой стороны. В верховьях Тадушу мы должны были встретиться. Я с остальными людьми наметил себе путь по побережью моря к заливу Владимира. Мои товарищи выступили в поход 26 июля утром, а я 28-го числа после полудня.

День был хороший и теплый. По небу громоздились массы кучевых облаков. Сквозь них прорывались солнечные лучи и светлыми полосами ходили по воздуху. Они отражались в лужах воды, играли на камнях, в листве ольховников и освещали то один склон горы, то другой. Издали доносились удары грома. Однако гроза прошла стороной, и после полудня небо очистилось. Солнце так ярко светило, что казалось, будто все предметы на земле сами издают свет и тепло. День был жаркий и душный.

Сумерки спустились на землю раньше, чем мы успели дойти до перевала. День только что кончился. С востока, откуда-то издалека, из-за моря, точно синий туман, надвигалась ночь. Яркие зарницы поминутно вспыхивали на небе и освещали кучевые облака, столпившиеся на горизонте. В стороне шумел горный ручей, в траве неумолкаемым гомоном трещали кузнечики.

Я уже хотел подать сигнал к остановке, как вдруг один из казаков сказал, что видит огонь. Действительно, маленький огонек виднелся в стороне около леса, шагах в трехстах от дороги. Мы пошли туда. Это была китайская фанза. Собака лаем известила хозяев о нашем приближении. Два китайца вышли нам навстречу. В улыбках и поклонах их были страх и покорность, заискивание и гостеприимство. Китайцы предлагали мне лечь у них в фанзе, но ночь была так хороша, что я отказался от их приглашения и с удовольствием расположился у огня вместе с казаками.

Обыкновенно после долгой стоянки первый бивак всегда бывает особенно оживленным. Все полны сил и энергии, всего вдоволь, все чувствуют, что наступает новая жизнь, всякому хочется что-то сделать… Опять у стрелков появилась гармоника. Веселые голоса, шутки, смех разносились далеко по долине.

Стояла китайская фанзочка много лет в тиши, слушая только шум воды в ручье, и вдруг все кругом наполнилось песнями и веселым смехом. Китайцы вышли из фанзы, тоже развели небольшой огонек в стороне, сели на корточки и молча стали смотреть на людей, так неожиданно нарушивших их покой. Мало-помалу песни стрелков стали затихать. Казаки напились чаю и начали устраиваться на ночь.

Я спал плохо, раза два просыпался и видел китайцев, сидящих у огня. Кругом стояла удивительная тишина. Только время от времени доносились ржание какой-то беспокойной лошади и собачий лай. Но потом все стихло. Я завернулся в бурку и заснул крепким сном.

Перед солнечным восходом пала на землю обильная роса. Кое-где в горах еще тянулся туман. Он словно боялся солнца и старался спрятаться в глубокие лощины.

Я проснулся раньше других и стал будить команду.

Распростившись с китайцами, мы тронулись в путь. Я заплатил им за дрова и овощи. Манзы пошли было нас провожать, но я настоял на том, чтобы они возвратились обратно.

Часов в девять утра мы перевалили через водораздел и спустились в долину реки Владимировки.

Речка Владимировка имеет вид обыкновенного горного ручья, протекающего по болотистой долине, окаймленной сравнительно высокими горами.

Здесь в горах имеется несколько пещер, из которых Мокрушинская – самая большая и самая интересная. До конца она до сих пор еще не прослежена и, вероятно, тянется на несколько километров.

Вход в пещеру имеет треугольную форму и расположен довольно высоко над землей (сорок – пятьдесят метров).

