Текст книги "У жизни свои повороты. Рассказы, новеллы, новеллиты"

ДВЕ ЦЕНЫ

– Ваши вино, пожалуйста, и фрукты. Приятного отдыха, – поставив заказ на стол, официант отошёл.

– Спасибо, – ответил мужчина. – Ну что, дорогая, вздрогнем.

– Можно.

Оксана, выпив пару глотков, отнесла бокал от влажных губ, определяя вкус напитка.

Гоша опорожнил посуду и потянулся к фруктам.

– Виноградное пьёшь и виноградом закусываешь? – начала разговор девушка.

– Выходит так. У тебя есть хата?

– Свободной нет. А у тебя?

– Можем поехать ко мне. Сколько ты берёшь?

– Сто пятьдесят.

– Могу дать сто. Ты же не девочка.

– Девочка в сексе ничего не смыслит. А мной ты останешься доволен. Я знаю, за что прошу такие деньги.

– Девочка есть девочка. Как говорится, чистый продукт.

– Торговаться нет смысла. Целый вечер, а, может, и ночь работа не из лёгких. К тому же я не подрабатываю, это – моя основная профессия.

– Сто пятьдесят, Оксана, это многовато.

– За удовольствие надо платить, дорогой. Тебе после меня не захочется больше ни с кем встречаться. Не торгуйся. Ты же мужчина. Игра стоит свеч. Поверь.

– Ну и упрямая ты.

– Дело не в упрямстве. Жизнь такая. Надо приличную одежду иметь, о чёрном дне необходимо подумать. Не до пенсии же я буду стелиться.

– У тебя всё рассчитано.

– Конечно.

– Да, да. Ты права. Хочешь сигарету?

– А тебе нравится целовать пепельницу?

– Ладно, – сказал, наконец, Гоша, гася окурок.

– Они прошли мимо столика, за которым сидела ещё одна парочка: он – постарше, она – помоложе.

– Марина, ты сегодня потрясающе выглядишь.

– Спасибо, Николай Иванович, за комплемент.

– Может, ещё вина? – заглядывая в глаза девушки, спросил тот.

– Нет, у меня есть.

– Ты мне очень нравишься, Марина. Я ухаживаю за тобой уже несколько месяцев. И всё это время ты – недотрога.

– Я не хочу окунаться в пучину неизвестности.

– Почему неизвестности. Я предлагаю тебе роль любовницы. Будешь жить вольготно.

– Но всё – из твоих рук.

– Пусть будет так, но чем плохо?

– И гадать всё время, когда ты придёшь и накормишь голубку.

– Я связан семьёй. И этого не скрываю. Если бы мы встретились раньше, было бы всё по-другому.

– Раньше я не могла, в школе училась.

– И всё же я хочу быть с тобой.

– Ты мне тоже нравишься. Но быть на вторых ролях мне претит.

– Я сниму тебе хорошую квартиру, – Николай Иванович продолжал уговоры, – с хорошей мебелью, холодильником. Будет всё, что пожелаешь. Одену с ног до головы, как говорится, с иголочки. Театры, выставки, отдых на море. Разве этого мало для молодой девушки?

– Заманчиво звучит твоё предложение. Многие мои сверстницы об этом мечтают. Но я хочу всё, а не половину.

– У тебя есть машина?

– Нет, но права имею. Вожу машину. В этом году оканчиваю университет, и мне нужна определённость, твёрдая почва под ногами.

– Ценю твёрдость в намерениях.

– Не хочу быть женщиной за штатом. Хочу быть женой и не меньше. Хочу жить. А жить, это просыпаться рядом с любимым человеком.

– Твои помыслы ясны, но ничего подобного предложить не могу.

– К-у-и-к-в-э суум (каждому своё)), Николай Иванович. Это наша последняя встреча. Провожать меня не надо. Прощайте.

ТРЕЩИНА

В сорок семь лет Роман стал замечать укоризненные взгляды жены. Сначала подумал, что это из-за загвоздок в его делах. Стал стараться, приводя в порядок двор. Но частенько этому мешала водка.

То зацепится за друзей, ходивших гуськом по улице, ища, где бросить якорь, то самому шлея под хвост попадёт. А после наступало длительное похмелье. Оно убивало настроение с самого утра. И вот однажды, когда на лето они с женой перешли жить в прохладную глиняную мазанку, его заклинило совсем.

