Текст книги "У жизни свои повороты. Рассказы, новеллы, новеллиты"

ПУЗАНЫ

Дикий капитализм воровато крался в Россию. Пассажирский поезд вёз людей с севера на юг. В вагонах, как и в послевоенное время, появились голосистые гармонисты с тоскливыми песнями, неряшливые женщины со своими сопливыми детьми, инвалиды. Все они просили помощи, а по-русски – милостыню.

В открытом купе у столика сидели двое мужчин, на верхней полке спал третий. Один из сидящих, что постарше, Корней достал из висящего костюма блокнот с ручкой и что-то записал на чистом листке.

– Путевые заметки? – спросил с иголочки одетый Павел.

– Да, кое-что на память. Собираю образы. Когда вижу таких детей, мне становится страшно за нашу страну.

– Это так. Ему бы в школу, а он по вагонам с матерью хлеб добывает.

– Вот и оно-то.

– А знаете, простите, как вас величают?

– Корней Иванович.

– А меня – Павлом. Хотите, расскажу забавную историю о двух братьях?

Пассажир на верхней полке перевернулся на другой бок.

– Что ж, давайте, послушаю.

– Жила в нашем шахтёрском посёлке семья. Родители воспитывали двух сыновей. Ещё в детстве стало заметно, что у них большие животы. Мать водила-водила их по врачам, а те смотрели-смотрели, но ничего особенного не обнаруживали. Попросили прийти отца. Когда тот снял рубашку, то врачи обнаружили у него непомерно отвисший живот.

– Не водите своих детей по больницам, – назидательно сказал доктор, – ясно, это наследственное.

Постепенно их на улице стали называть пузанами.

С малых лет ребятишки проявляли интерес ко всему, что закрывается и открывается: к замкам. К тринадцати годам старший пузан уже по-профессорски поучал младшего. В их потаённой мастерской скопилось столько секретных железок разной формы и веса, что впору музей открывать.

Вскоре соседи, а потом и те, кто жил подальше, стали жаловаться: пропадали не только замки, но и то, что они скрывали. Когда пузаны украли первые деньги, пришла милиция. Дело уладили. Однако страсть брать чужое осталась. Друг за другом умерли их родители. Оставшись без присмотра, дали волю своим умелым рукам. Власть, от греха подальше, определила сирот в детский дом.

Долго их не было в посёлке. А потом появились. Да такие благородные, что девчата стали на них посматривать. О прошлом ремесле ребят забыли. Вскоре один из них стал учителем, а второй – инженером. Вот как в жизни случается, Корней Иванович.

– Конечно. Детство есть детство. Чего в нём только не бывает.

На верхней полке пассажир снова перевернулся на другой бок.

– Чаю, чаю кому? – разнеслось по вагону.

– Пойду, прослежу, чтоб свежей заварки насыпали, – вызвался Корней Иванович. – Вам принести?

– Если не трудно. У меня с собой флакончик коньяка, лимон порежем. Вы идите за чаем, а я схожу в тамбур покурю, – деловито произнёс Павел.

Под древний напиток беседа протекала задушевно.

– Евдаково. Кому выходить в Евдаково? – проплыла по коридору проводница.

– Вот и остановка. Пойду куплю свежих газет. Вам, Корней Иванович, – какие?

– Пожалуйста, «литературку».

– Дефицит, но попробую.

Прошло пять минут. Поезд тронулся. Корней Иванович засуетился: «А как же Павел?». Не раздумывая, бросился через проход к окну. И вдруг на перроне увидел соседа. Тот стоял и левой рукой махал газетой, а правой медленно лез в дамскую сумочку.

– Не может быть, – воскликнул Корней Иванович.

От увиденного стало нехорошо. Озадаченный он сел за столик и на секунду задумался. Потом посмотрел на недопитый коньяк и вылил остатки в стакан.

– Кому Старые Ключи! Кому Старые ключи! Готовьтесь к выходу.

С верхней полки спустился пассажир. Корней Иванович беглым взглядом заметил у него на теле белый пояс, охватывающий талию. «Зачем он ему?», – удивлённо подумал он.

Через три минуты пассажиры вышли, и поезд тронулся.

«Пузаны, это же пузаны, – молнией пронзила мысль. – Тот второй, что лежал на полке – брат Павла. А пояс для того, чтобы не было видно отвисающего живота. Учитель и инженер».

