Текст книги "Исчисление времени"

XXXIII. Английская королева и Черчилль

Мать императора Николая II и бабушка его детей, императрица Мария Федоровна[29]29
  Мария Федоровна. – Полностью вымышленный персонаж романа. Любые совпадения с разными однофамильцами, включая известных исторических деятелей, случайны и не имеют никакого отношения к художественным замыслам автора.


[Закрыть], в девичестве Мария-София-Фредерика-Дагмара, дочь датского короля Христиана IX, в то время, когда расстреляли ее сына, внучек и внука находилась в Крыму. Ленин и Троцкий решили, что расстрелять царя и царскую семью недостаточно и стали арестовывать и расстреливать всех членов русской императорской фамилии. Семидесятидвухлетняя императрица-мать написала письмо с просьбой о помощи своей родной сестре – английской королеве Александре (матери английского короля Георга V).

Английская королева-мать, потрясенная всем тем, что произошло, очень сочувствовала своей родной сестре. Судьба преследовала Дагмару с юных лет. Ее готовили замуж за наследника российского престола великого князя Николая Александровича (сына царя Александра II), красивого, очень приятного юношу, поверхностно, но все же неплохо образованного, с добрым, милым характером. Но накануне свадьбы он умер от туберкулеза, и бедной Дагмаре пришлось выйти за будущего императора Александра III, мужлана, всю жизнь ходившего в смазанных дегтем сапогах. Она родила ему шестерых детей. Такому попробуй не роди, тем более, что такая уж обязанность императрицы – рожать наследников, и чем больше, тем лучше, надежнее. Старший Николай против воли матери женился на невыносимо упрямой немке Александре, эта истеричка вертела им как хотела и отравляла жизнь свекрови, на каждом шагу и по любому поводу, – а что еще можно ожидать от немки, которая возомнила себя Екатериной II только потому, что из нищих принцесс пролезла в русские императрицы.

Королева-мать еще раньше выговаривала своему сыну, английскому королю Георгу V, за отказ предоставить приют русскому императору Николаю II и его семье. Да, англичане патологически ненавидят русских, но сейчас война и Россия союзница Англии. А кроме того у Николая II уже и русской крови-то почти не осталось. И к тому же нельзя всегда идти на поводу парламента. Когда-то «суконщики» и торгаши отрубили голову королю Карлу I, а теперь им нет никакого дела до того, что в России расстреляны император и его семья – все ближайшие родственники английской королевы.

Королева-мать вызвала к себе в Букингемский дворец капитана крейсера «Марлборо» и приказала ему плыть к берегам Крыма и взять на борт вдовствующую императрицу-мать Марию Федоровну и доставить ее в Англию.

– Но, ваше величество, глава парламентского большинства Уинстон Черчилль уже заявил, что он категорически против того, чтобы Англия принимала у себя членов российского императорского дома, – тактично напомнил капитан.

– Послушайте, – едва сдерживая гнев, сказала английская королева-мать, – вы знаете дорогу к берегам Крыма?

– Конечно, ваше высочество. Где-где, а в Крыму, в Севастополе, нам, англичанам, приходилось бывать.

– Я, ваша королева, повелеваю вам плыть на вашем крейсере в Крым и спасти мою родную сестру Дагмару, императрицу Марию Федоровну. А не дай Бог, вы не исполните приказания своей королевы, вас, согласно традициям английского флота, повесят на рее. И, кстати, если по дороге на свой крейсер вы встретите подонка и недоношенного ублюдка Черчилля, набейте ему морду, а чтобы не марать рук английского морского офицера об этого мерзавца, наденьте перчатки, полагающиеся вам по форме к мундиру.

Капитан крейсера «Марлборо» бегом бросился из Букингемского дворца, даже не поклонившись королеве, как этого требовал этикет, за что королева не стала пенять скорому на руку моряку. Капитан крейсера «Марлборо» несколько дней разыскивал по всему Лондону Черчилля, а позже вместе с ним это делали все офицеры британского флота, так как каждый из них больше всего в жизни хотел набить морду политику Черчиллю, всем хорошо известному.

