Текст книги "Методология систематики"

С другой стороны, в зависимости от априорной или эмпирической природы корреляции, система, на ней основанная, оказывается рациональной или эмпирической. В первом случае корреляция признаков основана на свойствах мышления, как, например, система кривых и т. п., во втором – также и на причинной связи явлений; знание этой связи позволяет и здесь создать систему, которая приближается к рациональной, ибо позволяет из диагноза высшего класса и причинных законов вывести диагнозы всех остальных классов; такова система кристаллографии, к этому же приближается теперь и система химических элементов.

Таким образом, основное допущение, которое мы делаем, приступая к систематизации организмов, это допущение наличия коррелятивных связей между их признаками. Очевидно, что при этом речь идёт главным образом (если не исключительно) об эмпирических, причинно обусловленных корреляциях, и, таким образом, методологическое допущение является в то же время доступной проверке гипотезой об эмпирической связи явлений. В настоящее время, после 200 с лишним лет работы, гипотеза эта является в значительной степени проверенной. Оказалось, что корреляции признаков среди организмов многочисленны, но не всеобъемлющи, и система носит двойственный характер, отчасти иерархический, отчасти комбинативный. Впрочем, если стать на точку зрения, на которой стоят большею частью представители номотетических дисциплин, надо было бы считать систему чисто иерархической, то есть верить в абсолютность коррелятивных связей, как физик верит в абсолютность причинных связей: всякий раз, когда опыт указывает, что предполагаемая причинная связь двух явлений не существует, мы не сомневаемся в общности причинной обусловленности, а лишь относим эту связь к таким компонентам обоих явлений, которые имеются налицо и в новом нашем опыте. Так и в систематике: всевозможными путями мы будем стараться найти корреляции там, где с первого взгляда их нет, расширяя понятие признака до тех пор, пока эта связь не появится.

Теперь несколько слов о возможности и значении рациональной системы организмов в том смысле, как я ее определил выше. Рациональная система – это значит понятная система. Как уже сказано, вряд ли может быть речь о чисто рациональной, априорной системе организмов; вряд ли чисто априорное развитие понятия организма может дать больше, чем несколько вполне абстрактных внешних классов. Полная рациональная система организмов может быть только эмпирически рациональной, то есть основанной на знании причинных законов морфогенезов, как система элементов станет вполне эмпирически рациональной из чисто эмпирической, каковой была менделеевская, лишь тогда, когда будут точно формулированы законы внутриатомного равновесия.

Но необходимо отметить одно: рационализация системы не имеет непосредственного отношения к прямому назначению системы. Рациональная система может ничуть не лучше описывать явления, чем эмпирическая; она может быть и не короче, и не полнее. Потребность в рационализации системы – это потребность в сведении воедино результатов систематики и номотетики, в установлении общего языка между ними, потребность в высшем единстве знания. Поэтому рационализация системы и является одной из форм синтеза, высшим завершением и систематики, и номотетики. Но нельзя выдумать нарочно и сразу рациональную систему, нельзя найти готовый простой принцип, из которого можно было бы вывести все многообразие органических форм. Та самая максимально естественная система, которая представляет возможно краткое и полное описание органического многообразия по степени сходств и отличий, должна быть причинно понята, поставлена в связь с номотетическим основанием органического мира и таким образом рационализирована. Возможность подобной рационализации существующей иерархической системы зависит от расширения и углубления наших знаний о коррелятивных связях между формами. Действительно, при сведении всех корреляций к системе причинных законов, одновременно была бы достигнута и максимальная коррелятивность, то есть целесообразность системы с точки зрения чисто таксономической, и в то же время – рациональность системы. Der wissenshaftliche Fortschrilt in der Eindentigkeit der Anordnung strebt hier also einen Ziele zu, das erreicht warewenn es gelange, die verschiedcnen morphologischen und physiologishen Eigentumlichkeilen eines Gebildesuntereinander in vollkommen eindentige Abhangigkcit zubringen, absoluter ein einziges Gezctz zu stellеn¹⁵.