– Ты кого зовёшь, Роман? – спросила Антонина, видя, как он среди ночи в открытое окно машет рукой.

– Луну зову. Хочу её погладить, – в бессознательном состоянии, но логично ответил он.

– О-ё-ё-й, Ромка, да у тебя «белуха». – Она быстро встала. – Где же моя сумка?

Достав из неё таблетки, протянула ему.

– На-ка, выпей две таблетки и ложись спать.

Утром он проснулся от сильной головной боли. Жены рядом не было. Силой заставил себя подняться. Осмотрелся. На столе – полстакана водки. Под ним – записка: «У меня сегодня квартальный, больше не пей!!!».

– Хорошо! – протянул Роман, выпив водку.

О том, что случилось ночью, не помнил. Весь выходной возился во дворе. Об обеде вспомнил, когда засосало под ложечкой. Есть без ста граммов не хотелось. Проверив бутылки, нашёл в одной из них немного вина.

К вечеру явилась Антонина, а вернее почти вывалилась из машины. Подруга подвезла её домой.

– Ты извини, – обратилась она к Роману, – отчёт квартальный. Мне нельзя – таблетки принимаю, а вот девчата отметили.

– Ладно, ладно, понимаю, – засуетился Роман.

Антонина села за стол, положив напротив свою сумочку. Хозяин примостился рядом и посмотрел с опаской на жену. «Наверное, и я бываю таким, а, может, ещё хуже», – подумал он.

– Я теперь никогда не буду ругать тебя. Нельзя человеку говорить плохие слова. Буду прощать тебе всё, – как-то странно заговорила жена.

– Ты что, подруга? А?

Она вдруг запрокинула голову и громко выкрикнула, как будто изнутри у неё выскочила застрявшая пробка:

– Мужика хочу! Ой, как надо! Мужика…

От этих слов Роман вскочил, как ошпаренный. Но в голове не было мыслей. И никаких движений ниже пояса тоже.

– Вот дела, – озабоченно произнёс Роман.

«Неужели так бывает у них? А я? Чем же могу помочь. Она меня с утра похмелила. А вот я не готов», – думал муж.

«Мужика хочу, мужика». – Вдруг зазвенело у него в голове.

И он вдруг понял причину возникшей трещины в их отношениях, укоризненных взглядов жены.

Целый месяц после этой сцены Роман не прикасался к спиртному. Посвежел, окреп за это время. Довольный собой открыл окно. Чёрные тучи пронзала молния. Дождь шёл ровно, но сильно.

– Слушай, Антонина, метелица моя, поедем со мной в одно место.

– Да ты что, такой дождь сильный. Гроза.

– Как раз, так и надо. Прошу тебя.

– Что, за грибами или за ягодами?

– За ягодами, дорогая, за ними.

«Бах, бах», – отзывался гром на сверкание молнии.

Счастливые в свежем стогу сена они запивали улыбки поцелуями. Дождь лил, как из ведра. Гром и молния миловались на небе, а Роман и Антонина – в душистом сене.

НЕРАСПЕЧАТАННЫЙ КОНВЕРТ

В середине января ярко светило солнце, но мороз знал своё ремесло. Назар вошёл в подъезд дома и радостно произнёс, потирая свободной рукой замёрзшие щёки:

– Наконец-то в тепле.

Достав из кармана маленький ключик, открыл дверцу почтового ящика. Там лежала письмо. «От Галины», – улыбнувшись, подумал он и положил его в боковой карман зимнего пальто.

Войдя в прихожую, положил на журнальный столик всё принесённое и хотел опустить руку в карман, но раздался телефонный звонок.

– Алло. Слушаю.

– Назар, извини, но тебе надо срочно прибыть в отдел.

– Буду после обеда.

– Нет, нет. Давай прямо сейчас.

– Но я же отпросился, – недовольно сказал он. – У меня же…

– Ты срочно едешь в командировку. Документы готовы, поезд через два часа.

– Что за спешность? Не понимаю.

– Старик, извини, приказ шефа.

– Ладно, буду.

В купе Назар находился один. Разместившись, собрался пойти в вагон-ресторан перекусить. Засунул руку в боковой карман, ощутил упругое портмоне, а рядом с ним – нераспечатанное письмо. «Прочитаю после, когда вернусь из ресторана», – решил он.

