Текст книги "На смерть Ивана Ильича"

V

«Наташа! Я надеюсь, Вы ещё не забыли вашего сбежавшего архитектора. Надеюсь, мы ещё друзья. Мне хотелось бы увидеть Михаила Семёновича. Очень ненадолго. Буквально на несколько минут!..»

«Здравствуйте, Владимир Павлович. Очень приятно видеть Вас. Конечно, мы друзья. Извините, у него сейчас встреча. И потом обед. Может быть, вы вместе пообедаете? Подождите немного или позвоните завтра».

«Нет, нет! Я подожду. Такой печальный момент. Мне надо поговорить с ним. Я же здесь…» Владимир Павлович закрыл дверь. Начало неудачное…

Он в коридоре. Сослуживцы проходят мимо: «Привет…» «Привет…» «Здравствуйте, Владимир Павлович…» «Да, я уже знаю. Тяжело узнать такую весть…»

Прислонившись к стене, думая, о чём он пришёл говорить, и как это будет сложно сказать, он засомневался: «Сейчас совершить этот шаг? Да? Нет? Но хорошо, что пока его нет… Моего бывшего Короля… Дяди Сэма… Время подумать… Хотя бы немного времени… Порепетировать предстоящий диалог… Присесть бы… Попробовать успокоиться… На стуле удобнее… Расслабиться не удастся… Сумбур в голове… Зачем вспоминать это? Тот незабываемый момент, то официальное обсуждение, которое вёл расширенный Архитектурный совет. Ярко в памяти… Как смело выступил Иван Ильич в его защиту! Коньково-Деревлёво… Новаторское предложение завершить слегка изменённый индустриальный дом этой неожиданной, непростой, слегка затейливой башней. Высоко! Двадцать четыре этажа… Эта башня над новой застройкой Коньково-Деревлёво. Иван Ильич вытянутой вперёд рукой указывал на эскизы и макет, увлечённо говорил о несомненной уместности башни… «Ленин в бронзе» – тогда подумал Владимир Павлович… Ленин с вытянутой рукой, Ленин всегда в такой торжественной позе…

И слова друга – Ивана Ильича:

«Мы должны как-то сохранить архитектурные достижения нашего недавнего времени! Нам это надо! Повторяю, мы должны это сделать! И пусть это будет эхом творений нашего ренессансного гения – Жолтовского! Поэтому, друзья, нам надо поддержать архитектурный призыв нашего молодого архитектора Владимира Павловича!»

Ивана Ильича великая помощь! И в голове Владимира Павловича время трагедии, когда Иван Ильич стал врагом!

«Этот злосчастный Дворец юности!» Какое было счастье получить этот объект следом за Коньково! Такая удача! Серьёзный, головокружительно увлекающий объект! Не в деревне, как уже состоявшийся дом в Коньково-Деревлёво, а почти в центре столицы, на Садовом Кольце! Индивидуальное, неиндустриальное общественное здание! Удивительно, но всё шло гладко… Уже начался монтаж монолитных железобетонных конструкций первого этажа… Монолитный железобетон времени семидесятых! Согласовано! Сказочно! И фасад со всеми согласован! Прозрачный – стеклянный! Стекло, стекло! Ещё редкий опыт в столице! Счастливый Владимир Павлович! Но Муза не оставляет в покое… Ему приснилось… Да, действительно приснилось… В его Дворец надо входить более торжественно… Должен быть более представительный его приглашающий, парадный стилобат! Да! Действительно приснилось… Архитектурный Морфей прошептал Владимиру Павловичу: «Надо добавить ещё уровень! Это реально! Расчётом проверено! Только борись! Будь упрямым!» Затем быстро… После решительного отказа руководства от возможной корректировки входного блока… Легко реконструируемого на строительной площадке… Владимир Павлович покинул мастерскую № 20…

Иван Ильич? Иван Ильич…

Владимир Павлович посмотрел на часы. Уже больше получаса на стуле… Сменив позу, он достал из портфеля папку: материалы по завершению его сооружений. Может быть, будет возможность показать их – его прошлому, и возможно ему же, но будущему начальнику – Королю, Дяде Сэму…

Двери лифта открываются. Респектабельная фигура Михаила Семёновича выходит из лифта и идёт к двери мастерской № 20. Заметив гостя, он улыбается, как бы ожидая его приход…

Владимир Павлович вскочил со стула: «Добрый день, Михаил Семёнович!»