Нечто вроде /этого/ имел в виду и великий Кювье: «наиболее прямой дорогой к естественной системе было бы определить отправления и влияние каждого органа, чтобы иметь возможность вычислять влияние его видоизменений; тогда, образуя большие подразделения по наиболее важным органам и так далее, мы получили бы рамку, которая была бы истинным выражением порядка природы… Этот метод рациональный и философский… другой метод – эмпирический и опытный – фактическое сравнение видов… Этот метод дает точную оценку близости существ, независимо от рационального и физиологического понимания взаимодействия их органов… Но он требует столь же обширного и трудного познания всех видов и полной организации каждого» (р. 79–80)¹⁶. Откуда видно, что Кювье считал, что рационализации в определенном мною выше смысле подлежит также самая система, которая получается «универсальным методом» Ада неона и является в идеале иерархической системой.

II. Объект биологической систематики

Приступая к методологии биологической систематики, первый вопрос, который мы должны рассмотреть, касается объекта ее. Действительно, нам нужно не только создать диагноз высшего рода нашей системы, понятие организма, что принадлежит больше самой науке, нежели ее методологии, но ввиду своеобразности этого понятия рассмотреть методы его применения.

Для наивного наблюдателя жизненные явления связаны с индивидуальными живыми телами. Эти тела и представляют первый объект биологии [-] и первую, величайшую абстракцию, такую степень отвлечённости, которой способно довольствоваться только повседневное знание, и на которой наука удержаться не может. И, прежде всего, это понятие упускает динамичность всего живого. Форма вещи основана на длительном сохранении ее частицами своих взаимоположений; форма всякого живого тела подобна форме пламени: она непрерывно осуществляется движением частиц, протекающих в процессе обмена. Трудно удержаться, чтобы не процитировать по этому поводу Кювье: «Сущность жизни состоит в способности некоторых телесных систем существовать в течение времени в определенной форме, постоянно привлекая в свой состав вещества из окружающей среды и отдавая стихиям часть своего собственного вещества.

Итак, жизнь есть вихрь[4]4
  Эта сама собой напрашивающаяся аналогия впервые в современной форме проведена Кювье (р.7); в недавнее время она подробно разработана W. Roux¹⁹.


[Закрыть], более или менее быстрый, более или менее сложный, направление которого постоянно и который увлекает молекулы определенного сорта, но отдельные молекулы входят в него и выходят, так что форма живого тела более постоянна, чем его материал.

Пока движение длится, тело, в котором оно происходит – живо; оно живёт. Когда движение становится навеки оно умирает, и вещества, его составляющие…разъединяются. Только жизненное движение задерживало разложение и удерживало вещества в соединении».¹⁷

Почти ничего принципиально нового не прибавили более 100 лет работы к этой гениально простой картине, созданной великим биологом на другой день после рождения химии.

В этом определении живого существа, как формы, длящейся в потоке обмена, содержится один из важнейших признаков организма; организм есть такое специфическое соединение компонентов, которое обеспечивает при наличии обмена веществ длительное сохранение системой ее специфических свойств. Однако и это определение ещё отвлекается от одного признака настолько важного, что становится неприменимым.

Если форма есть закон, по которому движутся частицы, закон этот менее всего постоянен, он непрерывно изменяется. Пока длится жизнь, живое существо меняется; правда, и здесь мы охотно поступаем, как и в других случаях: принимаем наше определение за регулятивный принцип и отыскиваем в организме такие отношения, которые именно и остаются неизменными в ходе органических изменений, а самые изменения рассматриваем как приспособление, направленное к тому, чтобы сохранить отношения, принятые нами за типичные. См. Дриш (I, p. 185)¹⁸, внешние условия могут нарушить гармоническ/ую/ функцию органа, то есть результат его действия на весь организм, не нарушая его собственные функции, так как при изменившихся условиях прежний результат его работы будет иначе отражаться на целом. Тогда изменение собственной функции восстанавливает гармоническую, и в этом состоит «акт приспособления». Однако, не все изменения можно рассматривать с этой точки зрения: помимо функциональных и приспособительных изменений существует ещё по меньшей мере 3 типа: 1) связанные с развитием – рост и/у/сложнение, 2) некротические и 3) пропагаторные.