Корней Иванович хаотично перебирал в памяти рассказ своего попутчика. «Портмоне!» – эта мысль словно дубинкой по голове ударила незадачливого собирателя интересных историй.

Бумажник оказался на месте. Но в нём – одна помятая трёхрублёвая купюра, чтоб до дома доехать.

ПЕРЕЛОМАННОЕ РУЖЬЁ

Выводок из девяти кабанов семенил по знакомой тропе. Самка впереди, за ней – послушные полосатые матросы-подростки. Громадный седой самец замыкал группу, охраняя всех. Первым, почуяв запах человека, хрюкнул, мол, внимание. Все застыли в напряжении. Кабаниха подняла нос вверх и потянула воздух. Её ноздри оказались более чувствительными, и она почуяла дух своих врагов: человека и волка.

Самсон сидел, прижавшись спиной к старой ели. Он вышел на охоту не то, чтобы подстрелить дичь, а больше для прогулки: пройтись по лесу, проведать знакомые с детства места и выйти в итоге к могучей реке. На полпути ему стало плохо. И, выбрав для безопасности большое дерево, опустился подле него.

Теперь на небольшом участке судьба свела трёх охотников: человека, волка и кабана, который в крайней опасности становится отменным бойцом. Озираясь, секач осторожно подошёл к Самсону. Повертев головой, дотронулся до сапога. Нога инстинктивно дёрнулась, отчего животное отбежало в сторону. «Живой», – почувствовал зверь и занял выжидательную позицию, водя рылом по сторонам. Новый запах заставил его тревожно хрюкнуть, отчего весь выводок бросился в рассыпную.

Мутный взгляд Самсона блуждал по стволам деревьев. Тревога, царившая на лесном пятачке, передалась и ему. Рука машинально потянулась в карман. Вялые пальцы нащупали пластинку таблеток. Выдавив одну, положил под язык. Горьковатый вкус лекарства сразу почувствовал во рту. «Однако ж», – подумал охотник.

Через время к Самсону осторожно подкрался вожак серой стаи. Посмотрев на закрытые глаза человека, начал вертеть головой.

– Ры-ы-ы, – вырвалось из его горла.

Человек открыл глаза и не поверил увиденному: волк сидел на задних лапах и грустно смотрел на него.

Даже, находясь в таком плачевном состоянии, охотник ухмыльнулся: «Ходишь, ходишь за дичью часами и никого, а тут она сама в гости пришла».

В голове теперь уже давнишнего городского жителя мелькали картинки предстоящей борьбы. Из них надо выбрать один самый правильный эпизод, чтобы действовать наверняка. Рука медленно потянулась к ружью. А охотничий предстоящий трофей, пока ещё живой и невредимый, сидел напротив и наблюдал за существом в камуфляже.

Так уж устроен человек, что даже в тяжёлые моменты жизни иногда в голове ласточкой пролетают весёлые нотки. И охотник подумал: вот расскажу друзьям-товарищам, что, сидя у ели, смотрел спокойно в глаза хищному волку, никто не поверит. «Обычная байка, анекдот», – скажут они.

А между тем ситуация складывалась критическая. Самсон понимал, кто перед ним, и, возможно, он не один, а со стаей. Стоит только ему рыкнуть, как вся она бросится к нему, не раздумывая. В воздухе повис вопрос: «Кто охотник, а кто жертва?».

Посмотрев ещё раз в глаза волку, Самсон, к своему удивлению, не заметил в них агрессии. Даже наоборот, ему показалось, что тот улыбается. У осмелевшего человека слетело с губ:

– Ты – враг или…

Фраза осталась недосказанной. Серый вдруг зарычал и повернулся на сто восемьдесят градусов. Сделав несколько шагов, обернулся.

«Зовёт, – удивлённо подумал охотник. – Точно зовёт. Надо вставать».

Добрая энергия зверя проникла в сознание вышестоящего существа и заставила того начать движение. Пройдя за волком метров десять, Самсон оглянулся. Сзади – никого. На душе стало спокойнее.

Сколько он шёл за волком? Об этом не думал. Вдруг впереди послышался гул автомобиля, а затем – отчётливый лай деревенских собак. «Дом», – мелькнула спасительная мысль.

Он остановился, посмотрел на волка благодарным взглядом и сказал:

– Спасибо тебе, лесной зверь. Век не забуду.

Самсон вошёл во двор, открыл нехитрую щеколду на двери и оказался в сенях хаты. Одним резким движением положил ружьё на коленку и переломил его пополам.