Рука только приблизилась к ручке двери, как та открылась. В её проёме стояла обворожительная девушка. Она была из тех, которые покоряют мужчин с первого взгляда. Назар сделал шаг назад.

– Прошу, пани, – чуть наклонившись, сказал он.

– Мерси, – кокетливо ответила незнакомка, и тут же удивлённо спросила: – Вы что поляк?

– Нет, что вы. Так, вырвалось. У вас какое место?

– Двенадцатое.

– А у меня несчастливое тринадцатое. Хотя, что я говорю. Вы…

– Ох, уж эти приметы, – улыбаясь, промолвила черноволосая девушка.

– Да, да. Но люди верят. А мне повезло сегодня. Вы такая…

– Поставьте, пожалуйста, мой чемодан на место.

– Непременно, как скажите. Вот так. Всё, – и он сел на мягкий диван, не сводя глаз с попутчицы.

– Давайте без всяких жеманств. София, – протягивая руку, сказала она.

– Назар. Готов быть вашим преданным слугой во время пути. Я – в Новосибирск, а вы?

– И я туда же.

– Прекрасно. Может, мне выйти пока, София?

– Пожалуй. Только, может…

– Ваш покорный слуга проголодался. Позвольте пригласить вас в ресторан откушать.

– Даже не знаю, – но, немного подумав, добавила: – Ресторан, так ресторан.

– Жду вас в тамбуре. А давайте, для удобства, будем говорить друг другу «ты».

– Конечно, так лучше.

Из ресторана они уходили последними. Было желание и ещё посидеть, но уставшая за день официантка начала недвусмысленно греметь посудой.

Войдя в купе, Назар поставил на столик бутылку сухого вина, положил коробку конфет, поспешно засунул портмоне в карман, примяв нераспечатанное письмо…

Проснувшись под стук колёс почти одновременно, они протянули друг другу руки и улыбнулись.

– Доброе утро, Назар.

– Доброе утро, София.

В дверь купе постучали и послышалось: «Утренний чай, кому утренний свежий чай?».

– Нам два стакана, – сказал Назар, одеваясь. – Сейчас открою.

Две недели в гостиничном номере они провели, словно медовый месяц. За это время портмоне Назара, то несколько раз оказывалось в его руках, то снова опускалось в карман, всё сильнее приминая нераспечатанное письмо. Возвращались они с твёрдым намерением: завязать тугой узел в своих отношениях.

Однако супружеская жизнь сразу не задалась. София не желала никуда идти на работу. Резервные сбережения Назара заканчивались, а она всё просила новые наряды. Рестораны и театр тоже входили в её меню. О себе позаботиться Назару не хватало средств. Когда-то модное зимнее пальто с хлястиком и медной бляшкой поизносилось. Остальная одежда тоже нуждалась в замене.

О Галине Назар впервые вспомнил на своей свадьбе, когда весёлые гости дружно кричали: «Горько! Горько!». Теперь от шутливого свадебного «горько» ему всё чаще горько становилось в жизни. Запив, перешёл работать грузчиком в продовольственный магазин. Чем горше было на душе, тем чаще он вспоминал Галину.

Пустое портмоне теперь без надобности лежало в тумбочке. Когда появлялись деньжата, Назар небрежно засовывал их в карман. Вскоре София уехала жить к своей матери. Её сборы были недолгими. Расторжение брака отложили на потом. Их союз оказался бракованным. А как красиво всё начиналось!

Назар сидел на лавочке в парке в совсем износившемся зимнем пальто, хотя на дворе уже бушевала весна. Послышались звуки музыки. Мимо прошла парочка с магнитофоном. Что-то шевельнулось в его душе. Решил закурить и стал искать сигареты по всем карманам. В боковом прихватил какую-то помятую бумагу.

Назар разгладил её и понял, что это – письмо. То письмо, которое он носил столько лет у сердца, так и не прочитав. Дрожащими руками распечатал конверт.

«Назар, любимый, почему не пишешь? Я очень жду твоей весточки. Я помню все твои поцелуи, мысленно глажу твои волосы. У меня болеет мама, врачи говорят, что это серьёзно. Мне нельзя от неё отойти. Ты бы приехал, да помог мне разобраться с отцовским наследством. Специалисты-антиквары говорят, что у него редкая коллекция. Выбери время, дорогой. Приезжай. Жду. Твоя Галина».

