Текст книги "По Уссурийскому краю. Дерсу Узала"

День, как на грех, выпал тихий, безветренный; жара стояла невыносимая. Один раз мы попробовали было спуститься с хребта за водою. Воды не нашли, но зато на обратном подъеме так измучились, что более уже не проделывали этого опыта. Взбираясь на вершины, мы каждый раз надеялись по ту сторону их увидеть что-нибудь такое, что предвещало бы близость воды, но каждый раз надежда эта сменялась разочарованием. Впереди, кроме голых безжизненных осыпей, ничего не было видно. Будь это не осыпи, будь скалы, все-таки можно было рассчитывать найти какую-нибудь щель, наполненную дождевой водой. Но что найдешь среди камней, в беспорядке наваленных друг на друга? Люди шли молча; опустив головы и высунув изо рта длинные языки, тихонько за ними плелись собаки.

В горах расстояния очень обманчивы. Мы шли целый день, а горный хребет, служащий водоразделом между реками Сандагоу и Сыдагоу, как будто тоже удалялся от нас. Мне очень хотелось дойти до него, но вскоре я увидел, что сегодня нам это сделать не удастся. День приближался к концу; солнце стояло почти у самого горизонта.

Нагретые за день камни сильно излучали теплоту. Только свежий ветер мог принести прохладу.

Перед нами высилась еще одна высокая гора. Надо было ее «взять» во что бы то ни стало. На все окрестные горы легла вечерняя тень, только одна эта сопка еще была озарена солнечными лучами. Последний подъем был очень труден. Раза три мы садились и отдыхали, потом опять поднимались и через силу карабкались вверх.

Когда мы достигли вершины горы, солнце уже успело сесть. Отблески вечерней зари еще некоторое время играли в облаках, но они скоро стали затягиваться дымкой вечернего тумана.

Опасение, что к сумеркам мы не найдем воды, придало всем энергию. За горой была глубокая седловина и около нее выемка, покрытая низкорослой древесной растительностью. Мы стали спускаться в эту ложбину. Чем скорее мы найдем воду, тем меньше завтра будем тратить усилий на обратное восхождение на хребет. Поэтому, спускаясь вниз, все внимательно прислушивались. Вскоре наша ложбина приняла вид оврага. На дне его густо росли трава и кустарники, любящие влагу. От седловины мы спустились метров на четыреста, а воды все еще не было видно. Вдруг ухо мое уловило глухой шум под землею. Стрелки сбросили котомки и стали разбирать камни, но вода оказалась далеко. Тогда мы перешли ниже метров на двести и принялись опять копаться в земле. На этот раз труды наши увенчались успехом: вода была найдена. Первым делом все бросились утолять жажду, но вода была так холодна, что ее пить можно было только маленькими глотками с перерывами.

Когда Туртыгин развел огонь, я принялся осматривать ручей. Температура воды была +0,9 °C. Я просунул руку в образовавшееся отверстие и вынул оттуда несколько камней, покрытых концентрическими слоями льда. Льда было так много, что камни казались в него вмерзшими. Местами лед достигал мощности десяти сантиметров.

Несколько раз стрелки принимались варить чай. Пили его перед тем, как ставить палатку, потом пили после того, как она была поставлена, и еще раз пили перед сном. После ужина все тотчас уснули. Бивак охраняли одни собаки.

Следующий день был такой же душный и жаркий, как и предыдущий. В Уссурийском крае летние жары всегда бывают очень влажными. Причина этого – муссон, приносящий сырость с моря.

Дерновый покров и громадное количество отмершего листа на земле задерживают значительную часть влаги, не давая ей скатываться в долины. Днем, когда пригреет солнце, эта влага начинает испаряться до полного насыщения воздуха.

Этим объясняются вечерние и утренние росы, которые бывают так обильны, что смачивают растительность точно дождем. При сравнительно высокой летней температуре и обилии поливки климат Уссурийского края мог бы быть весьма благоприятен для садоводства, но страшная сухость и сильные ветры зимой влияют на садовые деревья и не позволяют им развиваться нормально.

Влажные жары сильно истомляют людей и животных. Влага оседает на лицо, руки и одежду, бумага становится вакхой [19]19
  Местное выражение, означающее сырой, влажный на ощупь, но не мокрый.