В наиболее типичных случаях эти три рода изменений слагаются в общий циклический или, точнее, ритмический процесс, который часто называют морфогенезом, и который мы обозначаем как морфопроцесс. Процесс этот строго специфичен, то есть повторяется в бесчисленных поколениях с незначительными лишь отклонениями. Именно такие процессы и представляют настоящий объект систематики: мы систематизируем морфопроцессы, и, прежде всего, и легче всего те из них, которые носят ритмический характер; в этом случае описание одного периода заменяет полное описание морфопроцесса, так как одно поколение мы принимаем во всем подобным остальным, а такие отрезки служат единицами сравнения; отрезок ритмического морфопроцесса, равный одному периоду, условимся называть онтогенезом.

Итак, следующей ступенью в определении организма будет определение его, как такой системы, в которой взаимодействие частей обеспечивает, если не длительную неизменность, то ритмическое повторение определенного цикла изменений. Для известной ступени эмпирического знания такое определение вполне достаточно, хотя оно грубо противоречит философии жизни. Оно тотчас становится неточным, как только мы убеждаемся, что в действительности циклы точно не повторяются, что они медленно, но верно изменяются в определенных направлениях; а весь живой мир, как целое, непрерывно изменяется даже без того, чтобы в нем ярко выступала какая-либо цикличность, хотя, может быть, просто мы ещё не нащупали этот великий ритм: правда лишь в спиральном движении, прямая и круг одинаково ложны, говорит А. Белый²⁰[5]5
  См. Д. Соболев «Основы исторической биогенетики», 1924²¹. Соболев утверждает существование филогенетических волн, состоящих из эволютивного периода и революционного.


[Закрыть]. Итак, всякий организм есть, в сущности, морфопроцесс, и характеризуется он определенными стадиями в изменении всех своих свойств и определенным взаимоотношением этих изменений во времени. Моментальные формы, которые принимает одну за другой тело, с одной стороны, и характер их чередования, форма самого процесса, с другой вот что подлежит описанию и на основании чего строится система.

Все эти вещи кажутся самоочевидными; к сожалению, это /верно/ не для всех тел. Иначе невозможна была бы геккелевская формулировка биогенетического закона: онтогенез повторяет филогенез, или, вернее, невозможны были бы психологические предпосылки этой формулировки; все это словоупотребление основано на переоценке так называемой взрослой формы, по сравнению с которой признаки ранних стадий не являются чем то полноправным; и, пока не спор/я/, допустим, что взрослая стадия Metazoa, кульминационный пункт периодического морфопроцесса, наибольшая его экспликация и представляет наибольшее систематическое значение; но это нужно каждый раз доказать, подвергнув ее общему суду со всеми другими признаками организма. Отдельные эмбриологи давно высказывали аналогичные мысли. Ещё Ланг в (р. 117 sequ.)²² говорит, что в характеристику вида входят формы, которые он проходит в своём онтогенезе, и, ссылаясь на Самасса, говорит о «филогенезе онтогенезов». Но он не ставит на этом ударения! Для тех, кто ещё не понимает, что предмет систематики – только морфопроцесс, об этом нужно не говорить, а кричать. А главное, это необходимо проводить в каждом специальном исследовании, в каждой сводке и учебнике.

Интересно, что Зигварт (2, 1904, p. 459)²³ в этом отношении, исходя из совершенно общих методологических соображений, опередил многих профессиональных морфологов: он говорит, что в понятие органического вида входят все стадии, начиная от зародышевой, и закон их чередования.

«Равным образом и здесь, – замечает он, – понятие должно, по-видимому, уничтожить свою неподвижность: оно должно включить в себя также и закон развития, и зависимость развития от внешних обстоятельств».

Этим последним замечанием Зигварт совершенно абстрактно указал на чрезвычайно важный приём, который получает все более широкое применение в биологии (Дриш, Э. Баур, Н. Хлопин): замена реальных признаков кондициональными.