Сначала исследователь попадает в первый зал длиной тридцать пять – сорок метров и высотой до тридцати метров. В конце его находится глубокий колодец, в который легко провалиться. Не доходя колодца, надо повернуть влево, в нишу; в ней есть длинный проход, имеющий подъем и спуск. В вершине подъема проход суживается между двумя сталагмитовыми столбами. Далее приходится продвигаться ползком. Этот проход длиной до пятидесяти метров, после чего исследователь вступает в широкий коридор, который приводит его во второй зал снежной белизны. Он небольшой, но очень красивый. Отсюда опять через узкий коридор можно попасть в третий зал, самый величественный. Он гораздо больше первых двух взятых вместе. Здесь сталактиты и сталагмиты образовали роскошные колоннады. Всюду по стенам слои натечной извести, производящие впечатление застывших водопадов. Кое-где местами, к котловинам, собралась вода, столь чистая и прозрачная, что исследователь замечает ее только тогда, когда попадает в нее ногой. Тут опять есть очень глубокий колодец и боковые ходы. В этом большом зале наблюдателя невольно поражают удивительные акустические эффекты – на каждое громкое слово отвечает стоголосое эхо, а при падении камня в колодец поднимается грохот, словно пушечная стрельба; кажется, будто происходят обвалы и рушатся своды.

К вечеру отряд наш дошел до устья реки Владимировки и расположился биваком на берегу моря.

Весь следующий день был посвящен осмотру залива Владимира. Китайцы называют его Хулуай.

На берегах залива мы нашли несколько промысловых фанз. По кучкам около них можно было сказать, чем занимались их обитатели. В одном месте было навалено много створок раковин «большого гребешка». Некоторые кучи уже обросли травою. Китайцы берут у моллюсков только одни мускулы, соединяющие створки раковин, и в сухом виде отправляют их в город. В Китае этот продукт ценится очень дорого, как особое лакомство.

Около другой фанзочки были нагромождены груды панцирей крабов, высохших и покрасневших на солнце. Тут же на циновках сушилось мясо, взятое из ног и клешней животных.

Следующая фанзочка принадлежала капустоловам, а рядом с ней тянулись навесы из травы, под которыми сушилась морская капуста. Здесь было много народу. Одни китайцы особыми крючьями доставали ее со дна моря, другие сушили капусту на солнце, наблюдая за тем, чтобы она высохла ровно настолько, чтобы не стать ломкой и не утратить своего зеленовато-бурого цвета. Наконец, третья группа китайцев была занята увязыванием капусты в пучки и укладкой ее под навесы.

Идя вдоль берега моря, я издали видел, как у противоположного берега в полосе мелководья по колено в воде, с шестами в руках бродили китайцы. Они были так заняты своим делом, что заметили нас только тогда, когда мы подошли к ним вплотную; раздетые до пояса и в штанах, засученных по колено, китайцы осторожно двигались в воде и что-то высматривали на дне моря. Иногда они останавливались, тихонько опускали в воду свои палки и что-то выбрасывали на берег. Это оказался съедобный ракушник. Палки, которыми работали китайцы, имели с одной стороны небольшую сеточку в виде ковшика, а с другой – железный крючок. Увидев двустворчатку, манза отрывал ее багром от камней, а затем вынимал сеточкой. Китайцы на берегу сейчас же опускали их в котел с горячей водой. Умирая, моллюски сами раскрывали раковины. Тогда при помощи ножей вынималось их содержимое и заготовлялось впрок продолжительным кипячением.

Китайцы далеко разбрелись по берегу по одному и по два человека. Я сел на камни и стал смотреть в море. Вдруг слева от меня раздались какие-то крики. Я повернулся в ту сторону и увидел, что в воде происходила борьба. Китайцы старались палками выбросить какое-то животное на берег, наступали на него, в то же время боялись его и не хотели упустить. Я побежал туда. Животное, с которым боролись китайцы, оказалось большим осьминогом. Своими сильными щупальцами он цеплялся за камни, иногда махал ими по воздуху, затем вдруг стремительно бросался в одну какую-нибудь сторону – видимо, с намерением прорваться к открытому морю. В это время на помощь прибежали еще три китайца.

Огромный осьминог был настолько близок к берегу, что я мог его хорошо рассмотреть. Я затрудняюсь сказать, какого он был цвета. Окраска его постоянно менялась: то она была синеватая, то красная, то ярко-зеленая, то серая и даже желтоватая. Чем ближе китайцы подвигали моллюска на мель, тем беспомощнее он становился. Наконец манзы вытащили его на берег. Это был огромный мешок с головой, от которой отходили длинные руки, унизанные множеством присосок. Когда он подымал кверху сразу два-три щупальца, можно было видеть его большой черный клюв. Иногда этот клюв сильно выдвигался вперед, иногда совсем втягивался внутрь, и на месте его оставалось только небольшое отверстие. Особенно интересны были его глаза. Трудно найти другое животное, у которого глаза так напомнили бы человеческие.