Михаил Семёнович, продолжает улыбаться:

«Это ты? Ты уже здесь? Входи, входи, Владимир!»

Владимир Павлович следует за Михаилом Семёновичем…

«Наташа, у меня гость. Два чая для нас».

«Присаживайся, чувствуй себя, как дома».

VI

«О, его портрет! Нашего Ивана Владиславовича!»

«Я всегда относился с большим почтением к Жолтовскому. И после твоего пресловутого двадцатичетырёхэтажного комплекса, твоего престижного дитя, твоего Коньково-Деревлёва, с коронной ротондой, почти как на знаменитом доме Жолтовского для советской элиты – я постарался вникнуть глубже в это недавнее зодческое прошлое. Ты толкнул меня переосмыслить время, когда ренессанс Жолтовского должен был как-то отвлечь архитектурно от времени увлечения ГУАагом. Время, когда все идеи нашей послереволюционной архитектуры, самой прогрессивной в мире тогда, были уничтожены. И несколько построенных конструктивистских домов стоят сиротами…»

«Михаил Семёнович, я хотел…»

«Да, Владимир, моё большое уважение Жолтовскому. Он, конечно, притворялся, что забыл достижения нашего конструктивистского авангарда. И несмотря на те печальные реалии, смог преподнести советским богам что-то человеческое в формах архитектуры. Я думаю, его убедительный ренессанс это философская попытка оттолкнуть духовное от идеологического и политического терроризма…»

«Этотрой пчёл был всегда вокруг нас… Сейчас тоже! Мы можем быть ужалены и…»

«О, „ужалены“! Мне нравится твой новый тон, Владимир! Браво!»

«Нет, Михаил Семёнович, сейчас я просто воодушевлён… Или… Нет… Очень опечален смертью моего друга Ивана Ильича…»

«Я думал ты пришёл разделить наше горе. Но я могу догадаться, почему ты здесь сейчас на самом деле».

«Я вижу Жолтовского на стене около Вас. Для меня радость вспомнить, как любил его Иван Ильич. Моё Коньково-Деревлёво было спасено им… И нас обоих вдохновил Жолтовский, его дом на Смоленской площади…»

«Владимир, довольно!»

«Я пришёл к Ивану Ильичу просить поправить свою ошибку в нашем Дворце юности…»

«Я надеялся, ты счастлив – твоя достигнутая, почти воздвигнутая, башня. Был там недавно… Да, ты наверное прав. Должна будет жить, как силует».

«Спасбо Вам! Спасибо! Но мой Дворец юности! Михаил Семёнович!»

«О, боже мой! Никто не позволит тебе тронуть второй этаж! Ты это прекрасно понимаешь. У тебя было много проектного времени подумать».

«Пожалйста, разрешите мне закончить мою работу. Я потерял моего друга и наставника… Мне необходимо завершить то, что так стройно сформировалось в моём мозгу! Поймите это! Пожалуйста!»

«Успокойся, Владимир… Приходи на похороны. Наташа! Зайди, Наташа!»

«Но он жив для меня… Наш Иван Ильич».

«Да, да! Он в морге сейчас! Ты сумасшедший. Я помню, ты не курил… Но я хочу показать тебе подарок Немецкой компании».

«Извините, мне ничего не надо!»

«Нет, подарок не тебе. Когда мы были очень молодыми, Иван Ильич и я, мы курили вместе. И было трудно найти место покурить. Мы курили в вонючих уборных… Как школьники…»

«Почему Вы вспомнили это?»

«Несколько дней назад, мы завершили ремонт специальной комнаты для курения с дорогим Германским оборудованием! Потрясающая вентиляция! Это дорогое мероприятие модернизировать наш институт. Большие деньги! Новый стиль жизни для нас. И наши девушки теперь, как голливудские звёзды 30-х годов, дымят сигаретами».

«Не показывайте мне это. Для меня странно видеть здесь что-то новое, если я абсолютно такой, каким был здесь раньше. Сегодня ничего не изменилось!»

«Сегодня? Сегодня очень печальный дождливый день».