[Закрыть] и перестает шуршать, сахар рассыпается, соль и мука слипаются в комки, табак не курится; на теле часто появляется тропическая сыпь.

Часа два прошло, пока мы опять достигли водораздела. Теперь начинался спуск. Горы, окаймляющие истоки реки Сандагоу, также обезлесены пожарами. Обыкновенно после первого пала остаются сухостои, второй пожар подтачивает их у корня, они падают на землю и горят, пока их не зальет дождем. Третий пожар уничтожает и эти остатки, и только одна поросль около пней указывает на то, что здесь был когда-то большой лес. С исчезновением лесов получается свободный доступ солнечным лучам к земле, а это, в свою очередь, сказывается на развитии травяной растительности. На горелых местах всегда растут буйные травы, превышающие рост человека. Идти по таким зарослям, заваленным буреломом, всегда очень трудно.

Спуск с хребта был не легче подъема. Люди часто падали и больно ушибались о камни и сучья валежника.

Мы спускались по высохшему ложу какого-то ручья и опять долго не могли найти воды. Рытвины, ямы, груды камней, заросли чертова дерева, мошка и жара делали эту часть пути очень тяжелой.

После полудня мы вышли наконец к реке Сандагоу. В одном месте она делает большую петлю. Стрелки шли впереди, а я немного отстал от них. За поворотом стрелки увидали на протоке пятнистых оленей – телка и самку. Загурский стрелял и убил матку. Телок не убежал; он остановился и недоумевающе смотрел, что люди делают с его матерью и почему она не встает с земли. Я велел его прогнать. Трижды стрелки прогоняли телка, и трижды он возвращался назад. Пришлось попугать его собаками.

Биваком мы стали на месте охоты. Часть мяса мы решили взять с собой, а остальное передать китайцам.

За ночь погода испортилась. Утро грозило дождем. Мы спешно собрали свои котомки и к полудню дошли до утеса, около которого Кашлев караулит тигров. Место это представляет собой теснину между скалой и глубокой протокой, не замерзающей даже зимой. Здесь постоянно ходят тигры, выслеживающие кабанов, а за тиграми, в свою очередь, охотится Кашлев.

Пройдя от скалы еще пять километров, мы дошли до первой земледельческой фанзы и указали китайцам, где можно найти оленье мясо. К вечеру мы дошли до реки Вай-Фудзин, а еще через двое суток возвратились в пост Ольги.

XV
Приключения на реке Арзамасовке

Китаец Че Фан. – Птицы. – Охота на кабанов. – Заблудился. – Дождь. – Опасное положение. – Услуга, оказанная Лешим. – Тропа. – Упадок сил. – Огонь. – Чужой бивак. – Мурзин. – Возвращение.

Начиная с 7 июля погода снова стала портиться. Все время шли дожди с ветром. Воспользовавшись непогодой, я занялся вычерчиванием маршрутов и обработкой путевых дневников. На эту работу ушло трое суток. Покончив с ней, я стал собираться в новую экскурсию на реку Арзамасовку. А. И. Мерзлякову было поручено произвести съемку Касафуновой и Кабаньей пади, а Г. И. Гранатман взялся произвести рекогносцировку в направлении Арзамасовка – Тадушу.

15 июля я выступил в дорогу, взяв с собою троих казаков: Мурзина, Эпова и Кожевникова.

В первый день мы дошли до фанзы китайца Че Фана. По единогласному свидетельству всех пермских и фудзинских крестьян, китаец этот отличается удивительной добротой. Когда впервые у них наводнениями размыло пашни, он пришел к ним на помощь и дал семян для новых посевов. Всякий, у кого была какая-нибудь нужда, шел к Че Фану, и он никому ни в чем не отказывал. Если бы не Че Фан, переселенцы ни за что не поднялись бы на ноги. Многие эксплуатировали его доброту, и, несмотря на это, он никогда не являлся к обидчикам в качестве кредитора.