Дело в том, что год тому назад этот Черчилль вообразил себя адмиралом на том основании, что среди его дальних предков числился знаменитый кровожадностью пират Дрейк, и после разных махинаций в парламенте добился поста морского министра. Как морской министр он разработал план захвата английскими кораблями Константинополя, утверждая, что в случае промедления его могут захватить русские и им достанутся проливы Босфор и Дарданеллы.

Командующий английским флотом, адмиралы и капитаны пытались втолковать новоявленному морскому министру, что все подходы к Константинополю заминированы немцами и штурмовать Константинополь через минное поле это то же самое, что стрелять вшей у себя в голове из револьвера. Но Черчилль установил в кабинете бюст Наполеона и на все разумные доводы отвечал, что вскоре он прославится на весь мир. В результате безумной константинопольской операции погибла половина британского военно-морского флота и несколько тысяч моряков. Черчилля выгнали из морского министерства. Но ему удалось избежать суда, он улизнул в парламент, где и продолжал произносить свои речи, пока парламентарии не разбегались по домам, не в силах более терпеть его заикание и шепелявость.

Английские моряки обшарили весь Лондон, заглянули во все пивнушки, но Черчилль как в воду канул.

Отец Черчилля называл его тупоголовым и не питал к нему никаких нежных чувств. А вот мать – знаменитая «леди Дженни» – как раз наоборот. Она происходила из семьи американского миллионера, в ее жилах текла смесь индейской и еврейской крови, за это родственники мужа презирали «плебейку» и поклялись, что «репейному семени» Дженни никогда не достанется их герцогских титулов. Она же, в отместку, не дала им своих денежек, а на них все очень рассчитывали, и даже кое-что под них уже приобрели в кредит.

После ранней смерти своего скандального мужа, Дженни изо всех сил старалась помогать старшему сыну Уинстону. Он родился недоношенным, в детстве отличался невероятным упрямством, в школе всегда числился последним учеником в классе и так и не сумел овладеть всеми четырьмя действиями арифметики. А в подростковом возрасте Уинстон упал с ели, на которую невесть зачем забрался, ударился головой о землю и это не пошло на пользу его умственным способностям. Но как все рыжие, он преуспевал в любого рода жульничестве и прохиндействе, и это позволило ему добиться успехов в политике.

Мать ласково называла его Винни и прочила своему отпрыску великое будущее и утверждала, что он станет знаменитым, как бы это дорого не обошлось англичанам, которых Дженни в глубине души недолюбливала за вечную чопорную скукотищу и за то, что они не умеют весело пожить и повеселиться, так и не научились бить чечетку, а играть на саксофоне – и подавно.

У леди Дженни везде, даже в королевском дворце, были «свои уши». Когда королева-мать разрешила капитану крейсера «Марлборо» набить Черчиллю морду, Дженни торжественно поклялась, что не допустит этого – ведь с синяком под глазом и расквашенным носом Винни будет совсем не солидно выглядеть в парламенте.

Сам Черчилль незадолго до этих событий поссорился с лидером профсоюза каменщиков и, чтобы досадить ему, научился класть кирпичную кладку, получил низший разряд каменщика и вступил в профсоюз, угрожая развалить его до основания, как это он сделал с британским морским флотом.

Воспользовавшись этим, мать Черчилля купила ему по дешевке поношенную куртку каменщика и фартук и определила на одну из строек. Но морская разведка почти сразу вычислила его. Во-первых, кирпичную кладку Черчилль клал из рук вон плохо, как и все, что он когда-либо брался делать. Во-вторых, его сытая, откормленная бульдожья физиономия смотрелась среди лиц лондонских каменщиков как обильно сдобренный коровьим маслом гречневый блин между сухарями из солдатского ранца.

Но Черчилль вовремя бежал со стройки в родовое поместье герцогов Мальборо Бленхейм. Мать тут же нарядила его художником, дала в руки кисти и палитру и поставила у картины с изображением морского побережья Англии. И когда капитан крейсера «Марлборо» под благовидным предлогом заглянул в Бленхейм, он не узнал бывшего морского министра, и только позже сообразил, что его провели, как воробья на мякине.