Мало-помалу движения осьминога становились медленнее; по телу его начали пробегать судороги, окраска стала блекнуть, и наружу все больше и больше стал выступать один общий фиолетово-серый цвет.

Наконец животное успокоилось настолько, что к нему явилась возможность подойти без опаски. Я измерил его. Этот представитель головоногих был чрезвычайно больших размеров. Мешок с внутренностями был длиною 0,8 метра. Турбинный аппарат, при помощи которого двигается животное, находился спереди около головы, немного сбоку. Голова моллюска в ширину имела большие размеры, чем в длину, и равнялась двадцати пяти сантиметрам. Роговой клюв, донельзя напоминающий клюв попугая, был девяти сантиметров по наружной кривизне и пять сантиметров, если мерить его сбоку. Щупальца осьминога были 1,4 метра длиною и толщиною около головы двенадцать сантиметров в окружности. Пневматические присоски, которыми была усеяна вся внутренняя сторона щупальцев, около головы, имели размеры трехкопеечной монеты, а на конце – величиной с серебряный пятачок.

Этот интересный экземпляр осьминога был достоин помещения в любой музей, но у меня не было подходящей посуды и достаточного количества формалина, поэтому пришлось ограничиться только куском его ноги. Этот обрезок я положил в одну банку с раковинами раков-отшельников. Вечером, когда я стал разбирать содержимое банки, то, к своему удивлению, не нашел двух раковин. Оказалось, что они были глубоко засосаны обрезком ноги спрута. Значит, присоски ее действовали некоторое время и после того, как она была отрезана и положена в банку с формалином.

Осмотр морских промыслов китайцев и охота за осьминогом заняли почти целый день. Незаметно подошли сумерки, и пора было подумать о биваке. Я хотел было идти назад и разыскивать бивак, но узнал, что мои спутники расположились около китайской фанзы, близ устья реки Хулуая.

Вечером китайцы угощали меня мясом осьминога. Они варили его в котле с морской водой. На вид оно было белое, на ощупь упругое и вкусом несколько напоминало белые грибы.

В сумерки один из казаков убил кабана. Мяса у нас было много, и потому мы поделились с китайцами. В ответ на это хозяин фанзы принес нам овощей и свежего картофеля. Он предлагал мне свою постель, но, опасаясь блох, которых всегда очень много в китайских жилищах, я предпочел остаться на открытом воздухе.

XVII
Дерсу Узала

Происхождение названия Тадушу. – Фанза Си-Ян. – Рассказы старика маньчжура. – Население. – Сумерки и ненастье. – Бивак незнакомца. – Встреча. – Ночная беседа. – Лудевая фанза. – Перевал Венюкова.

Солнечный восход застал нас в дороге. Залив Владимира соединяется с долиной реки Тадушу пешеходной тропой. Ею можно пользоваться и для движения с вьючными обозами. Тропа начинается у реки Хулуая и идет горами среди роскошного леса, состоящего из дуба, березы, липы и осокоря. Горные ручьи она обходит в истоках и пересекает долину у реки Тапоузы.

В лесу попадалось много следов пятнистых оленей. Вскоре мы увидели и самих животных. Их было три: самец, самка и теленок. Казаки стреляли, но промахнулись, чему я был несказанно рад, так как продовольствия у нас было вдоволь, а время пантовки давно уже миновало.

Тадушу! Так вот та самая река, по которой первым прошел М. Венюков. Здесь китайцы преградили ему путь и потребовали, чтобы он возвращался обратно. При устье Тадушу Венюков поставил большой деревянный крест с надписью, что он здесь был в 1857 году. Креста этого я нигде не нашел. Вероятно, китайцы уничтожили его после ухода русских. Следом за Венюковым Тадушу посетили Максимович, Будищев и Пржевальский.