«Сегодня июньский день… Под огромным голубым московским небом…»

«Да. 14 июня 1975 года. Только два дня после смерти Ивана Ильича. Стоит в соседней комнате его удобное кожаное кресло, которое он купил за свои собственные деньги. Ещё тёплое, хотя его зад уже охлаждён в морге».

«Иван Ильич… Царство ему небесное… Но мы живы…»

«Я начинаю бояться тебя. Пришёл говорить о Дворце юности! Но мы уже на втором этаже! Ты очень возбуждён, Владимир! Иди домой! Поспи, Павлович!»

«Михаил Семёнович! Мой Дядя Сэм! Я чувствую себя покинутым, одиноким в мире… Без Ивана Ильича».

«Может быть тебе помогут поминки? Выпей водки за помин его души!»

«Не издевайтесь, Михаил Семёнович…»

«Нет…»

«Я Ваш верный слуга! Может быть, главный и лучший…»

«Ты упустил свой шанс! Наташа, проводи господина! Пригласи Любовь Аркадьевну!»

VII

Иван Ильич умер в больнице Бауманского района, на востоке столицы. Два дня тому назад. После недели пребывания в палате интенсивной терапии. До этого три недели он лежал на своём диване в домашнем режиме. Серьёзная проблема с почками. Многие годы у него были эти симптомы. Он избегал серьёзного лечения. Только анализы мочи, ультразвук, цистоскопия и разные исследования, но не было серьёзной терапии. Однажды рано утром, когда он собирался на работу, началась острая почечная колика. Скорая помощь. Врач посоветовал пока домашний режим. Не ходить на работу. Он остался дома. Один. Звонил друзьям, в мастерскую – спрашивал, как идут проектные дела. Звонила Прасковья Фёдоровна, спрашивала, нужна ли её помощь. Пока нет. Его племянник, приёмный сын, Герасим, стал помогать ему. И когда состояние Ивана Ильича ухудшилось, Герасим стал приходить к нему каждый день в послеобеденное время. Молодой человек оказался быстрым и хозяйственным и ухаживал за дядей добросердечно. Иван Ильич был счастлив, что Герасим разделил его одиночество. Состояние Ивана Ильича ухудшалось. Герасим стал приходить на целый день. На работе ему разрешили такой распорядок в счёт отпуска. Боли усиливались с каждым днём…

Владимир Павлович понимает, что он не сможет лучше, чем в повести Толстого, описать это начавшееся страшное мучительное состояние Ивана Ильича. Он не Толстой. И он дома. За своим письменным столом… Его машинка «Москва». Повесть Толстого открыта на 53 странице:

«Меня не будет, так что же будет? Ничего не будет. Так где же я буду, когда ничего не будет? Неужели смерть? Нет, не хочу». Он вскочил, хотел зажечь свечку, пошарил дрожащими руками, уронил свечу с подсвечником на пол и опять повалился назад, на подушку. «Зачем? Всё равно, – говорил он себе, открытыми глазами глядя в темноту, – Смерть. Да, смерть».

Нет. Умирающий советский архитектор намного счастливее. Его Герасим не крепостной слуга небогатого хозяина царского времени. Нет. Его Герасим – племянник, близкий друг. И когда боли слегка отпускали его, лёжа на диване, Иван Ильич говорил Герасиму: «Когда ты рядом, Гера, моя боль уходит. Но она всё сильнее, и она постоянная. Но я счастлив, что ты рядом…»

«Суп готов, Иван Ильич. Куриная лапша и немного овощей. Курица венгерская. Одобряете? И я купил пирог со шпинатом в нашем новом кафе. Юля посоветовала. Помните новую официантку? Она знает, что Вы дома. Возьмите кусок пирога, ешьте с супом…»

«Гера, всё так вкусно. Спасибо, дорогой…»

«Для Вас это вовремя – есть сейчас?»

«Да, дорогой. Мне кажется, я голоден. Спасибо, Герасим…»

«Этот диван… Вам трудно лежать на нём целый день. Может быть, сменить позу? Или сесть Вам в кресло?»