Утром на следующий день я пошел осматривать пещеры в известковых горах с правой стороны Арзамасовки, против устья реки Угловой. Их две: одна вверху, на горе, прямая, похожая на шахту. Длина ее около ста метров, высота – от двух с половиной до пяти метров. Другая пещера находится внизу на склоне горы. Она спускается вниз колодцем метров на десять, а затем идет наклонно под углом в десять градусов. Раньше это было русло подземной реки. Длина второй пещеры около ста двадцати метров, ширина и высота неравномерны: то она становится узкой с боков и высокой, то, наоборот, низкой и широкой. Дно пещеры завалено камнями, свалившимися сверху, вследствие этого в ней нет сталактитов. Так как эти обвалы происходят всюду и равномерно, то пещера как бы перемещается в вертикальном направлении. Как и во всех таких пещерах, в ней много летучих мышей с большими ушами и белых комаров-долгоножек.

Когда мы окончили осмотр пещер, наступил уже вечер. В фанзе Че Фана зажгли огонь. Я хотел было ночевать на улице, но побоялся дождя. Че Фан отвел мне место у себя на кане. Мы долго с ним разговаривали. На мои вопросы он отвечал охотно, зря не болтал, говорил искренно. Из этого разговора я вынес впечатление, что он действительно хороший, добрый человек, и решил по возвращении в город Хабаровск хлопотать о награждении его чем-нибудь за ту широкую помощь, какую он в свое время оказывал русским переселенцам.

Перед рассветом с моря потянул туман. Он медленно взбирался по седловинам в горы. Можно было ждать дождя. Но вот взошло солнце, и туман стал рассеиваться. Такое превращение пара из состояния конденсации в состояние нагретое, невидимое, в Уссурийском крае всегда происходит очень быстро. Не успели мы согреть чай, как от морского тумана не осталось и следа; только мокрые кустарники и травы еще свидетельствовали о недавнем его нашествии.

15 и 16 июля я посвятил осмотру рек Угловой и Лиственничной, впадающих в Арзамасовку с левой стороны. В истоках последней мы снова вступили в первобытный и девственный лес. Из крупных четвероногих, судя по тем следам, которые я видел на земле, тут водились кабаны, изюбры, пятнистые олени и дикие козы. Два раза мы стреляли по ним, но неудачно.

Птиц тут было также очень много. По воздуху без шума носились два азиатских канюка. Они все время гонялись друг за другом. Один старался другого ударить сверху, с налета, но последний ловко увертывался от него. Верхняя птица по инерции проносилась мимо, а нижняя подымалась вверх, так что потом нельзя уже было разобраться, которая из них была нападающей и которая обороняющейся. Потом канюки спустились в траву и, распустив крылья, продолжали бой на земле. Леший спугнул их. Птицы поднялись на воздух и на этот раз разлетелись в разные стороны. Около каменистых осыпей в одиночку держались необщительные каменные дрозды. Они шаркали по камням, прятались в щелях и неожиданно появлялись где-нибудь с другой стороны. При малейшем намеке на опасность они поспешно старались скрыться в кустарниках и среди россыпей. В другом месте я заметил мухоловок. Они легко ловили на лету насекомых и так были заняты своим делом, что совершенно не замечали людей и собак и даже не обращали внимания на ружейные выстрелы. В высокой густой траве то и дело встречались длиннохвостые камышевки. Им тут и место. Они лазили по тростникам, садились на кусты, бегали по земле. У них была какая-то боязнь открытых мест, лишенных растительности. Одна из этих птичек вылетела было на дорогу, но вдруг, как бы чего-то испугавшись, метнулась назад и тогда только успокоилась, когда опять села на камышинку. Около горного ключа между сухими кочками собака моя выгнала какую-то птицу. Я выстрелил и убил ее. Это оказался восточный горный дупель. Потом я заметил камчатскую черную трясогузку – грациозную и наивную птичку. Она не выражала страха перед человеком, бегала около воды и что-то клевала на берегу.

Землистая, сильно избитая, лишенная растительности тропа привела нас к Сихотэ-Алиню. Скоро она разделилась. Одна пошла в горы, а другая направилась куда-то по правому берегу Лиственничной. Здесь мы отаборились. Решено было, что двое из нас пойдут на охоту, а остальные останутся на биваке.