– Ох, судьба, судьба. Что же ты меня не в ту сторону привела? – произнёс Назар, сжимая голову руками.

Юморсказ

«СЕЛЁДКА»

Многие, конечно, помнят знаменитый кинофильм Василия Шукшина «Печки-лавочки». Там в одной из мизансцен режиссер фильма и исполнитель главной роли В. Шукшин встречается со студентами филологического факультета, где ему было представлено слово, как образчик живого устного русского языка. Начинает он свой монолог так: «Была в нашей деревне кобыла по кличке Селёдка. Почему её так назвали, я не знаю, наверное, за своенравный характер». На этом я обрываю монолог, он, кстати, непродолжителен, и, кроме красивой гривы, Селёдка ничем не запомнилась. Я постараюсь раскрыть своеобразие характера этой самой лошади.

В деревне, где жил Василий Шукшин, очень любили смотреть кинофильмы в местном клубе. Отсюда, может быть, и первый толчок стать молоденькому Василию впоследствии знаменитостью. Три раза в неделю зал набивался битком, ни то, что сейчас. Разумеется, там во время сеанса курили, грызли семечки, а на задних рядах выпивали и целовались. И вот однажды после киножурнала «Новости дня» вдруг в зал входит кобыла Селёдка. Так как свободных мест не было, она прошла к стене, облокотилась и мирно оглядела своих односельчан.

В первое мгновение всех обуял шок. Потом все дружно начали смеяться, а некоторые от раздирающего смеха, мол, лошадь пришла смотреть кино, поползли под скамейки.

Киномеханик, отвечающий за порядок в зале и по совместительству кассир, конечно, всего этого не видел, и вслед за киножурналом запустил киноаппарат с первой частью ленты «Первая конная», где легендарный усатый Будённый, кроме всего, лихо ездил на вороном коне. Многие зрители, кто сидел на первых рядах, то и дело поглядывали то на экран, то на Селёдку. Она же, не обращая внимания на повышенный к ней интерес, внимательно наблюдала за происходящим на белом полотне. Выпроводить её из зала – не у кого не возникало такое эгоистическое желание.

Прошло полчаса. Вдруг на экране показался Будённый на своём любимом чёрном жеребце. Селёдка, что есть духу, заржала на весь зал. Все зрители, впившиеся взором в кадры фильма, испуганно обернулись, некоторые, кто постарше, перекрестились. Уж очень ей понравился жеребец. Она мотала головой, готовая слиться с частями конницы Красной Армии, но удержалась, сказалось воспитание. И так несколько раз, когда появлялся её любимый герой.

На следующий день в деревне и было разговоров, что Селёдка самостоятельно, но без билета, смотрела фильм. А паслись лошади, как обычно летом, на лугу. Естественно, Селёдка тоже не удержалась и поделилась своим впечатлением со своим любовником жеребцом Воронком. Он, молча выслушал её, потряс одобрительно головой, но не придал этому событию особого значения. Для него главная задача – смотреть за табуном, чтобы в него не прокрался какой-нибудь залётный жеребец и не увёл кобыл. Упаси Бог, ещё покроет какую-нибудь самку, тогда позора не оберёшься. Да вдобавок конюх приходил в ночное постоянно пьяным. Так что глядеть Воронку приходилось в оба.

Две недели Селёдка исправно ходила смотреть фильмы. Ей очень понравилось это новое увлечение. После чего, до самой утренней зорьки она в запой пересказывала фильм Воронку, слушали и другие лошади. Но однажды она не пришла на сельскую премьеру. По залу прошёл шепоток, где, мол, Селёдка, что случилось, где главный зритель. Говорили, судачили, хихикали, но начавшийся фильм оборвал прения. Не было её и на трёх последующих показах. Подумали, что Селёдке эта ночная забава больше не нравится.

Однако не тут-то было. На показ фильма «Щорс» Селёдка к большому удивлению всего зала пришла не одна, а… со своим родным жеребёнком. Фильм уже шёл, когда она появилась. Поэтому воспитанные селяне с восторгом зааплодировали ей в полумраке помещения. Киномеханик подумал, что это его благодарят за хороший показ. А то они частенько кричат: «Сапожник!»