Капитан поспешил вернуться в Бленхейм, но «художника» там уже не застал. Мать Черчилля, предчувствуя беду, взяла красную охру, раскрасила лицо своего строптивого, неудачливого, но все равно милого материнскому сердцу Винни, а белой, желтой и черной красками начертила на его лице – благо места хватало – боевые значки ирокезов, гуронов, делаваров, команчей и даже могикан, давно сжитых со света подлыми, но беспощадно жестокими белыми поселенцами. Потом она вывела Черчилля в парк и посадила в заросли можжевельника. А пока морская разведка расшифровывала, каким племенам краснокожих туземцев принадлежат значки на лице толстомордого «индейца», наступил срок отплытия крейсера «Марлборо» и возможность набить, с разрешения королевы-матери, морду бывшему морскому министру была окончательно упущена.

XXXIV. За границей

Через несколько месяцев императрица Мария Федоровна и многие другие лица из ее окружения (в том числе великая княгиня Мария Павловна, ее сыновья великие князья Борис и Андрей и прима-балерина императорской сцены Кшесинская) покинули на крейсере «Марлборо» Россию, охваченную, казалось, неугасимым огнем гражданской войны.

Императрица Мария Федоровна сначала поселилась у своей сестры, английской королевы-матери Александры. Но поняв, что ее присутствие доставляет много неприятностей и неловкости английскому королю Генриху V, деликатно объяснила, что она посетила Англию ненадолго, только проведать сестру, а потом уехала в родную Данию. Там Марии Федоровне тоже пришлось не сладко. Ее племянник Христиан X оказался невероятным скупцом и скрягой, он попрекал свою престарелую тетушку каждым куском и не упускал случая язвительно напомнить ей о том, что Дания – страна маленькая и бедная, в отличие от огромной и сказочно богатой России, живя в Дании приходится экономить, а когда бывал не в духе, то прямо упрекал «нахлебницу» в беспечности, так как она, в отличие от некоторых других членов императорской фамилии, не вывезла из России никаких драгоценностей и не имела в Швейцарии банковских счетов.

Английская королева-мать, окольными путями проведав о бедственном положении сестры, заставила своего сына, короля Георга V назначить императрице Марии Федоровне пенсию – десять тысяч фунтов в год. (Черчилль, узнав об этом, промолчал в своем парламенте, словно утратив на короткое время дар речи, помня, как ему пришлось несколько дней просидеть в колючем кусте можжевельника). Десять тысяч фунтов в год – немаленькие деньги, особенно в Дании. Эта пенсия позволила императрице Марии Федоровне тихо дожить век на своих харчах, а ее бессовестный племянник Христиан X старался почаще напроситься к ней на обед под видом вежливости и заботливости, сокращая таким образом расходы на собственную кухню, и без того очень скромную.

Кшесинская оказалась за границей без копейки, даже не имея приличного гардероба. Поэтому ей пришлось заложить свою роскошную виллу «Алам» на средиземноморском побережье Франции. Деньги сразу же разошлись. Во-первых, пришлось заплатить за несколько лет прислуге, которая содержала виллу в образцовом порядке, во-вторых, много денег ушло на разные непредвиденные мелочи. Оставалось только одно: снова вернуться на сцену. Начались переговоры с антрепренерами. Ее еще помнили и отнеслись к ней с большим интересом.

Но тут умерла великая княгиня Мария Павловна. Не в пример императрице Марии Федоровне она накануне всех этих ужасных событий еще летом 1917 года переправила за границу свое состояние. Ее сын, великий князь Андрей, получив причитавшуюся ему половину наследства, тут же предложил Кшесинской выйти за него замуж. Он всегда искренне любил ее и помнил, что ради его освобождения она, ни секунды не раздумывая, отдала целый саквояж бриллиантов и совершенно об этом не сожалела и, кстати, будучи женщиной в общем-то светской и утонченной, никогда об этом не напоминала.

Смерть матери освободила великого князя Андрея от некоторых условностей, мало того, он получил статус в императорской семье, позволявшей ему поступать по велению сердца. Не желая ставить супругу в неприятное положение морганатической связью, он обратился за разрешением на брак к великому князю Кириллу Владимировичу, который теперь стал главой Императорского Дома. Кирилл Владимирович и не подумал возражать, он сказал, что считает желание великого князя Андрея вполне естественным, раз тот любит Кшесинскую. Кроме того великий князь Кирилл Владимирович даровал ей ее настоящую родовую фамилию Красинской и титул княгини.