Расспросив китайцев о дорогах, я наметил себе маршрут вверх по реке Тадушу через хребет Сихотэ-Алинь, в бассейн реки Ли-Фудзин и оттуда на реку Ното. Затем я полагал по этой последней опять подняться до Сихотэ-Алиня и попытаться выйти на реку Тютихе. Если бы это мне не удалось, то я мог бы снова вернуться на Тадушу, где и дождаться прихода Г. И. Гранатмана и А. И. Мерзлякова.

Река Тадушу почему-то называется на одних картах Лифуле, на других – Ляй-фынхе, что значит Удар грома. Китайцы называют ее Да-цзо-шу (то есть Большой дуб). Старожилы-манзы говорят, что дуб этот рос в верховьях реки около Сихотэ-Алиня. Дерево было дуплистое и такое большое, что внутри его могли свободно поместиться восемь человек. Однажды молния ударила в дерево и разбила его в щепы. Отсюда и получились два названия: Лэй-фынхе и Да-цзо-шу, впоследствии искаженные.

Наш путь лежал по левому берегу реки. Там, где ранее было древнее ее устье, тропа взбирается на гору и идет по карнизу. Отсюда открывается великолепный вид на восток – к морю и на запад – вверх по долине. Слева характер горной страны выражен очень резко. Особенно величественной кажется голая сопка, которую местные китайцы называют Дита-шань. По рассказам тазов, на ней раньше водилось много пятнистых оленей, но теперь они почти все выбиты. Внизу, у подножия горы, почти на самой тропе видны обнажения бурого угля.

Из правых притоков Тадушу интересна река Лисягоу; по ней проходит тропа на реку Арзамасовку. Подъем на перевал с южной стороны пологий, зато спуск в долину Тадушу – крутой и очень живописный. Около устья реки Лисягоу в долину Тадушу вдается горный отрог, соединяющийся с соседними горами глубокой седловиной, отчего он кажется как бы отдельно стоящей сопкой. У подножия ее расположилась богатая фанза Си-Ян, окруженная старыми осокорями.

День кончился. На землю спустилась ночная тень. Скоро все должно было погрузиться во мрак.

Когда мы подходили к фанзе, в дверях ее показался хозяин дома. Это был высокий старик, немного сутуловатый, с длинной седой бородой и с благообразными чертами лица. Достаточно было взглянуть на его одежду, дом и пристройки, чтобы сказать, что живет он здесь давно и с большим достатком. Китаец приветствовал нас по-своему. В каждом движении его, в каждом жесте сквозило гостеприимство. Мы вошли в фанзу. Внутри ее было так же все в порядке, как и снаружи. Я не раскаивался, что принял приглашение старика.

Вечером после ужина я стал его расспрашивать о реке Тадушу и о дороге на Ли-Фудзин. Сначала он говорил неохотно, но потом оживился и, вспоминая старину, рассказал много интересного. Оказалось, что он был маньчжур, по имени Кинь Чжу, родом из Нингуты. На реке Тадушу он жил более шестидесяти лет и уж собирался уехать на родину, чтобы там схоронить свои кости. После этого он рассказал мне о первых годах своей жизни в дикой стране среди туземцев. От этого маньчжура я впервые услышал интересное сказание о давно минувшем Уссурийском крае. То была междоусобная борьба между каким-то царем Куань Юном, жившим на реке Сучане, и князем Чин Ятай-цзы из города Нингуты. Далее он говорил о битве на реке Даубихе и на горе Коуче-дынцза (около поста Ольги). Старик говорил пространно и очень красиво. Слушая его, я совершенно перенесся в то далекое прошлое и забыл, что нахожусь на реке Тадушу. Не один я увлекся его рассказом; я заметил, что в фанзе все китайцы притихли и слушали повествование старика. Далее он говорил о какой-то страшной болезни, которая уничтожила почти все оставшееся после войны население. Тогда край впал в запустение. Первые китайцы, появившиеся в уссурийской тайге, были искатели женьшеня. Вместе с ними пришел сюда и он, Кино Чжу. На Тадушу он заболел и остался у туземцев, потом женился на туземной женщине и прожил с тазами до глубокой старости.