На экране, тем временем, показалась лавина лошадей с всадниками. Селёдка не удержалась и вновь, как в прошлый раз, выразила свой лошадиный восторг ржанием на всю ивановскую. Испуганный киномеханик, наизусть знавший фильм, оторопело посмотрел сначала на киноаппарат, не заело ли чего, а потом через окошко в зал. У стены, наконец, он увидел лошадь с жеребёнком и, выразившись, подумал, что она отстала от дивизии Щорса и заблудилась в кинозале. А Селёдка от восторга продолжала ржать и мотать головой, как будто говоря своему жеребёнку, мол, знай наших.

Из клуба после просмотра фильма лошадь и жеребёнок вышли первыми. Односельчане с улыбкой приветливо похлопывали её по крупу, благодаря за жеребёнка, будущего трудягу, и за совместный просмотр. Мужики после кино, закручивая табачок в цигарку, долго спорили и недоумевали, откуда и как она знает день и час показа. Судачили, рядили, но к консенсусу не пришли. Однако с нетерпением ждали новой встречи с неожиданными зрителями.

Селедка сделала вновь паузу, заинтриговав односельчан. Снова в ход пошли догадки, домыслы, предположения о причине её отсутствия. А тут, как раз в воскресенье, в селе был престольный праздник. Весь день пьяная гармонь кочевала из двора во двор. А вечером, как было обещано, показывали фильм про знаменитого и легендарного конника Доватора. Народу набилось – не протолкнуться. Начался показ, и в дверях, расталкивая пьяных мужиков, показалась… сначала Селёдка, потом её жеребенок. А за ними важно цокал её друг по жизни Воронок. Из зала послышались реплики: «Во даёт Селёдка!», «Никуда не денешься, семья пришла». Вперемежку с просмотром фильма люди шутили, курили, допивали прихваченную из дома самогонку, одобрительно посматривая на троицу коней.

На следующий день с самого утра состоялось экстренное заседание высшего совета колхоза – правления. На повестке дня вопрос: «Что делать?» Прямо, как по Чернышевскому. «А вдруг, – говорили некоторые, – на очередной сеанс в сельский клуб придут коровы, а за ними, избавь Господи, быки, потом овцы, свиньи, куры. Не исключено, что и домашние собаки могут подключиться к этому культурному мероприятию».

Спорили, рядили, судачили и решили: показывать кино сначала лошадям в конюшне, а потом людям в сельском клубе. С тех пор в селе два клуба – лошадиный и людской.

Загадкой остался один момент: откуда и как Селёдка узнавала день показа кинофильма? Но это уже другой рассказ.

ЛЮБОВИХА

В колхозный клуб привезли «Чапаева». Перед фильмом показали киножурнал «Новости дня» о возвращении солдат с войны домой. Большинство женщин в зале – вдовы или девчата на выданье. Их глаза впивались в лица военных с потаённой надеждой: «А, может, своего увижу».

Клавка сидела рядом с подругой детства Настей. Обе, горемыки, и года не потешились с любимыми, как тех забрали на фронт. Щёлкая втихомолку семечки, Настя повернула голову к подруге и прошептала:

– Наши уже не вернутся.

– Всякое бывает в жизни, – ответила та с толикой оптимизма.

Краем глаза Клавдия заметила сидящего неподалёку сбоку солдата. Пётр – пока единственный из односельчан, кто вернулся живым и невредимым назад. А проводили из села за четыре года более сотни парней и мужиков.

Военная одежда сидела на нём ладно. И он щеголял в ней уже целую неделю по сельским улочкам. Пётр маялся от безделья. Война приучила его к определённому порядку, а сейчас наступила пустота и в душе, и в делах. Даже выпить, как следует, чтобы снять это проклятое напряжение войны, было не с кем. Настоящих мужиков раз-два и обчёлся. Каждый был в деревне на вес золота. Каждый – достояние колхоза.

Молодые девчата высыпали из клуба первыми. Так повелось в селе, что сначала цепочкой идут по дороге невесты, а за ними, как пастухи, – парубки. Взрослые же шли парами и в одиночку, внимательно вглядываясь в дорогу. Девки, что кровь с молоком, и вдовы по привычке вертели головами. Единственный ухажёр Пётр вышел из здания последним и остановился недалеко от дверей. Закурил для порядка, осветив огоньком спички бритое и наодеколоненное лицо. Тянул папиросу не спеша, поглядывая только в одну сторону.

