Текст книги "Воспоминания петербургского старожила. Том 2"

Городская легенда о причине последней дуэли М. Ю. Лермонтова

(Из «Воспоминаний петербургского старожила» 40-х годов)

Биография М. Ю. Лермонтова представляется все еще далеко не полною, хотя в последние годы в журналах и газетах и в особенности в двух специальных биографических сборниках, «Русском архиве» и «Русской старине», являются от времени до времени интересные материалы в этом отношении. Обязанность каждого знающего хоть что-нибудь о Лермонтове передать это «что-нибудь» путем печати и огласить, умножая тем массу биографических материалов, критическая разработка и стройное сгруппирование которых – дело будущего биографа жизни и деяний нашего бессмертного поэта. Руководствуясь этим правилом, я со своей стороны сообщил кое-какие сведения, которые имею о Лермонтове (см. «Русский архив» № 9, 1872; «Биржевые ведомости» нынешнего 1873 г.[187]187
  В 1873 г. в «Биржевых ведомостях» Бурнашев о Лермонтове не писал, о нем он кратко упоминал в очерках «Улан Клерон» и «Эпизод из бального сезона 1835 года в Петербурге», напечатанных в этой газете в 1872 г. и включенных в настоящий сборник.


[Закрыть]). Теперь же я передам здесь то, что я в моих поденных записках сороковых годов нашел о причине последней (смертельной) дуэли М. Ю. Лермонтова с Н. С. Мартыновым в Пятигорске.

Легенда эта, слышанная мною за 30 почти лет из уст русского нашего Фуше того времени, покойного Л. В. Дубельта, в прошлом году была мне весьма положительно с новыми подробностями подтверждена А. М. Меринским, слышавшим все это от общего их с Лермонтовым товарища – бывшего юнкера лейб-гвардии Егерского полка А. А. Гвоздева, находившегося с Лермонтовым долгое время в самых коротких отношениях. Противник Лермонтова в несчастной дуэли, Николай Соломонович Мартынов, отказался изложить подробности этого дела. Но объяснений можно ожидать от сестер его (которые – сколько я слышал – все замужем и живы). Объяснения эти могли бы подать повод к сообщению новых более или менее знаменательных подробностей о жизни М. Ю. Лермонтова, подробностей всегда драгоценных и любопытных для дельного мыслящего будущего биографа. Как бы то ни было, расскажу здесь то, что мне лично по этому предмету известно, повторяя: Je l’essaie, qu’un plus savant le fasse![188]188
  Я пробовал, кто искусней, сделает лучше (фр.). Цитата из стихотворения французского поэта Жана де Лафонтена «Против тех, у кого привередливый вкус» (1688), ставшая пословицей.


[Закрыть]..

В то время, когда роковая пуля того пистолета, которым владела рука Н. С. Мартынова, лишила Россию одной из ее литературных слав, в Петербурге ходили различные слухи. В эту самую пору мне приводилось бывать иногда на вечерах моего тогдашнего знакомца, чем-то когда-то, лет за 20 пред тем, обязанного моему тогда еще здравствовавшему отцу, – Александра Дмитриевича Киреева. Он был тогда управляющим конторою петербургских театров и только что женился на прелестной женщине, именно девице Кальбрехт, перешедшей в его гостиную с подмостков драматической сцены Александринского театра. На вечерах Александра Дмитриевича можно было встретить двух-трех генерал-адъютантов, десяток флигель-адъютантов, множество камергеров, церемониймейстеров, без числа камер-юнкеров, гвардейцев и армейцев всех рангов, знатных иностранцев, туристов, банкиров, художников, чиновников, артистов, актеров всех трупп, певцов, танцоров, акробатов, клоунов, ташеншпилеров[189]189
  Ташеншпилер – фокусник (нем.).


[Закрыть] и еще шулеров более или менее известных и таких же светских мушаров, в числе которых блистал персидскою звездою и поражал всех необычайно длинным носом знаменитый в ту пору господин Gazza-ladra (т. е. Сорока-воровка), какое прозвище было ему дано в обществе за страстишку его воровать все, начиная с серебряных ложек и вилок за ужинами и кончая чужими словами, мыслями, проектами, затеями и секретами. Общество этих киреевских воскресных вечеров было пестро донельзя, а препровождение времени почти всех гостей состояло в игре в карты. Играли даже женщины, и очаровательная хозяйка была всегда во главе игриц. Раз, однако, именно на той самой неделе, в которую почта привезла в Петербург известие о дуэли и смерти Лермонтова, общество было как-то оживленнее обыкновенного и даже велся как бы общий разговор. Главным предметом этого разговора был Лермонтов и в особенности последнее прискорбное событие, его трагическая смерть, заставлявшая почтеннейшего Александра Дмитриевича Киреева сильно хмуриться, так как он, не знаю какими судьбами, во время вторичной службы поэта в гвардейских гусарах находился с ним в весьма тесных, преимущественно финансовых отношениях[190]190
  А. Д. Киреев вместе с И. Н. Кушинниковым издал «Стихотворения» (1840) Лермонтова и роман «Герой нашего времени» (1840, 1841). Сохранилась расписка Лермонтова 1841 г. о получении им от Киреева 1500 руб. за второе издание романа.


[Закрыть]. Кроме столь громко известного Иакова Ивановича Ростовцева (в ту пору, кажется, уже генерал-адъютанта, но не графа[191]191
  В 1841 г. Я. И. Ростовцев не был ни генерал-адъютантом, ни графом. Генерал-адъютантом он стал в 1849 г., а графское достоинство было присвоено его роду после его смерти.


[Закрыть]), постоянного посетителя карточных воскресных вечеров А. Д. Киреева, в числе гостей почти всегда бывал не менее известный тогда начальник штаба Корпуса жандармов Леонтий Васильевич Дубельт, человек приятный в обществе, рассказчик превосходный и, кроме того, «всезнающий» по профессии.

В этот вечер игра кончилась раньше обыкновенного, и игравшие в зале и в гостиной на двенадцати ломберных столах перешли в столовую, где был подан довольно роскошный ужин, отличавшийся обилием превосходных и тонких вин. Entre la poire et le fromage[192]192
  Между грушей и сыром (фр.).