Наконец старик кончил; я очнулся и вновь увидел себя в современной обстановке. В фанзе было душно, я вышел на улицу подышать свежим воздухом. Небо было черное; звезды горели ярко и переливались всеми цветами радуги; на земле было тоже темно. Рядом в конюшне пофыркивали кони. В соседнем болоте стонала выпь; в траве стрекотали кузнечики… Долго я сидел на берегу реки. Величавая тишина ночи и спокойствие, царившее во всей природе, так гармонировали друг с другом. Я вспомнил Дерcу, и мне стало грустно. Я поднялся, пошел в фанзу, лег на приготовленную постель, но долго не мог уснуть.

На другой день, распростившись со стариком, мы пошли вверх по реке. Погода нам благоприятствовала. Несмотря на то, что небо было покрыто кучевыми облаками, солнце светило ярко.

На реке Тадушу живет много китайцев. Я насчитал девяносто семь фанз. Они живут здесь гораздо зажиточнее, чем в других местах Уссурийского края. Каждая фанза представляет собой маленький ханшинный [20]20
  Водочный, винокуренный.


[Закрыть] завод. Кроме того, я заметил, что тадушинские китайцы одеты чище и опрятнее и имеют вид здоровый и упитанный. Вокруг фанз всюду видны огороды, хлебные поля и обширные плантации мака, засеваемого для сбора опия.

В верхней части долины живут тазы. Они, как всегда, ютятся в маленьких фанзочках манзовского типа. Китайцы их немилосердно эксплуатируют. Грязь в жилище, грязь в одежде и грязь на теле являются источниками всяческих болезней и причиной их вымирания. Китайцы приходят в Уссурийский край одинокими и отбирают от туземцев женщин силой. От этого брака получаются люди, которых нельзя причислить ни к китайцам, ни к туземцам. Большей частью туземного населения Южно-Уссурийского края, в том числе и на реке Тадушу, будут именно такие нечистокровные тазы. Очень многие из них, в особенности женщины, курят опий. Это тоже является одной из главных причин их обеднения.

Табак курят все, даже малые ребятишки. Мне неоднократно приходилось видеть детей, едва умеющих ходить, сосущих грудь матери и курящих трубку. Забавно было смотреть на малыша, которого мать только что отогнала от груди. Это так сильно его обидело, что он горько заплакал, потом взял трубку, направился к огню и сквозь слезы стал раскуривать ее угольком.

После полудня погода стала заметно портиться. На небе появились тучи. Они низко бежали над землей и задевали за вершины гор. Картина сразу переменилась: долина приняла хмурый вид. Скалы, которые были так красивы при солнечном освещении, теперь казались угрюмыми; вода в реке потемнела. Я знал, что это значит, велел ставить палатки и готовить побольше дров на ночь.

Когда все бивачные работы были закончены, стрелки стали проситься на охоту. Я посоветовал им не уходить далеко и пораньше возвращаться на бивак. Загурский пошел по долине реки Динзахе, Туртыгин – вверх по Тадушу, а я с остальными людьми остался на биваке.

Должно быть, солнце скрылось за горизонтом, потому что вдруг стало темно. Дневной свет некоторое время еще спорил с сумерками, но видно было, что ночь скоро возьмет верх и завладеет сперва землей, а потом и небесами.

Через час Туртыгин возвратился и доложил мне, что километрах в двух от нашего бивака у подножия скалистой сопки он нашел бивак какого-то охотника. Этот человек расспрашивал его, кто мы такие, куда идем, давно ли мы в дороге, и когда узнал мою фамилию, то стал спешно собирать свою котомку. Это известие меня взволновало.

Кто бы мог это быть?

Туртыгин говорил, что ходить туда не стоит, так как незнакомец сам обещал к нам прийти. Странное чувство овладело мною. Что-то неудержимо влекло меня туда, навстречу этому незнакомцу. Я взял свое ружье, крикнул собаку и быстро пошел по тропинке.

Сразу от огня вечерний мрак мне показался темнее, чем он был на самом деле, но через минуту глаза мои привыкли, и я стал различать тропинку. Луна только что нарождалась. Тяжелые тучи быстро неслись по небу и поминутно закрывали ее собой. Казалось, луна бежала им навстречу и точно проходила сквозь них. Все живое кругом притихло; в траве чуть слышно стрекотали кузнечики…

Обернувшись назад, я уже не увидел огней на биваке. Простояв с минуту, я пошел дальше.