Ведь даже когда речь идёт о физических и химических свойствах, не связанных с организацией, по отношению к какой-нибудь ртути, самые непосредственные предикаты разлагаются на причинные отношения, так что в качестве ожидаемого понятия оказывается система законов, согласно которым не могущее быть выражено ни в каком суждении «х» ведёт себя при всякой определенной комбинации условий. Поэтому, в широком смысле слова, всякий признак – кондиционален. Мак имеет красные лепестки: это значит, что «если мы осветим его белым светом, то он отразит лучи такой-то длины волны». Это кондициональность 1-го порядка, относящаяся к свойствам отдельных стадий, рассматриваемых вне онтогенетического движения.

Но и свойства морфопроцессов мы должны определять также в форме условного суждения; каждый морфопроцесс может принять то или иное направление в зависимости от того, каковы будут внешние условия, и в зависимости от этого кондициональные признаки 1-го пор/ядка/ и его отдельных стадий окажутся различны. Различия эти, как мы теперь знаем, строго специфичны; определенный сорт морфопроцессов в определенных условиях всегда принимает одно и то же направление. Эта зависимость между сочетанием условий и ходом морфопроцесса или «норма реакции», имеет в идеале форму опять-таки системы законов и представляет характеристику вида (точнее – элемента системы); самые же законы являются кондициональными признаками 2-го порядка, кондициональными признаками морфопроцесса, а не его отдельных стадий. Значение их несравненно больше – это более тонкое и всеобъемлющее орудие познания, чем обычные признаки, признаки стадий, кондициональные признаки 1-го порядка.

Проспективная потенция – вот истинные признаки, специфичность живой единицы, говорит Дриш; но проспективная потенция – это совокупность доступных организму реакций, и описана она может быть лишь в виде системы условных суждений – законов. Признак одной расы Primula sinensis, говорит Э. Баур²⁴, состоит в способности образовать красный пигмент в лепестках при одной температуре, и способность не образовать его – при другой: это настоящий кондициональный признак 2-го порядка. (Привести ещё пример Drosophila с расш/иренными/ ногами). Ясно, что разнообразие кондициональных признаков 2-го порядка гораздо меньше, чем кондициональных признаков 1-го порядка; чем выше степень кондициональности, чем общее закон, выражающий связь между ходом определенного морфогенеза и внешними условиями, тем больше он охватывает модификаций. И тем самым все эти модификации оказываются выключенными из описываемого системой многообразия, они имплицируются в кондициональные признаки; число элементов системы уменьшается, система упрощается, достигается главная цель скаредницы науки экономия.

Таким образом, в принципе, индивидуальные различия, вызванные модификациями, являются не низшими систематическими признаками, но вовсе не имеют таксономического значения; в идеале, для биологической систематики это не признаки, и отличия между ними – не отличия. Однако, на практике кондициональные признаки 2-го порядка нам почти никогда не известны и тогда приходится прибегать к кондициональным признакам 1-го порядка и при количественно измеримых свойствах указывать лишь крайние пределы вариаций, в которых укладывается понятие данного вида. Такова и была классическая систематика XVIII–XIX вв. Однако, недостаточность ее методов начинает чувствоваться очень скоро, и тогда обращаются к тому учению, которое и создано для того, чтобы перебрасывать мост через незнание – к теории вероятностей и основанной на ней биометрике. Среднее арифметическое как типичная величина, вокруг которой уклонения группируются по закону случайностей – вот что заменяет собой кондициональный признак. Вместо неизвестного закона ставится вся совокупность его возможных проявлений и, не вдаваясь детально в кондициональную связь явлений, указывается относительная вероятность каждого из них в данной обстановке.