[Закрыть] языки развязывались сильнее, и тут-то мне привелось услышать то, что, по возвращении домой, записал в мою памятную агенду, переплетенную в виде альбома. Но рассказа этого, слышанного мною тогда из уст «всезнающего» Л. В. Дубельта, я до сих пор нигде в печати не встретил, хотя надеялся встретить в необыкновенно интересной статье князя А. И. Васильчикова, напечатанной в «Русском архиве» 1871 года и посвященной подробностям о дуэли и самой кончине М. Ю. Лермонтова[193]193
  См.: Васильчиков А. И. Несколько слов о кончине М. Ю. Лермонтова и о дуэли его с Н. С. Мартыновым // Русский архив. 1872. № 1. Стлб. 205–214.


[Закрыть].

Дело в том, что Лермонтов, служа на Кавказе и нося мундир одного из тамошних пехотных полков[194]194
  Имеется в виду Тенгинский пехотный полк.


[Закрыть], вследствие первой своей дуэли в Петербурге с сыном французского посланника, приезжал в отпуск в Петербург, где, между прочим, вертясь в высшем обществе, часто посещал семейство школьных товарищей Николая и Михаила Мартыновых. Из них первый, старший, послужив несколько времени в кавалергардах, перешел сам собою, по доброй воле, на Кавказ в нижегородские драгуны, имевшие тогда военную ореолу необыкновенной блистательности; потом ни с того ни с сего вышел в отставку и, живя постоянно в Пятигорске, щеголял в красивом местном каком-то фантастическом, получеркесском-полуперсидском костюме, шедшем к нему чрезвычайно. Невинная эта блажь молодого человека, замечательного красавца, нашла в Лермонтове жестокого зоила и постоянного преследователя, так как Лермонтов никогда не мог хладнокровно относиться ни к какому проявлению фатовства, хотя, правду сказать, сам бывал в нем не безупречен, чему, между прочим, служат все его обычные отступления от формы, какими он так ребячески щеголял и какие так часто доставляли ему даровую квартиру на царскосельской гауптвахте. Более или менее придирчивые и резкие шутки Лермонтова выводили иногда спокойного и кроткого Николая Соломоновича Мартынова из его нормы и бывали причиною не совсем ласковых объяснений между этими однокашниками, которые, как я слышал, были между собою даже в каком-то дальнем родстве. В бытность свою в Петербурге насмешливый Михаил Юрьевич рассказывал не раз в гостиной госпожи Мартыновой о донжуанских подвигах ее Nicolas, который был, по его мнению, не только provincialisé[195]195
  провинциализированным (фр.).


[Закрыть], но [и] décidément caucassisé (т. е. положительно окавказился). Болтовня и causticités[196]196
  едкие высказывания (фр.).


[Закрыть] старинного школьного товарища принимались смехом, и эти дамы, когда Лермонтов приехал к ним прощаться накануне отъезда на Кавказ, снабдили его плотно заклеенным со всех сторон и запечатанным письмом к их – сыну одной и брату других – Nicolas. Дорóгой Лермонтову приди вдруг блажная мысль узнать, что именно пишут сыну мать, а в особенности сестры брату, а также чрез это изведать во всех интимностях понятия этих милых девушек, по правде сказать, к которым, как говорят, поэт наш был не совсем-то равнодушен. Письма были действительно интимные и заключали в себе, между прочим, некоторые чисто родственные подробности, недосягаемые для посторонних и отчасти касавшиеся будущности одной из сестер Николая Соломоновича[197]197
  Имеется в виду Наталья Соломоновна Мартынова.


[Закрыть], руки которой в ту пору искал один из петербургских блестящих и вполне достойных молодых людей. Совершив эту нескромность, Лермонтов попался в безвыходное положение; ему ничего не оставалось больше делать, как сказать Мартынову, что он в дороге имел неосторожность потерять пакет, адресованный на его имя и ему порученный его матерью и сестрами в Петербурге. Но вот беда: в конверте вместе с письмами были две сторублевые бумажки, о которых эти дамы, видно, забыли Лермонтову сказать. Прибыв в Пятигорск, Лермонтов отдал деньги Мартынову по принадлежности, сказав, что деньги эти отданы были ему второпях без всякого письма.

Спустя несколько времени мать и сестры спросили письмом по почте Н. Мартынова: зачем он им ничего не отвечает на письма, посланные в конверте с деньгами, чрез Лермонтова, и повторили тут все то, о чем они в ту пору ему писали. Все это заставило Н. С. Мартынова увидать ясно, как дважды два четыре, что письма к нему матери и сестер были прочтены и уничтожены Лермонтовым, который не нашел даже нужным приятельски повиниться в своем мальчишеском поступке товарищу и почти другу. Это обстоятельство и было, накануне дуэли, в доме Верзилиных предметом малословного, но крупного объяснения, окончательно мотивировавшего роковую дуэль[198]198
  Версия о чтении Лермонтовым отданных ему для передачи писем сестер Н. С. Мартынова как о причине дуэли довольно широко циркулировала в обществе после дуэли и позднее. См.: Герштейн Э. Г. Судьба Лермонтова. 2-е изд., испр. и доп. М., 1986. С. 276–282. Есть свидетельство, что подобные сведения поступили и Л. В. Дубельту от жандармского офицера, находившегося в Пятигорске во время следствия по делу дуэли Лермонтова и Мартынова (см.: Мартьянов П. К. Новые сведения о Лермонтове // Исторический вестник. 1892. № 11. С. 380).


[Закрыть].

Очень немаловажно для будущей полной биографии Лермонтова знать всю суть этого далеко не мелкого случая, положившего конец драгоценной жизни одной из наших лучших литературных знаменитостей.