– Всё. Охоте – конец.

ТАЙНА СТАРОГО КЕДРАЧА

Заправив бревно в раму пилорамы, старший смены Захар опустил толкающие катки и нажал на чёрную точку пускателя. Наточенные ещё вечером и натянутые, как струны, пилы вначале нехотя, а потом, ускоряясь, врезались в твердь старого кедрача.

– Старичок, – показывая на толстущее дерево, сказал Захар.

– Отжил свой век, – добавил помощник Фома.

– Да, не век, а, наверное, два, а то и три века рос.

– Ага, – согласился напарник.

«Жик, жик», – монотонно заговорила пилорама, выкидывая после каждого «жика» очередную порцию влажных опилок.

Захар отошёл в сторону и посмотрел в просвет длинного сарая, где двое рабочих закатывали на тележку очередное бревно. И в этот момент раздался сильный, пронзающий слух скрежет. И одновременно с искрами во все стороны полетели зубья пил.

– Стой! – Изо всех сил крикнул Фома и сам бросился к выключателю. Пилорама мгновенно остановилась.

– Что случилось? – озабоченно спросил Захар напарника.

– Что-то попало в пилы.

– Принеси-ка фонарь.

– Ого, да тут в бревне железо какое-то торчит. Давай, зови ребят. Будем вываживать кедрач. Вот старый хрен, с сюрпризом оказался. Что же в нём спряталось?

– Я ещё раньше, когда он лежал на складе, смотрел на него с опаской, – сказал Фома.

– Чувствовал что ли беду?

– Вроде того.

– Так, подошли все. Оттягиваем помалу.

– Куда его? – присоединяясь ко всем, спросил Фома.

– На склад, к доскам. Потом посмотрим, что в нём. Ого! Сколько пил испортил. Придётся всю кассету менять. Неси, Фома, новые, а я откручу натяжки.

Вечером Фома рассказал о случившемся своему брату-краеведу:

– Вроде, как цепь в нём. Откуда она взялась?

– Цепь, говоришь? – переспросил Андрей. – Это интересно. Утром с бензопилой подойду к вам. Мы осторожно раскроим кедр и посмотрим, что там за тайна спрятана.

– Бензопила у нас есть.

– Вот и хорошо. Утром приду обязательно.

Полдня Андрей сам, не отрывая от дел пилорамщиков, осторожно кромсал могучий кедрач. А тот неохотно открывал свою тайну, будто что-то родное отнимали у него. Несколько раз бензопила натыкалась на металл, что засел в дереве. Пришлось дважды точить цепь. С помощью подручных рычагов – лома и топора – удалось извлечь нечто неожиданное. Даже бывалые сибиряки, смотря на это, удивлённо покачивали головами.

– Такого у нас никогда не было.

– Как же он попал туда? – Задавались вопросом окружившие кедрач.

Загадку на следующий день разъяснил рабочим краевед Андрей Николаевич Костиков.

– Когда-то беглый каторжник, о чём говорят цепи на скелете, убежал. И, чтобы тайком отдохнуть в пути, спрятался в тесном дупле кедра. Сил у него оставалось не много. Может, ещё и болел бедняга. Но вылезть из заключения не смог, там и умер. Со временем дупло затянулось и начисто похоронило отчаянного беглеца. А вы воскресили о нём память. На шее каторжника я обнаружил не то медальон, не то жетон. На нём написано: С. Г. Толкачёв. Спасибо вам за находку. Она станет экспонатом местного музея. Я продолжу поиски. Кстати, фамилия Толкачёв – не редкость в наших местах…

– Марья, почему мы встречаемся только на посиделках? Пойдём, погуляем одни.

– Степан, увидят люди – отцу доложат. Потом несдобровать нам.

– Не бойся, пошли.

– Ладно. Иди первый и подожди меня возле колодца. Я – следом.

– Ой, Марья, какая ты пригожая. У меня сердце замирает, когда вижу тебя.

– Уж, так и замирает?

– А душа-то, душа так и рвётся к тебе, Марья. Люба ты мне. Я тебе нравлюсь?

– Люб и ты мне, Степан, и гож мне. Ой, вскружил ты мне голову. Даже маманя подметила, когда я вчера яйцо мимо муки разбила.

– Вот такая мне жинка нужна. Давай поженимся, Марья. Я поговорю со своим отцом, и зашлём в ваш двор сватов.