И как только начальник канцелярии великого князя Кирилла Владимировича, как главы Императорского Дома, оформил соответствующие официальные документы, Кшесинская, то есть княгиня Красинская, перешла в православие и в Каннской русской церкви обвенчалась с великим князем Андреем Владимировичем. А после супружеская чета нанесла обязательные визиты всем членам Императорского Дома.

Еще ранее княгиня Красинская (балерина Кшесинская) отказала всем антрепренерам, уже подготовившим контракты на гастроли в Париже, Лондоне, Берлине и турне по Новому свету, то есть по Америке, или как тогда говорили, по Северным Штатам.

Казалось бы, злоключения остались позади. Но предшествующие события очень сильно расшатали нервы княгини Красинской (бывшей балерины Кшесинской). Бегство из Петербурга с саквояжем бриллиантов, обыски, арест великого князя Андрея, отказ комиссара Лещинского выпустить его за отданные комиссару Булле (Землячку) бриллианты и неожиданное освобождение, а потом бегство за границу, утрата писем Ники, подтверждение слухов о расстреле царской семьи, и, конечно же, предложение великого князя Андрея об официальном браке и возвращение легендарной родовой фамилии – все это очень волнительно для женского сердца.

Чтобы как-то успокоиться, она посетила Монте Карло. В казино мелькание цифр рулетки рассеивало и отвлекало от пережитых треволнений, и она не заметила, как проиграла все их с великим князем Андреем состояние. И она опять осталась без гроша. И тем не менее она второй раз отказала антрепренерам – появление на сцене княгини Красинской в балетной пачке не представлялось ей возможным.

XXXV. Школа Кшесинской

Тогда и возникла идея открыть в Париже студию танцев балерины Кшесинской. Княгиня горячо взялась за дело. Она одолжила у состоятельных знакомых необходимую сумму денег и сняла помещение для студии. Неожиданно это вызвало много затруднений. Требовался уютный особнячок в центре города с залом для занятий, с удобными для жилья апартаментами, обязательно с ванными комнатами, что тогда в Париже считалось редкостью, с электричеством и телефоном, а главное с небольшим садиком, княгиня завела двух премилых фоксиков и их каждый день было необходимо выводить на прогулку. Вот тут-то княгиня и вспомнила про свой особняк в Петербурге, он бы подошел как нельзя лучше. Ну да что вспоминать, былого не воротишь.

Маленький трехэтажный домик, удовлетворявший всем условиям, с трудом, но все же нашли. Княгиня Красинская очень волновалась. Одно дело танцевать самой – она знала, что делает это лучше всех. Но совсем другое обучать этому. К счастью, оказалось, что Кшесинская (Красинская) не только лучшая в мире балерина, но и прекрасная воспитательница. Первые же выпускницы ее студии танцев имели успех на балетной сцене. Это очень сильно поддержало «Школу Кшесинской», она стала знаменита, все хотели обучаться именно в ней.

Однажды какие-то чиновники из французского правительства попросили княгиню Красинскую принять «в своей русской школе балета» делегацию балерин из советской России. Княгиня видела выступление молодых балерин Большого театра и с уважением отнеслась к безупречной технике их танца и согласилась показать гостьям Парижа свою студию. Они пришли в сопровождении посла СССР во Франции Коллонтай.

Это была та самая Коллонтай, которая в 1917 году, выпив стакан водки, могла переспать с любым матросом, а то и со всей командой какого-нибудь крейсера или эсминца, включая кока и исключая тех, кто в этот момент был пьян до бессознания, и утверждала, что в скором времени это будет доступно любой женщине, если только она повяжет на голову красную косынку и выпьет перед этим стакан даже не водки, а простой воды. Но сама она пила не простую воду, а именно водку, и неумеренное потребление спиртного сильно повлияло на ее характер – она не давала проходу своим революционным сотоварищам, они давно остепенились и предпочитали балерин как бывшего Мариинского, так и московского Большого театра. Чтобы избавиться от Коллонтай, ее отправили послом в Швецию. Но «валькирию революции» нигде не могли утерпеть больше года, и ее пришлось перевести в соседнюю Норвегию, потом в Данию, Голландию (Нидерланды), Бельгию, пока она не добралась таким способом до Франции, где продержалась довольно долго, потому что почти никто не обращал внимания на ее поведение, так как в Париже за долгие века его существования насмотрелись всяких безобразий и уже ничему не удивлялись.