Булгарин и Песоцкий, издатели еженедельного журнала «Эконом», в сороковых годах

(Из «Воспоминаний петербургского старожила»)

В тридцатых годах, лет почти за 40 перед сим, стараниями тогдашнего министра финансов, незабвенного графа Е. Ф. Канкрина и под особенным личным его наблюдением создалась та «Земледельческая газета», которая существует до сих пор. Успех этой газеты в начале ее существования был громадный. Конечно, этому успеху, как все тогда толковали, много способствовала необыкновенная, неслыханная ее дешевизна – 3 рубля в год. Однако справедливость требует сказать, что хотя, конечно, дешевизна издания и в особенности издания хозяйственного для большей части недостаточных читателей стимул не ничтожный, но ведь в то же самое время, да и гораздо прежде появления «Земледельческой газеты» здесь же, в Петербурге, существовало хозяйственное периодическое издание, подписная цена которого была еще ниже, всего 2 рубля в год, а со всем тем издание это имело самый жалкий успех, было почти не известно и расходилось в количестве каких-нибудь 250 экземпляров на подписку в публике; печаталось в пять или шесть сот экземпляров, остаток которых, за расходом по подписке, раздавался безвозмездно членам того учено-хозяйственного общества, которое было издателем этого слабого и никем почти не читаемого агрономического органа. Таковы-то были до 1850 года так называемые «Труды Вольного экономического общества». Из этого ясно, что успех «Земледельческой газеты» обусловливался не одною дешевизною ее подписной цены, а была в том какая-нибудь и другая причина, благодаря которой явились вдруг не только тысячи, а десятки тысяч подписчиков. Причина эта поистине заключалась преимущественно в том, что тогдашний директор этой газеты Егор Антонович Энгельгардт и помощник – редактор ее, Степан Михайлович Усов, хотя в деле практического хозяйства, конечно, смыслили очень мало, но умели с полной добросовестностью делать толковый выбор статей из иностранной хозяйственной, в те времена очень богатой журналистики, старались притом избегать всего, что не было применимо к нашему отечеству, но, напротив, указывали на все то, что может и должно быть довольно легко перенимаемо любителями хозяйственных опытов. К тому же редакция приглашала своих бесчисленных читателей сообщать ей их собственные замечания и наблюдения, не гонясь за особенною отделкой слога и за изяществом изложения, так как все это редакция принимала на свою ответственность. Таким образом, в короткое время первого полугодия редакция приобрела вдруг значительное число даровых сотрудников из всех краев России, и, по справедливому выражению, неоднократно слышанному мною от покойного Степана Михайловича Усова, газета вскоре приняла характер «переговорного листка русских хозяев», которые, было время, считали «Земледельческую газету» не только своим оракулом, но и каким-то как бы другом, с которым входили в интимные сношения и с наивной откровенностью во всем советовались. Такой патриархальный характер этого издания был ему как нельзя более полезен и усиливал доверие публики, преимущественно состоявшей из хозяев-практиков, усердно с искренней любовью занимавшихся своим делом. Характер этот сохранился в газете до того времени, как в 1853 году Е. А. Энгельгардт перестал быть ее директором. С этой поры газета заметно окрасилась какою-то тенденциозностью с претензией на высшие политико-экономические взгляды[199]199
  Редактором «Земледельческой газеты» в 1853 г. стал А. П. Заблоцкий-Десятовский.


[Закрыть], она стала давать длинные, скучные статьи и под разными предлогами отстранять своих сотрудников-дилетантов, которые большею частью обратились к журналу и газете Вольного экономического общества[200]200
  Имеются в виду «Труды Императорского Вольного экономического общества» и выходившие в 1854–1862 гг. в качестве приложения к ним еженедельные «Экономические записки».


[Закрыть], сделавшимся очень популярными в пятидесятых годах. В настоящее время, сколько заметно, «Земледельческая газета» успешно соединяет в себе теорию с практикой; но состоит, кажется, преимущественно из статей переводных, впрочем, давая дельные и занимательные извлечения и из других изданий.

Однако я вовсе не намерен здесь распространяться об истории «Земледельческой газеты», почему повторяю только то, что сказал о ней выше, т. е. что в первое и отчасти второе десятилетие своего существования эта газета имела успех колоссальный и поистине заслуженный тем уменьем соединить настоящую суть дела с патриархальным благодушием, которое привлекло к ней и внимание, и доверие, и приязнь большей части интеллигентной России, и в этой среде встречалось тогда немало грамотных дельных зажиточных крестьян, бывших постоянными подписчиками на «Земледельческую газету», называвшими ее печатно своею «просветительницею», «наставницею», «благодетельницею» и прочее. Педанты-пессимисты скептически относились к этим эпитетам; но мы, не увлекаясь никаким оптимизмом и не глядя в розовые очки, не можем не отдать справедливости всему тому, что делала и сделала усердно-благонамеренная «Земледельческая газета» энгельгардтовского периода на пользу нашего усовершенствования или, ежели хотите, «прогресса» в деле сельского хозяйства. Смею надеяться, что теперь, когда у всех и у каждого поулеглись страсти, успокоенные течением времени, даже бывшие враги и порицатели этой газеты не прогневаются на меня за то, что я сегодня здесь ретроспективно об ней высказал. Один только человек, а именно Ф. В. Булгарин, унесший за пределы гроба ненависть к «Земледельческой газете», ежели бы он мог возвратиться к жизни, возопил бы против этого моего мнения и, конечно, тиснул бы статью ругательную, какие любил он и какие и в наше прогрессивное время, к сожалению, любят многие нынешние Булгарины. Впрочем, Фаддей Венедиктович не нашел бы уже своей «Пчелки», давно умершей[201]201
  «Северная пчела» прекратила свое существование в 1864 г.


[Закрыть]; но все-таки он, конечно, всласть сошелся бы с таким органом современной печати, который не затрудняется предоставлять всякому встречному 15–20 столбцов в 2–3 тысячи строк под самую нелепейшую ерунду псевдокритического характера[202]202
  Бурнашев имеет в виду газету «Русский мир», где он поместил ряд мемуарных очерков, а потом появился критический отклик на них (см.: А. Р. Замечания на некоторые статьи из воспоминаний Петербургского старожила В. Б. // Русский мир. 1872. № 217, 218).


[Закрыть].

Странною может показаться современному читателю ненависть Булгарина, «сего» неудобозабываемого в истории нашей журналистики мужа, к кроткой и невинной «Земледельческой газете». Казалось бы, у него с этим скромным специальным органом не могло быть ничего особенно общего; но l’anguille sous roche[203]203
  тайная причина (фр.).