Предположим, что многообразие условий настолько велико, что исчерпывает все возможные типы реагирования, вытекающие из проспективной потенции, то есть совокупности кондициональных признаков данного вида; тогда кривая случайности выражает лишь вероятности определенных комбинаций условий; поэтому, если в одних и тех же условиях две группы организмов дают две разные средние величины какого-либо свойства, вершина кривой в каждом случае отвечает одной и той же комбинации условий; и эта комбинация условий вызывает в обеих совокупностях организмов разную величину признака. Значит, эти две группы организмов разно реагируют на одинаковые условия, значит, они различаются кондициональными признаками. Принадлежность к определенной статистической совокупности, отражающая кондициональный признак, важнее, чем собственный, случайный признак особи. Методы, позволяющие определить принадлежность особи к одной из известных уже совокупностей, вроде гейнкевского применения метода наименьших квадратов, приобретают, таким образом, особое значение, позволяя обходить наше незнание и пользоваться ближе неизвестным кондициональным признаком для разграничения элементов системы и ограничения многообразия. Таким образом, в довидовой систематике биометрика помогает нам создать суррогаты кондициональных признаков; к систематике высших систематических единиц ни кондициональные признаки, ни биометрический метод в виду некоторых принципиальных затруднений пока почти не применялись (см., однако, работы Е.С. Смирнова²⁵), и о них я скажу дальше. Но некоторые принципиальные оговорки надо сделать и относительно их применимости в довидовой систематике.

Во-первых, что касается самого понятия кондициональных признаков второго порядка, то употребление их в качестве систематических, то есть специфических признаков, имеющих диагностическое значение, находит себе оправдание не без помощи некоторого гипотетического допущения. Действительно, раз признак является общим для многих морфопроцессов, мы должны иметь возможность проверить эту общность, то есть испытать на каждом все модификации; это осуществимо только при ритмических морфопроцессах и постольку, поскольку модификации касаются только одного периода – от одной максимальной импликации до другой; при этом условии, если модификации не наследуются, если судьба, то есть фактические условия и вызванная ими реакция одного поколения не влияет на способ реагирования, на кондициональные признаки другого, то есть если кондициональные признаки не меняются постоянно из поколения в поколение, тогда только они и могут служить пригодным средством описания. Значительная степень их прочности является, как я полагаю, экспериментально установленной, и известные случаи последействия модификаций могут быть вполне обойдены; но во всяком случае целесообразность таксономического применения кондициональных признаков второго порядка, как и всякого другого, зависит от природы объектов.

Во-вторых, что касается биометрического метода (я касаюсь только его применения в систематике, а не во всей области его применения, которая шире, так как он служит также, главным образом, орудием и номотетического исследования как метод, определяющий причинную зависимость между совокупностями), недостатком биометрических величин как замены кондициональных признаков является разнородность причин изменчивости; наряду с модификационной изменчивостью существует комбинативная, и в некоторых случаях биометрическая картина обеих бывает неотличима; между тем в случае комбинативной изменчивости совокупность объединяет особей, связанных вовсе не одинаковой нормой реакций, не идеальным единством тождественности кондициональных признаков, а лишь какой-либо довольно поверхностной связью, вроде осуществимости скрещиваний, и таксономическое значение такой совокупности совершенно иное. Существуют и другие подобного рода трудности в применении биометрики /к/ таксономии даже низших систематических единиц, но разбирать их детально я не хочу. Надо сказать, что все эти трудности скорее технические, чем принципиальные, но ведь и весь биометрический метод является техническим приёмом, к которому мы прибегаем скорее ввиду его удобства, нежели вследствие полной удовлетворительности его конечных результатов.

Более принципиальное значение представляет следующее обстоятельство. Методы биометрики, как и статистические методы вообще, всегда относятся к совокупностям; систематика имеет дело с отвлечёнными классами. Разница между теми и другими существенная.

Статистический метод состоит в сжимании идиографических, то есть обладающих определенными координатами времени и места, данных в столь же идиографические, но краткие формулы. Сущность его (по А.А. Чуярову, 1910)²⁶ состоит в том, что он опускает индивидуальные отличия предметов, кроме немногих, и задаётся вопросом: сколько предметов такого рода заключено в известных границах пространства и времени; однородные предметы, объединённые во времени и пространстве, образуют совокупность; и лишь совокупности составляют объект статистического метода. Наоборот, классы систематики представляют понятия вполне отвлечённые от времени и места: в диагноз вида входят только признаки формы, только отношения сходства различия, и где и когда бы мы ни встретили индивид, обладающий этими признаками, мы отнесём его к данному виду. Таким образом, желая применить биометрический метод к характеристике вида, мы вносим в понятие вида чуждый ему идиографический элемент и, поскольку на мне известны кондициональные признаки вида и данная комбинация условий, в которых он фактически живёт, мы рискуем случайные и зависящие от местных и временных условий признаки совокупности принять за всеобщие признаки вида.