Клавдия и Настя, не сговариваясь, остановились под фонарём.

– Куда Пётр пойдёт, как думаешь, Клав?

– Не знаю. Мужики, где хотят, там и мостят дорожки. А мы потом по ним ходим.

– Ладно уж. Небось, на тебя и нацелился. Ты же у нас самая красивая, вот тебе и везёт с мужиками. Ладно, прощай. Завтра расскажешь.

Хитра женская натура. Клавдия пошла домой не по короткой тропинке наискосок, срезая путь, а по большаку, чтобы быть на виду. Через пять минут она оглянулась. Никого. Замедляя ход, прошла метров десять и снова не обнаружила за собой человека. Ещё дважды раздосадованная красавица хотела увидеть бредущего за ней солдата, но он не появлялся.

– Ой, кто здесь? – испуганно спросила Клавдия, подходя к забору своего дома.

– Это я, Пётр.

– Ты не заблудился, Петруша?

– И такое бывает. Может, ты меня выведешь?

– Ты парень холостой. Почитай, вольный ветер, в какой двор захочешь, в такой и влетишь. А я – вдова. Меченая баба, судьбой наказанная.

– За что же ей тебя, такую красивую, наказывать, Клав?

– За ту самую красоту и несу крест. Знаешь, как липнут взгляды людские. Порой придёшь в дом, хоть в девках, хоть и после, не отмоешься. Прямо, как короста какая-то на теле.

– Ну что ты наговариваешь на себя, Клав? Люди ведь замечают красоту, вот и смотрят. С красивой внешностью человек – редкость. А куда им ещё смотреть? Целыми днями коровьи хвосты, бычьи рога перед глазами, да председатель колхоза с требованиями. И вдруг ты со своей статью приятной.

– Ладно говоришь, Петруша. Насовсем приехал или как? – прощупывала она гостя.

– Не знаю. Дом есть, а вот хозяйки нет. Я уже не молодой. Так что ходить вокруг да около не стану.

– У меня вот тоже дом без хозяина. Присядь на лавочку, чего стоишь.

Долго говорили в ту ночь двое односельчан, захватив даже утро. И когда Пётр подумал, что женский инструмент настроен, и можно поиграть, то попытался положить руку на её плечо.

– Не надо. Ты что, Петруша, не знаешь наш бабий закон?

– Какой ещё бабий закон?

– В первый вечер, солдатик, ни гу-гу. Понятно? Понимаю, что натерпелся. Но ягодку надо рвать спелой, а не с зеленцой. Давай прощаться. Вот тебе за первый вечер моя рука, пока.

– Пока, – уже вслед Клавдии сказал Пётр.

2

На следующий вечер они не встретились. Ещё с утра Пётр отправился в райвоенкомат вставать на учёт. После, перед обедом, зашёл к родному дяде. Гостя поначалу не признали. Но, когда всё разъяснилось, не отпустили. Хозяйка быстро заставила стол закусками. Поставила и всегда доступный напиток. Вскоре и сама присела за стол, изредка поглядывая на печку, где варилась баранина.

С каждым выпитым стаканчиком вопросов и ответов становилось всё больше. Пётр рассказал родственникам о военных годах, о том, что чудом остался жив. При этом он слегка выпячивал грудь, где на гимнастёрке теснились боевые награды. Посетовал на то, что пока он один парень в деревне. Старшие в свою очередь ссылались на трудное военное времечко, пообещали на первых порах помочь родственнику, чем смогут. А главное то, что у них на примете есть девушка, как раз подходящая для Петра. Выпивая и хорошо закусывая, проговорили долго. Захмелевшие дядя с тёткой оставили племянника ночевать. Не попал он к себе домой и на второй вечер – не отпустили родные.

Помеченная вниманием свободного жениха, Клавдия эти два дня, что не было Петра, не находила себе места. Ещё на ферме, которая стояла на большаке, она то и дело поглядывала на дорогу. Придя домой, натаскала воды куда надо и не надо. Потом вылила её на огород и принесла свежей. К вечеру, скорее от отчаяния, затеяла ремонт калитки. Молоток плохо слушался и частенько попадал по пальцам, а не по гвоздям. Думы о первой встрече, о серьёзном разговоре будоражили женский организм. Ей всё время чего-то хотелось, а чего – не могла понять.