[Закрыть], изволите видеть, была тут та, что в то время, когда графу Канкрину нужен был редактор для создаваемой им этой газеты, граф обратился к Н. И. Гречу, и Греч, вместо того чтобы отрекомендовать своего сотоварища Булгарина, считавшего себя великим знатоком в трех предметах: в музыке, политической экономии и агрономии, указал не на него, а на одного из своих тогдашних сотрудников, скромного, кроткого, спокойного, невозмутимого С. М. Усова. Булгарин никогда не мог простить этого Гречу, и, кажется, едва ли не отсюда идет начало тех неудовольствий, какие бывали между обоими издателями «Северной пчелы», неудовольствия, о которых покойный Николай Иванович упоминает в своих посмертных записках, читаемых нами, как современниками его, не без интереса, а нынешним поколением даже не без удивления и некоторого скептицизма, в «Русском архиве» и в «Русской старине»[204]204
  Бурнашев имеет в виду следующие публикации: О пасторе Госнере // Русский архив. 1868. № 9. С. 1403–1413; История первого энциклопедического лексикона в России // Там же. 1870. № 7. С. 1247–1272; Выдержки из записок Н. И. Греча // Там же. 1871. № 6. С. 289–320, 0251–0289; Фаддей Венедиктович Булгарин. 1789–1859 // Русская старина. 1871. № 11. С. 483–513.


[Закрыть], этих биографико-исторических сборниках, которые со временем будут непременно сокровищницами грядущего историографа событий в России XIX века. Эти-то неудовольствия обратились потом во взаимную ненависть из-за известной «кости» басни Крылова, метко так сказавшего о людях: «А брось им кость, – так что твои собаки!»[205]205
  Процитирована басня И. А. Крылова «Собачья дружба» (1815).


[Закрыть]

На четверговых вечерах у Н. И. Греча мне самому неоднократно случалось слушать, как Булгарин вопил против всего того, что печаталось в «Земледельческой газете», находившейся всегда, как нарочно, на столе в кабинете-зале Греча среди всех листков, книг, книжек и тетрадок, составлявших тогдашнюю журналистику. Высыпав ряд ругательств, разумеется, a priori[206]206
  Априори (лат.) – утверждения и мнения, имеющиеся до опыта.


[Закрыть] и вовсе не опиравшихся на какие-нибудь факты или обстоятельства, но только на сущность и изложение статей, знаменитый автор «Выжигина»[207]207
  То есть романа «Иван Выжигин» (1829).


[Закрыть] пускался в атаку даже против формата, шрифта, корректуры, типографских чернил и бумаги. Некоторые льстецы и в особенности миниатюрный, мозгливый, тщедушный, но оравший на всю залу Владимир Михайлович Строев, сотрудник «Северной пчелы» и, сказать правду, весьма хороший переводчик с французского языка, вторили возгласам расходившегося Булгарина, который обыкновенно для подкрепления своих нелепых выходок приговаривал: «Мое мнение о „Земледельческой газете“ разделяют государственные сановники, мужи, стоящие у кормила правления. Не далее как сегодня я встретил одного из именитейших наших членов Комитета министров, которому Россия много, много и премного обязана. Не назову его по чувству деликатности, но не могу не сказать, что без него мы до сих пор были бы жертвою подьяческой кляузы, ябеды и „сепаративных указов“, подводимых и так и сяк подьячими с приписью[208]208
  Имеется в виду М. М. Сперанский.


[Закрыть]. Я повстречал его на Невском, против Публичной библиотеки; покалякав со мною о том о сем, граф (ах! чтобы не проговориться!) сказал мне: „Вы бы, Фаддей Венедиктович, в вашей субботней „Всякой всячине“ поговорили маленько да посерьезнее об энгельгардтовском листке. Помилуйте, десятки тысяч на него расходует граф Егор Францевич, а просто детский листок! В руки взять совестно! Да и то правда: мой добрейший Егор Антонович Энгельгардт, который тридцать лет не переодевался[209]209
  Егор Антонович носил постоянно старомодный синий фрак, короткие штаны (culotte), черные шелковые чулки (а зимою штиблеты) и башмаки с пряжками. Граф М. М. Сперанский отзывался об нем в шутку, что он 38 лет не переодевался.


[Закрыть], близится к детству. Верю, что ему нужны средства к жизни, верю, и первый же готов в Комитете министров отстаивать ему, старику доброму и почтенному, пенсию хоть в 1200 в год; да зачем только теперешняя синекура, соединенная с вредом делу; я, Фаддей Венедиктович, читал некоторые ваши хозяйственные советы нашим русским помещикам в „Пчеле“[210]210
  См., например: Краткий разговор с помещиками о важнейшем для них предмете // Северная пчела. 1837. № 63, 64, 66; Союз сельского хозяйства с фабричною промышленностью // Там же. 1840. № 249. Однако в основном статьи Булгарина по сельскому хозяйству и благоустройству имений печатались в журнале «Эконом», который Булгарин редактировал с 1841 г.: Об осушении почвы // Эконом. 1841. Т. 2. Тетр. 32. С. 253–255; Самый простой и легкий способ возделывания картофеля, средства к его сохранению и совет, как заставить русского человека полюбить его // Там же. 1841. Т. 1. Тетр. 1. С. 3–5; Управление имением // Там же. 1841. Т. 1. Тетр. 11. С. 90–91; Тетр. 12. С. 96–98; Практический домашний курс сельского хозяйства, для начинающих хозяйничать // Там же. 1842. Тетр. 56. С. 25–27; Тетр. 57. С. 33–35; Тетр. 59. С. 49–51; Тетр. 66. С. 105–107; Тетр. 70. С. 137–139, и др.


[Закрыть] и восхищался ясностью вашего предмета, потому что еще старичина Депрео в предпрошлом веке сказал, и сказал чистую правду: „Ce que l’on conçoit bien, s’énonce clairement, et les mots pour le dire arrivent aisément“[211]211
  Цитируется песнь 1 «Поэтического искусства» Н. Буало-Депрео:
Но если замысел у вас в уме готов,Все нужные слова придут на первый зов.(Пер. Э. Л. Линецкой.)

[Закрыть]. Да будь я на месте графа Егора Францевича, я бы вам, именно вам пять раз поклонился, чтобы вы не отказались от должности директора „Земледельческой газеты““. – Вот-с как судят мужи государственные, а мой милейший Николай Иванович не хотел меня и в редакторы даже рекомендовать, имев на то полную возможность». Обыкновенно Фаддей Венедиктович так хвастал и так лгал напропалую, замечая, что Греча тут нет; но раз, как мне рассказывали бывшие у Греча в тот четверг, когда я там не был, Греч нечаянно услышал эти возгласы своего соиздателя и сказал ему:

– Ну полно тебе, Фаддей, все толковать трижды про одни дрожжи. Оскомину ты всем набил своею агрономией, в которой ты столько же смыслишь, как свинья в апельсинах или как в музыке, за которую на днях тебя так располосовал Улыбышев в «Journal de St.-Pétersbourg», и в политической экономии, знания твои в каковой оценены больно уж не лестно в последнем нумере «Журнала Министерства внутренних дел».