Вся эта картина относится только к области таксономии, к употреблению биометрических понятий для диагностических целей, в качестве суррогата кондициональных признаков. Совсем другое значение они имеют в морфологии, где мы постоянно имеем дело с настоящими совокупностями – совокупностями однородных частей целого, как совокупность клеток тела, деревьев в лесу, рецидивистов в обществе и т. п. Как средство сжатого описания подобных совокупностей методы биометрики находят своё самое прямое и бесспорное применение.

Однако возможна также точка зрения, включающая в понятие вида его хоро– и хронологическую характеристику. Тогда вид становится совокупностью. Если вид – совокупность однородных частей высшего целого (живого покрова), с одной точки зрения, он необходимо обладает ареалом, слагается из ряда популяций, живущих в определенных границах пространства и времени, то есть представляет все-таки совокупность, иногда – сложную.

Первый опыт применения биометрики к характеристике высших систематических единиц сделан Е.С. Смирновым²⁷, и, хотя результаты, им полученные, ещё недостаточны, можно сказать, что принципиальные затруднения для такого применения этого метода не более непреодолимы, чем только что рассмотренные.

Пусть перед нами сложный вид, состоящий из М элементарных видов. Сперва мы берём пробу из N особей каждого из элементарных видов. Так как они взяты наудачу, то при достаточной величине N весьма вероятно, что они характеризуют всю совокупность, представляющую воплощение элементарного вида, и таким образом их средняя величина соответствует средней величине последней. Но если мы найдём типичную величину для каждого признака элементарных видов, этим самым будет доказано, что эти элементарные виды – не произвольны, что в данном материале их нельзя установить ни одним больше, ни одним меньше. Допуская для простоты, что перед нами только модификационная изменчивость, мы вынуждены будем признать, что в кондициональных признаках, отражением которых являются биометрические величины, все особи каждого элементарного вида тождественны. Мы имеем просто М случаев и можем их вновь подвергнуть статистической обработке, не считаясь с числом особей, составляющих каждую из совокупностей, которые послужили нам для создания типичных величин. Если окажется, что наши М величин в свою очередь распределяются вокруг некоторой типичной величины по законам случайности, – в таком случае и наш сложный вид – нечто объективное и не произвольное, и при дальнейшем восхождении мы можем считаться лишь с его средними величинами, пренебрегая таковыми элементарных видов. Понятно, что все возражения, сделанные против применения биометрического метода в таксономии вообще остаются в силе и здесь.

Экономическая выгода этого приёма для таксономии не подлежит сомнению, но другой вопрос – какой смысл имеет по отношению к высшим систематическим единицам[6]6
  См. моя статья «Rhabdocoela. Мурм. м.», Тр. Петр. Общ. 4,1915–1916, ст. 54.³⁰


[Закрыть] понятие кондициональности признаков, суррогат которого создаёт биометрика. Очевидно, признаком, скажем, рода, здесь будет считаться способность его видов давать аналогичные, параллельные видоизменения под влиянием аналогичных односторонних условий, действовавших в течение достаточно долгого времени, так что односторонне определились под их влиянием не только реакции, но и самые способы реагирования организмов. Так, по недавним работам Pictet (1921)²⁸ Lasiocampa quercus из Женевы при крайних температурных условиях даёт модификации, сходные с северными и южными подвидами; но сами подвиды (sicula, spartii) при воспитании в течение нескольких поколений в Женеве не дают изменений (стабилизация sensu В.Н. Любименко)²⁹. Здесь кондициональные признаки второго порядка или способы реагирования, характеризующие ритмические отрезки морфопроцессов, сами оказались ехhypothesi обусловленными более продолжительным действием условий, причём характер этой их фиксации быть может представляет столь же строгий кондициональный признак третьего порядка.