Летом охота на зверя возможна только утром на рассвете и в сумерки до темноты. Днем зверь лежит где-нибудь в чаще и найти его трудно. Поэтому, воспользовавшись свободным временем, мы растянулись на траве и заснули.

Когда я проснулся, первое, что бросилось мне в глаза, это отсутствие солнца. На небе появились слоистые облака, и на землю как будто спустились сумерки. Было четыре часа. Можно было собираться на охоту. Я разбудил казаков; они обулись и принялись греть воду. После чая мы с Мурзиным взяли свои ружья и разошлись в разные стороны. На всякий случай я захватил с собой на поводок Лешего. Вскоре я нашел кабанов и начал их следить. Дикие свиньи шли не останавливаясь и на ходу все время рыли землю. Судя по числу следов, их было, вероятно, больше двадцати. В одном месте видно было, что кабаны перестали копаться в земле и бросились врассыпную. Потом они опять сошлись вместе. Я уже хотел было прибавить шагу, как вдруг то, что я увидел, заставило меня оглянуться. Около лужи на грязи был свежий отпечаток тигровой лапы. Я ясно представил себе, как шли кабаны и как следом за ними крался тигр. «Не вернуться ли назад?» – подумал я, но тотчас же взял себя в руки и осторожно двинулся вперед.

Теперь дикие свиньи пошли в гору, потом спустились в соседнюю падь, оттуда по ребру опять стали подниматься вверх, но, не дойдя до вершины, круто повернули в сторону и снова спустились в долину. Я так увлекся преследованием их, что совершенно забыл о том, что надо осматриваться и запоминать местность. Все внимание мое было поглощено кабанами и следами тигра. Так прошел я еще около часа.

Несколько мелких капель, упавших сверху, заставили меня остановиться: начал накрапывать дождь. Сперва он немного поморосил и перестал. Минут через десять он опять попрыскал и снова перестал. Перерывы эти делались короче, а дождь сильнее, и наконец он полил как следует.

«Пора возвращаться на бивак», – подумал я и стал осматриваться, но за лесом ничего не было видно. Тогда я поднялся на одну из ближайших сопок, чтобы ориентироваться.

Кругом, насколько хватал глаз, все небо было покрыто тучами; только на крайнем западном горизонте виднелась узенькая полоска вечерней зари. Облака двигались к западу. Значит, рассчитывать на то, что погода разгуляется, не приходилось. Горы, которые я теперь увидел, показались мне незнакомыми. Куда идти? Я понял свою ошибку. Я слишком увлекся кабанами и слишком мало уделил внимания окружающей обстановке. Идти назад по следам было немыслимо. Ночь застигла бы меня раньше, чем я успел бы пройти и половину дороги. Тут я вспомнил, что я, как некурящий, не имею спичек. Рассчитывая к сумеркам вернуться на бивак, я не захватил их с собой. Это была вторая ошибка. Я два раза выстрелил в воздух, но не получил ответных сигналов. Тогда я решил спуститься в долину и, пока возможно, идти по течению воды. Была маленькая надежда, что до темноты я успею выбраться на тропу. Не теряя времени, я стал спускаться вниз. Леший покорно поплелся сзади.

Как бы ни был мал дождь в лесу, он всегда вымочит до последней нитки. Каждый куст и каждое дерево собирают дождевую воду на листья и крупными каплями осыпают путника с головы до ног. Скоро я почувствовал, что одежда моя намокла.

Через полчаса в лесу стало темно. Уже нельзя было отличить яму от камня, колодник от земли. Я стал спотыкаться. Дождь усилился и пошел ровный и частый. Пройдя еще с километр, я остановился, чтобы перевести дух. Собака промокла. Она сильно встряхнулась и стала тихонько визжать. Я снял с нее поводок. Леший только и ждал этого. Встряхнувшись еще раз, он побежал вперед и тотчас скрылся во тьме. Чувство полного одиночества охватило меня. Я стал окликать его, но напрасно. Простояв еще минуты две, я пошел в ту сторону, куда побежала собака.

Когда идешь по тайге днем, то обходишь колодник, кусты и заросли. В темноте же всегда, как нарочно, залезаешь в самую чащу. Откуда-то берутся сучья, которые то и дело цепляются за одежду, ползучие растения срывают головной убор, протягиваются к лицу и опутывают ноги.