– Нет, брат Николай Иванович, – огрызался с некоторой сдержанностью Булгарин, – нет, весь Остзейский край знает, каков практический хозяин карловский владелец. В Дерптском университете на лекциях имя мое поставлено в числе хороших агрономических авторитетов.

– А со всем тем при всей твоей дерптской славе, в «Пчелке» же нашей, – поддразнивал Греч, – наш же птенчик Быстропишев доказал тебе, что ты не знаешь, что не из гриба рыжика, а из маслоносного злака «рыжика» (myagrum sativum) добывается масло[212]212
  Подробности этого забавного случая находятся в VIII нумере «Русского вестника», где печатается вся моя обширная статья [См.: Воспоминания об эпизодах из моей частной и служебной деятельности 1834–1850 // Русский вестник. 1872. № 8. С. 725–727. Подп.: Петербургский старожил. Бурнашев писал там, что в резко отрицательной рецензии (Северная пчела. 1838. № 243) на книгу «Беседы петербургского жителя в Удельном земледельческом училище о сельском хозяйстве» (СПб., 1838), выпущенную им под псевдонимом Борис Волжин, Булгарин насмехался над изложенным там рецептом рыжикового масла, а Бурнашев продемонстрировал в ответе невежество Булгарина. Однако в рецензии нет ни слова о рыжиковом масле.].


[Закрыть].

– Охота тебе, Николай Иванович, – гневался Булгарин, – носиться с этим твоим змеенышем. Не выставляет мальчишка, по неведению, латинских ботанических названий при поименовании растений мужицким наречием, да потом и радуется, что подхватил на лету мое недоразумение, им же, его же безграмотностью порожденное. Как еще ты, чего доброго, не отрекомендуешь и его графу Егору Францевичу, чтобы строчить статейки в «Земледельческой газете»?

– Нечего мне его рекомендовать, – продолжал подтрунивать неумолимый Греч. – Он уже и сам там со своими статейками проявляется: на днях о каком-то образцовом посеве в Удельном земледельческом училище напечатал.

– Вот еще, – вскричал Булгарин, – новая шарлатанская проделка, это треклятое Земледельческое удельное училище. Велико и обильно наше отечество, правда, но и то еще со времен Гостомысла правда, что толку в нем нет настоящего[213]213
  Имеется в виду фраза из «Повести временных лет»: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет». (Перевод Д. С. Лихачева.)


[Закрыть], а все потому, что у нас шарлатанству да обману огромный почет; например, хоть бы этот директор Байко, преобразившийся в русского Байкова, хохол, который даже и гречки своей собственной никогда не сеял, ни Тэра, ни Блока, ни Домбаля, ни Синклера, ни Гаспарена не читал и не изучал, как я, например, прежде чем заняться хозяйством, их всех перештудировал, – а туда же, славится агрономом, по воле и распоряжению высшего начальства. У нас там, в России, у помещиков мужика ведь много, а дворни еще больше, и вот все эти господа Транжирины[214]214
  Транжирин – персонаж пьес А. А. Шаховского «Домашний театр, или Полубарские затеи» (1808), «Чванство Транжирина, или Следствие полубарских затей» (1822), «Бедовый маскарад, или Европейство Транжирина» (1832), создающий у себя в поместье крепостной театр.


[Закрыть], бывало, делали из своей дворни собственных крепостных трагиков, комиков и оперных певцов. Я это все в «Выжигине» описал. А теперь пошла мода на агрономию, и вот удельные Транжирины велели какому-то харьковскому педелю[215]215
  Педель – надзиратель за студентами в университетах.


[Закрыть], из Разумовской сволочи[216]216
  В письме А. С. Суворину от 24 мая 1876 г. Бурнашев сообщал, что А. М. Байков был побочным сыном А. К. Разумовского (см.: РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 528. Л. 2). Так это или нет, неизвестно, однако Байкову покровительствовали братья Перовские, которые тоже были незаконными сыновьями Разумовского. Байков стал профессором Харьковского университета, когда А. А. Перовский являлся попечителем Харьковского учебного округа, а впоследствии был назначен директором Удельного земледельческого училища, когда вице-президентом Департамента уделов был Л. А. Перовский.


[Закрыть], что ли, быть «удельным» или даже «бездельным» агрономом, и бысть сей Байко – агроном и зауряд чиновник пятого класса Байков. Умора!.. Было бы, конечно, все это крайне смешно, если бы оно не было так горько для всякого истинного отчизнолюбца.

– Однако, Фаддей, – продолжал резвиться Греч, всегда охотно зливший Булгарина, – намедни, когда ты с Плюхардием[217]217
  Так в шутку Греч называл А. А. Плюшара.


[Закрыть] уговорил меня обедать у Брамбеуса, у этой эфиопской хари, так сам же ты, Выжигиных отец и дед[218]218
  Греч имеет в виду романы Булгарина «Иван Выжигин» и «Петр Иванович Выжигин» (СПб., 1831).


[Закрыть], восклицал, что такого упитанного тельца, каким нас потчевал Сенковский, так от роду родясь даже на откупщичьих обедах Галченкова не едал. А телец-то тот ведь произведение фермы Удельного земледельческого училища, директор которого теперь в больших ладах с Тютюнджи-Оглу[219]219
  Псевдоним О. И. Сенковского.


[Закрыть]. Значит, директор Байков не в шутку агроном, коли такую необычайную телятину воспроизводит, что и сам карловский soi-disant[220]220
  так называемый (фр.).


[Закрыть] барон[221]221
  Греч иронически называет Булгарина «карловским бароном», поскольку он владел имением Карлово под Дерптом.


[Закрыть] от нее в телячий восторг приходит.