Приближался третий закат. Не выдержав внутреннего напряжения, Клавдия принарядилась, брызнула на себя духами, накинула на плечи косынку и полетела в центр села. Проходя мимо магазина, вдруг увидела выходящего из него Петра с авоськой в руках.

– Клава! – позвал её Пётр.

Она прошла мимо, словно впервые видела этого человека.

– Клава, постой. Ты что? Это же я. – А потом, сообразив в чём дело, догнав её, сказал: – Прости, что не пришёл после нашей встречи. Подожди, остановись. Был в райцентре в военкомате. Потом проведал своих родственников по отцовской линии. Дядя Николай мне сейчас за отца. Посидели, поговорили о жизни. Четыре года не виделись. Старые они уже стали. Сама понимаешь, сразу не уйдёшь.

– Ну и оставался бы ещё там. Тебе же не к кому в село ехать. Душа не болит, – бросила на ходу Клавдия, выказывая свою обиду.

– Извини, я понимаю. Мол, пришёл, зажёг спичку, посветил ею разок и всё. Вот специально прямо с дороги зашёл в магазин, купил вина, конфет дорогих, консервы, ну и там ещё всякое другое. Пойдём ко мне. Дом-то мой видишь через две хаты. Там спокойно и поговорим. Чего на улице пылить словами. А?

– Ладно, уж, – сухо ответила Клавдия, и они пошли в сторону двора Петра.

– Войдя в дом, хозяин выставил на тумбочку всё, что купил в магазине, и посмотрел на Клавдию. Их глаза встретились на границе примирения. На лицах появились улыбки.

– Сейчас я достану скатерть.

– А я накрою на стол.

– А я схожу в сени за салом и яйцами.

– У тебя хозяйство появилось?

– Пока не обзавёлся. Это мне соседи помогают. Пойду, посмотрю, может, какая зелень на огороде наросла. А ты тут хозяйничай.

Себе он налил водки, ей хорошего красного вина. Посмотрев друг другу в глаза, они молча выпили за встречу и примирение.

Много ли надо вдове! Глоток вина сбил гордую женскую плотину. Забродил пьянящий напиток по закоулкам организма, собирая все бывшие ожидания в одно – женское счастье. Заглянул в голову и вскружил её так, что в глазах потемнело. Клавдия натянулась, словно струна на гитаре. В этот момент она почувствовала всем своим нутром потребность в исполнителе на своём инструменте. Пётр, хотя и не слыл великим мастером настройщиком, но уловил миг соблазнительного обморока. Он подхватил Клавдию и одним движением положил на кровать. Через время раздался выкрик облегчения. Это – голос счастья. Совесть от этого порыва спряталась так далеко, что не отыскать до утра.

3

С такой лёгкостью на душе и сердце Пётр ещё не просыпался. «Отчего так?», – мелькнула мысль и упёрлась в рядом лежащую подушку. Клавдии на ней не оказалось. «Наверное, на ферме», – подумал счастливый Пётр. Уже не солдат, но ещё и не мужик, встал, умылся по-армейски до пояса в своём дворе. Вытираясь полотенцем, оглянулся. На не паханом столько лет родительском огороде начинал поднимать голову бурьян. На единственной яблоне белый налив уже поблёскивали плоды. «К обеду должна быть», – подумал Пётр.

Однако ни в обед, ни вечером Клавдия не появилась в чужом доме. В ночи от приятной вчерашней близости остались лишь кусочки воспоминаний. В голову лезли разные мысли: «Почему? Что случилось? Что я не так сделал?». Все сразу и вперемежку они затуманили разум. «Надо идти, а то с ума можно сойти», – решил Пётр.

Когда стемнело, новоявленный жених открыл калитку и постучал в дверь. С первого стука никто не открыл, хотя зажжённая керосинка стояла на столе. После настойчивого третьего сигнала, раздался тревожный голос:

– Кто там?

– Клава, это я Пётр.

Она молча впустила его в сени. Поочерёдно они вошли в комнату. Клавдия села на стул. Пётр посмотрел на соседнюю скамейку, но без приглашения не сел.

– Садись, чего стоишь?

– Клава, ты чего не идёшь домой? Я ждал тебя с работы. Что случилось?

– Садись, садись. Что случилось, говоришь? Врать тебе не буду. Вот, видишь, ещё мокрый платок.