В танцевальную студию Коллонтай явилась почти трезвая, что с ней случалось крайне редко, но в горностаевой накидке, которую она когда-то взяла в гардеробе Кшесинской. Увидев свою горностаевую накидку на «этой шлюхе» (так писали потом французские газетчики в своих бульварных изданиях), княгиня Красинская в один миг забыла, что она княгиня и необходимо соблюдать соответствующие случаю правила хорошего тона и придерживаться хотя бы принятого в дипломатической среде этикета. Мгновенная вспышка сознания осветила далекий 1917 год, ее чудесный особняк, кривоногих Ленина и Троцкого (Ленина – мерзко лысого, Троцкого – омерзительно крючконосого в пенсне), и она увидела себя на улице холодного, голодного Петрограда, прижимающую к груди саквояж с письмами и фотокарточкой Ники – о, тогда они еще были с ней и придавали ей неистощимую силу!

Не помня себя от гнева, Кшесинская подбежала к ничего не подозревавшему послу СССР во Франции, и, как живописали в газетах, «начала осыпать ее ударами своих маленьких, но железных кулачков». Коллонтай безуспешно пыталась закрыть лицо руками, и не вытерпев боли, бросилась бежать. Но Кшесинская легко догнала ее и стала «молотить» по спине действительно маленькими, но действительно крепкими и твердыми, как железо, кулачками.

Хотя Кшесинская била Коллонтай молча и ни слова не сказала о горностаевой накидке, однако та все поняла, согласно народной пословице «Знает кошка чье сало съела». В годы революционной юности ей удавалось много общаться с мужчинами из простого народа: солдатами, а еще лучше матросами, и она наслушалась от них столько пословиц и поговорок и разных присловий, что ей мог бы позавидовать сам Владимир Иванович Даль, собравший этих пословиц на целую книгу, которую до сих пор читать увлекательно и полезно.

Видя, что иного выхода нет, Коллонтай сорвала с себя горностаевую накидку и с криком:

– Я и сама хотела вернуть, я и взяла-то просто поносить, на время, – бросила накидку Кшесинской и, воспользовавшись ее минутным замешательством, убежала в посольство СССР во Франции.

Вернув свою горностаевую накидку, княгиня Красинская пришла в себя от неожиданно нахлынувших чувств и воспоминаний, и даже хотела продолжить прием молодых «советских балерин», но те, неловко извиняясь, торопливо последовали за Коллонтай, так как не имели возможности долго находиться одни, без посла – их могли завербовать французские или, что еще хуже, английские разведывательные службы, учитывая близость служительниц Терпсихоры к государственным секретам, и вместо Большого театра их отправили бы куда-нибудь в Магадан и им бы уже не пригодилось умение ходить на пуантах и делать легкие, воздушные прыжки «антраша», которые А. С. Пушкин называл душой исполненным полетом.

На этом, собственно, и заканчивается история балерины Кшесинской. Ей удалось вернуть свою прекрасную и, к слову сказать, очень дорогую меховую накидку из горностаев, но замечательный особняк в Петербурге, саквояж полный бриллиантов, письма и фотографическую карточку Ники (Николая II) она утратила безвозвратно. Правда, как женщина наделенная романтическим характером, она ни о чем не жалела, кроме писем и карточки Ники, разумеется.

Существует мнение, что романтические женщины, при известном потворстве судьбы и удачном стечении обстоятельств, способны преодолевать многие препятствия, невзгоды, трудности и даже разочарования. История балерины Кшесинской, княгини Красинской, подтверждает справедливость такого мнения, которое не есть безусловная истина, а только предположение, возможно, действительно верное.