– Вот, однако, кстати ты мне напомнил, – сказал Булгарин, взглянув на свои карманные часы, – Сенковский звал сегодня вечером меня к себе на консультацию, как специалиста практической агрономии, чтоб обсудить один вопрос, необходимый ему теперь для программы той «Народной энциклопедии», какую он подготовляет по заказу этого же самого агронома Байкова. Вот Сенковский-то не мы с тобой, Николай Иванович. Тебе также, кажись, предлагали эту энциклопедию, да ты болтал, болтал, а толково ничего не состряпал. Жозеф же «непрекрасный», как ты его зовешь, повел дело начистоту и выговорил себе в безотчетное свое распоряжение 100 000 рублей удельных денег. Я войду с ним в соглашение по части редактирования агрономического отдела и всей хозяйственной статистики России. Однако мне пора. До свидания, Николай Иванович. Мое почтение, господа.

Греч проводил Булгарина насмешливым взглядом и потом, обратясь к своему обществу, проговорил: «Штука Фаддей, конечно, не последняя, хотя и суровьем[222]222
  Суровье – грубая ткань, необработанная пряжа.


[Закрыть] шитая. Брамбеус, известное дело, плут тончайшего калибра, да только чересчур уж ослеплен своею самовлюбленностью и самоуверенностью. Со мною, простодушным болваном, само собою разумеется, этим полякам лафа; а такой хохол, как Матвей Андреевич Байков, – это такой плут, у которого шва ни белого, ни черного, ни красного сам черт не разберет и который, вот помяните мое слово, всенепременно проведет этих обоих сарматов наимилейшим образом. Теперь, я знаю, ему необходим Сенковский, чтоб расхвалил книгу Быстропишева: „Описание Удельного земледельческого училища“[223]223
  Бурнашев В. П. Описание Удельного земледельческого училища. СПб., 1839. XIV, 228 с.


[Закрыть], а раз явится богатенькая в „Библиотеке для чтения“ статья, хвалящая зараз с книгою училище, а еще и самого Байкова[224]224
  Публикация в «Библиотеке для чтения» являлась развернутым рефератом книги Бурнашева, который содержал, правда, и высокую оценку работы: Удельное земледельческое училище // Библиотека для чтения. Т. 33. Отд. 4. Ч. 1–40. Она была помещена без подписи, и никаких свидетельств, что она написана Сенковским, нет.


[Закрыть], и adieu mon plaisir[225]225
  прощай, моя радость (фр.).


[Закрыть] все эти 100 000, которые останутся для Сенковского миражом, а вместо их в эфиопскую харю знатно влепится корка выжатого лимона. И по делам! Не зарься, полячишка, чересчур на удельные капиталы! Ха! Ха! Ха!»[226]226
  Вся эта история сбылась, как говорил справедливо в 1839 году Н. И. Греч. Подробности будут в Х или XI № «Русского вестника», а здесь я только скажу, что Байков постоянно мазал по губам сначала Греча, а потом Сенковского обещаниями предоставить 100 000 рублей из удельного капитала для составления общепонятной народной энциклопедии, за которую Сенковский принялся было со всеусердием; но Байкову нужны были только сильно похвалительные статьи Сенковского в «Библиотеке для чтения». Как только они явились, Байков тотчас распорядился с Сенковским как с выжатым лимоном.


[Закрыть][227]227
  Более подробно историю «соблазнения» О. И. Сенковского и обмана его см.: Воспоминания об эпизодах из моей частной и служебной деятельности 1834–1850 // Русский вестник. 1872. № 12. С. 671–680. Подп.: Петербургский старожил.


[Закрыть]

В эту пору или вскоре после этой беседы у Н. И. Греча я поступил на службу помощником директора Удельного земледельческого училища (в апреле 1839 г.) и не выезжал почти в город из училища, будучи сильно озабочен службой, заключавшейся в чисто практических разного рода хозяйственно-административных занятиях. С Булгариным, живя и в Петербурге, я очень мало встречался, и нерасположение его ко мне было так велико, что он не мог слышать моего имени хладнокровно и, разумеется, отзывался обо мне всем и каждому крайне нелюбезно. При встречах на улицах мы с ним не раскланивались: он в этих случаях обыкновенно опускал все лицо в глубину воротника своего енота, я же делал вид, что решительно не знаю его, и в тех случаях, когда встречал его с Гречем или с кем другим из моих знакомых, то, раскланиваясь, громко произносил имя того, кто шел рядом с Булгариным. Одним словом, наши отношения с Фаддеем Венедиктовичем были крайне натянутые, неприятные, а тем паче недружественные. Находясь на службе в Удельном училище, я не мог, не только не оскорбляя приличий, печатать прежние мадригалы в прозе училищу, не мог этого и по совести, потому что, пока я там не служил, я мог ослепляться всем тем, что ловкий директор М. А. Байков мне представлял с бойкостью и искусством любого ташеншпилера; но когда однажды завеса спала с глаз моих и когда я узнал всю суть того, что так восторженно в течение пяти лет описывал, я, конечно, не мог бы сохранить чувства уважения к себе, хваля все это печатно. Да и, кроме того, гласность сказала уже, для прославления Байкова и его училища, свое последнее слово великолепнейшею, на 15 страницах напечатанною статьею Сенковского в «Библиотеке для чтения»[228]228
  Статья занимала 40 страниц.


[Закрыть]. И тогда гласность для Байкова сделалась выжатым лимоном. Он с нею так и распорядился. Но Байков все-таки интересовался тем, чтоб иногда в органах, достойных внимания публики, проявлялся голос из Земледельческого училища, почему он поощрял меня, когда я сообщал о различных опытах, деланных в училище по той или по другой части, в «Земледельческую газету»; а еще больше он бывал доволен, когда видел в «смеси» только что родившихся тогда и сильно (благодаря участию князя Одоевского и других аристократов) читавшихся лучшею столичной публикой «Отечественных записок» А. А. Краевского, начавшего издавать их при участии, как известно тогда было, какой-то как бы акционерной компании[229]229
  Воссозданные в 1839 г. «Отечественные записки» издавались своего рода коммерческим обществом на паях, в которое входили В. Ф. Одоевский, А. А. Краевский, Б. А. Враский, А. В. Владиславлев, Н. П. Мундт, И. И. Панаев, А. В. Всеволожский (см.: Кулешов В. И. «Отечественные записки» и литература 40-х годов XIX века. М., 1959. С. 354–355), а редакционную работу в первые годы выполняли Одоевский, Краевский и А. П. Заблоцкий-Десятовский (см.: Могилянский А. П. А. С. Пушкин и В. Ф. Одоевский как создатели обновленных «Отечественных записок» // Известия АН СССР. Сер. истории и философии. Т. 6. № 3. С. 224–225).