Быть в лесу, наполненном дикими зверями, без огня, во время ненастья – жутко. Сознание своей беспомощности заставляло меня идти осторожно и прислушиваться к каждому звуку. Нервы были напряжены до крайности. Шелест листьев, шум упавшей ветки, шорох пробегающей мыши казались преувеличенными, заставляли круто поворачивать в их сторону, и стоило много труда сдерживать себя, чтобы не выстрелить.

Наконец стало так темно, что в глазах уже не было нужды. Я промок до костей; с фуражки за шею текла вода ручьями. Пробираясь ощупью в темноте, я залез в такой бурелом, из которого и днем-то едва ли можно скоро выбраться. Нащупывая руками опрокинутые деревья, вывороченные пни, камни и сучья, я ухитрился как-то выйти из этого лабиринта. Я устал и сел отдохнуть, но тотчас почувствовал, что начинаю зябнуть. Зубы выстукивали дробь; я весь дрожал, как в лихорадке. Усталые ноги требовали отдыха, а холод заставлял двигаться.

Залезть на дерево! Эта глупая мысль первой приходит в голову заблудившемуся путнику. Я сейчас же отогнал ее прочь. Действительно, на дереве было бы еще холоднее, и от неудобного положения стали бы затекать ноги. Закрыться в листья. Это не спасло бы меня от дождя, но, кроме того, на мокрой земле легко простудиться. Как я ругал себя за то, что не взял с собой спичек! Я мысленно дал себе слово на будущее время не отлучаться без них от бивака даже на несколько метров.

Я стал карабкаться через бурелом и пошел куда-то под откос. Вдруг с правой стороны послышался треск ломаемых сучьев и чье-то порывистое дыхание. Какой-то зверь бежал прямо мне навстречу. Сердце мое упало. Я хотел стрелять, но винтовка, как на грех, дульной частью зацепилась за лианы. Я вскрикнул не своим голосом и в этот момент почувствовал, что животное лизнуло меня по лицу… Это был Леший.

В душе моей смешались два чувства: злоба к собаке, что она меня так напугала, и радость, что она возвратилась. Леший с минуту повертелся около меня, тихонько повизжал и снова скрылся в темноте.

С неимоверным трудом я подвигался вперед. Каждый шаг стоил мне больших усилий. Минут через двадцать я подошел к обрыву. Где-то глубоко внизу шумела вода. Разыскав ощупью большой камень, я оттолкнул его под кручу. Камень полетел по воздуху; я слышал, как он глубоко внизу упал в воду. Тогда я круто свернул в сторону и пошел вправо, в обход опасного места. В это время опять ко мне прибежал Леший. Я уже не испугался его и поймал за хвост. Он осторожно взял зубами мою руку и стал тихонько визжать, как бы прося его не задерживать. Я отпустил его. Отбежав немного, он тотчас вернулся назад и тогда только успокоился, когда убедился, что я иду за ним следом. Так прошли мы еще с полчаса.

Вдруг в одном месте я поскользнулся и упал, больно ушибив колено о камень. Я со стоном опустился на землю и стал потирать больную ногу. Через минуту прибежала собака и села рядом со мной. В темноте я ее не видел – только ощущал ее теплое дыхание. Когда боль в ноге утихла, я поднялся и пошел в ту сторону, где было не так темно. Не успел я сделать и десяти шагов, как опять поскользнулся, потом еще раз и еще. Тогда я стал ощупывать землю руками. Крик радости вырвался из моей груди. Это была тропа. Несмотря на усталость и боль в ноге, я пошел вперед. «Теперь не пропаду, – думал я, – тропинка куда-нибудь приведет». Я решил идти по ней всю ночь до рассвета, но сделать это было не так-то легко. В полной темноте я не видел дороги и ощупывал ее ногою. Поэтому движение мое было до крайности медленным. Там, где тропа терялась, я садился на землю и шарил руками. Особенно трудно было разыскивать ее на поворотах. Иногда я останавливался и ждал возвращения Лешего, и собака вновь указывала мне потерянное направление. Часа через полтора я дошел до какой-то речки. Вода с шумом катилась по камням. Я опустил в нее руку, чтобы узнать направление. Речка бежала направо.