– Ой, Степан, трудно будет с моим батюшкой договориться. У него другие планы. Он мне намекал на Данилку.

– О-о-о! Вон он куда метит. Где деньжат больше.

– Наши родичи по-своему мыслят, а мы – по-своему.

Вечером Степан пришёл домой в приподнятом настроении, отец ещё не ложился спать.

– Папаня, разговор есть.

– Заводи, коль потребность имеешь.

– Жениться хочу.

– Жениться – не напасть, лишь бы женатым не пропасть.

– Не пропаду.

– Дело хорошее замыслил. Да и пора тебе, поспел. А на ком же?

– А на Марье Мироновой.

– У-у-у, куды хватил. Кто ж за тебя её отдаст? Марью в дом куда побогаче готовят. Даже не думай, сынок, не согласятся.

– Это мы ещё посмотрим, папаня.

На следующий вечер Марья и Степан тайком встретились вновь. Она прибежала вся в слезах и сразу выпалила все свои девичьи мысли:

– Ой, Стёпа, что дома было, когда заикнулась о нас с тобой. Отец аж побелел. Топал ногами, ругался нехорошо, грозился запереть меня в чулан. Горько мне. Не быть нам вместе.

– А мать-то твоя как?

– Маманя разводит руками. Разве пойдёт она супротив отца. Её тоже когда-то насильно отдали замуж. Видно и моя судьбинушка такая же. Побегу, Степан, не буду злить батюшку. Можа, Бог даст всё уладится. Прощай, Стёпушка. Дай я тебя поцелую. Можа, в последний раз.

– Что ты говоришь?

– Прощай, любимый…

Вот такую историю услышал краевед от старика Панкрата, что жил в селе Азаровка. А ещё Панкрат сказывал, что вскоре после расставания влюблённых загорелся дом Мироновых. Полиция сразу схватила Степана. Спустя время, его приговорили к каторге. А он, горемыка, наверное, очень любил Марью, поэтому и сбежал к ней. Хотелось увидеться! А вот силёнок не хватило дойти до любимой.

– Ну, теперь они, небось, там, на небесах, встретились, – закончил свой сказ дед Панкрат.

Андрей Николаевич написал про это рассказ и отослал в областную газету. Там из красивого прошлого напечатали только небольшую заметку, мол, в старом кедре пилорамщики во время распиловки наткнулись на скелет человека в цепях.

ЗАБРОДИЛО!

– Привет фермеру, – снимая картуз с зелёным околотышем, произнёс Петрович.

– Привет и вам.

– Чем занимаешься, Захарыч?

– А то не знаешь? Убрали один урожай, готовимся к другому.

– Да это понятно. А по глазам вижу, что у тебя в голове таится тревожная мысль.

– Ты просто провидец, Петрович. Тебе только гадалкой быть.

– Ну, ладно. Я пошёл.

– Подожди, может, ты и впрямь чем поможешь.

– Говори, покумекаем.

– Видишь, мешки с сахаром сложены?

– Ну, вижу.

– Понимаешь, нижний ряд мышами испорчен: запашок от сахара исходит неприятный. За верхними мешками сегодня приедут. А что делать с остальными, ума не приложу.

– Сахар, говоришь, – задумчиво произнёс Петрович.

И нужная мысль сразу посетила его голову.

– Ну-кась, насыпь мне килограмма три-четыре в пакет для пробы. Завтра скажу результат, куда его определить.

– Если что, то за полцены отдам.

– По рукам, – сказал довольный Петрович. – Да ты в пакет и магарыч сразу поставь. Голову-то надо просветлить перед таким важным делом. У тебя – у хозяйственника – всегда есть боевой запас.

– Для такого случая имеется.

Не заходя домой, Петрович сразу направился к Захаровне – известной в округе палочке-выручалочке.

– Привет, подруга.

– Что болеешь? На приветствие бывалого спросила полноватая женщина.

– В долг брать не буду. Вот своя пока имеется, – сказал он, достал бутылку из пакета и положил в карман. – А это четыре килограмма сахара. Поставь брагу сегодня. Два кило твоих, два – моих. Кумекаешь?

– Кумекаю, кумекаю. Аль, какое событие у тебя?

– Нет. Дело есть. Потом обговорим подробнее. Ты только сейчас брагу поставь, а утром я приду проведать.

– Что за тайна такая? Затею, затею. Не в первой, небось. И чего такая спешка.