[Закрыть]. Так, за 30 лет пред сим, в «смеси» толстых книг этого журнала было изрядное количество бескорыстно дареных редакции моих хозяйственных статей, каждая за подписью не только имени и фамилии моих, но и звания помощника директора Удельного земледельческого училища[230]230
  Бурнашев поместил в «Отечественных записках» в 1840–1843 гг. ряд статей и заметок, см.: «Извлечение из записной книжки земледельца» (1840. № 6), «Картофельное пиво» (1841. № 4), «Успешное лечение лошади, имевшей признаки сапа» (1841. № 8), «Выдержки из записной агенды любителя сельского хозяйства и домоводства» (1842. № 12) и др.


[Закрыть].

В ту пору на издательском поприще в Петербурге подвизался не без успеха некто Иван Петрович Песоцкий, довольно еще молодой человек, кажется, сын какого-то московского купчины, по смерти которого у этого сына оказалось более или менее кругленькое состояньице в несколько десятков тысяч. Этот Иван Петрович получил в Москве Белокаменной в каком-то тамошнем пансионе самое поверхностное из поверхностных образованьице, итог которого представлял всего-навсего легенькое практическое знание французского языка с придачею еще более легеньких, в самых гомеопатических размерах, сведений энциклопедии, сшитой на живую нитку из кусочков того-сего, а больше ничего. Но вместе с капитальцем Иван Петрович от родителя своего унаследовал искусство бойко считать на счетной доске и в особенности ту специальную торговую сметку, которая так присуща нашему лавочному люду. Воспитание Ивана Петровича в более или менее модном пансионе поставило его в соотношения с тогдашними московскими литераторами среднего разбора, к числу каких принадлежал Василий Степанович[231]231
  У Бурнашева ошибочно: Алексеевич.


[Закрыть] Межевич, сделавшийся впоследствии, при создании в тридцатых годах «Ведомостей С.-Петербургской полиции», известных в то время более под названием «Полицейской газеты», первым ее редактором, умевшим, правду сказать, поставить этот ежедневный справочный листок петербургской публики на довольно почтенную ногу и снабжать его ежедневным изрядно-бойким и оживленным фельетоном, конечно, не без характера рекламы, шитой чисто белыми нитками, но все-таки приходившимся по вкусу петербургской публике того времени, которая так любила этот фельетон, что стала выписывать газету отчасти фельетона ради. Но обо всем этом, впрочем, у меня речь впереди для той особой статьи, которая под названием «Петербургские редакции тридцатых и сороковых годов» в будущем 1873 году, может быть, увидит свет[232]232
  Статью эту Бурнашев не написал, развернутый ее план см. в приложении. Там специального раздела об изданиях И. П. Песоцкого нет, упомянута лишь его свадьба.


[Закрыть]; теперь же ограничусь лишь издательскою деятельностью Ивана Петровича Песоцкого, появившегося в Петербурге в одно, помнится, время с приятелем своим В. С. Межевичем, сделавшимся редактором «Полицейской газеты»[233]233
  В. С. Межевич перебрался из Москвы в Петербург в 1839 г. и в том же году начал редактировать «Ведомости Санктпетербургской городской полиции».


[Закрыть] и тогда же принимавшим участие своим пером в «Северной пчеле», к которой прикомандирован был своим же московским сотоварищем по университету В. М. Строевым.

Итак, Песоцкий явился в Петербурге под этою литературною эгидой, имея в бумажнике своем отцовский капитал, небольшая только часть которого в ту пору осталась в московских трактирах и в тех благотворных «домах», где молодежь увлекается за бутылками искрометной влаги, носящей название «шампанского», различными «погибшими, но милыми созданиями»[234]234
  Так именовали женщин легкого поведения. Оборот возник на основе слов А. С. Пушкина «…я здесь удержан / Отчаяньем, воспоминаньем страшным… / И ласками (прости меня Господь) / – Погибшего – но милого созданья» в маленькой трагедии «Пир во время чумы», впервые опубликованной в 1832 г., и был популяризирован художником А. И. Лебедевым в альбоме «Погибшие, но милые созданья» (1862) и прозаиками В. В. Крестовским (1861) и А. И. Левитовым (1862) в одноименных рассказах под названием «Погибшее, но милое создание».


[Закрыть]. Друзья Песоцкого, а еще более друзья его довольно туговатого бумажника не имели много труда уверить его, что коли он только захочет, то легко сделается таким же «двигателем» русской литературы, как Смирдин, звезда которого стояла тогда очень высоко на горизонте русского книжного рынка, и что прозвище русского Ладвока ему, молодому человеку блестяще образованному, несравненно более к лицу, чем Александру Филипповичу (т. е. Смирдину), знавшему плохо даже отечественную грамоту, не говоря уж о грамматике. Песоцкий охотно поверил всему этому и потом не на шутку верил, что он «молодой человек блестяще образованный» и что ему выпала доля быть «двигателем» русского просвещения и, главное, русского печатного и преимущественно журнального слова. Все это вскружило милейшему Ивану Петровичу голову, но все-таки не настолько, чтоб прирожденная лавочницкая сметка и торговое чутье его совсем оставили, почему, руководимый этой ариадниной нитью в лабиринте предлагаемых ему справа и слева литературных предприятий, он начал с того, что сошелся за театральными кулисами и в актерских уборных с некоторыми тогдашними корифеями и корифейками нашей сцены, около которых жужжал и порхал рой различных литературных крупных, средних, мелких и наимельчайших инфузорий, занимавшихся фабрикациею бенефисных пиес и пиесок. В числе этой писавшей в ту пору для театра братии были и некоторые жрецы Мельпомены и Талии, т. е. попросту актеры обеих столиц, а именно гг. Ленский, Каратыгин (П. А.) и так еще недавно умерший П. И. Григорьев. Много также писал в то время для театра, преимущественно водевилей, Ф. А. Кони, некоторые пиесы которого, кажется, и поныне играются на сцене Александринского театра не без успеха, выражающегося изрядным сбором. Вообще драматико-театральная лихорадка тогда была в апогее своего пароксизма, как теперь у нас царят разнузданные французские шансонетки, сопровождаемые весьма нецензурными телодвижениями певцов и певиц, привлекающих, однако, этим и гром рукоплесканий, и дождь букетов, и даже более существенные дары из магазина Сазикова, передаваемые обыкновенно на сцену капельмейстерами. К плеяде пишущих для театра принадлежал в ту пору и громадный, слонообразный Нестор Васильевич Кукольник, басистый и хриплый с перепоя глас которого пользовался авторитетом в собраниях театральных писателей. Парнасом, Геликоном и Олимпом всех этих господ был трактир «Феникс», находившийся, кажется, там, где недавно был тир и где теперь какой-то ресторан из самых дюжинных[235]235
  Трактир «Феникс» находился между Садовой улицей и Александринским театром.