Во всяком случае, мы здесь несколько изменили основному методу самой методологии – историко-критическому, и несколько забежали вперёд – в область методов ещё не применённых, а здесь приходится судить поневоле гипотетически, поэтому лучше вернёмся на твёрдую почву испробованного.

Взаимоотношения физиологии и морфологии

Итак, организм есть морфопроцесс; он непрерывно осуществляется; форма отдельных стадий и форма процесса все есть отправление, следовательно, всякая биология есть учение о процессах, то есть физиология в самом общем смысле. Поэтому обычное противоположение морфологии и физиологии не имеет смысла. Физиологию можно противополагать не морфологии[7]7
  Тем более, что слово морфология мы уже условились употреблять в другом смысле – к/ак/ учение об единичных формах в противоположность таксономии; в таком смысле и чистая ср/авнительная/ физиология имеет свою морфол/огическую/ и свою таксоном/ическую/ сторону.


[Закрыть], как учению о форме вообще, раз форма есть функция и формой обладают также процессы; ее можно было бы противопоставить разве анатомии, описанию моментальных состояний, принимаемых за длительные, то есть учению о форме и условиях равновесия органических систем. И действительно, такая биологическая статика – мыслима, и может представлять две стороны, номотетическую – учение об условиях равновесия, и систематическую – система форм этого равновесия. Но и то, и другое представляет известную высокую степень абстракции и может служить лишь вспомогательным, подчинённым методом. Номотетическая анатомия в настоящее время, сколько мне известно, вообще не существует, систематическая входит в состав систематики как одна из ее подчинённых частей. Действительно, общая или главная система организмов охватывает все их признаки и является полнейшим и кратчайшим описанием всего органического многообразия. Но иногда нам удобнее пользоваться частными системами, построенными не на всех, а лишь на части признаков, отвлекаясь от всех остальных. Такие системы имеют двоякое значение: с одной стороны, они могут оказаться более осуществимыми при данном уровне знания, когда определенные свойства ещё не изучены у очень многих организмов; так, докювьеровская систематика отвлекалась большею частью даже от внутреннего строения животных. С другой стороны, поочерёдное систематизирование отдельных сторон организма позволяет ближе узнать его природу и результаты этого анализа, данные отдельных частных систем, входят в главную систему; при изложении последней мы различаем точки зрения отдельных частных систем и пользуемся их терминами.

Частные системы являются задачей отдельных систематических дисциплин; из них систематическая или сравнительная анатомия – одна из самых абстрактных, она отвлекается от всех вообще изменений и процессов и строит систему вневременных форм, как бы моментальных снимков, причём каждая стадия рассматривается как нечто самостоятельное, и как таковое сравнивается с другими стадиями того же или других морфопроцессов. Архитектоника и тектология, как я их определил в другом месте (о крит/ериях/ примит/ивности/ стр/оения/), являются в свою очередь подчинёнными частями, разными сторонами сравнительной анатомии.

Наименее абстрактную точку зрения физиологии в широком смысле, то есть учения об органических процессах вообще, мы можем тоже подвергнуть и другому расчленению. Два главные рода процессов протекают в живых телах: /во-первых/, процессы не связанные с длительными, необратимыми изменениями анатомических признаков тела, но сопровождающиеся воздействием на окружающую среду, процессы специфического функционирования и, во-вторых, процессы метаморфические, процессы необратимого (без изменения условий) изменения живого тела. Точнее, может быть, было бы сказать, что две различные стороны имеются в каждом органическом процессе: всякий является и изменением живого тела, и воздействием на среду (если речь идёт о части организма, то под средой подразумеваются, прежде всего, другие части того же организма); но в одних процессах преобладает внешнее действие, другие представляют главным образом деятельность самопостроения. В зависимости от этих двух типов процессов, можно различить точки зрения чистой физиологии, отвлекающейся от процессов изменения анатомических форм, и морфофизиологии, отвлекающейся от специфического функционирования частей. Между этими двумя дисциплинами как раз и проходит традиционная грань между физиологией и морфологией. В обеих этих дисциплинах возможны две основные точки зрения – систематическая и номотетическая.