«Нет, мне хорошо в этом положении. Мне нужно твоё участие, когда начинается боль… В моих проклятых почках… Слышишь меня? И хочется что-то рассказать тебе… Ты такой терпеливый…»

«Расскажите. Слушаю Вас, Иван Ильич!»

«Например насчёт диеты. Много смешных историй… Я помню, несколько лет тому назад, я был на приёме у главного уролога города Москвы».

«Нелегко было добиться приёма?»

«Да, Гера! Но какая женщина! Осанка Екатерины Второй! Элла Эдуардовна! Она проникла в мою душу! Её магические слова: «Метаболизм, метаболизм… Это причина всего…»

«Да, забавно…»

«Она предложила её метод лечения, заявив своим размеренным тоном: «Парадоксальная диета для русских, кто не алкоголик. И Вы не алкоголик. Поэтому: 50 граммов водки до завтрака, три дня! Только не «Столичная»! Вам нужна «Московская» – бутылка с зелёной этикеткой. Желаю успеха!»

«Забавно! Это шутка?»

«Разумеется, правда, Гера!..

«Правда? Забавно…»

«Представляешь? После водки я иду на работу! Молоденькая Наташа только пришла в нашу мастерскую… Она пугалась меня, вонючего, после утренней выпивки…

Ой! Извини, Гера! Опять больно… Поясница, конечно! Пожалуйста, дорогой мой, разотри здесь… Полегче… Да… Так… И убери суп…»

«Попробуйте лечь на живот…»

«Да. Я пытаюсь… Ты лучший доктор, Гера. Мне почти хорошо… Эта женщина была такая элегантная и красивая…»

«Кто?»

«Элла Эдуардовна. С её сумасшедшей диетой. Помогла ли диета, спрашиваешь? Как помню, нет. Я встретил её в Большом театре… Поприветствовал её и поблагодарил. Я был здоров тогда».

«Нужно что-нибудь?»

«Да, извини… Другое… Мне надо в уборную… И скорее!»

«Держитесь за шею…»

«Это так неприятно тебе. Прости меня. Моё постыдное бессилие».

«Дядя! Я Ваш медбрат…»

«Остановись здесь пока, Гера… Немного после… Пока присяду на стул…»

«Удобно?»

«Слушай опять! Нет, Гера, это не о моих идиотских почках. Я думаю о твоей будущей жизни…»

«Что Вы имеете в виду?»

«Посмотри на ту большую книгу в глянцевом переплёте на моём столе».

«Что это за книга?»

«Я горжусь этим томом – это „Канон пяти ордеров Виньолы“. Учебник по архитектуре и строительству.

Он был нашим учебником в институте. Моя книга была в жутком состоянии. Разодранная, без нескольких страниц. Яне выдержал и купил эту дорогую книгу в Италии… Когда это было? Помнишь, Гера, что я тебе там купил?»

«Конечно! Такой красивый и тёплый свитер! Три года назад».

«Да, да. Три года назад… Италия! Великая страна! И моё сердце во Флоренции, где великий Микеланджело нашёл своё вдохновение также в своей великой поэзии. Его стих:

 
Что мне сулишь? Что хочешь сделать вновь
С сожженным древом, сердцем одиноким?
Дай разгадать хотя б намеком,
Поведай мне, чего мне ждать. Любовь?
 

Гера! Опять плохо! Гера, стало хуже… Извини… Какая-то новая пульсирующая боль…»

«Как помочь? Что сделать, Иван Ильич?»

«Ничего… Чуть лучше сейчас… Терпимо… Слушай… Про-сто слушай, что я те-бе го-во-рю! Стань упрямым! Полюби жизнь! Поезжай в Италию и старайся проникнуть там в ренессанс, в архитектуру… Я говорил тебе много раз – приближайся к зодчеству! Но, дорогой мой, до своего паломничества, постигни Виньолу… О господи! Опять! Сильная боль!»

«Не говорите больше! Пожалуйста!»

«Ещё хуже! Такая боль! Опять! Ты понял? Гера? ГЕ-РА! Поезжай в И-та-ли-ю! Не теряй возможность!

Ге-ра! И-та-ли-я! Строитель должен почувствовать ренессанс. Живую жизнь камня, каменных конструкций! Деньги на это припасены… О, Гера! Что делать?»

«Что? Хуже? Хватит говорить!»