[Закрыть]. Ежели, ступив на почву мифологии, еще побыть на ней, то справедливо зачислить И. П. Песоцкого в звание Меркурия по негоциантной части означенного Олимпа. Общение Ивана Петровича с этим миром вскоре имело результатом то, что он стал печатать те водевильчики, которые имели преизрядный успех на сцене Александринского театра, назначая очень бесцеремонно брошюрочкам этим довольно крупненькую цену. Фельетон «Полицейской газеты» и «Северная пчела», находившаяся, за частыми полуофициальными в ту пору отлучками Н. И. Греча за границу[236]236
  Н. И. Греч часто ездил за рубеж, при этом он иногда выполнял задания учреждений, в которых находился на службе. Например, в 1836 г. Греч был командирован за границу (Англия, Франция, Германия) с поручением осмотреть технологические и ремесленные учебные заведения. Но, возможно, Бурнашев намекает на слухи, что Греч выполнял за рубежом функции агента III отделения.


[Закрыть], вполне в руках Булгарина при усердном сотрудничестве Строева, расхваливали донельзя эти театральные книжечки, и при такой рекламной гласности, вполне вторившей вкусу толпы, они расходились не менее быстро, как вафли той самой златовенечной голландки Гебгардт, что нынче содержит зверинец в Александровском парке. Иван Петрович не нарадовался, да и было чему: сто на сто доставляли эти книжечки их счастливому владельцу, так что бреши, сделанные в наследственном капитале отчасти Москвою, отчасти лестным общением с представителями фениксовского Парнаса, преисправно заштопывались и восполнялись. «Сан пур сан, сан пур сан!»[237]237
  Сто на сто! Сто на сто!


[Закрыть] – кричал колченожка Песоцкий в золотых очках с черепаховым переносьем на толстом его носу при встречах своих с французами, с которыми любил водить знакомство, особенно после того, как «эн бо матян»[238]238
  В одно прекрасное утро.


[Закрыть][239]239
  Искаж. фр., правильно: эн бо матен.


[Закрыть], как он выражался на своем невозможном французском диалекте, он побывал в городе Париже, откуда вместе со многими семилоровыми[240]240
  Семилоровый – сделанный из сплава меди с цинком, похожего на золото.


[Закрыть] и эмалевыми вещицами, равно как с неизлечимыми дарами сенской Киприды[241]241
  Бурнашев имеет в виду венерические болезни.


[Закрыть], вывез различные выражения вроде: tiens, sacré matin, parbleu, couci-couci, ça m’embête[242]242
  подумать только, проклятие, черт возьми, так себе, меня это бесит (фр.).


[Закрыть] и проч. и проч., какие рассыпаемы им были очень неумеренно и далеко не всегда кстати. Как бы то ни было, но эти все «сан пур сан» так подшпорили негоциантно-лавочницкую смекалку Ивана Петровича, что он нашел нужным приступить к изданию драматического ежемесячного сборника новых пьес русской сцены, преимущественно имеющих веселенькие и пикантные куплетцы, – и явился журнал не журнал, но весьма порядочное ежемесячное собрание всех хорошеньких русских пьес, принятых публикою любезно. Этот журнал не журнал носил название «Репертуара русской сцены»[243]243
  Ошибка: Песоцкий издавал «Репертуар русского театра», «Репертуар русской сцены» выходил позднее, в 1852–1856 гг., и издавал его Ф. А. Кони.


[Закрыть], а редактором его был известный багроволицый толстяк Михаил Алексеевич Яковлев, упражнявшийся театральною критикой в «Северной пчеле» и сам пописывавший иногда пьески[244]244
  См.: Яковлев М. А. Англичанка в серале, или Опасное любопытство: комедия-водевиль в 1 д. / Передел. с фр. СПб., 1822; Он же. Медведь на постое, или Военная шутка: анекдотическая опера-водевиль в 1 д. СПб., 1824; Он же. Один за четверых: комедия-водевиль в 1 д. / Передел. с фр. М., 1825; Он же. Гусар-невеста: водевиль в 1 д. / Передел. с фр. СПб., 1827.


[Закрыть]. За большую часть рукописей, как слышно было, Песоцкий не платил ничего, разве только давал даровой билет на право годового получения его quasi-театрального журнала, приносившего ему, как тогда говорили и как подтверждают теперь книгопродавцы того времени, препочтенные барыши, так что Иван Петрович стал-таки делаться рельефно известен в книжном петербургском рынке, где данный ему собрике Песца принимал характер фирмы, с которою можно было, не унижая себя, иметь дело. Но успехи его быстрые, сильные породили соперничество. Явилась конкуренция в лице нового тогдашнего, мгновенно сильно проявившегося и столь же сильно низвергнувшегося книгопродавца Василья Петровича Полякова, бывшего приказчика Глазунова, бойко заторговавшего в Гостином дворе около ворот по Суконной линии, где теперь часть великолепнейшего из великолепных петербургских книжных магазинов М. О. Вольфа. Этот Поляков хотел было затеять тогда большой театральный журнал, но, пронюхав об этом, почтеннейший Иван Петрович поспешил сам приняться за издание такого журнала, и, не оставляя «Репертуара», мигом, при содействии друзей, сварганена была программа такого журнала, и явился «Пантеон русской и иностранной сцен»[245]245
  Ошибка. Журнал имел название «Пантеон русского и всех европейских театров», и издателем его был не Песоцкий, а В. П. Поляков. Но в 1842 г. этот журнал был объединен с журналом Песоцкого, издателями которого в этом году были они оба, а с 1843 г. остался один Песоцкий (правда, с середины этого года к нему присоединился В. С. Межевич, а с середины 1845 г. его издавал только Межевич).


[Закрыть] под редакциею такого ловкого и сведущего драматического писателя, каков был Ф. А. Кони.