Вдруг собака моя бросилась вперед и яростно залаяла. Я поднял голову и невдалеке от себя увидел какую-то фигуру.

– Кто здесь? – окликнул я.

И в ответ на свой оклик я услышал голос, который заставил меня вздрогнуть.

– Какой люди ходи?

– Дерcу! Дерcу! – закричал я радостно и бросился к нему навстречу.

Если бы в это время был посторонний наблюдатель, то он увидел бы, как два человека схватили друг друга в объятия, словно хотели бороться. Не понимая, в чем дело, моя Альпа яростно бросилась на Дерcу, но тотчас узнала его, и злобный лай ее сменился ласковым визжанием.

– Здравствуй, капитан! – сказал гольд, оправляясь.

– Откуда ты? Как ты сюда попал? Где был? Куда идешь? – засыпал я его своими вопросами.

Он не успевал мне отвечать. Наконец мы оба успокоились и стали говорить как следует.

– Моя недавно Тадушу пришел, – говорил он. – Моя слыхал – четыре капитана и двадцать солдат в Шимыне (пост Ольги) есть. Моя думай, надо туда ходи. Сегодня один солдат посмотри, тогда все понимай.

Поговорив еще немного, мы повернули назад к нашему биваку. Я шел радостный и веселый. И как было не радоваться: Дерcу был опять со мною…

Через несколько минут мы подошли к биваку. Стрелки расступились и с любопытством стали рассматривать гольда.

Дерcу нисколько не изменился и не постарел. Одет он был по-прежнему в кожаную куртку и штаны из выделанной оленьей кожи. На голове его была повязка, и в руках та же самая берданка, только сошки как будто новее.

С первого же раза стрелки поняли, что мы с Дерcу – старые знакомые. Он повесил свое ружье на дерево и тоже принялся меня рассматривать. По выражению его глаз, по улыбке, которая играла на его губах, я видел, что и он доволен нашей встречей.

Я велел подбросить дров в костер и согреть чай, а сам принялся его расспрашивать, где он был и что делал за эти три года. Дерcу мне рассказал, что, расставшись со мной около озера Ханка, он пробрался на реку Ното, где ловил соболей всю зиму, весной перешел в верховья реки Улахе, где охотился за пантами, а летом отправился на Фудзин, к горам Сяень-Лаза. Пришедшие сюда из поста Ольги китайцы сообщили ему, что наш отряд направляется к северу по побережью моря. Тогда он пошел на Тадушу. Мои спутники недолго сидели у огня. Они рано легли спать, а мы остались вдвоем с Дерcу и просидели всю ночь. Я живо вспомнил реку Лефу, когда он впервые пришел к нам на бивак, и теперь опять, как и тот раз, я смотрел на него и слушал его рассказы.

Сумрачная ночь близилась к концу. Воздух начал синеть. Уже можно было разглядеть серое небо, туман в горах, сонные деревья и потемневшую от росы тропинку. Свет костра потускнел; красные уголья стали блекнуть. В природе чувствовалось какое-то напряжение; туман подымался все выше и выше, и наконец пошел частый и мелкий дождь.

Теперь я ничего не боялся. Мне не страшны были ни хунхузы, ни дикие звери, ни глубокий снег, ни наводнения. Со мною был Дерcу. С этими мыслями я крепко уснул.

Проснулся я в девять часов утра. Дождь перестал, но небо по-прежнему было сумрачное. В такую погоду скверно идти, но еще хуже сидеть на одном месте. Поэтому приказание – вьючить коней – было встречено всеми с удовольствием. Через полчаса мы были уже в дороге. У нас с Дерcу опять произошло молчаливое соглашение. Я знал, что он пойдет со мной. Это было вполне естественно. Другого решения у него и не могло явиться. По пути мы зашли к скалистой сопке и там захватили его имущество, которое по-прежнему все помещалось в одной котомке.