«Да! Звони, пожалуй… Пора…»

«Звоню!»

«Позвони Михаилу Семёновичу… Не надо Прасковье.

Ей позвонят из больницы».

«Не волнуйтесь! Всё сделаю!»

«Виньола на моём столе. Наклонись. Я тебя поцелую…»

VIII

«Дай мне сигарету…»

«Какая ужасная новость! Это печально… Но ты знаешь, Анжела, один мой приятель умирал три раза! Не смейся, правда!

«Ну что ты говоришь? Три раза… Что за глупость!»

«Нет! Это правда. Один раз была почти настоящая смерть. Что-то вроде клинической… Во время операции на сердце. Под ножом хирурга. Доктор спустился в вестибюль сказать это ожидающей жене. Она упала в обморок… Её отвезли домой… Там уже собрались друзья и родственники!»

«Очень интересно… Слушай – Вера сказала, что Прасковья Фёдоровна уже была у него в морге… Какое у неё будет платье на похоронах? Она модница… Кстати, может быть, это одна из причин, почему они расстались…»

«Думаю, причина в другом! Он мужчина уже немолодой. Она женщина, ещё довольно привлекательная. Почему они не могли жить вместе? Да… Он был такой мягкий человек… Не могли быть семьёй. Но теперь его вдове надо выполнять функции реальной жены в этих сложных финансовых делах… Бедная Прасковья… Она его жена официально. И, знаю, у них не было развода…»

«О, мы забыли о его калужском парне, Гере или Герасиме или… Как его зовут? Звучит как тургеневский персонаж, не правда ли? О боже! Герасим и Муму».

«Язнаю, Ильич привёз его из Калуги. Родственник… Десятая вода на киселе… Просто Ильич был очень добрый к родным. А эти калужане, видимо, не очень богаты… И Гера работает у нас достаточно долго… Сколько лет уже? Несколько лет? Анжела, ты должна помнить. Ты была больше всех близка к Ильичу. И работала с Герой, как я помню».

«Но не так уж долго я работала с ним. Сразу после его техникума. Три года назад… И всё это время Гера был под крылом Ивана Ильича… Гера симпатичный парень, высокий, но такой застенчивый, и такой скучный… Я просто помогала ему, когда он начинал работать у нас… Иван Ильич просил меня сидеть рядом с ним…»

«Такое странное имя Прасковья. Не помню, кто меня надоумил прочитать „Смерть Ивана Ильича“>? Жизнь стала имитировать искусство! Не смейтесь! Это кажется таким нелепым, что так знакомо звучит: Иван Ильич и Прасковья Фёдоровна – толстовская пара».

«Как тургеневская „Муму“ вклинилась в этот рассказ?» «А Герасим пришёл из „Муму“».

«Не все имена должны совпадать. Я уж не такой большой читатель. О, ты можешь что-то сказать, Евгения, наша интеллектуалка? Ты читала Толстого?»

«Прежде чем я вам что-нибудь скажу, дайте мне вторую сигарету… Да, я читала „Смерть Ивана Ильича“. Не уверена, что я помню имена всех персонажей. Читала давно. И бросьте называть меня „интеллектуалкой“». Не нужна мне такая слава!»

«Хорошо, хорошо… Бери сигарету. Успокойся и расскажи, что ты помнишь…»

«Ну, как ваша „интеллектуалка“, я могу подтвердить совпадение – у Ивана Ильича нашего великого Толстого жена Прасковья. И даже её отчество Фёдоровна».

«Правда? С ума сойти!»

«И совпадения продолжаются. Слушайте дальше – у толстовского Ивана Ильича, как я помню, был крепостной слуга, которого звали Герасим! Да, это кажется невозможным… Увы, это правда. Иван Ильич любил своего слугу Герасима больше всех на свете, особенно когда заболел… И умирал…»

«Ну, это совсем сумасшествие! Неужели так у Толстого?»

«Это неожиданная книга для Толстого. Конечно, шедевр… И знаете, девочки, мой приятель Борис, студент библиотечного факультета, сказал мне как-то, что некоторые критики считают, что у Толстого отношения между Герасимом и Иваном Ильичом носят фрейдистский характер».