– Отчего же? Я никак не возьму в толк.

– Ты заснул тогда под утро, ну и я вслед за тобой задремала. И прямо, как наяву, ко мне подошёл мой муж Дмитрий. Ни словечка не сказал, а так посмотрел, так посмотрел. У меня и всплыло от его взгляда всё, что к нему испытывала. Люблю я его до сих пор. Прямо какую-то преграду меж нами поставил. Не обижайся, Петруша, так бывает. Сразу, выходит, не отрежешь былое. Видишь, как держит, потому что настоящее было. Подождать надо. Ты иди. Без обиды. Я тебя не забуду. Как у меня отлегнёт, я сама приду. Не ищи со мной встречи. Вот возьми, я тебе пирожков с картошкой и капустой напекла. Иди, Петруша, всё будет хорошо.

О деревенском романе вскоре знало всё село. За тем, как завязывается любовный узелок у Клавдии и Петра, наблюдала и лучшая подруга Настя. Внешне она находилась на стороне Клавдии, но ещё в клубе сразу стала ей соперницей. Теперь Настя внимательно следила за поведением подруги, вслушивалась в её разговоры. И вскоре поняла, что у новоявленной влюблённой пары не всё в порядке, не всё гладко складывается после их первой бурной ночи.

«Это мой шанс», – решила Настя и начала действовать. Ей очень хотелось отломить от этого пирога хотя бы корочку счастья. А если повезёт и…

Очень поздно, уже при зажжённой лампе, Пётр услышал слабый стук в дверь. Сердце ёкнуло и сжалось, а потом заколотилось вновь, дыхание просто спёрло. Повторно послышался нерешительный стук. Хозяин дома, справившись с первым волнением, встал и, не спрашивая, открыл щеколду. На пороге стояла Настя.

– Впустишь, Пётр?

– А ты зачем пришла? Если за подругой, то её здесь нет.

– Где живёт подруга, я знаю. Я, Петя, не за подругой, а к дружку.

– А-а-а! Подожди. В дом не входи, уж больно ты расфуфыренная.

– А тебе больше нравится, когда пахнет молоком?

– Я люблю, когда от женщины женщиной пахнет. Пойдём вон туда, к яблоне, я провожу тебя по короткой дороге домой.

Они подошли к дереву, и вдруг Настя встала, как вкопанная.

– Пётр, я пришла не за любовью, – сказала она, повернувшись к нему разгорячённым лицом. – Если её у тебя нет, то зачем мне придумывать. Правда?

– Да, конечно, – спокойно ответил односельчанин.

– Ты у нас в деревне один сокол. Какую захочешь девку, такую и схватишь. Долго, Петя, ждать мне своей очереди? Может, она и вовсе до меня не дойдёт. Пришла сама, хоть и стыдно. У нас на ферме о коровах в моём состоянии говорят «в охоте».

– Ну, Настя, ты даёшь. Мне аж неловко, хотя я мужик и должен тебя понять.

– Пётр, не стесняйся. Сущность женского организма одна: хоть у королевы, хоть у графини, хоть у их стряпух. Только обличье разное. Каждой хочется побыть женщиной. Времечко-то идёт. А на свете всем изначально счастье поровну отмерено. Только вот достаётся оно кому больше, а кому совсем ничего.

– Я не дурак, Настя, всё понимаю. Гнать от себя доведённую до такого состояния женщину, не стану. Наперёд говорю: только одна ночь, и Клавдии ни слова.

– Молчать буду, Петруша, никому не скажу. Ты только побудь этой ночью моим голубем.

О выпрошенной той ночью Настюхиной любви никто не узнал. Она же перестала с той ночи завидовать Клавдии. А это очень важно для душевного спокойствия. Теперь Настя считала себя ровней со своей подругой. Из этой печальной любви зародилась новая жизнь, и у Насти появился смысл жизни.

4

К концу третьей недели своеобразной размолвки Клавдии и Петра, она вдруг почувствовала зов своей плоти. От неожиданности даже заёрзала на скамейке. Тело независимо от головы постепенно наполнялось тёплым пробуждением в ней азартной женщины. Наступил предел, когда невозможно было совладать с естественным приходом плотского чувства. Оно – совокупность всех прелестей человеческого естества. И от него просто так, одним сознанием и совестью, не отмахнёшься.