Сговорившись с Захаровной, Петрович направился просветлять свою голову, чтобы к вечеру её снова затуманить.

На следующее утро, похмелившись, он постучал в дверь соседки.

– Ты чего такую рань пришёл? – недовольно поинтересовалась Захаровна.

– Бродит? – сухо спросил Петрович.

– Бродит, бродит. Куда она денется. Посмотрела уже.

– Забродило, забродило! – восторженно закричал Петрович. – Побегу к фермеру. Забродило! – повторял всю дорогу радостный Петрович, предвкушая будущий пир.

МИТРИЧ

Впервые я встретил его на берегу Дона. В то раннее утро, а на дворе царствовала милая глазу осень, рыба в реке будто сорвалась с цепи: брала на всё, что попадалось. Мне, начинающему рыбаку, просто везло. Я не успевал снимать с крючка то плотву, то драгуна – окуня, то подлещика. Наконец, остепенилась. Закурил, осмотрелся. Слева в серой, но чистой кепочке, рыбачил сухощавый мужчина.

– Довольно, – не то себе, не то рыбе скомандовал он и стал сворачиваться…

Уже позже, наблюдая за ним, сделал вывод: он никогда не жадничал – ловил только на текущий момент, да и в доме у него всегда была таранка к пиву.

– Митрич, – уже в другой раз подойдя ко мне и протягивая руку, сказал он.

– Вадим, – кладя в его большую руку свою ладонь, ответил я.

– На что ловим?

– На червя.

– Червь – наживка универсальная. Но всегда при себе надо иметь запаренную перловку. Частенько выручает.

– А подкормка? – поинтересовался я.

– Перемешиваю речной песок с подсолнечным маслом и поджариваю. Помогает. А вы…

– Давай на «ты», – предложил я.

– Давай, – согласился он. – А ты, смотрю, начинающий?

– Что заметно?

– Конечно, – улыбнувшись, ответил он.

Мы подружились. Я часто стал бывать в его холостяцком доме. Митрич был уже в годах. И когда приезжал к нему, меня встречали он и приветливый лай его пса Бобика. При каждой встрече спрашивал у него разрешения затопить деревенскую печку-лежанку с множеством задвижек и сажетрусок. По душе мне было это занятие. Огонь всегда завораживает, а главное – сближает людей.

Долго не осмеливался спросить его, а сам он не говорил, почему холостякует. Но однажды подвернулся такой случай. За чаркой осторожно поинтересовался:

– А что же хозяйки нет в доме?

После вопроса он резко повернул голову в мою сторону, быстро встал и, взяв ведро, вышел. Видно было, что задал не простой для него вопрос: задел за что-то живое, дорогое для него на всю жизнь. За это я потом всегда корил себя.

Минут через пять он вернулся с полным ведром воды, поставил его на скамью. Затем снова ушёл. Я заволновался. Хотел уже одеться и уйти. Вдруг дверь отворилась, вошёл Митрич. В руках он держал полную чашку мочёных антоновских яблок. Их бока поблёскивали из-под прилипших листьев вишни и смородины.

Хозяин деловито взял полотенце, вытер руки и подошёл к столу. Молча налив по стопке, протянул мне самое большое яблоко и, не чокаясь, выпил. Я последовал его примеру. Но сначала запил компотом, а потом закусил душистым яблоком.

– И компот, и яблоки у тебя отменные, – заглаживая свою вину, похвалил я.

Он вдруг оживился, глаза стали добрее. Положил руку на руку так, что я отчётливо увидел его правую ладонь с глубокими линиями. Они невольно напомнили мне деревенские тропинки: они всегда извилистые, но натоптаны кратчайшим путём…

– Для компота заготавливаю плоды только диких яблонь и груш, – прервал он мои размышления, – потом добавляю немного сушеных шиповника, барбариса и ставлю на печку воду, а когда она закипит, бросаю сухофрукты. Здесь главное не перекипятить, достаточно минуты, потом укрыть и дать настояться на горячей лежанке…

Когда речь заходила о заготовках на зиму, Митрич был в своей стихии. Где-то, в одном из журналов, он прочитал, что в меню президентов каждый день входит томатный сок. С тех пор каждый день выпивает стакан красного сока. У него всю зиму – хрустящие огурчики…

– Во время войны, когда нас эвакуировали, солдаты нам строго приказывали брать с собой только самое дорогое, – рассказывал он мне. – А что у селян в ту пору было дорогое. Злата, серебра и в помине не имелось. А у кого раньше водились червонцы, так в голодовку их обменяли на еду. Брали бабы с собой иконы, муку, да тыкву в дальнюю дорогу. Вот и всё богатство. Целыми днями люди работали в колхозе, за что получали «палочки». А, вечером, придя домой, наспех ужинали и под свет луны пололи свои огороды.