Тропа привела нас к фанзе Лудевой, расположенной как раз на перекрестке путей, идущих на Ното и на Ли-Фудзин. Раньше обитатели этой фанзы занимались ловлей оленей ямами, отчего фанза и получила такое название. В настоящее время она представляет собою постоялый двор. Здесь всегда можно встретить прохожих китайцев, идущих от моря на Уссури или обратно. Хозяин фанзы снабжает их продовольствием за плату и таким образом зарабатывает значительную сумму денег. Фанза расположена у подножия большой террасы, которая сильно выдвигается в долину и прижимает реку Тадушу к горам с правой стороны. Поверхность террасы заболочена и покрыта группами тощей березы.

Мы прошли мимо Лудевой фанзы и направились к Сихотэ-Алиню. Хмурившаяся с утра погода стала понемногу разъясняться. Туман, окутавший горы, начал клубиться и подыматься кверху; тяжелая завеса туч разорвалась, выглянуло солнышко, и улыбнулась природа. Сразу все оживилось; со стороны фанзы донеслось пение петухов, засуетились птицы в лесу, на цветах снова появились насекомые.

У подножия хребта мы сделали привал. Сухая рыба с солью, пара сухарей и кружка горячего кофе составили обед, который в тайге считается очень хорошим.

Подъем на Сихотэ-Алинь крутой около гребня. Самый перевал представляет собой широкую седловину, заболоченную и покрытую выгоревшим лесом. Абсолютная высота его равняется 480 метрам. Его следовало бы назвать именем М. Венюкова. Он прошел здесь в 1857 году, а следом за ним, как по проторенной дорожке, пошли и другие. Вечная память и вечная слава первому исследователю Уссурийского края!

На самом перевале, около тропы, с правой стороны стоит небольшая кумирня, сложенная из накатника. Внутри ее была помещена лубочная картина, изображающая китайских богов, а перед ней поставлены два деревянных ящика с огарками от бумажных свечей. С другой стороны лежали несколько листочков табаку и два куска сахару. Это жертва богу лесов. На соседнем дереве была повешена красная тряпица с надписью: «Шань мэн чжэн вэй Си-жи-Ци-го вэй да суай Цзин цзан да-цин чжэнь шань-лин», то есть: «Господину истинному духу гор (тигру). В древности в государстве Ци он был главнокомандующим Да-циньской династии, а ныне охраняет леса и горы».

От перевала Венюкова Сихотэ-Алинь имеет вид гряды, медленно повышающейся на север (800 метров). Этот подъем так незаметен для глаза, что во время пути совершенно забываешь, что идешь по хребту, и только склоны по сторонам напоминают о том, что находишься на водоразделе. Места эти покрыты березняком, которому можно дать не более сорока лет. Он, вероятно, появился здесь после пожаров.

Спуск с хребта длинный и пологий. Идя по траве, то и дело натыкаешься на обгорелые, поваленные деревья. Сейчас же за перевалом начинается болото, покрытое замшистым хвойным лесом.

Часам к трем пополудни мы дошли до того места, где Ли-Фудзин сливается с рекой Дун-бей-цой, и стали биваком на галечниковой отмели.

Первое, что мы сделали, – развели дымокуры, а затем уже принялись таскать дрова из лесу. Стрелки хотели было ночевать в комарниках, но Дерcу посоветовал ставить односкатную палатку.

К вечеру погода начала хмуриться; туман поднялся вверх и превратился в тучи. Дерcу помогал стрелкам во всех работах, и они сразу его оценили. Он хотел было ставить свою палатку отдельно, но я уговорил его ночевать вместе. Тогда Дерcу схватил топор и побежал в тайгу за кедровым корьем. Сперва он надрубил у дерева кору сверху и снизу зубцами, затем прорубил ее вдоль и стал снимать заостренной палкой. Таких пластов было снято шесть. Два пласта он положил на землю, два пошли на крышу, а остальные поставил с боков для защиты от ветра.

В сумерки пошел крупный дождь. Комары и мошки сразу куда-то исчезли. После ужина стрелки легли спать, а мы с Дерcу долго еще сидели у огня и разговаривали. Он рассказывал мне о жизни китайцев на Ното, рассказывал о том, как они его обидели: отобрали меха и ничего не заплатили.