Перейдя вброд горный поток, я сразу попал на тропу. Я ни за что не нашел бы ее, если бы не Леший. Собака сидела на самой дороге и ждала меня. Заметив, что я подхожу к ней, она повертелась немного на месте и снова побежала вперед. В темноте ничего не было видно, слышно было только, как шумела вода в реке, шумел дождь и шумел ветер в лесу. Тропа вывела меня на другую дорогу. Теперь являлся вопрос, куда идти, вправо или влево. Обдумав немного, я стал ждать собаку, но она долго не возвращалась. Тогда я пошел вправо. Минут через пять появился Леший. Собака бежала мне навстречу. Я нагнулся к ней. В это время она встряхнулась и всего меня обдала водой. Я уже не ругался, погладил ее и пошел следом за ней.

Идти стало немного легче; тропа меньше кружила и не так была завалена буреломом. В одном месте пришлось еще раз переходить вброд речку. Перебираясь через нее, я поскользнулся и упал в воду, но от этого одежда моя не стала мокрее.

Наконец я совершенно выбился из сил и сел на пень. Руки и ноги болели от заноз и ушибов, голова отяжелела, веки закрывались сами собой. Я стал дремать. Мне грезилось, что где-то далеко между деревьями мелькает огонь. Я сделал над собой усилие и открыл глаза. Было темно; холод и сырость пронизывали до костей. Опасаясь, чтобы не простудиться, я вскочил и начал топтаться на месте, но в это время опять увидел свет между деревьями. Я решил, что это галлюцинация. Но вот огонь появился снова. Сонливость моя разом пропала. Я бросил тропу и пошел прямо по направлению огня. Когда ночью перед глазами находится свет, то нельзя определить, близко он или далеко, низко или высоко над землею. Он просто находится где-то в пространстве.

Через четверть часа я подошел настолько близко к огню, что мог рассмотреть все около него. Прежде всего я увидел, что это не наш бивак. Меня поразило, что около костра не было людей. Уйти с бивака ночью во время дождя они не могли. Очевидно, они спрятались за деревьями. Мне стало жутко. Идти к огню или нет? Хорошо, если это охотники, а если я наткнулся на табор хунхузов? Вдруг из чащи сзади меня выскочил Леший. Он смело подбежал к огню и остановился, озираясь по сторонам. Казалось, собака тоже была удивлена отсутствием людей. Она обошла вокруг костра, обнюхивая землю, затем направилась к ближайшему дереву, остановилась около него и завиляла хвостом. Значит, там был кто-нибудь из своих, иначе собака выражала бы гнев и беспокойство. Тогда я решил подойти к огню, но спрятавшийся опередил меня. Это оказался Мурзин. Он тоже заблудился и, разведя костер, решил ждать утра. Услышав, что по тайге кто-то идет, и не зная, кто именно, он спрятался за дерево. Его больше всего смутила та осторожность, с которой я приближался к нему, и в особенности то, что я не подошел прямо к огню, а остановился в отдалении.

Тотчас же мы стали сушиться. От намокшей одежды клубами повалил пар. Дым костра относило то в одну сторону, то в другую. Это был верный признак, что дождь скоро перестанет. Действительно, через полчаса он превратился в изморось, но с деревьев продолжали падать еще крупные капли.

Под большой елью, около которой горел огонь, было немного суше. Мы разделись и стали сушить белье. Потом мы нарубили пихтача и, прислонившись к дереву, погрузились в глубокий сон.

К утру я немного прозяб. Проснувшись, я увидел, что костер погас. Небо еще было серое; кое-где в горах лежал туман. Я разбудил казака. Мы напились воды и пошли разыскивать свой бивак. Тропа, на которой мы ночевали, пошла куда-то в сторону, и потому пришлось ее бросить. За речкой мы нашли другую тропу. Она привела нас на табор.

После полудня погода вновь стала портиться. Опасаясь, как бы опять не пошли затяжные дожди, я отложил осмотр Сихотэ-Алиня до другого, более благоприятного случая. Действительно, ночью полил дождь, который продолжался и весь следующий день. 21 июля я повернул назад и через двое суток возвратился в пост Ольги.