«Писатель, который создал великую женщину Анну Каренину, и у которого была жена Софья Андреевна? Очень сомнительно…»

«Но вы знаете, Толстой преклонялся перед талантом Сары Бернар, которая играла Гамлета…»

«Где ты это читала, Евгения?»

«Я вспомнила это из этой же Толстовской повести, что Прасковья Фёдоровна говорит о Бернар, придя из театра…»

«Ну, Евгения, ты действительно эксперт!»

«Девочки, у меня идея! Быстро вернусь! Библиотека же рядом!

«Нет времени, Анжела! Нас же собирают сейчас, чтобы обсудить похороны».

«Я не подумала раньше о библиотеке. Уже двадцать минут я травлюсь никотином… Бегу!»

«А я хочу сказать, мы ничего не знаем, как они жили, Иван Ильич и Прасковья. Один раз я случайно видела за стеклянной дверью его комнаты, как они ругались… Это было после работы… Я пробежала быстро… О, это было, когда они ещё жили вместе…»

«Ну, хватит! Мы ничего не знаем о них… Сейчас смешно перемывать им кости… Скажу вам более интересное… Слушайте…»

«Какая ещё сплетня?»

«Я только что видела нашего сбежавшего нервного архитектурного гения, Владимира Павловича, под дверью „Дяди Сэма'… Не откладывая в долгий ящик, он решил проведать нас…»

«Ну и что, Глафира? Они же были друзьями до его побега…»

«Может быть, Владимир Павлович тоже в этой всех нас объемлющей книге?»

«Хватит. Сегодня бы меньше шуток…»

«Может, просто не помнишь? Какое упущение Толстого!»

«Ну, хватит!»

«Да, конечно, очень печальное событие… Но мы знаем, что он всегда пытался обогнать Ивана Ильича».

«Рабочая конкуренция… Не можешь остановиться!»

«А может быть он хочет завладеть его освободившимся кожаным креслом! Шучу, конечно… Девочки, как-то я звонила, сидя в кресле Ивана Ильича! Поняла разницу между его сказочным креслом и нашими безобразными деревянными стульчаками, на которых мы сидим…»

«Хватит, не время говорить об этом на похоронах. Постеснялась бы,

Глафира, может быть, он ещё не совсем заморожен в морге, а ты уже своей задницей в его кресле…»

«Всё! Молчу! Наша Любовь Аркадиевна завладеет этим кожаным сверх-местом. И она терпеть не может нас, женщин, сплетниц…»

«Девочки, тише! Наташа в коридоре. Сейчас войдёт…»

«Наташа, заходи покурить!»

«Спасибо. Нет, благодарю. Михаил Семёнович с Любовью Аркадьевной приглашают всех присоединиться к обсуждению похорон Ивана Ильича».

«Идём, идём…»

«Пожалуйста, девочки, идёмте! Евгения, не бери у Глафиры новую сигарету. Сейчас начнётся собрание. Я ответственная».

«Наташа, зря волнуешься. Докурим, прибежим… Извини, я не закончила своё отравление… Начала вторую, когда ты вошла. Докурю, приду».

«Евгения, ты невыносима… Всегда упрямая. Девочки, идёмте!»

«Идём! Идём!»

«Анжела, ты уже здесь? Сбегала и книгу принесла?»

«А ты уже одна? Я схватила книгу и даже нашла главу, где Прасковья Фёдоровна говорит о Саре Бернар. Смотри, Евгения…»

«Мы должны бежать!»

«Послушай! Секунду:

Прасковья в своём вечернем наряде, и Иван вспоминает, что она и дети…

И дальше – больше о театре…»

«Да, да… Остановись! Идём!»

«Пожалуйста, только это:

и дети были в театре, чтобы увидеть Сару Бернар…

Здорово! Буду читать после работы…»

«Наташа увела всех. И я докурила. Идём!»

«Но так интересно!»

«Анжела, давай руку и побежим! Да, да. Я помню, что было турне Сары Бернар в этом городе и Иван Ильич настоял, чтобы они взяли ложу… В общем-то ничего особенного… Быстрее!»

«В этот коридор! Так ближе!»

«Да, давай быстрее! Скорее прийти, выразить своё уважение к памяти Ивана Ильича. Он был хорошим человеком, этот Иван Ильич…