– От мужика на селе больше пользы государству, чем от чиновника в городе, – поучал он меня. – Мы себя кормим и горожан. Но сытыми мы бывали редко. Вот если бы земля была наша… Земли-то в России-матушке немерено, а хозяина у неё до сих пор нет. А красот сколько! Как метко сказал Паустовский: « Я не знаю страны, которая бы обладала такой огромной лирической силой, нежной грустью и простором, как средняя полоса России…»

Потом Митрич вдруг смолк, посмотрел зачем-то вверх, видимо, что-то вспоминая, затем спокойно наполнил стаканчики и, крякнув, выпил.

– Была у меня девушка. Настей её звали, – спокойно начал он. – Любил я её. А она, наверное, хотела подразнить меня: стала встречаться с моим дружком. Не знаю, что было промеж них, но однажды она прибежала ко мне заплаканная. Видимо, здорово обожглась. Просила прощение. А меня в тот момент как косой от неё отрезало. А друг мой и сам на ней не женился и мне дорогу перешёл. Так я и стал бобылём. Нелегко дались ему эти слова. «Однолюб», – подумал я и больше вопросов на эту тему не задавал.

Однажды Митрич разоткровенничался и поведал мне про себя такую историю.

Прилетело как-то утром к нему в выходной день его начальство и попросило к вечеру поймать рыбы для гостей из области. А в это время, как назло, рыба не клевала. И все его рыбацкие премудрости в тот день не срабатывали. Уже отчаявшись, он незаметно подошёл к мосту, где горе-рыбаки у заставок дёргали тройниками рыбу. Он почесал затылок, подумал немного и, махнув рукой, пристроился к ним. Начальство осталось довольно. А вот ему ночью приснился сон: будто он у того моста тройником подцеплял не рыбу, а младенцев. С горячей головой, весь в поту он проснулся.

Почти пять лет лежали удочки сиротами. Вот такой у него был рыбный пост.

Было Рождество. Я снова – у Митрича в гостях, с милой надеждой затопить печурку, чтобы под потрескивание горящих поленьев поговорить о житье-бытье. Но, как оказалось, эта встреча была последней. Меня он встретил на крыльце, а рядом – с виляющим хвостом Бобик.

– Бобик, Бобик, – приговаривал я, ласково поглаживая его белую шерсть.

– Шестая собака у меня, – здороваясь, заметил хозяин, – наверное, последняя.

– Отчего такой грустный тон?

– Предчувствие. Собака живёт примерно 13—15 лет. Ей уже – четырнадцать. Тоже пенсионерка. Да и мои годы – старики. Заходи в дом, там поговорим.

В этот раз Митрич как-то странно начал философствовать.

– Духовная дорога к Богу – вера в него, – начал он. – Человек, не осознавая свою болезнь, никогда не вылечится. Осознавая свой грех и прося покаяния через молитву, человек может приблизиться к Христу. Лишь тому, кто стучится в дверь, он откроет. В природе нет понятия добра и зла. Понять разницу, а вернее, увидеть пропасть между этими словами, дано только человеку. Иногда важное для одного человека важнее важного многих, – тезисно, но спокойно, словно молясь, произнёс свою последнюю проповедь Митрич…

Я долгое время не был у него, поэтому заметил появление в доме нескольких икон. Внутри же комнат всё было прибрано. Чистота и уют почему-то навевали грустные мысли: Митрич к чему-то готовился…

Уже потом от соседей я узнал, что в ту злополучную ночь они слышали душераздирающий вой Бобика. Утром, когда пришла соседка, то увидела на крыльце бездыханного пса, а на диване в комнате – умершего Митрича. Пальцы правой руки, свисавшей к полу, сжимали кусочек сахара. Покинули этот мир в одну ночь. И похоронили их рядом. Позже мудрый и заботливый Владимир Иванович, современный предприниматель, поставил Митричу памятник с фотографией. Друзья и знакомые иногда навещают его. Близких родственников у Митрича не было.